Синергия

      Чонгук, в принципе, знает, с чего начнётся их утро. С неловкости, с паники, с предложения всё забыть, потому что произошедшее межу ним и хёном — грубая, непростительная ошибка. И сам себя корит за то, что попросил его остаться, поддавшись собственной слабости. Не должен был даже помышлять о подобном, нельзя было смотреть на Чимина, прикасаться к нему, просто Чонгук не знал, что потеряет голову так быстро и безвозвратно. Он…        Это началось давно. Кажется, что даже с первой встречи, когда Чон увидел хмурого, но безумно красивого мальчишку, которого папа назвал его старшим братом. Чонгуку был он интересен, но от присутствия Чимина было так неловко и волнительно, что его говнистый характер вылезал в оборону. Сперва это представлялось восхищением и завистью: Чимин был прекрасным с самого детства. Его красивое, круглое лицо представлялось Чону чем-то ангельским и небесным. Казалось, что люди не могут, не имеют права быть настолько идеальными. Его голос, его движения — всё привлекало внимание.        Понемногу вырастая и становясь из ребёнка подростком, Чонгук завидовал. Потому что хён старше, потому что его тело начинало созревать: его ноги были стройными и мягкими, его лицо теряло детскую пухлость, приобретая соблазнительные черты, а Чонгук как был, так и оставался маленьким и несуразным. Чимин-хён преображался из прекрасного птенца в не менее восхитительную большую птицу. Чонгуку хотелось иметь его изящную тонкую фигуру, глядя на свои угловатые формы, его пухлые, чувственные губы, его внимательные, дьявольски красивые глаза. Но он оставался собой и совершенно себе не нравился.        А потом… Потом пришло осознание, что хочет он не просто быть похожим на него. В тринадцать, когда пришла первая его бушующая и крайне болезненная течка, Чонгук не знал, что и думать. Он не понимал, почему его тело так странно себя ведёт, почему от того, что хён стоял в нескольких шагах от него, Чонгук сходил с ума. От его пальцев, которые впивались в одежду, помогая встать с холодного пола в ванной, от его запаха — вроде, привычный парфюм, но Чонгук хотел уткнуться носом в чужую шею и никогда больше не отпускать.        — Ты должен расслабиться. Выпей таблетки, — консультировал его старший, — ляг удобно. Если очень хочется — не сдерживайся, ты можешь себя… трогать. Так нужно, — он тоже безумно смущался того, что произносил, всё же они никогда не были близки и открыты друг с другом из-за характера Чонгука. Он хотел быть рядом с Чимином, но настолько боялся своей ненормальной реакции на него, что отталкивал, защищаясь.        Чонгук следовал его совету. Он читал о течке, но та всё равно стала для омеги неожиданностью. Папа тоже рассказывал, но не в таких подробностях. Чонгуку было страшно. Потому что одноклассники-омеги говорили, что представляют рядом с собой красивых альф, своих ровесников, а от этих образов Чону становилось едва ли не дурно. И в порыве, когда омега находился на грани истерики, потому что боль не утихала, а возбуждение только росло, в разум ворвался голос Чимина. Его нежные переливы, словно бальзам, успокаивали душу, его облик, буквально впившийся в стенки черепа и оставшийся там шрамами, оказались фактором того, что Чонгук посчитал себя сумасшедшим. Он впервые касался себя, стыдливо спрятавшись под одеялом, а перед взором стояло чуть обеспокоенное лицо старшего.        И Чонгук тогда осознал, что с ним что-то не так. Никто из его одноклассников с вероятностью в сто процентов не дрочит на облик старшего брата. Пусть, сводного, не связанного с ним кровью, но всё же того, с кем рос. И Чонгуку стало так стыдно, что он горько расплакался и поклялся себе больше таким не заниматься. Не прокручивать редкие моменты, когда хён ему улыбался, не завораживаться от его голоса. Не думать о нём совсем.        Вопреки его воле, словно Чимин издевался, он прочно поселился в юной голове Чонгука. Тот смотрел за старшим, когда омега оказывался в поле зрения. Слушал его голос, заглядывался, если получалось пересечься в школе. И ничего с собой поделать не мог. Чимин-хён прочно вплёлся в его сознание, отказываясь оттуда пропадать.        Но Чонгук тоже старался. Он сдерживался, думал, что чем сильнее будет в себе подобные порывы давить, тем быстрее его попустит это помешательство. Да только становилось всё хуже. Он не мог притормозить себя. И в моменты горячки, уткнувшись в подушку, пропахшую им самим, шептал родное имя. А после корил себя, кусал губы и ревел, словно белуга, закрывшись в ванной и врубив воду, чтобы никто не услышал.        Он решил, что унесёт секрет с собой в могилу, когда в шестнадцать понял, что Чимин не уходит из головы. В шестнадцать признал, что это не просто помешательство. Каждое слово и каждое действие старшего настолько сильно отдавались в душе, что становилось почти физически больно, и тогда Чонгук, слушавший разговоры единственного друга — Юнги — о первой влюблённости в альфу, понял, что влюбился уже давно. Лет эдак в пять. Он оказался покорён, и чувства, посеянные в детской душе, к подростковому возрасту достигли своего апогея. Чонгук любит Чимина. Всем своим вредным сердцем, не умеющей показывать истинные чувства душой, всем телом и внутренностями принадлежит ему. От осознания этого факта стало не легче.        Чонгук считал себя сумасшедшим. И укреплялся в своей вере, когда, увидев сводного брата, только и думал, каким бы был его поцелуй на вкус. Мало того, что он испытывал такие нечестивые чувства, так ещё и влюблён в омегу. В такого же, как и он сам. Чимин же хорошел с каждым днём, а несчастное сердце Чонгука обливалось кровью, ночью превращающуюся в слёзы. Он любит. До боли, до крика, до невозможности. Тайно и горячо, наблюдая издалека и вполне понимая всю неправильность и отвратительность своего влечения.        Он начал ненавидеть себя. За то, что думает о Чимине, за то, что мечтает о нём. Никак не получалось искоренить мысли о том, какой он, когда сжимаешь в объятиях. Чем пахнут его волосы, если уткнуться в непослушную копну носом. Что это — прикасаться к его коже. Проводить пальцами по вздрагивающему животу, усеивать шею поцелуями, что будет, если Чонгук попробует его поцеловать? Чонгук ненавидел себя до такой степени, что сжимал до хруста челюсть, становился донельзя закрытым, агрессивным. И без того их с хёном нельзя было назвать близкими, они почти не гуляли, интересы были совсем разными, а дома и подавно не пересекались, потому что со страху Чон запирался в комнате, чтобы не сорваться. Он мечтал, но свои мечты заталкивал в душу с неимоверным усилием. А потом снова плакал. Потому что обрывать крылья больно.        Ругался с родителями, бунтовал. Он думал, что ему нужно просто найти себе парня. Пытался встречаться с одноклассником, но тот чудился ему омерзительным. В его движениях не было кошачьей грации, глаза были странными и холодными, голос — грубым. Ладони были жёсткими, и первый поцелуй Чонгука вынудил омегу полоскать рот с мятной пастой, настолько было противно. Словно он себя принуждал. О сексе и речи не было — просто не вынес бы. Стоило подумать, что какой-то альфа может затолкать в него свой член, как к горлу подкатывала тошнота. Чонгук окончательно погряз.        Тогда-то Юнги, которому, сорвавшись, рассказал Чонгук о своей странности, не указав, что объектом воздыхания является старший брат, а просто сказав о том, что это омега, предложил встречаться с омегой. Зарегистрировал на сайте знакомств для представителей меньшинств, нашёл ему партнёра, помог стесняющемуся Чонгуку назначить свидание. Тогда Чон встретил Хосока. И у них даже начало складываться. С Хо было приятно: он понимал Чонгука, принимал его, был ласковым и заботливым. И всё было хорошо. Чону даже чудилось, будто он позабыл свою болезненную зависимость от Чимина. У него был Хосок, они гуляли, прикасались друг к другу, целовались, но никто пока не готов был к чему-то иному. А потом…        Потом появился Тэхён. Красивый альфа. Обворожительный. Даже у Чонгука не было аргументов, чтобы признать его неподходящим для хёна. Тэхён идеален, они так гармонично смотрелись и смотрятся с Паком, что Чонгука дерёт с животным голодом зависть и злоба. Он снова окунулся в ужасы своего нутра: истерики, агрессия, ненормальное поведения. Почти не спал, потому что голову наполняли различные мысли. Почти не ел и сильно похудел. Потому что ревновал. До болезненного зубовного скрежета. Потому что Чимин познакомил с Тэхёном родителей, потому что альфа им понравился. Потому что Чимин — не его.        И злость всё росла. Рос и страх, что Чонгук едет крышей. Он грезил о том, чтобы альфы не было в жизни хёна, а когда мог заметить, как он прикасается к Чимину — долго болела грудь и под рёбрами. Ему было нестерпимо больно. И ненавидеть себя Чонгук стал ещё пуще.        Он расстался с Хосоком, потому что к нему не чувствовал абсолютно ничего, не мог больше смотреть в глаза и прикасаться, не мог поцеловать. В голове был только Чимин. И Чон даже думал обратиться к врачу, чтобы его голову подлечили, потому что ненормально хотеть и любить старшего брата-омегу. Чонгук — болен. Ладно бы он просто любил омег… а тут — Чимин-хён.        Ненависть к себе захлёстывала его день за днём, отвращение подпитывалось тем, что редкими вечерами он срывался. Прикасался к себе, порочно, грязно удовлетворял себя, шепча имя сводного брата и мечтая, чтобы он был рядом. Чтобы его тёплые ладони обхватывали плоть, чтобы его губы оказывались на шее, груди и животе, чтобы на устах Чимина было его — Чонгука — имя. И снова было стыдно и плохо после. Он, сидя на полу в душевой, уже даже не плакал. Не было сил и эмоций, все их поглощала ненависть и отвращение к себе. Он не мог справиться со своим безумием. Он не мог даже подумать о том, как посмотрит на него, узнав обо всём, Чимин, что будет с папой, узнай он. Что скажет Чонво, растивший его, как родного. Чонгуку было больно. Тревога и паника стали его постоянными спутницами. Он отгородился окончательно от семьи, от Чимина оградился каменной стеной, не желая даже говорить, а если это и требовалось — огрызался. А ведь хотелось иного: быть с хёном ласковым, смотреть в глаза, касаться его. Однако Чонгуку нельзя, а агрессия стала поводком, с помощью которого Гук себя сдерживал.        Он не выдержал после одного случая. Одним из вечеров увидел, как Тэхён и Чимин сидели в машине, видимо, прощаясь. Застыл, словно изваяние, хотя надо было сразу же отвернуться и уйти домой, но не сумел. Он видел в сумерках — тусклых и туманных, — как Тэхён целовал Чимина. И тот ему отвечал. Со всей страстью, с неистовством, глядел в глаза, когда поцелуй прекращался, и прогорклая зависть снова заполняла нутро Чонгука, оседая горечью на корне языка. Чимин перелез к альфе на коленки и позволял ласкать его губами так откровенно и красиво, что Чонгуку было плохо, но он продолжал смотреть, как Тэхён целует точёную шею и оставляет на коже красноватые следы своего желания. Чон не выдержал, убежал домой и снова заперся в комнате. Ему кошмарно не хватало воздуха, силы воли и чего-то, что сохранило бы шаткий разум на месте.        Он любит Чимина. До боли и скрежета между костями — противного, холодного от невозможности быть рядом. Он страдает от своей же любви. Неправильной, грязной, постыдной. О такой не расскажешь другу, не сможешь повздыхать с одноклассниками, не сумеешь поделиться с папой-омегой, чтобы получить совет от него. Чонгук в одиночку переваривал день за днём собственные внутренности, издевался над собой, пока это не достигло максимума. Больше не было сил. Тревога, что он может сорваться, ненависть, что он такой омерзительный и ненормальный, что не заслуживает своей семьи и вообще… жизни. Чонгук вдруг понял, что он — нелепая ошибка Вселенной, баг в системе, отвратное, ужасающее своей аморальностью существо. Он больше не мог плакать, не мог жалеть себя. Только ненавидеть. Себя, Чимина, упиваться своей сумасшедшей любовью, но молчать и выглядеть безразличным в глазах остальных. А в душе — мгновение за мгновением… сгорать и погибать.        Его так накрыло в тот день, что без остановки в разуме крутилась только одна навязчивая мысль: моей семье не придётся стыдиться меня, если я попросту перестану существовать. Чонгук не мог её отогнать, а тревога и страх становились всё сильнее и нетерпимее. Ему казалось, что родители всё знают, и тоже ненавидят Чонгука. Что он им противен. Хён казался ему холодным, наполненным презрением. Апатия валила с ног, и Чон просто не выдержал.        До этого ему прописали снотворное для лучшего качества сна. Он кинулся в тот день за лекарствами в ванную, по дороге захватив сильное обезболивающее отца, которого мучили мигрени, таблетки папы, назначения которых не знал. Он опустошил все баночки, которые казались ему максимально опасными, высыпал на ладонь, половину роняя в раковину, и принялся заталкивать в рот. Горсть за горстью, давился, но запивал водой и глотал. Так станет проще. Чонгуку не придётся больше сгорать от стыда и ненависти. В его голове больше не будет существовать Чимин. Ему не будет больно. Почти не осознавая от паники и ужаса, что делает, он проглотил все таблетки. Но сразу же эффекта не последовало, только кожа стала в отражении зеркала бледнее. Чонгук ушёл в комнату и присел в ожидании на кровать. Он подождёт. И правда, всё случилось не так быстро, а когда в горле стало пересыхать, а дыхания не хватало, Чонгук хотел было пойти выпить воды в ванной. И стоило ему подняться, как комната накренилась.        Ноги и руки стало сводить ужасной судорогой, он стукнулся о пол головой и локтем, но почти не почувствовал ничего от агонии. Зрение становилось всё мутнее, желудок пронзало адской болью, а низ живота стягивало. А после — темнота. Он не помнил ничего, что было. Просто темнота, сменившаяся больничной палатой. Он едва не погиб. Едва не оборвал свою жизнь от отчаяния и злости на весь мир и себя в первую очередь. И было дурно.        Дурно после пробуждения видеть заплаканное лицо папы, который выглядел так, словно перед его глазами рухнул целый мир. Больно было наблюдать, как отец, выглядящий на несколько лет старее теперь своего настоящего возраста, сидел рядом с ним и стискивал бессильную, похудевшую ладонь. Но больше всего отвращения к себе омега испытал, когда в палату вошёл заплаканный хён. Отвращения от того, что Чонгук возликовал, стоило ему увидеть, как хён страдал из-за его поступка и попытки покончить с собой, как ему было больно и плохо. Он ощутил приятную жгучую дрожь по всему телу: Чимин думал только о нём, сидел рядом с койкой, словно не было стольких лет вражды между сводными братьями, обхватывал прохладные пальцы Чона и гладил по немытым, слипшимся от пота волосам. Чонгук не чувствовал себя лучше, несмотря на капельницы и боль в желудке да и во всём теле, чем тогда. Чонгук полностью принадлежал ему, а Чимин глядел на него с беспокойством и нежностью, как тогда — в детстве при попытке сдружиться.        Омега ненавидит себя по сей день, считает отвратительным из-за больного удовольствия от полученного внимания Чимина. Он — психопат. Тот, кто готов на что угодно ради внимания хёна.        С тех пор за ним непрестанно наблюдают. И Чон слукавит, если скажет, что ему неприятно проводить с хёном время, таскаться за ним хвостиком. Так больше возможностей бросить торопливый взгляд, невзначай, словно по чистой случайности, соприкоснуться кончиками пальцев, если они идут рядом. Но Чонгук своё сумашествие всё равно старался держать под контролем, не переходя допустимые границы. До этой ночи.        Он не знает и не понимает, почему Чимин не ушёл. Но душа поёт, а черти внутри отплясывают чечётку, так что сейчас, лёжа на постели, которая до сих пор хранит запах волос старшего, омега не хочет шевелиться. Вспоминает помутнение, из-за которого хён остался рядом, ощущает, будто чужие руки по-прежнему прикасаются к его коже. Как их дыхание сбивается, как пальцы Чимина скользят в него. От каждого воспоминания его тело реагирует слишком горячо, но то виновата течка. Чонгук зажмуривается, выдыхает, припоминая, как хён оглаживал его ягодицу, а сам тянется к местам, которых тот касался. Живот предвкушающе подрагивает, а член наливается.        Он помнит до мелочей, как старший его растягивал, как позволял своим пальцам проникать в мокрого Чона, как смотрел на него с таким огнём, что даже сейчас поджимаются пальцы на ногах. Чонгуку мало, он, оказывается, такой жадный, такой ненасытный, что даже сейчас хочет ещё. Ныряет пальцами под резинку пижамных шорт, стонет едва слышно в подушку. Теперь ему есть, с чем сравнивать, теперь он может вспоминать, как это делал хён, пока проталкивает в себя сразу два пальца. Горячо, но не так. И фантомные образы его прикосновений помогают достигнуть скорой разрядки, во время которой Чонгук прикусывает уголок подушки и скулит. Он хочет снова ощутить Чимина. Всем телом, дрожащим от возбуждения, заполучить сводного брата целиком.        Однако здравой частью рассудка, на наличие которой в себе искренне надеется, понимает — тому не бывать. Это было секундное помешательство, Чимин-хён унёсся в свою комнату, будто обжёгся кислотой. Чонгук мрачнеет, лёжа расслабленно после оргазма, когда вспоминает о том, чем закончился их краткий, но безумно горячий контакт. И в его голове щёлкает: а что, если это не помешательство? Что, если Чимину могут нравиться омеги, может симпатизировать Чонгук? Что, если у него есть, мать его, шанс? Сумасшествие доходит до предела, омега поднимается с постели, чтобы заскочить в душ и смыть с себя наваждение ночи.        Он соблюдает все процедуры и уже улавливает повисающее в доме неловкое ощущение: Чонгук слышал, что старший уже встал и хлопнул дверью, а значит, что тревожного и душещипательного отвержения не избежать. И алчные мысли не оставлять попыток добиться Чимина, продолжают терроризировать его.        Чон нерешительно спускается на первый этаж. Оглядывает кухню, где хён возится у плиты, кажется, готовит завтрак. Он не сразу замечает появление Чонгука, но почему-то младшему не очень хочется пугать его. Потому он покашливает, привлекая внимание всё ещё лохматого Чимина. Тот оборачивается, вздрогнув, и как-то сомнительно глядит на сводного брата, отвлекается от готовки риса с омлетом, а после прочищает горло, но Чонгук не даёт ему говорить: он выбирает игнорирование в качестве тактики. Идёт к холодильнику и пьёт сок прямо из пачки, стоя к Чимину спиной. Буквально всей кожей ощущает напряжение старшего.        — Если ты скажешь, что это была ошибка…        — Ты ведь меня поймёшь? — не даёт закончить мысль Чимин. Чон вздрагивает и втягивает голову в плечи. Он был готов, но всё равно бьёт кошмарно.        — Да, — хрипло отвечает Чон, совсем теряя запал, возникший опрометчиво в собственной комнате. А что он, собственно, может? Ничего.        — Спасибо, Гук-а, — выдыхает с облегчением старший и продолжает готовить, а в глотке Чона копится ужасающий комок обиды и злости. На себя. Потому что ошибка старшего стоит ему львиной доли душевного равновесия.        Он старается не переглядываться с Чимином, вести себя так же мрачно и безразлично, как и обычно, вот только совсем с хёном не разговаривает. Будто, стоит ему приоткрыть рот, как вместо слов польются слёзы.

***

       Тусовка. Чонгук бывал на парочке, но его те не особо воодушевляли. Алкоголь, игры, смех и шумная музыка — не то, чем бы хотел заниматься он сегодня вечером. Но хён привёл друзей и проклятого Тэхёна. Идеального, надёжного альфу, который смотрится рядом с Паком так, будто создан как раз, чтобы стоять под боком. И хён сегодня, как назло, прекрасен: чуть подкрашенные глаза выглядят игриво, блестящие от бальзама губы всё время растягиваются в улыбке, а выбранная одежда только подчёркивает его идеальное тело. Чонгук не может прекратить смотреть. Не может оторваться, но боится, что наткнётся на пронизывающий взгляд его парня и попросту спалится в своих подглядываниях. Потому смотрит на бутылку, которую Чимин великодушно позволил сегодня выдуть.        Чонгук тут ни с кем не знаком. Он сидит рядом с красивым высоким омегой, который стреляет глазками в высоченного и широченного парня с короткими волосами, рядом ещё один — с розовыми кудрями, который словно состоит из сладкой ваты и одним своим видом раздражает Чонгука. На щеках Чимина уже виднеется румянец, он выпил несколько коктейлей и расслабленно, сидя на диване, облокачивается на Тэхёна. А от этого желваки на лице Чона ходят ходуном непроизвольно.        Он хватает со стола какой-то шот и опрокидывает в себя не морщась. Нужен алкоголь, чтобы заглушить премерзкое ощущение в груди. Ревность. Чонгук от неё не отдыхает ни дня. Не было и минуты, когда бы его не затапливало кислой и противной ревностью. Потому что красивый Чимин не рядом с ним, потому что широкая улыбка направлена не к нему, потому что не ладонь Чона покоится на гладком бедре, оголившемся из-за широких джинсовых шорт.        Чонгук сглатывает и опрокидывает второй шот, уже чувствуя сильнее привкус лайма.        — Эй, мелкий! — возмущается Джин, бросая на него взгляд. — Твой брат будет ругаться, если перепьёшь и наблюёшь.        — Не мелкий я, — бубнит себе под нос Чон, отбрасывая с броско накрашенного лица волнистую прядь.        — Чимин-и, твой младшенький решил сегодня накидаться, — хохочет короткостриженный Намджун, на что Чонгук одаривает его убийственным взглядом.        — Чонгук-и, — тянет хён, выглядя тоже не совсем трезвым. Сегодня он, по всей видимости, решил побыть плохим старшим братом, — если напьёмся вдвоём, то тазик ставишь возле кровати сам.        Компания пьяно хихикает, один Чон остаётся безэмоциональным.        — А давайте сыграем в «бутылочку»! — предлагает тоже изрядно подвыпивший Джин, уже снова стреляя глазами в расслабленного Намджуна. Он явно хочет поцеловать этого альфу.        — Мне почему-то напоминает какой-то хоррор наша посиделка, — смеётся Наи — омега с волосами-сахарной ватой. — Только без подвалов, ладно? Если кто-то пойдёт трахаться, то не в подвал!        Они снова хохочут, и даже Чонгук, чувствуя, как становится теплее от выпитого, прыскает. Напряжение немного спадает, и он откидывается на спинку дивана. Снова пялится на хёна. Снова пожирает его глазами так, что приходится себя одёрнуть.        — Давайте сначала получше друг друга узнаем, — подмигивает омеге Намджун, отбирая у того уже приготовленную для игры бутылку. Он — друг Тэхёна из университета, так что является самым старшим в компании.        Джин глупо хлопает глазами и послушно кивает, буквально проглатывая каждое сказанное Намджуном слово.        — «Я никогда не»? — изгибает скептично бровь Чимин, отпивая из бутылки какой-то фруктовый коктейль. Раньше Чонгук не был на тусовках хёна, ему всё же нравится наблюдать за ним, когда спадает маска назидательности старшего брата.        — Именно! — хохочет альфа, пока Джин возмущённо пытается вернуть себе бутылку.        Тэхён раздаёт крепкие коктейли каждому, даже Чонгуку, проигнорировав возмущения Чимина на тему его возраста и пиздюлей от родителей. Чон принюхивается к ягодному запаху и удовлетворённо кивает. Пойдёт. Хотя должно быть слишком сладко.        — Ита-ак, — тянет Намджун, хищно оглядывая. — Я никогда не писал в бассейн.        — Какой ты зануда, — хватается за голову Наи, изображая просто вселенскую печаль. — Алкогольные игры созданы, чтобы узнать грязные секреты и сколько кто трахнул, а не для того, чтобы выяснить, писали ли мы в бассейн! — Наи тычет пальцем в посмеивающегся альфу, остальные тоже сдерживают смешки.        — К членам позже, — кивает спокойно Намджун. — Так что, писал? — спрашивает он с улыбкой, и даже Чонгук улыбается, наблюдая за тем, как с трагичным выражением лица Наи машет обречённо рукой в сторону Намджуна и отпивает крупный глоток.        К слову, все ребята, кроме Чимина, отпивают тоже.        — Фу, я не буду купаться с вами в одном бассейне, — морщит симпатично омега нос, на что комната заполняется громким хохотом.        — Ладно, дальше — Джин, — омега подбирается и выпрямляет спину, тут же чуть опьянённо покачиваясь.        — Я никогда не портил общественное имущество, а после не сваливал вину на пятиклассника, которого подговорил за десять конфет Тутти-Фрутти, — победно ухмыляется Сокджин, на что Наи выглядит настолько возмущённым, насколько вообще может выглядеть омега, сплошь состоящий из сладкой ваты.        Он опрокидывает в себя новый глоток и оттопыривает в сторону Джина средний палец, а после надувает обиженно губы. Чонгук, подстёгиваемый алкоголем уже откровенно посмеивается над старшим омегой, за что получает под рёбра ощутимый толчок локтем.        — Давай, Наи, — хохочет весело Сокджин, и тот, подобравшись, ястребом осматривает присутствующих.        — Я никогда не целовался с омегой, — выпаливает он и вперивается в Джина взглядом.        Тот сдерживает хохот, а после отхлёбывает глоток коктейля и давится им так, что течёт даже из носа.        — Все знают, что вы напились и решили попробовать, каково это, — смеётся Тэхён, указывая на давящегося Джина и гордого собой Наи.        Всё внимание, кажется, направлено на этих двоих, и никто даже не замечает, как Чонгук отпивает из горлышка. Никто, кроме Чимина, который прослеживает каждое его движение, и это не остаётся для младшего незамеченным.        — Всё, больше я своих позорных секретов не выдам! — пьяно верещит Наи и отбирает у Намджуна стеклянную бутылку из-под закончившегося коктейля. — Да будет порнография.        — Осторожнее с порнографией, тут мой младший брат, — наставительно произносит Чимин, на что Наи его передразнивает, кривляясь.        — Да ладно, спорим, что твой маленький брат не такой уж и маленький, — показывает он Паку язык. — Крути, Чонгук-а.        Он торжественно вручает омеге бутылку с гордым видом, и тому приходится отставить только начатый коктейль. Омега берёт ёмкость, пока остальные расчищают журнальный столик от чипсов и других снеков. Чонгук нервничает. На кого укажет горлышко? К кому придётся приблизиться? Кого коснуться? Он то ли хочет молиться, чтобы этим кем-то не оказался хён, то ли хочет умолять небеса, чтобы то был именно он. Но тем не менее, дрогнувшая бутылка крутится, пока не замирает на Тэхёне.        Все замолкают и уставляются на Чимина, а тот даже усом не ведёт. Лишь бросает взгляд на своего парня, словно задаёт немой вопрос. Впервые все присутствующие вспоминают, что Чимин и Тэ — пара. Не просто из-за того, что прилипли друг к другу. Чонгук же морщится. Он не хочет к альфе прикасаться.        — Бутылочка есть бутылочка, — сощуривается хитро Наи, закидывая ногу на ногу.        Чонгука, кажется, начинает тошнить. Нет. Пусть Тэхён не прикасается к нему, пусть не встаёт с дивана, чтобы оказаться рядом. Он не должен касаться Чона, не должен на него глядеть. Пара всё ещё смотрит друг на друга, а после Чимин внезапно… кивает. То есть, реально бутылочка есть бутылочка? И он даже не приревнует своего парня к Чонгуку?        — Я не хочу, — сипит Чон, но его игнорируют.        Альфа приближается к нему и манит рукой с бесстрастным выражением лица.        — Первый круг, помните? — вдруг произносит Чимин, на что остальные цокают, улюлюкают и закатывают глаза. Первый круг? Что это значит?..        Тэхён оказывается рядом, и Наи вынуждает Чонгука подняться. Оказывается просто нереально трудно сдерживать отвращение при виде Тэхёна. Мало того, что он — альфа, которые у Чона вызывает некую брезгливость, так ещё и парень хёна. Хёна, которого Чон любит и ужасно к этому самому альфе ревнует. Омега придвигается к Тэ, а тот подмигивает ему, прежде чем схватить за щёки, смешно смяв лицо младшего. Тэхён целует звонко, но губ так и не касается. Прикосновение приходится на щёку, и Чонгук поражённо моргает, пока усаживается обратно, а Тэхён возвращается к Чимину.        — Давно пора искоренить тупое правило первого-второго круга, — недовольно тянет Наи, уже допивая свой коктейль.        — Что за правило? — осипше интересуется всё ещё ошарашенный омега рядом.        — Первый круг — в щёку, второй — в губы без языка, — поясняет Джин.        — И что вы, часто в такое играете?        — Не то чтобы, — машет рукой хён, а Чонгук вздрагивает, когда случайно смотрит на его парня. — Просто так интереснее разочаровать Наи.        Упомянутый надувается и насупливается. По всей видимости, несмотря на сладкий и яркий облик — он та самая бездна разврата в компании. Тэхён же хватается за бутылочку и резко вертит её, позволяя крутиться на столе. Горлышко останавливается на Намджуне, на что, под всеобщий весёлый гомон, оба альфы поднимаются. Они откровенно ржут, а после крепко хватают друг друга за плечи. Джун наклоняет Тэхёна, как девиц в старых фильмах, а после прижимается к губам под шокированным взглядом Чона и гогот остальных. Они смеются, там нет никакого поцелуя, скорее баловство.        — Тебе повезло, что мы уже пили из одной бутылки, — хохочет Тэхён, снова усаживаясь на своё место, пока Намджун поигрывает бровями и будто не замечает сладкого, словно патока, взгляда Сокджина в его сторону.        Они тоже целуются. Но уже более откровенно, глубоко, когда игра перерастает в нечто серьёзное. Именно этого, наверное, хотел Сокджин — оказаться сжатым в руках альфы, пока тот проталкивает язык ему в рот. И да, отчасти это выглядит горячо, но в душе Чонгука никаких эмоций не вызывает.        И когда до него снова доходит очередь, в моменте остановки горлышка бутылки, прокрученной Наи, он приходит чуть в себя.        — Оп, совращаем твоего младшего, — потирает омега ладони, на что Чимин только закатывает глаза.        Губы у Наи для пьяного Чонгука кажутся слишком сладкими, омега не растягивает поцелуй, как делали это Джин с Намджуном, а довольно быстро, мазнув по нёбу кончиком языка, отстраняется.        — Всё ещё омеги — лучшее, — хмыкает Наи, усаживаясь.        А Чонгуку вдруг становится страшно. Он должен крутить бутылочку. И не переживёт, если горлышко укажет на Намджуна или снова на Тэхёна. Сглатывает, вертит ёмкость. Та быстро начинает останавливаться и застывает, указывая на бедро сводного брата.        — Чёрт, — ругается Намджун, бросая опасливый взгляд на Пака.        — Да ладно тебе, они же сводные. Это лишь игра и ничего серьёзного, — машет изрядно подвыпивший Наи.        Да, для обычных сводных братьев — ничего. Но не для того, кто влюблён в своего старшего брата, не для того, кто прошлой ночью имел пальцами своего младшего, а наутро желал всё забыть.        Чимин-хён вдруг поднимается с дивана и подходит к нему. Внутренности трясутся, но Чонгук обхватывает его ладонь, когда тот её протягивает, на ватных ногах едва стоит, заглядывая потерянно в глубокие нетрезвые глаза.        — Бутылочка есть бутылочка, — жмёт плечами Чимин и обхватывает Чонгука за шею сзади, чтобы осторожно привлечь к себе.        Омега почти дрожит. Его дыхание сбивается, когда лицо старшего брата оказывается совсем рядом, колени подгибаются, и приходится вцепиться в его шёлковую майку на широких бретельках, когда их дыхание сталкивается. Кажется, что все присутствующие наблюдают за ними, словно за цирковым выступлением клоунов, но Чонгуку плевать. Он вот-вот ощутит на себе вкус желанного до боли поцелуя. Зажмуривается, когда их губы едва прикасаются, приоткрывает рот и тонет: с Хосоком было иначе. С Хосоком звёзды не рушились с неба, не вспыхивала каждая клетка в организме от почти невинного прикосновения.        А когда Чимин ведёт языком по линии его зубов, хочется пасть перед ним на колени. Сладковатая от коктейля слюна пьянит похлеще алкоголя, проникающий в рот язык кажется единственным центром этой Вселенной. Чонгук неосознанно становится ближе, выдыхает довольно шумно, пока хён, зарывшись в его волосы, целует ещё глубже. А потом всё резко обрывается, и оба возвращаются в реальный мир. Вот — что по-настоящему горячо. Вот — то самое обжигающее и страстное. Не с Хосоком, не в момент, когда Наи поцеловал его или когда Намджун и Джин пытались друг друга проглотить. Бережное прикосновение, ласковый поцелуй сводного брата — его персональный ад и рай, сплетающиеся вместе. Чонгуку кажется, что он сейчас взорвётся. Ему горячо и волнительно, потому он, опешивший, садится на диван, не замечая ничего вокруг себя.

***

       Тэхён, слава богу, на ночь не остаётся. Чонгук бы попросту не выдержал его присутствия или факта того, что альфа прикасается к Чимину за стенкой. И хорошо, что Киму завтра снова уезжать после каникул в университет, чтобы к понедельнику быть абсолютно готовым к занятиям. Омега прячется в своей комнате, пока Чимин провожает друзей и парня. Залезает в душ, старается смыть с себя воспоминания о поцелуе Чимина. Не получается. Тот выжжен на подкорке, высечен в сердце, и Чон осознаёт — он не сможет, как обещал старшему, просто закрыть эту тему и закопать. Алкоголь разгорячает его ещё больше, и Чонгук выскакивает из кабины — мокрый и взъерошенный. Натягивает трусы и прислоняется к двери ухом. Возможно, хён уже спит или тоже в душе. Сердце, качающее опьянённую кровь по венам, выходит из себя и страшно колотится в груди. Он хочет. Хочет выйти из своей тихой комнаты, хочет оказаться рядом с Чимином и всё ему рассказать. Показать, каковы его чувства, какие они сильные и горячие.        А коктейли и шоты, выпитые несколькими часами ранее, только добавляют смелости.        Чонгук крадётся к комнате старшего брата и тихо приоткрывает дверь. Омега спит в своей кровати, оставшись в одном только белье, сопит и обхватывает подушку руками. Чон же скользит взглядом по его идеальной фигуре. По изящной пояснице и сильным после занятий спортом ногам. По округлой заднице и узким плечам. Он хочет их коснуться. Хочет попробовать хёна на вкус ещё больше. Чонгук слишком жадный и слишком пьяный.        Приближается к спящему омеге, осторожно присаживается на самый край его кровати, чтобы слишком быстро не потревожить, Чимин же продолжает крепко спать. И тогда Чон, рискуя, решается: склоняется над оголённой спиной, с кончиков его волос срывается прохладная капля, и Пак вздрагивает от холода, но Чонгук тут же слизывает каплю языком. Ощущает солоноватый привкус кожи, и его ведёт. Мало. Катастрофически этого, блять, мало. Он склоняется ещё раз, зачесав волнистые волосы за уши, и прикасается губами к лопатке. Чимин не шевелится — спит, но Чон продолжает. Очерчивает губами выступающие позвонки, прихватывает ими кожу на рёбрах и ведёт кончиком языка.        Возбуждение ждать себя не заставляет — член каменеет моментально. Один запах кожи Чимина сводит с ума. Хотя, куда дальше, если омега и без того полоумный извращенец? Касается губами и языком спящего пьяного брата, извращается над ним, как может, и остановиться уже не способен.        Он перелезает на кровать, оставив ноги по обеим сторонам от бёдер Чимина. Сгибается, упершись ладонями в матрас, оставляет поцелуй на каждом выступающем позвонке, и омега начинает мычать и ёрзать. Кажется, Чонгук нашёл его чувствительную зону. Чимин до конца не просыпается, ещё толком не понимает, что происходит, а Чон уже прижимается отчаянно губами к его мягкой ягодице, спрятанной под тканью нижнего белья. Он хочет до безумия, но боится, что это будет насилием. Насилием над его обожаемым старшим братом. Да, не родным. Но, блять…        И всё равно бесы, изменяющие его душу, снова сходят с рельсов, а потому Чонгук тянет резинку трусов Чимина вниз. Задерживает дыхание, едва способный разглядеть светлую гладкую кожу ягодиц в тусклом свете уличного фонаря, падающего из окна. Не дышит, почти не совершает лишних движений, только обнажает зад Пака. Прикасается, оставив нижнее на бёдрах, сначала кончиками пальцев, а после уже, видя, что Чимин снова дышит размеренно, смело кладёт всю руку. Сжимает половинку, теряя самообладание. У него не было секса ни с кем, даже с Хосоком. Чон так и не решился, даже учитывая, что они долго встречались. Он не смог. Соответственно, опыта у Чонгука тоже нет, однако его и это не останавливает.        Прикусывает слабо мягкую плоть ягодицы, едва ли не спускает в собственные боксеры от напряжения. Он — больной. И это совершенно точно. Кажется, омега сгорает в собственном безумии. Потому что в следующее мгновение лижет кожу на заднице и трясётся от того, как сам становится мокрым.        Ему сносит голову с таким основанием, что Чонгук, без доли стыда и нерешительности разводит ягодицы уже начинающего просыпаться хёна. Давит большим пальцем на анус — сухой и вдруг сжавшийся, — а из него показывается первая мокрая капля. Дыхание спирает, Чон хочет большего. Он видел такое только в порно, а сейчас может провернуть с Чимином. И всякий здравый смысл заканчивает существование, когда Чон, склонившись, касается входа Пака кончиком языка. Тот вдруг стонет и подрывается, хочет оттолкнуть Чонгука, но тот не позволяет сбросить себя.        Старший быстро просыпается и, приоткрыв рот, горячо выдыхает, стоит Чонгуку снова лизнуть анус. Его глаза всё ещё нетрезвые, в момент, когда Чимин оборачивается и ошалело глядит на младшего.        — Чонгук, — хрипит омега, впиваясь пальцами в простыню, — перестань, нельзя.        — Хён, — хнычет он, перемежая всё это с поцелуями в становящуюся влажной расщелину. Чимин не выдерживает и снова выдыхает, ощущая мазки горячим языком на чувствительной донельзя коже.        — Чонгук! — уже строже проговаривает Чимин, но задыхается — омега видит, — пока тот толкает в него самый кончик.        Гладкие стенки дразнят Чонгука, хочется большего. Пачкая рот и подбородок в перемешавшейся со смазкой Чимина слюне, он агрессивнее пытается вылизать его. Так, как это делали омеги в порно, так, чтобы изящные пальчики на ногах старшего поджались.        — Чонгук-и, пожалуйста, остановись, — почти простанывает он, когда Чон водит подушечкой пальца и кончиком языка по анусу одновременно.        Одновременно же их и проталкивает в возбуждающегося омегу, доводя до всхлипа. Тот тоже считает происходящее ошибкой, но всхлипывает, стонет и прогибается в спине. Пытается встать на четвереньки, но падает грудью на постель, когда Чонгук вводит язык особенно глубоко. Младший старается, хотя сам возбуждён до предела. Удерживает Чимина за бёдра и усердно доводит языком. Рукой ласкает мошонку, перебирая яички, пока Чимин откровенно не начинает поскуливать, а его бёдра — красноречиво дрожать.        Но кончить не даёт, отлипает, ощущая, как трусы приклеились к ягодицам из-за обилия смазки, просит хёна перевернуться, и тот резко оборачивается к нему, садясь на кровати. Чонгук стаскивает с него бельё окончательно и нахально седлает колени, глядя затуманенно в глаза.        — Хён, возьми меня, — вдруг опрометчиво шепчет в губы, пачкает рот Чимина в его же смазке.        — Мы должны остановиться, Чонгук, — хрипит омега, а сам в противовес стискивает талию ладонями.        — Пожалуйста, сделай это со мной, — уже скулит Чон, потирается о голый живот Пака стоящим твёрдым членом.        — Я… Гук-и, прошу, тормозим, — отчаянно, словно скоро сдастся, шепчет Чимин, а Чонгук настойчиво целует его за ухом.        — Хён, — молебно тянет омега, зарываясь в волосы. — Я хочу, чтобы ты был моим первым. Пожалуйста.        — Я омега, — пытается облагоразумить его страший.        — Да, ты омега. Мой любимый омега, хён. Я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты стал первым, — жарко глядит в шокированные глаза Чимина тот.        — Нет, — несчастно мотает головой Пак в ответ. — Я не могу, Гук-и, не могу. Не я.        И Чонгука прорывает. Он срывается. Знал, что не будет ничего, кроме отказа, только боль. Чимин видит лишь Тэхёна, он никогда не заметил бы чувств младшего, не скажи тот ему прямо, что любит. До трясучки и ужасных мыслей, до попытки уничтожить себя. Чонгук начинает плакать. Возбуждение тут же пропадает, накрывает волной паники и страха, отвращения к самому себе. Как он только посмел надеяться на взаимность? Как ему в голову могло ударить, будто Чимин-хён такой же извращенец, как и младший?        Крупные слёзы падают на лицо Пака, а тот ошарашенно глядит на Чонгука. Не верит словно, что тот начинает рыдать и пытаться слезть. Теперь Чимин будет смотреть на него с брезгливым отвращением, с ненавистью и презрением, как в его проклятых кошмарах и придумках. Чонгук громко всхлипывает и едва слышно завывает, сползая с коленей омеги, ползёт по кровати, а взор заслоняет пеленой — он не видит, куда движется.        — Гук, — зовёт хён, но от этого становится только хуже. Чимин добр к нему даже сейчас, и ненависть к себе затапливает с новой силой. — Чонгук-и, стой.        Пак хватает и дёргает на себя, пока Чон разрывается в плаче, а крупные солёные капли стекают всё сильнее, их не остановить. Он так давно не плакал, несколько месяцев точно. И сейчас плотина оказывается разрушена.        — Гук-и, — шепчет хён, притягивая посильнее к себе и позволяя уткнуться мокрым лицом в грудь. — Тише, успокаивайся.        И Чонгук повинуется. Потому что хён сказал. Ласково, просяще, так, что невозможно отказать. Замирает, только судорожно втягивает воздух в лёгкие, обнимает так, словно сейчас отнимут. От алкоголя и покидающего тело опьянения мутит, кружится голова и омега мёрзнет. Чимин не прогоняет, не покрывает отборным матом. Обнимает и потерянно поглаживает по голове, пока Чон не засыпает.

***

       Когда утром Чонгук раскрывает глаза, то Чимина уже рядом нет. Но омега всё ещё в его постели, прикрытый одеялом по пояс, обнимает чужую подушку. В душе тоже тихо, значит, хён ушёл из комнаты. Воспоминания наваливаются на него неподъёмным грузом, и Чон сглатывает. До чего же он идиот… Пришёл в спальню сводного брата ночью, дотрагивался без спроса, целовал его тело, когда Пак был против. Отвратительный, ужасный, просто недостойный стоять рядом с дорогими членами семьи. Может, стоит сбежать? Чтобы никому не мозолить глаза, чтобы не было так стыдно.        Чонгук зарывается в постельное бельё хёна и мученически стонет. Почему? Почему он поддался собственному сумасшествию? Зачем просил Чимина взять его, почему стал признаваться в чувствах? Он ведь… ведь правда выдал всё, как на духу: что хочет, чтобы именно хён был его первым в этом плане, что любит его так, что хрустят кости.        Чонгук — дурак. Чимин возненавидит его за такой поступок. Возненавидит и папа, и отец, когда узнают. Что теперь ему делать?        Пьянка не проходит даром и от копошений Чона начинает тошнить. Он робко поднимается, но волнение испаряется, когда к горлу подкатывает. И, конечно же, хён не выбирает момента появиться лучше, чем когда младший склоняется над унитазом. Даже сейчас остаётся заботливым: присаживается рядом, убирает волосы от лица, а после помогает встать и умыться. Чонгук в отражении — бледный, как бумага, глаза огромные и испуганные из-за появления омеги рядом. Он трясётся из последних сил. Он устал скрывать, но как справиться с последствиями своего пьяного признания, не понимает.        Ведомый Чимином, оказывается на его кровати со стаканом шипучего аспирина в руках. Хён же сидит напротив. Он вдруг протягивает руку и убирает от глаз Чонгука прядь, упавшую на лицо.        — Больше никогда не возьму тебя на пьянку, раз тебе так плохо утром, — тихо произносит Чимин, и кажется омеге вдруг таким не свойственным самому себе.        Слишком нежным по отношению к нему, слишком терпеливым и понимающим. И всё равно Чонгук слышит: «Больше никогда не пей и не твори такие глупости». Он молчит, просто отпивает кислое лекарство, а глаза поднять от коленей Чимина, сидящего рядом, не может. Тот терпелив, он ждёт, пока младший допьёт лекарство.        Хочется удрать. Позорно запереться в комнате и никогда больше не выходить. Он создал катастрофу масштаба его личной вселенной, потому что, подняв глаза, не видит во взгляде Пака осуждения или презрения, а потому не понимает, как ему поступить дальше. И как будет действовать Чимин — тоже не знает.        — Я так думаю, что нам всё-таки нужно откровенно поговорить, Гук-и, — тихо и мягко произносит он, вцепляясь в край домашних шорт.        Чонгук сглатывает. По виду Чимина — решительному, серьёзному — понимает, что сбежать не удастся.