Синергия

      Он помнит, как увидел Чонгука впервые. Это было странно, наполнено мутными и туманными ощущениями. Помнит, как мальчик пяти лет с тёмными, словно смола, волосами застыл на пороге их привычного, но уже тогда начавшего свои изменения дома. Он цеплялся за штанину молодого, очень красивого омеги, прятался за его изящной фигурой, словно кто-то мог навредить. Самому Чимину едва ли было больше семи, он многое из этого периода не может припомнить, но насупленные брови и взгляд больших карих глаз навечно остались выжжены в его подсознании.        Чимину он не понравился. Мальчишкой он ощущал рядом с Чонгуком тревогу и никогда не был способен её объяснить. Он стоял в тот день, сжимая маленькие ладони в кулаки, рядом со своим отцом, который бросал на него тревожные взгляды из-за того, что детские плечи были напряжены до предела, а после переглядывался с красивым омегой, за которого цеплялся Чонгук, и тот также выглядел встревоженно.        — Чимин-и, — прочистив горло, тогда обратился к нему отец-альфа, овдовевший больше трёх лет назад. Чимин своего папу-омегу давно позабыл, видя только на семейных снимках. — Это Лисан и Чонгук. Они будут жить с нами. Помнишь, я рассказывал про Лисана?        Чонво волновался, даже семилеткой Чимин это понимал. Он действительно рассказывал сыну про омегу, которого встретил, но ребёнку трудно осознать, что это такое, когда в твою жизнь, привычную, спокойную, кажущуюся органичной и гармоничной, вдруг врывается сразу два, по сути, чужих человека. Ему было не по себе. Но Лисан выглядел так привлекательно для детского внимания, что маленький Пак не сумел удержаться, чтобы не рассмотреть его как следует, оторвавшись от трусишки-Чонгука.        У него была стрижка-каре в тот период, мягкие каштановые волосы ниспадали по обеим сторонам лица. И большие глаза, совсем как у его сына, выразительные, внимательные, обрамлённые каймой чёрных и очень длинных ресниц, так что казалось, он может беспокоить воздух каждый раз, когда теми взмахивает при моргании. Лисан выглядел добрым и солнечным, у него были немного неровные передние зубы, но омеге это придавало особенного очарования, делало гораздо моложе и мягче, чем если бы зубы были предельно идеальными.        Лисан присел тогда на корточки и подтолкнул Чонгука, жмущегося к нему с неистовой силой, чуть вперёд, чтобы оба маленьких мальчика могли друг друга как следует разглядеть.        — Чимин-и, это мой сын, Чонгук, — голос у Лисана всегда чудился Чимину сказочным. Таким мягким, с необычайными переливами высоких и низких нот, которые, сплетаясь, образуют удивительный, необъяснимый шарм этого человека. — Мы… я бы хотел, чтобы ты смог подружиться с ним. Для Чонгука ты — хён.        Чимин тогда, несмотря на всё очарование Лисана, не смог ничего принять. Ему было всего семь, он привык быть с отцом вдвоём, и никак не ожидал, что простые разговоры о Лисане перерастут в то, что эти двое окажутся на пороге их дома с чемоданами.        — Я не хочу быть ничьим хёном! — вскрикнул он и, сморгнув слёзы, сжал пальцы в кулаки ещё сильнее. — Мне это не нужно!        Чонгук тогда отпрянул и сильнее спрятался за родителем, а Лисан попросту растерялся. Пусть он и был тоже опытным родителем, ему впервые предстояло столкнуться с неистовым, просто неостановимым характером своего будущего пасынка. Он просто растерянно осматривал почти плачущего от испуга и негодования Чимина, а после что-то шепнул сыну, который опасливо зарился на него со Вселенской ненавистью. Что же сказать: отношения будущих сводных братьев сложились именно в тот миг, когда ни один, ни второй не оказались готовыми принять друг друга.        Чимин выглядел агрессивным, Чонгук трусливым и упёртым, так и повелось.        Чонво пытался в тот вечер, правда искренне пытался поговорить с Чимином, но для того это стало слишком большим потрясением. Наличие младшего брата, которого тот не просил. Ещё лишние голоса в их тихом, комфортном доме. Лисан. Он воспринимал его сперва, как врага, но Лисан оказался слишком хорошим омегой, чтобы оттолкнуть маленького, не знавшего почти омежьей ласки ребёнка. Он грамотно и очень ответственно, со всем старанием пробивал защиту Чимина, чтобы приблизиться и подарить любви, за что Пак ему крайне благодарен.        Теперь, лёжа на своей кровати в субботнее утро и вспоминая о том, как началась жизнь растущей семьи, Чимин просто закрывает лицо подушкой. Почему его разум спросонья заняли именно фрагменты их первой встречи? Потому что Чон Чонгук — говнюк, а не младший брат. Хочется взять что-то потяжелее и открыть в соседнюю комнату дверь, а после запустить туда как минимум тапку, как максимум — стадо быков, чтобы снесли нахуй.        Омега поднимает голову; под его глазами залегли тени, потому что пришлось потратить целую ночь, чтобы поднатаскать себя по английскому перед тем, как наступит день экзамена. Ему скоро поступать. Год, как понял недавно Чимин, слишком мало, чтобы подготовиться к университету. И пусть сейчас только апрель, до его выпуска достаточно времени, однако тревожность Чимина скребёт внутренности, не позволяя остановиться, успокоиться или выдохнуть, дав себе минутку передышки перед тем, как вернуться снова к бешеному темпу подготовки для поступления в место, о котором Пак так грезит.        — Да ёб вашу… — тихо выдыхает куда-то в подушку Чимин.        У него прекрасно работают биологические часы, и ощущается, что вставать ему не раньше, чем через полчаса, но младший решил и сегодня подпортить ему настроение в такой ранний час. Завывания какой-то попсовой группы его раздражают неимоверно, а Чонгук, пользуясь отсутствием родителей, которые обещали вернуться сегодня утром, решил его побесить. Громкость музыки усиливается, и омега, зарывшись поглубже в подушки и одеяла, мычит от усталости. Он поспал всего от силы несколько часов, ему хочется ещё. Закрыть глаза и погрузиться в приятную, тёплую дремоту, однако завывания усиливаются, и начинает дёргаться нижнее веко.        На втором припеве Чимин не выдерживает. С рыком вскакивает взъерошенный с постели, мчится к двери, ведущей в коридор, и тут же сворачивает влево, чтобы нагло ступнёй толкнуть ту, что находится рядом. И придумали же родители поселить их в соседних комнатах?! Створка осточертело бьётся о стену, распахнувшись, а взбешённый Пак влетает в вечно засратую комнату Чонгука. Здесь валяется всё, что может валяться: книги, диски, одежда, косметика и спортивная форма, сумки, обувь и всё-всё барахло, принадлежащее Чону. Тот, ожидаемо, находится в душе, дверь в ванную приоткрыта, а из колонки на столе орёт музыка. Часы с синим подсвечивающимся циферблатом показывают только половину восьмого утра. Папу вашего…        Чимин, разъярённый поведением младшего, несётся в ванную. Там, стоя в кабинке с запотевшим матовым стеклом, виднеется тонкая, словно тросточка, фигура Чонгука. Тот подпевает словам песни и совершенно не замечает ворвавшуюся в помещение фурию. Чимин же, ядовито усмехнувшись, врубает воду в умывальнике, отчего в душе, естественно, начинает литься холодная, и слышится возмущённо-удивлённый вскрик.        Чонгук распахивает створку душевой, очень заметно, как кожа его покрыта мурашками от резкой смены температуры воды. Чимин же хмуро его оглядывает, не обращая никакого внимания на наготу омеги.        — Чимин-хён, какого вялого? — сердито спрашивает Чон, насупливаясь.        — Какого вялого — это только по отношению к тебе, засранец мелкий. Кто в субботу утром врубает свою хрень на колонке? — почти рычит старший омега, подходя ближе и вырубая смеситель над умывальником. Бесит. До чего же бесит поведение Чонгука по отношению к нему.        — Я ранняя пташка, — усмехается младший и выскальзывает из кабинки, совершенно не стесняясь собственного тела.        Хватается за полотенце, чтобы вытереть влажную кожу, показательно виляет ещё угловатыми подростковыми бёдрами, проходя мимо. Чимина это бесит больше, и он швыряет в Чонгукову спину какой-то ватный комочек, оставшийся на краю раковины. Тот даже ухом не ведёт.        — Чонгук, — угрожающе тянет Пак, следуя за сводным братом, который, обмотав полотенце вокруг бёдер, переключает песню на компьютере, отчего у старшего начинает раскалываться голова, — ты же знаешь, что я готовлюсь к поступлению и почти не сплю. Мог бы дать отдохнуть хоть сегодня.        — Прости, хён, — переводит наглый взгляд на него тот, заглядывая своими проклятыми оленьими глазами в его, которые, пусть и кажутся невинными, на деле же принадлежат настоящему бесу. — У меня настроение такое, а я не могу собраться без музыки.        Чимин приближается к полуголому омеге, нависая над ним, сам одетый только в длинную футболку, буравит его взглядом, уже не сонным и разнеженным, а раздражённым и злым. У них почти нет разницы в росте, но Чонгук опирается на стол, потому кажется, будто немного ниже. Он глядит в зрачки Чимину настойчиво, задерживает дыхание и словно теряет на короткие мгновения всю свою сучность, потому что… он не знает почему. Но в этот момент младший в действительности выглядит таким невинным и трогательным. Его губы расслаблены, а глаза открыты максимально широко. У них не получилось быть нормальными братьями. С самого детства оба омеги только и делают, что дерутся, пререкаются и ссорятся. Каждый не собирается уступать другому, им важно преобладать друг над другом, что, конечно же, создаёт ряд определённых проблем.        Но когда Чонгук смотрит на него вот так — снизу, чуть расслабленно, ужасающе открыто и внимательно, Чимин немного теряется. Нет, блять, не немного. Он не может считать манеру и причину таких взглядов, а это безумно раздражает. Потому что проще понимать сводного брата, когда он глядит с раздражением или пренебрежением, нежели так. Чимин не сдаётся в любом случае, даже когда тот опасно приближается к нему. Он — не тактильный человек, тогда как Чонгук — полная противоположность. Ему важны прикосновения, он так налаживает контакт, а Чимин не хочет, чтобы к нему прикасались.        — Прости, хён, — вдруг тихо говорит Чонгук, вынуждая заднюю сторону шеи Чимина покрыться мурашками. Мелкими, противными и щекотными. Это отрезвляет и вынуждает моргнуть. — Я постараюсь быть потише. В следующий раз, — вдруг чувственные пухлые губы изгибаются в поистине дьявольской улыбке, и Чон, протянув руку к колонке, накручивает громкость.        У Чимина же дёргается глаз, пока младший от него не отводит взгляда. Раздражает до мандража, хочется взять его за волосы на затылке, вынуждая запрокинуть голову назад и открыть взгляд ещё больше. Чонгук не боится старшего, за столько лет драк и ссор просто незачем, потому что Пак никогда, несмотря на раздражение, не делает ему больно по-настоящему. И это бесит ещё больше, потому что сперва Чимин и правда хотел быть ответственным старшим братом: заботиться, оберегать, ухаживать за ним. После разговоров с отцом и Лисаном он почти утвердился в этом намерении, если бы в этот же вечер Чонгук не шандарахнул его металлическим паровозом, оставив шрам над бровью на всю жизнь.        Чимин, нахмурившись, вдруг начинает надвигаться на него. Чон сразу пятится и упирается поясницей, прикрытой махровым белым полотенцем, в край рабочего стола. Его глаза кажутся ещё круглее, а лицо взволнованным, словно в действительности хён может навредить ему в порыве злости. Но Пак лишь оказывается максимально близко, так что Чонгук сглатывает и странно на него глядит. Нависает, почти соприкасается с ещё влажной после душа плоской грудью омеги, а после… протягивает руку и выдёргивает вилку удлинителя из розетки. Выключается компьютер, монитор и колонка, становится тише, почти звенит в ушах от этого ощущения, и Чимин плотоядно растягивает пухлые до неприличия губы в ядовитой улыбке, пока Чон сглатывает от того, насколько они близко стоят друг к другу.        — И сейчас тоже придётся, Гук-а, — тянет гласные в своей привычной манере старший, оглядывая золотистые вкрапления в чужих радужках, — иначе я не просто выключу твой комп, а перережу все провода.        Да, Пак Чимин тоже может быть сучкой с братом. И тот в подобные моменты просто, как и сейчас, опускает глаза в пол, взмахнув своими тёмными густыми ресницами, пока старший брат отстраняется и выходит агрессивно из комнаты.        Поспать хоть ещё немного у него, конечно же, не выходит, потому что приезжают родители. Хор голосов с первого этажа доносится как нельзя хорошо, сон не приходит, и Чимину приходится подняться с постели, чтобы спуститься в кухню за живительной чашкой кофе. За столом в обнимку с жареным рисом уже сидит взлохмаченный младший, Лисан разбирает пакеты с покупками, на что Чимин тут же начинает возмущаться и отбирать их у отчима.        — Пап, ты ведь знаешь, что тебе тяжесть нельзя таскать, — бубнит Чимин, выхватывая очередной пакет из рук омеги, а после кидая взгляд на кажущийся уже большим живот.        У Лисана и Чонво долго не получалось завести совместных детей, но они очень хотели и хотят. И вот, омега уже на шестом месяце. Он выглядит таким трогательным в своём положении, так мягко улыбается, когда пасынок принимается разбирать продукты самостоятельно, раскладывая по полкам в холодильнике.        — Минни, они не слишком тяжёлые, — проговаривает Лисан своим волшебным тембром, от которого на душе становится невыносимо спокойно. Словно посреди бушующего шторма возникло магическое явление, и море вдруг стало мирным, тихим и недвижимым, полным штиля.        — Ничего не знаю, — бурчит он, комкая пакет и отправляя его в мусорное ведро, пока Чонгук что-то листает в смартфоне за столом.        Давно ли он называет отчима папой? Лет с десяти. Он помнит тот день, когда впервые назвал так Лисана, а тот после разрыдался. Знакомство — лишь цветочки по сравнению с тем, какой путь прошёл омега и сколько потратил тонн нервов для сближения с Чимином. Одичавший с отцом-альфой, грубый и отстранённый, отчасти Пак остаётся по-прежнему таким, но Лисан вселил в него нечто особенное, что способны дать только родители-омеги. Он дарил ему ласку, выхаживал Чимина, когда тот неоднократно за всё детство болел, и никогда не разделял их с Чонгуком. Любит ли Чимин своего неродного папу? Любит. Искренне. И считает своей семьёй. И как у такого прекрасного человека мог родиться… Чонгук?        Омега оглядывает младшего, пока Лисан тянется за чашкой. Он небольшого роста, а крупный живот уже порядком мешает, так что Чимин подходит сзади и поглаживает его по пояснице, а сам достаёт кружку с верхней полки, до которой Лисану уже дотягиваться неудобно. А после, проходя мимо Чона, пихает ножку его высокого стула, едва не сбрасывая младшего с места и вынуждая подавиться рисом.        — Какого?! — возмущается тот, одаривая Пака злым взглядом.        — Мог бы и помочь папе, — фыркает на него Чимин, наливая из чайничка кофеварки порцию свежесваренного.        — Он не просил, — насупливается омега, глядя на хёна, который, выглядя грозно, продолжает буравить его глазами.        Порой Чимин думает, что Чонгук просто ревнует. Что его что-то волнует, от того и поведение подобное. Но расстраивает тот факт, что даже когда Чимин старался приблизиться к нему, Чон — отталкивал. Потому не сложилось. Даже при всей своей миловидности Чонгук — та ещё заноза в жопе.        — Не бубни с утра как старикан, — Чонво заносит оставшиеся пакеты на кухню. На пластике виднеется эмблема магазина с детскими товарами, так что Пак понимает — родители уже начинают закупаться к рождению малыша.        — Имею право, — вздёргивает подбородок Чимин. — Меня разбудили ни свет ни заря сегодня. Хочу и бубню.        — Какой же ты вредный, — усмехается отец и нахально, приблизившись, отхлёбывает глоток кофе прямо из его кружки.        Родители гостили у дедушек Чимина по отцовской линии, так что только сейчас вернулись. И после уедут в Сеул, чтобы разместить папу до родов там, а сам альфа улетит в Европу, в командировку от компании, оставляя Лисана и сыновей на несколько месяцев. Чимин фыркает и слышит, как вибрирует в домашних пижамных штанах телефон. Имя дорогого сердцу альфы высвечивается на дисплее смартфона, что не остаётся секретом для стоящего рядом отца.        — О-о, — тянет Чонво, хихикая, оборачивается к Лисану, который любопытно вытягивает шею.        — Доброе утро, Тэ, — мурлычет в трубку Чимин и тут же тонет в бархатистом тембре своего парня.        — Доброе утро, Тэ, — передразнивает Чонгук, тут же мрачнея и отворачиваясь.        Плечи младшего ссутуливаются, голова чуть склоняется, и больше он не поворачивается к родителям и Чимину.        — Милый, как дела с эссе? — осторожно спрашивает Лисан, глядя на сына с беспокойством.        — Тебе нет нужды беспокоиться, — бросает холодно Чонгук.        Чимин их разговор слышит краем уха, пока слушает адрес кафе, куда Тэхён предлагает съездить сегодня в обед, чтобы отдохнуть. Чимин всё время учится, и только так можно вытянуть его из дома, отвлекая от учебников.        — Да, конечно, — улыбается омега, прикусывая губу.        Они встречаются чуть меньше полугода, но ему хорошо с Тэхёном. Долгое время омега и альфа просто дружили, а после Ким признался в чувствах. Чимин же сразу не воспылал к нему великой любовью, но отношения их комфортные, тёплые и даже, наверное, всё ещё больше походят на дружеские, чем на отношения пары. Но Чимину подобное нравится, его всё устраивает.        — Минни, ты не мог бы взять Чонгука с собой погулять? — боязливо спрашивает Лисан, зная, какие между братьями взаимоотношения. — В последнее время он как-то подавлен. Я переживаю.        Чимин не хочет. Он не желает видеть кислое лицо Чона рядом, когда он будет с Тэхёном проводить время, не хочет таскать Чонгука за собой, как было всё детство. И пусть это не вызывает дискомфорта, всё равно немного раздражает. Но и отказать не получается, когда Лисан смотрит на него такими большими и всегда немного влажными глазами, он такой милый, что хочется затискать. Чимин считает себя безвольным жуком, но согласно кивает, а после замечает, как Чонгук искоса за ними внимательно наблюдает.        — Че смотришь? — щурится старший, пока родители начинают о чём-то переговариваться, уходя в гостиную. — Поедешь с нами в кафе, папа велел. И оденься прилично.

***

       Приличия в понимании семнадцатилетнего Чонгука не существует. И если Чимин стоит в простых джинсовых шортах, просторных, не прикрывающих колени, сверху набросив клетчатую рубашку и футболку под ней, то Чон — просто словно… словно… Бесит, в общем. Чонгук вышагивает по крыльцу их дома, оглядывая Чимина. Его глаза снова вызывающе накрашены, губы поджаты, будто он на что-то дуется. На нём майка, едва держащаяся на бретелях, и узкие, возмутительно узкие джинсы.        — Я сказал прилично, — цокает языком Чимин и отворачивается.        Пару раз он уже брал младшего на прогулки, так что можно было бы подумать, будто тот так наряжается, потому что ему может нравиться Тэхён. Однако омега обращает на него столько же внимания, сколько на жука, копошащегося в траве — ноль. Игнор, максимум — холодный взгляд красивых глаз. И ничего более. Причём в обычной жизни он тоже одевается в похожем стиле, что спокойного и прагматичного Чимина раздражает. Их сравнивают невольно, потому что братья, а Чимин ненавидит, когда к нему применяют сравнения. Он — это он. Хочет Чонгук одеваться как из популярных фильмов двухтысячных — его проблемы.        Подъехавший форд сигналит протяжным звуком клаксона, и Чимин растягивает губы в улыбке. Тэ уже машет им из окна, и омега хочет поскорее оказаться рядом со своим парнем, тогда как Чонгук медлит. Он вышагивает в своих кроссовках на невероятно высокой подошве, цокает и скрещивает руки на груди, словно мёрзнет. Не торопится сесть в машину, окидывает Тэхёна холодным взглядом и даже не отвечает на приветствие, оказываясь на заднем сиденье. Чимин же радостно обнимает альфу за шею и целует в губы, стараясь игнорировать закатывающиеся глаза младшего позади, который, спасибо, что не делает вид, будто его вот-вот вырвет.        — Привет, сладкий, — растягивает свои красивые губы в виде сердца Ким, глядя только на Чимина. Его кудрявые волосы почти прикрывают глаза, а сзади Чонгук отвлекает от созерцания истинной красоты чужого лица тем, что раздражённо вздыхает и пихает кресло Чимина ногой.        — Окстись, — шипит на него Пак, оборачиваясь.        — Да ладно тебе, — усмехается альфа, уже приводя тачку в движение, чтобы отъехать от дома омег да отвезти их в сторону кафешки, оформленной в стиле тех самых ретро американских заведений. — У него переходный возраст.        — А у тебя кризис среднего возраста, старпёр? — выплёвывает недовольно Чонгук, скрещивая руки на груди.        Кожа на его плечах покрыта мурашками. Несмотря на тепло апреля, Чон оделся слишком открыто, а на улице ещё прохладно. Заметив это, Чимин хмурится, но ничего не говорит. Сам решил выпендриться в майке.        — Что сегодня по плану? — заинтересованно спрашивает у Тэхёна, который следит за дорогой.        — Отвлечь тебя от учёбы и отдохнуть. Предлагаю перекусить и поехать на фильм. В кинотеатре вышел один боевик, который я хочу посмотреть.        Чимин знает, что ему, и правда, нужно отвлечься. Ведь только начало учебного года, а он уже по шею себя загрузил учёбой, доп. материалами, подготовкой. Ему скоро девятнадцать, конец школьной поры, выпускной и поступление. Отдыхать тоже необходимо, Тэ прав.        — Я не против. Сегодня и правда классный день, чтобы пойти в кино, — отвечает Чимин, глядя на то, как небо за пределами авто уже затягивает тучами, а после получает ещё один пинок позади в спинку пассажирского сидения.        И не то чтобы Чонгук нуждается в том, чтобы его постоянно сопровождал Чимин, но старший понимает, почему Лисан так поступает. Не из-за асоциальности младшего, а из соображений безопасности. Омега оглядывается на сводного брата и окидывает его пристальным взглядом. По Чонгуку не скажешь, что совсем недавно он был в больнице после попытки суицида. На нём нет никаких следов, только лишь изредка глаза его становятся мутными. Он наверняка не пьёт таблетки, прописанные ему врачом, Чимин видел, что баночка даже не вскрыта. Чонгук своевольный. И он по-прежнему отказывается обсуждать причины своего поступка даже со специалистами.        Отвернувшись, Пак старается сосредоточиться на настоящем дне. Не на том, когда… когда он застал Лисана кричащим посреди комнаты Чонгука, держащим сына в руках. Он тогда едва не потерял ребёнка, для их семьи это было ударом. Чона удалось спасти, но, если честно, с того дня в семье витает постоянное напряжение и ощущение грядущей беды.        Тэхён паркуется возле их любимого заведения и глушит двигатель. Омеги же выскальзывают из салона, чтобы двинуться сразу в сторону входных дверей. Здесь всё как всегда: клетчатый, уложенный в шахматном порядке пол, старый, но всё ещё работающий музыкальный автомат, который никто не включает — он здесь лишь для атмосферы. Красные кожаные диваны и ретро-столики на высоких металлических ножках. Они втроём устраиваются за тем, что ближе к большому угловому окну.        — Что там Джин? — спрашивает Чимин, когда за столиком повисает ощутимое молчание.        — Наша тусовка сорвалась, — вздыхает устало альфа, глядя за тем, как Чонгук ковыряет деревянную поверхность стола. — Его родители остались в городе, и Джин огорчён тем, что покутить нам негде на выходных.        Чимин прикусывает губу. Опасно. Он понимает, что может предложить их дом, но как быть с младшим?        — Наши уезжают на две недели в Сеул, — прочистив горло и бросив косой взгляд на Чонгука, начинает Пак. — Можем собраться у нас.        Тэхён сразу же озаряет их обоих солнечной квадратной улыбкой, отчего Чонгук фыркает и отворачивается, а Чимин улыбается в ответ.        — Тогда будет классно! — искренне радуется он. — Я пойду обрадую Джина, а вы закажите пока.        Когда спина Тэхёна исчезает за входной дверью, до слуха Чимина доносится голос младшего:        — Пьянку хочешь устроить? — тихо спрашивает он, отчего плечи омеги напрягаются.        — И что ты хочешь мне сказать? — не оборачиваясь, говорит.        — Я хочу с вами посидеть.        Чимин бросает на сводного брата удивлённый взгляд. Чон никогда прежде не испытывал симпатии ни к кому из его знакомых и друзей, а тут собирается с ними отрываться? Молча осмотрев опущенные в пол глаза Чонгука, омега хмыкает и подпирает костяшками скулу. Младший поднимает голову и сомнительно глядит в ответ, а после нахмуривается.        — Что? Мне нельзя? — уже слышится агрессия в его голосе, отчего Пак тихо хмыкает.        — Нетипично просто для тебя, — жмёт он плечом, на что Гук закатывает глаза. — Но хорошо. При условии, что будешь у меня на виду.        — Как скажешь, хён, — кривится, изображая крайнюю степень недовольства тот, а после отворачивается и скрещивает руки на груди, уставившись в окно.        Порой Чимин не может понять некоторых его взглядов. Или как сейчас: вообще в принципе поведения Чонгука. Он не любит шумные тусовки, из друзей у омеги только Юнги — молчаливый одноклассник, ходящий за ним по пятам. Не любит Чимина, но быть может, Чону просто тоже хочется влиться в какую-то компанию? Чимин не против. Он за. Потому что Чонгук после попытки покончить с собой совсем перестал искренне улыбаться.        Чимин не ненавидит сводного брата. Просто их вражда в последние полгода достигла апогея, раздражение Пака растёт, а Чон никогда не шёл и не идёт ему навстречу. И это раздражает. Так что попытка Чонгука, запершегося в себе, развлечься, немного старшего воодушевляет.        Тэхён возвращается радостным, и всё внимание омеги перетекает плавно с Чонгука на альфу, тогда-то Чимин и не замечает болезненный взгляд Чона, обращённый в сторону улицы от их разговора.

***

       Фильм откровенно скучный, даже для непритязательного Чимина. Ему хочется зевать, попкорн омега не любит, потому слушает увлечённое похрустывание Тэхёна рядом, пока тот наслаждается просмотром боевика. Рука на колене затекла, оттого он хочет положить её на подлокотник, при этом совершенно случайно прикасается к ладони расслабленного и глядящего в экран Чонгука. В темноте этого почти незаметно, однако Чимин, кажется, чувствует колебания воздуха, когда младший вздрагивает. Переводит взгляд на их соприкоснувшиеся ладони и отдёргивает свою, словно обжигается. Потирает кожу под внимательным взглядом Чимина, часто вздыхает, а после уставляется не в экран, а себе под ноги. Пак напрягается всем телом: он успел за годы жизни с Чонгуком распознать моменты его паники или страха, его радости или увлечения. Даже в темноте кинозала. Чонгук испуган. Это заставляет напрягаться, но только Чимин хочет дотронуться до него, как омега вскакивает и выбегает, спотыкаясь на ступеньках, ведущих от кресел до двери выхода.        Тэхён тоже непонятно глядит вслед брату Чимина, а сам Пак напряжён донельзя.        — Что с ним? — шёпотом спрашивает он на ухо омеги, на что тот только сильнее напрягается.        — Не знаю. Пойду посмотрю.        Да, вся семья пристально за Чонгуком после происшествия наблюдает. Они ходят по пятам и учатся распознавать перемены в его поведении по движениям тела или взглядам. Им всем реально страшно, что подобное может повториться. Потому Чимин рывком встаёт с кресла и вылетает вслед за Чонгуком. Того нет в фойе, нет в туалете, и это пугает Чимина до противных, кусачих мурашек. Выбежав из здания кинотеатра, замечает, как младший бредёт по улице и ёжится от ветра в слишком открытой майке. Чимину и минуты на раздумья не нужно, чтобы броситься следом.        Он довольно быстро догоняет раздражённого Чонгука, который от его появления только вжимает голову в плечи. Сегодня явно не их день.        — Чонгук, — зовёт его омега, но никакого ответа не получает. Лишь сорвавшуюся с неба первую каплю дождя по носу.        — Иди к Тэхёну, хён, — вяло бормочет Чон, обхватывая себя руками от особенно холодного порыва ветра. — Он ждёт тебя в кино.        — Стой, — хватает старший его за плечо и вынуждает развернуться. — Что с тобой?        — Я хочу домой. Фильм скучный, — старается звучать расслабленно, однако его поведение в корне отличается от обычной манеры. Чимин точно не вернётся в кинотеатр к своему парню. В такие моменты братская вражда отходит на второй план, потому что Чонгук бледный, кончики его пальцев подрагивают, а губы сжаты в плотную, тонкую линию.        Ливень обрушивается на них, сперва смочив волосы, и Чон дрожит от холода, пока оба омеги бредут в сторону козырька. Чимин понимает, что младший замерзает и, скорее всего, заболеет, потому стягивает с плеч клетчатую рубашку и хочет было набросить ему на плечи, но Гук отшатывается и странно на него глядит.        — Не надо, — сводит к переносице брови, оглядывая Чимина.        — Холодно.        — Не изображай заботливого старшего брата, — шипит Чонгук, отходя на шаг от него и почти оказываясь снова под стеной дождя.        Но Чимин не менее упёртый, даже, можно сказать, просто скрывает собственные не самые лучшие черты характера, потому хватает омегу за руку и тянет на себя. Довольно грубо разворачивает, чтобы всё же набросить ткань на худые плечи Чонгука, а тот сильнее вжимает в них голову от случайных прикосновений.        — Папа расстроится, если заболеешь, — безразлично бросает Пак, отчего Чон скукоживается ещё сильнее и не разворачивается к нему. — Позвоню Тэ, что мы домой, а потом вызову такси.        Чонгук ничего не отвечает, даже не поворачивается.

***

       Лёжа в кровати накануне запланированной тусовки, омега может только глядеть в потолок без грамма сна в глазу. Почему-то после похода в кино ему снова навеялись воспоминания о том, что произошло несколько месяцев назад. Он вспоминает момент, когда, войдя в родной дом, услышал нечеловеческий крик Лисана, которого считает папой. Как сейчас, словно он снова в этом ужасающем мгновении, Чимин морщится. Бледная кожа, почти цвета бумаги с оттенками синевы, раскрытые слепые глаза, обычно дерзкие тёплого карего цвета, застывшая в уголке рта пена. Чонгук казался сломанной куклой, пока беременный Лисан сидел на коленях и сжимал его недвижимое тело. Это было ударом для всех, даже для Чимина. Ведь он никогда не ненавидел сводного брата. А отчаяние Лисана его добило.        Они везли его в больницу на машине, побоявшись, что скорая не успеет. Ночь в приёмном покое под дверьми палаты. Ожидание худшего и надежда на лучшее. Но Чонгука вытащили. Промыли желудок, поставили катетер с капельницей и позволили родным выдохнуть с облегчением. Чимину страшно представлять, что было бы, опоздай они после супермаркета домой.        Страшно до мандража. Потому, оставшись с Чоном дома наедине после отъезда родителей в Сеул, он тихо поднимается с кровати. Одёргивает край длинной футболки, тихо шагает к выходу из комнаты. Младший в последнее время ведёт себя странно, словно находится на перепутье, словно взволнован и напряжён до основания. Даже сейчас, лёжа в кровати, омега слышал, как тот нервно ходит из одного угла комнаты в другой.        Чимин останавливается у двери его комнаты и тихо стучит по выкрашенному в кремовый дереву. С той стороны замирает всё движение, и сперва Пак думает, что Чонгук даже не откроет, но створка резко распахивается, показывая взлохмаченного, уставшего омегу.        — Чего тебе? — грубо, но тихо, словно кто-то кроме них ещё есть в доме, спрашивает он.        — Можно войти? — осторожно интересуется Пак.        Он оглядывает облик младшего, замечая, как под глазами начинают темнеть синяки, как тот выглядит злым и напряжённым.        — Для чего? — фыркает он, всё ещё перегораживая вход в свою комнату. — Не изображай хорошего старшего брата и иди спи.        Чимин на Чонгука смотрит испытывающе, отчего последний уже не может выдержать его взгляда и, раздражённо фыркнув, отходит, всё же пропуская в комнату. Чимин проходит дальше, видит привычный взгляду бардак на полу и кровати, а потом оглядывается к ванной, в которой включен свет. Проходит туда, чтобы проверить ящик над раковиной: все таблетки на месте, ни одна баночка не вскрыта. И это можно даже считать плюсом в некотором роде.        — Что с тобой в последнее время? — тихо спрашивает Пак, так и стоя у дверного косяка, даже не поворачивается к Чонгуку. Он ждёт всплеск агрессии. И тот не заставляет ждать слишком долго.        — Да нормально всё со мной, — вскидывает руки младший, раздражаясь. — Чего вы все пристали ко мне, а? Не буду я глотать таблетки, прекратите меня проверять!        Чонгук явно не в порядке, Чимин нутром ощущает. Он должен остановить его, потому что отсутствие родителей может стать решающим фактором. И пусть врачи сказали, что он стабилен, Чимин им не верит. Чонгук не ведёт себя так, когда ему хорошо. Обернувшись, сталкивается со злым взглядом и снова замечает дрожь в конечностях, а после боковым зрением что-то в ванной. Тампоны. На полочке, не считая таблеток, стоит открытая и наполовину опустошённая упаковка гигиенических средств. Теперь понятно. Течки Чонгука всегда проходят слишком болезненно.        — Ты пил обезбол? — осторожно спрашивает старший, а Чон опускает голову, словно ему стыдно.        Чимин не понимает, чего тут стыдиться: они одного вторичного пола, и сам Пак ежемесячно переживает то же самое.        — Чонгук.        — Отвали, хён, — рычит омега и отходит к выключателю, чтобы погасить свет. — Я собираюсь спать, иди к себе.        Но нет, Чимин ведь знает, что Чонгук не сможет уснуть. Для него цикл — слишком болезненный. А если омега нервничает, так и подавно. Потому идёт к ванной, цепляет пальцами стакан, чтобы набрать из-под крана воды, а после вскрывает баночку с обезболивающим, следом высыпая пару пилюль себе на ладонь.        Чонгук уже закутался в одеяло и отказывается показать лицо, но Пак настойчив: прикасается к его плечу, потряхивает, отчего омеге приходится всё же вылезти из кокона, злобно его оглядывая.        — Тебя как маленького поить? — со смешком спрашивает он, ловя ещё более агрессивный взгляд. — Станет лучше, сможешь поспать.        Чонгук, по-прежнему зло глядя, принимает из ладони Пака таблетки, быстро закидывает в рот, запивая водой. Омега уже было хочет вернуться к себе в комнату, но слышит едва различимый шёпот:        — Останься со мной, пожалуйста.        Течка — просто тяжёлое время. А если ещё и такая болезненная, как у Чона, так тем более. Раньше он не просил. Только впервые, когда столкнулся с этим природным и естественным для омег явлением, когда Чимин застал его плачущим в тринадцать лет в ванной, потому что Чонгук не понимал, что происходит с его телом.        — Хорошо. Хочешь, грелку сделаю? — так же тихо произносит он, забираясь на постель. Чимин — не тактильный человек. Но сейчас почему-то, когда Чонгук выглядит сжавшимся в комочек ребёнком, он готов пожертвовать своим комфортом и прилечь рядом.        Младший отрицательно вертит головой, вздрагивает, когда матрас прогибается под весом Чимина, укладывающегося рядом. Каждая мышца в его теле кажется каменной, стоит Паку прикоснуться, он выдыхает тяжело и напрягается ещё больше, стоит омеге обхватить за плечи руками.        — Болит живот ещё? — через полчаса спрашивает Чимин, едва не погрузившись в сон от тепла тела младшего.        — Мгм, — сонно бурчит тот, — но уже меньше.        Чимин кивает и обнимает Чонгука чуть сильнее. Такие моменты между ними бывают крайне редко. Чем они провоцируются, обходятся им обоим и что меняется между ними — Чимин не знает. Но… лучше он будет прекращать их устоявшуюся вражду, чем позволит Чонгуку мучаться. Тот ёрзает, не в состоянии найти для себя удобное положение, вздыхает и сворачивается в комок, пока не прижимается к Чимину так близко, что вырывает из дремоты. Чимин глаза не раскрывает, просто обхватывает младшего поперёк живота, притягивая ещё теснее, отчего Чонгук снова каменеет. Словно прислушивается к ощущениям, а после будит Пака окончательно, вынуждая разум моментально протрезветь. Притиснувшись к нему в домашних коротких шортах, когда Пак и вовсе только в белье, Чонгук трётся. Скромно, очень стыдливо хочет контакта, тут же застывает и прислушивается к старшему. Это всё течка. Боль ослабевает и приходит возбуждение, Чимин всё понимает, но не знает, как поступить в данной ситуации, а Чонгук тем временем оборачивается и оказывается к нему лицом.        Щёки его чуть розовые в свете ночника, глаза большие и перепуганные, наполненные стольким количеством эмоций, что у Чимина не получается их считать от творящейся во взгляде какофонии.        — Хён, — сглатывает Чон. — Иди к себе, ладно?        Чимин понимает, что Чонгук просит уйти, что так, в общем-то, сделать и надо, но не способен сдвинуться с места. А почему — уже другой вопрос.        Пак был с Чонгуком в первую течку. Он рассказал ему о ней, дал таблетки и краткие инструкции, но даже тогда оставил одного, скукожившегося на кровати, почему сейчас-то не уходит. Ощущает, как Чонгук мелко дрожит, вздыхает то и дело, а после и вовсе утыкается носом ему в обнажившуюся из-за съехавшего ворота футболки ключицу. Трётся носом, от чего кожа самого Чимина покрывается мурашками.        — Уходи, Чимин-хён, — жалобно тянет омега, а сам в противовес своим же словам впивается пальцами в ткань одежды.        Дурдом какой-то… Однако Чимин всё равно не встаёт и не покидает комнату сводного брата. Прикасается к его спине, ведёт от лопаток до поясницы и легко массирует, знает ведь, как ту тянет в особенно тяжёлые моменты. Чонгук, всё ещё утыкающийся носом в его кожу, мычит едва слышно, двигается ближе, кажется, наслаждаясь прикосновениями, и Чимин продолжает. Забирается рукой под ткань кофты, трёт кожу, расслабляя донельзя напряжённые мышцы, когда Чон вдруг трётся пахом о его бедро. Их обоих передёргивает, омеги застывают, не глядя друг на друга.        — Это первая после… всего, — тихо проговаривает вдруг Чонгук. — Больно до ужаса. Хочу спать, поэтому уходи, пожалуйста.        Чимин снова не двигается. А тот и не делает решительных попыток прогнать старшего. Лежит, вцепившись в ткань на рёбрах, утыкается лицом в плечо, дрожит — видимо, ему и правда больно очень. Почему Чимин не оставит младшего? Ответа нет. Омеги не двигаются, словно не могут расцепить руки.        — Разрядка должна помочь, — вдруг выдыхает Чимин, а горло его кажется таким сухим, что дерёт каждое слово, произнесённое в этот момент.        Чонгук ничего не отвечает. Лежит, почти не двигаясь, а старший ощущает степень его напряжения в шортах, потому что слишком близко.        — Мне при тебе это что ли делать? — шипит Чонгук, приподнимаясь на руках.        В темноте комнаты становится душно и неловко. Чимин глядит на блестящие глаза младшего и не может сдвинуться с места. Ему это чудится? Взгляд Чонгука агрессивен, но он так же упёрто опирается руками по бокам от его головы, словно тело само по себе не пускает, желая, чтобы сводный брат остался. Чимина не привлекали никогда омеги, он знает, что в их современности бывает такое — есть люди, которые желают свой же пол. Но себя-то Пак считал обычным парнем, встречающимся с альфой, а теперь стыдливо понимает, что течка младшего сводного брата что-то в нём будит. Что-то совершенно неправильное, грязное, ужасное. И психика не выдерживает: Чимин вздыхает от напряжения, хочет было толкнуть Чонгука, чтобы подняться и уйти, но что-то идёт не так.        Омега падает на него, раскрывая позорный секрет, который отзывается за подолом, скрывающим пах, футболки. Чонгук проезжается по нему ногой, и Чимин шипит от боли, а сам младший замирает.        — Хён, — хрипит он, не глядя на Пака. — Почему…        — Заткнись и дай мне выйти, — шёпотом отвечает он, стараясь не сгореть от стыда.        Невозможно такое. Нельзя просто взять и возбудиться от присутствия человека, с которым ты рос. От контакта с младшим братом. У него есть Тэхён, его альфа, а Чонгук… он ведь омега. Но стоящий член выдаёт его со всеми потрохами, никуда теперь не спрятаться, не скрыться от младшего, по-прежнему лежащего на нём.        — У тебя стоит, — ошарашенно выдыхает Чон, но ответить или столкнуть Чимин его не успевает.        Потому что младший вдруг возмутительно трётся о него снова, уткнувшись в плечо переносицей и лбом. Трётся прямо о голое бедро, и Чимин ощущает влагу на его шортах, возмутительно прохладную и вязкую, отчего у омеги лоб покрывается испариной, а член твердеет, вызывая массу смущения и шока.        — Чонгук, — хочет было Пак того тормознуть, но младший, забирая недосказанное возмущение, перемещается и потирается пахом о его пах.        Это заставляет каждый волосок на теле наэлектризоваться, по венам литься открытый, напряжённый ток. Чимин едва заметно прогибается в спине и сдерживает вздох.        — Помоги мне, — едва различимо шепчет в шею Чонгук, доводя происходящее до абсурда.        Господи, дай ему хоть каплю здравости. Но Господь остаётся глух к его словам, потому что низ живота тянет всё неистовее, член стоит колом, а трущийся о него Чонгук благоразумия не прибавляет. Чимин уже не понимает, где низ, а где верх, когда сводный брат особенно усердно потирается и давит в него тазом. Он часто дышит от возбуждения, и Чимин дрожит, не понимая, как всё это безобразие прекратить.        Они не животные, с ума не сходят в момент цикла. Но именно сейчас Пак чувствует себя зверьём. Он касается полоски кожи под задравшейся футболкой, очерчивает резинку шорт, а после скидывает с себя младшего, отчего тот горько усмехается и зажмуривается. Но не уходит, заваливается набок, притягивает Чонгука к себе. Сердце панически стучит в ушах приливами крови, разум кричит бежать и забыть обо всём, а Чимин, вопреки здравомыслия притягивает таз Чонгука к своему, вынуждая закинуть ногу себе на пояс.        Чонгук глядит пьяно, неверяще, зажмуривается и утыкается лбом в подбородок старшего, пока тот трясущимися пальцами лезет под резинку шорт, где нет нижнего белья. Кожа Чонгука горячая и немного влажная, Чимина пронзает чистым грозовым разрядом, когда он прикасается к ней, ощущая всю мягкость и нежность. А сам младший едва заметно хнычет, сдерживаясь. Он возбуждён, взволнован и испуган, но Чимина не отталкивает, хотя сам старший молится, чтобы отпихнул.        Отнюдь, Чон позволяет огладить кончиками пальцев, а после и ладонью, ягодицу, приблизиться к расщелине, влажной от смазки.        — Стой, — шепчет он и просит Чимина вытащить руку. Тот подчиняется, замечая, как их обоих трясёт. Что, блять, они сейчас творят.        Чонгук возится, кажется, избавляется от средства гигиены, смущаясь, а после с надеждой глядит на сводного брата, заглядывает омутом в зрачки Чимина. Смотрел ли Чонгук когда-либо так прежде? Открыто, невинно, с морем, нескончаемым и безграничным, во взгляде? Так доверчиво и мягко? Нет. Чимин не понимает, что происходит, не может соотнести из-за бушующего пульса в ушных раковинах. Чонгук вдруг становится совершенно иным: мягким, трогательным, просящим. Он стягивает шорты и почти умоляюще движется теснее, прижимается вздымающейся грудной клеткой к старшему, и Чимина ведёт.        Он сдаётся, даже не попытавшись сопротивляться этим оленьим глазам. Притягивает ближе к себе, снова устраивая худую ногу на поясе, утыкается лбом в лоб Чонгука, а сам гладит бархатную кожу. Она приятно ощущается под пальцами, а Чон от каждого прикосновения дышит всё тяжелее. Его задница мокрая, такая неприлично, обильно истекающая смазкой, и Чонгук прячет смущённо глаза, позволяя старшему провести пальцами между половинками. Так странно, так ненормально осознавать, что Чимин делает с братом, мать вашу, с младшим братом, который часто вздыхает куда-то ему в шею, ощущая средний палец на влажном сжавшемся сфинктере. Чонгук — такой же омега, как и Чимин. Он течёт от простых прикосновений так сильно, что у Чимина что-то урчит внутри, заинтересованное, горячее, неправильное.        И он делает то, что не должен делать с ним: проталкивает палец на фалангу в мягкое, нежное нутро, вынуждая бёдра младшего напрячься, член дёрнуться и прижаться к кофте, а глаза зажмуриться.        — Ещё, — просит шёпотом младший, мёртвой хваткой вцепившись и обвив руками шею Чимина. — Ещё, Чимин-хён.        И Чимин ему подчиняется. Собственные щёки горят адским пламенем, дыхание сбивается с нормального ритма, и омега проталкивает в Чонгука ещё глубже. Ощущает, как плотные, скользкие от смазки стенки сжимаются вокруг пальца. И Чимину хочется ещё самому. Он не ожидает, что, когда вытащит палец почти до конца и услышит стон Чонгука, вдруг позорно ощутит, как намокает сам. Что же они творят?.. Но стыд начинает исчезать, вытесняемый желанием и тихими звуками, которые издаёт младший. Чимин двигает внутри него чуть активнее, а потом и вовсе осторожно проталкивает второй палец, из-за чего Чон выгибается и прижимается отчаяннее. Сам протягивает ладонь к белью Чимина, и тот хочет оттолкнуть, правда, но не сдерживается, когда младший прикасается к нему. Неловко, он совершенно неопытен, потому сжимает член Чимина пальцами, массирует через ткань трусов, пока не решается чуть те приспустить.        Его ладонь тёплая и влажная от волнения, он двигает кулаком хаотично, но Чимина такими разрядами прошибает, что он прогибается в пояснице и чуть приоткрывает рот, вздыхая. А сам толкает в Чонгука влажные, скользкие от смазки пальцы. Тот стонет чуть громче, просит ещё немного, просит помочь, и звук голоса младшего смешивается с перестуком собственного сердца в ушах. Чимин вводит третий палец, и Чон едва вскрикивает. Он не раскрывает глаза, двигает неравномерно по члену Чимина ладонью, а сам старается насадиться на пальцы, получить больше удовлетворения, больше проникновения. И Чимин позволяет. Рука скользкая, нутро омеги всё время сжимает его пальцы, но он продолжает вводить их, резко вталкивать, пока Чонгука не прогибает так, что, кажется, должна хрустнуть спина. Он крупно трясётся, сжимает до шипения член Чимина и закатывает глаза. Пытается свести коленки, но не получается, а фаланги Пака сдавливает стенками — те пульсируют.        На футболке старшего расплывается большое пятно от смешавшегося семени, Чимин даже не понимает, в какой момент кончил, глядит только на искусанные губы сводного брата, на его пьяный, блуждающий взгляд и алые щёки, румянец которых не сможет скрыть даже темнота. И тут обливает холодной водой здравого рассудка: Чимин отстраняется, вскакивает и фурией вылетает из комнаты Чона. Судорожно прячется в своей, даже на щеколду закрывает, которая обычно ему не нужна. Оказавшись у себя, хватается за голову и сползает по стене. Хочет было закрыть лицо руками, но внимание концентрируется на по-прежнему испачканных в вязкой влаге пальцах. Он только что трахал ими своего младшего брата. Да, сводного, но всё же… Чимин с ужасом глядит на свои руки и отчаянно задерживает дыхание, надеясь, что сдохнет от стыда.