Hug Drug Lovers

Безмятежно лежать, не скованным прилегающей к телу одеждой, обнимая мягкое одеяло руками и ногами в приятном полумраке от блэк-аут штор… Феликс никогда так хорошо не спал, вероятно, сыграл и тот факт, что за вечер произошло слишком много всего, слишком насыщенно провёл конец дня, искупался, погрелся, на мотоцикле с незнакомцем прокатился… Феликс распахивает глаза — на него в ответ направлен чей-то взгляд, карие глаза, но не принадлежащие тому, кто вчера из реки вытаскивал. Совсем нет, лицо ещё такое… подопухшее, ну точно пил вчера, даже бухал, потрёпанный и сигаретами воняет. Теперь странное, изрядно подпорчивающее идиллию ощущение чего-то нематериально-колкого стало обоснованным. В немом шоке, с широко распахнутыми глазами Феликс ещё несколько секунд смотрит на незнакомца, даже не анализируя ситуацию, — просто пялясь и не понимая, что происходит, но резко оживляется и отползает на край кровати, в панике дёргая на себя одеяло, а когда этот брюнет тоже зашевелился, начал приподниматься, Феликс активнее ринулся к краю, стараясь сохранить эту и без того непозволительно крохотную дистанцию… так и свалился с глухим ударом на пол, пытаясь понять, что в своей жизни сделал не так. В какой момент его жизнь пошла под откос, а он в итоге оказался чёрт знает где и чёрт знает с кем в одной кровати? Голый. Ничего ниже пояса не болит — это уже отлично. Феликс лежит на твёрдом паркете, обнажённой кожей чувствуя его холод, трогает ладонью плоский живот — на всякий случай проверяет нет ли шрамов от вырезанной почки. Ветерком тянет по низу. — Милый член, — брюнет придвигается к краю кровати и подпирает рукой голову. Феликс, издав короткий писк, моментально дёргает край футболки вниз, прикрывая наготу. Этот хрипловатый ни то от сна, ни то от выкуренного за годы жизни голос напрягает ещё сильнее, словно парню не под двадцать, а за тридцать — и это только сухой стаж курильщика. — Будь проще, — усмехается парень, — хочешь, свой покажу? Будет один-один и, — он тянет слово по слогам, — ни-ка-кой неловкости. — Нет! — Феликс резко принимает сидячее положение, неприязненно смотря на брюнета. — Даже не думай. У вас там компания особо одарённых? — слова вылетают быстрее, чем он успевает себя скорректировать на более уважительную речь. — Что за желание членом похвастать? — Не знаю, как Хёнджин, а я своим горжусь: красивый, обрезание не зря сделал, — довольно вздыхает брюнет, откидываясь обратно на подушку, — Чанбин. Парень свешивает с края кровати руку, которую, по всей видимости, предлагает пожать, и Феликс, не сразу сообразив, как изловчиться, поднимается и пожимает. Вот только, стоило ему расслабиться, Чанбин с весёлым «оп!» прытко дёргает за руку, вынуждая завалиться на себя. Не сильно ударяясь коленом, Феликс валится на грудь нового знакомого, тратит несколько секунд на обработку и осознание произошедшего и, придерживая край футболки, — наученный горьким опытом, переваливается на вторую половину кровати. «Неадекват, блять», — проносится нервное в голове Феликса. «Милашка», — расслабленно усмехается Чанбин. — Где Хёнджин? — прокашлявшись, спрашивает Феликс и присаживается на кровати. — Грустишь? Использовал и сбежал, — Чанбин растягивает губы в улыбке и хитро щурится, — каков подлец. — Что?! — глаза шокировано распахиваются, возмущение с отголосками страха распространяется внутри: будучи в одной лишь футболке, в чужой квартире… он и правда выглядит так, словно переспал с Хёнджином? — Нет! Это не то, о чём ты думаешь! Там другая ситуация, мы встретились… встретились… — он понимает, что как-то не хочется рассказывать о нелепой попытке убить себя. — Ну встретились и так получилось. Но мы не… мы не того. Не спали. — Не спали, потому что всю ночь трахались? — поддразнивает Чанбин, наслаждаясь эти обеспокоенным видом. — Детка, край футболочки не забывай держать, — тон становится ещё более игривым: — Или помочь с этим нелёгким делом? Феликс чувствует, как удушливый горячий стыд подбирается к лицу, и снова хватает этот злосчастный край, натягивая футболку на колени. — Мы спали, но только спали. Без подтекста и эвфемизмов. — Да знаю я, — сдаётся Чанбин и медленно, пару раз встряхнув головой, чтобы отогнать остатки похмелья, поднимается с кровати, — я как бы тут с вами был, третий, но там, снизу… — он хмурится. — Хуево звучит… не снизу, на полу, короче, спал на полу, а вы пол ночи перешептывались. Не то, чтобы я был вуайеристом, но это было скучно, могли бы хоть как-то что-то дрочибельное сообразить. Если этот молодой парень — источник тех страшных хрипов-сопения, не храпа, но явно звуков тяжёлого умирания, то Феликс так и хочет порекомендовать ему обратиться к какому-нибудь врачу. Или прекращать пить, что, кажется, словно уже и не принесёт пользы. Незачем людей в потёмках пугать. — А Хёнджин-то где? — неловко повторяется вопрос. Не то, чтобы Феликс так хотел увидеть спасшего его парня, но с ним явно было бы спокойнее, а то… пока вылез из ниоткуда, а точнее, поднялся с пола только один и оставалось ещё двое — минимум, если не разбежались с первыми лучами рассвета. Нужно было хоть что-то немного знакомое, кто-то, кто скажет, что там с одеждой, оставленной в стиральной машинке и… как не стыдно признавать, как съебаться из этого района без денег и знания местности. — Со всеми на кухне, — всё же отвечает Чанбин и, судя по всему, собирается тоже пойти к остальным, — присоединяйся, там есть еда. «Логично», — мелькает в голове Феликса. Кухня же на то и кухня, чтобы на ней была еда. Вот только есть в окружении незнакомых людей у Феликса желания нет. Как и выходить к этим людям, будучи в одной футболке, пускай та и доходила до середины бедра. Насколько странным он всем покажется? Сможет ли посмотреть в глаза людям, если всё похоже на то, что его, как какую-то проститутку, сняли на ночь? А ведь подобное сразу придёт всем в голову, ну точно примут за ночную бабочку, если не за обычную районную шлюху — подобное в этом местечке было на каждом шагу. Это слишком неловко, знал бы Феликс, что так выйдет, изначально бы остался валяться на берегу, а с рассветом поплёлся б домой. А телефон… где вообще его телефон? Он был брошен дома. А вместе с ним и деньги, что особенно беспокоит — пешком топать по этим коварным улочкам нет желания и при свете дня. Феликс надеется, что не заставил брата поволноваться по поводу своего отсутствия. В любом случае, всяко же лучше: не вернувшийся домой младший возвращается под утро следующего дня, а не поглядывает грустной фотографией из новостей в контексте «вот, беда-беда, очередного разбухшего подростка выловили из реки». Лучше, конечно, лучше, так что, Феликс старается не волноваться по этому поводу. Он волосы руками причёсывает, стоя перед ростовым зеркалом на дверце шкафа, поправляет лицо как может, одежду и пытается придать себе презентабельный для первой встречи вид. Феликс идёт почти бесшумно, медленно, не на носочках, но на подъёме стопы точно, крадётся по коридору, идя на оживлённые разговоры. Громкий смех заставляет вздрогнуть и опуститься на всю стопу, а сердце ускорить бег. Вроде и не убьют, Феликс понимает, что, если бы хотел кто-то сделать что-то плохое — уже бы сделал, столько возможностей было, пока он спал, но всё в порядке, целый и почти нетронутый. Но всё равно как-то неуютно. Парень для себя заключает, что уверенность людям дают не другие люди, не наличие верных сторонников и поддержки, не друзья или семья, а, блять, нижнее бельё. Будь на нём его боксеры — спокойно бы завернул за угол и вошёл на кухню. И ещё более тошно становится, когда голоса стихают. Феликс идёт по коридору, к нему приковываются всё новые пары глаз, изучающе, заинтересованно рассматривают его тело, обнажённые участки кожи… У парня холодок по коже прокатывается, но он, имитируя спокойствие, даже не уверенность, заходит на кухню. И повисает, ломающее психологически, молчание. Окончательно. В этой идеальной тишине можно услышать, как интроверт внутри Феликса кричит и стонет, получая травмы, несовместимые с жизнью. — А можно… — парень запинается, но тут же впивается взглядом в знакомого красноволосого парня. — Хёнджина? Нам… мы… его… — приходится сделать вдох: — Вопрос есть. «Ну забирай», — бросает один из парней, подталкивая Хёнджина в спину, чтобы тот быстрее поднялся. И компания разражается смехом, пока один из парней не давится пиццей. Теперь смешно уже Феликсу, но он сдерживается, тихо радуясь карме. Феликс специально отходит подальше, заворачивает за угол, чтобы на него не пялилась та жуткая компашка, и прокашливается, прежде чем перейти к сути: — Во-первых, спасибо? И вопросик есть… где моя одежда? — Чонин-а! — неожиданно заорал Хёнджин, отчего Феликс, подавив желание схватиться за сердце, отшатнулся — неожиданно. С кухни донеслось протяжное ленивое «а-а?». — Ты врубил машинку? Голоса на кухне замолкли, но послышалось негромкое перешёптывание. Феликс облокотился на стену, вслушиваясь и пытаясь понять, что там с его одеждой. На кухне снова воцарилось молчание, голос, которому был адресован вопрос, ответил короткое «ага». — И не развесил? — прикрикивает Хёнджин и, не дожидаясь ответа, снова повышает голос: — Тогда поднялся и раскидал по сушилке! Зато первый к двери побежал за едой! Голодный беженец, блять, — он раздражённо цыкает и переводит взгляд на озадаченного, немного напуганного Феликса. — Оно постиралось, но не высохло, как ты понял. Не высохнет, думаю, ближайшие пару часов тоже. Давай… просто найдём тебе штаны, — предлагает Хёнджин и направляется в комнату, — сейчас-то никто не мешает шкаф открыть. Феликсу не нравится, как разворачиваются события, ситуация без того нервишки щекочет, так ещё и Хёнджин раскричался: Феликс ненавидит громкие голоса, ненавидит, когда рядом с ним кричат — почти на свой счёт постоянно принимает, напрягается. Но немного даёт облегчение факт, эта квартира при свете дня кажется очень даже неплохой, благополучной — прибраться бы только, в некоторых местах подклеить явно новые, но начавшие отходить от стены обои и шторы погладить. Пару пятен с пола оттереть… Это кровь, что ли? Феликс удивлённо перешагивает пятна ни то от крови, ни то от вина, и ускоряется, догоняя Хёнджина. Феликс хочет задать этому парню, ничем ему не обязанному, вопрос: «почему ты меня оставил?», «почему я проснулся не пойми с кем?», «где ответственность за того, кого в дом привёл?». Неужели тот «Маленького принца» не читал? Много вопросов у него накопилось, к основному он может накинуть ещё десять сверху. Внутри лёгкая обида, остался странный осадок от этого утра, которое улучшаться ничем, за исключением врученных в руки чёрных спортивных штанов, не спешило. — Голоден? — отвернувшись, чтобы Феликс мог спокойно надеть одежду, спрашивает Хёнджин. — Да, — честно и коротко. — Эти ребята живут с тобой? Типа… всегда у тебя так? — Вроде того, — смазано отвечает Хёнджин и вздыхает, прочёсывая волосы пальцами, — по рукам ходят запасные ключи от моей квартиры, как видишь, я человек добрый. Как это обычно бывает? Все живут с родителями, семьями, а есть один счастливчик в компании со своей собственной квартиркой, где единственным препятствием к алкогольным вечеринкам с громкой, отправляющей дрожь по тонким стенам, музыкой, являются соседи, но и райончик такой, что никто в полицию по смешной причине «нарушение закона о тишине» обращаться не будет, так что, это место автоматически становится местом всех общих сборов. Если хозяин квартиры не может отказать, разумеется. Но Хёнджин может, он свою не слишком чистым образом купленную квартирку любит, сам же купил — молодец какой, позавидовать можно, так что от большой любви руки оторвёт тому, кто что-то в ней испортит: если сломали люстру — купите, блять, новую и ещё лучше, Хван давно хотел с ленточным освещением, а не лампочным, оторвёте обоину — если не повезёт найти точно такую же и переклеить, значит, будет ремонт во всей комнате, но быстрый и качественный; личные вещи не трогать, бьющееся не бить, ломающееся не ломать и пейте хоть до комы. Но и умирать, будьте добры, за пределами — лестничная клетка к вашим услугам. Хёнджин был не против, если к нему решат завалиться, главное согласовать и предупредить, учитывать, что, если с него хата, с других алкоголь и всё остальное, даже готовить с утра будут сами, и, не дай Бог, где-то что-то залить кровью или обблевать. — И тебе нормально? — неловко спрашивает Феликс, потуже затягивая шнурки, чтобы ни то растянутая, ни то изначально широкая резинка не сползала с талии. — Экземпляр всего один, сами решают кто хранит и как им воспользоваться, — обыденно пожимает плечами Хёнджин и оборачивается, — да и правила посещения у меня строгие, так что пока всех всё устраивает. И чем больше, тем веселее, не так? Хёнджин хохотнул и толкнул такого зажатого и чрезмерно скромного Феликса в плечо, прежде чем направиться обратно на кухню. — Ребят, минуточку внимания, — обращает на себя внимание Хёнджин, для верности звонко пощёлкав пальцами, — представляю один раз, это, — он за руку дёргает неловко мнущегося рядом парня поближе, вглубь кухни, — Феликс, его не обижать, у него душевная организация нежная. А это, — Хёнджин уже обращается к Феликсу, — в принципе нормальные такие парни, вот они слева направо: Чанбин, это который храпел безбожно, давно в больницу отправляю, — рука указывает на знакомого Феликсу брюнета, — этот с ебалом недовольным — Минхо, — палец тычется в парня с растрёпанными фиолетовыми волосами, — он единственный умный, на диван завалился, а тот, который бытовой инвалид, не способный нормально довести начатое до конца, это малыш Чонин-а, он иногда нервный, но в целом ничо такой. Вырастет, может, пособранней будет, поответственней. От Чонина, недовольно заканчивавшего возню с одеждой, прилетает дерзкое: «мечтай». — Ну, думаю, руки жать не будем, — неловко подытоживает Феликс, поглядывая на жующих пиццу парней, которые всё же удостоили кивками, дружелюбными улыбками, — они у вас заняты. Но вроде приятно познакомиться. — Не торчи как бедный родственник, — толкает в спину Феликса, освобождая себе путь, Чонин и подходит к столу, чтобы ухватиться за кусок, — это портит атмосферу. А Феликс не может не портить эту беззаботную атмосферу. Дискомфортно — до дрожи, тут каждый второй, даже «малыш Чонин» выглядят, как те, кто провели детство не в детских пришкольных или ещё каких лагерях, а в, тоже детских, но колониях. А может, и в одной — должны же были где-то подружиться. Чонин запрыгнул на подоконник, вежливо оставляя Феликсу табуретку, но гость всё равно не спешил присаживаться. — Если не хочешь пиццу, в холодильнике есть салатик. Минхо растягивает губы в гаденькой улыбке и, прежде чем Феликс успеет открыть рот, влезает Чанбин: — Лучше пиццу, Ликси, этот придурок вместо майонеза использовал персиковый йогурт и теперь никто жрать это не хочет. — А Чонину понравилось, — обиженно отзывается Минхо. — Понравилось же? — он запрокидывает голову, смотря на парня на подоконнике. — Если вы не поняли, кто в три ночи блевал, так это я, — выдыхает Чонин и откусывает кусок покрупнее, словно пытаясь заесть неприятные воспоминания и фантомное послевкусие, — поесть захотел… а там были даже кусочки персика. Кусочки, кстати, нормальные, хорошо зашли. — И ещё лучше вышли, — язвительно добавляет, кривясь в отвращении Хёнджин, — ещё раз не приберёшься за собой, и я тебя как котёнка окуну. Реально носом потыкаю. — Клянусь, — парень размашисто впечатался свободной ладонью в свою грудь, — я был уверен, что всё прибрал. После соджу, знаешь, какие реалистичные сны накатывают? Я, блять, только так твою квартиру драил, свою так не отмываю, даже когда мать орать начинает, серьёзно! Хоть и во сне… Кто же знал, что меня вырубит прямо там. — Просто надо пить нормально, закусывая, — Чанбин с укором смотрит на младшего, — а не вливаться, будто завтра настанет конец света, пока не вырубит, чтобы потом по ночам ходить и закидывать в себя всё, что кажется съедобным. — И «кажется» — ключевое, так что, парень, — Чонин переводит взгляд на заинтересованно наблюдавшего за странным диалогом Феликса, — даже не думай есть салат. Только, если очень хочешь, можешь поебаться с персиками и наловить себе кусочков. — Да я это, — неловко выдаёт Феликс и берётся за ближайший кусок в коробке, — пиццу со всеми лучше… Пицца явно остыла, тёплая, но с тем самым аппетитным запахом, на тонком тесте и с изобилием салями, тянущимся сыром… Есть всё же плюс в пробуждении, уже не так неловко и не так давит всё вокруг. А если бы и проснулся раньше, выбор бы шире был — на столешнице у мойки две пустые коробки валяются. Сидишь, ешь тёплую пиццу с безумно вкусным ароматом, чувствуешь на губах лёгкую муку с мягкой корочки… и понемногу осознаёшь, что этого могло бы и не быть. А как лучше? Как было бы лучше? Это стоит благодарностей — то, что Феликса спасли? Он без понятия, но старается бороться с понемногу возвращающимся чувством стыда. Не грустью или сожалением. Жалеет ли Феликс, что не умер? Пока нет. Это было необдуманное решение, принятое на эмоциях, явно сказались недосып, усталость и давление со всех сторон, резко накатившее осознание собственного бессилия, подгоняемое комплексами, от которых словно невозможно избавиться — только принять себя таким, какой есть. Тогда казалось, что покончить со всем — не только лучший вариант, но и единственный. А сейчас Феликс чувствует себя никак. Обычно. Совершенно обычный день, как и многие другие, не считая того, что он толком без понятия где он и с кем. Зато его угостили пиццей. «Что я вообще творю», — ведущая мысль этого утра, но Феликс старается лицом не выдавать нахлынувших эмоций. Он чувствует себя глупым, но благодарен, что Хёнджин никому не рассказал, как было на самом деле. На Феликса пока не смотрят с жалостью или отвращением, не смеются. Вернее, смеются и много, но не над ним, ребята оказались весёлыми, несмотря на похмелье. Из этих будничных разговоров Феликс узнал, что инициатором был парень с фиолетовыми волосами — Минхо, он поссорился с каким-то «котёнком», психанул и позвал друзей напиться. А Хёнджин, как оказалось, спешил с работы на этот праздник жизни в своей квартире, задержался и приехал, когда все спали. Ещё и притащил кого-то с собой, так что, поводы пошутить у парней были, что абсолютно никак не трогало Хёнджина, спокойно запивавшего пиццу минералкой, а вот Феликса коробило. Феликс благодарил высшие силы за каждый раз, когда кто-то вбрасывал новую тему и разговор уходил куда подальше от его персоны — и так уже пришлось о себе рассказать. А таких людей, мягко говоря, Феликс едва ли удивил бы и заинтересовал своей жизнью и своей, не менее серой, персоной. Только пару насмешливых уколов получил, мол, такой взрослый, а не пьёт и не курит, школу не прогуливает и не списывает. В голову периодически приходила мысль о том, как странно сидеть и осознавать, что всего происходящего могло бы и не быть. Феликс в почти прострации, чувствует, словно всё вокруг — ненастоящее. Ему кажется, так и зарождается дереализация. — И никто не хочет спросить? — резко обрывает разговор Чонин. — Серьёзно? Он же там с голой задницей валялся, а Хёнджин его прижимал и был в одних штанах. Я видел его утренний стояк, когда пошёл почистить зубы, и у меня теперь сломана психика. — Там было что ломать? — лениво тянет Минхо. — А когда ты расталкиваешь девушек и сам лезешь полуголый на барную стойку, они падают, ломают себе всё, думаешь, все психически здоровы после? Это карма, малыш. Чонин морщится, прислоняясь спиной к холодному окну. Вот так и доверяй друзьям — обещали не припоминать, это было месяца два назад, а до сих пор разговорчики ходят, благо, не фотографии. Да, напился, да, полез раздеваться и танцевать, но кто виноват? Это же Минхо алкоголь и подливал, дохуя счастливый в тот день был, что-то про месяц отношений напевал, всем наливал, все были в хлам, а сам, словно в репортёра сыграть решил, умело документировал проёбы друзей. И только, когда совсем из-под контроля ситуация вышла, когда совсем уж несовершеннолетний, макнэ компании, так сказать, полез в самую страстную гущу событий ночного клуба, пришлось оторваться от телефона и пойти стаскивать малого, пока не натворил глупостей. Но на Чонине всё равно уже был оставлен десяток отпечатков ярко-красной губной помады разных оттенков. — Я же говорил, — Хёнджин вздыхает, утомлённый постоянной необходимостью объяснять то, что уже объяснил, — встретились, парень из дома свалили, а я предложил ко мне, я же этот… — Гей? — не сдержался Чанбин, и Минхо с Чонином прыснули со смеху. — Благодетель, блять, хороший человек, — нарочито выразительно и громко поправляет Хёнджин, метнув злой взгляд на друга, — а ещё я ебал твою сестру. Феликсу кажется, на родственников переходить — не круто, но никто почему-то не напрягся. Только сам Феликс, осознав, что всю ночь обжимался с парнем, который оказался геем. — Даже я не знал, что Мина моя сестра, — открещивается Чанбин, — дохуяюродная слишком, да и свечку никто не держал. Так что, давай, не увиливай. Подцепил мальчика и подцепил, кто тебя осуждать будет, пока мы в твоей квартире. — И нас окатила из лужи проезжавшая машина, — настаивает Хёнджин, — так что, всё логично. Выёбываешься явно потому, что сам, долбоёб, соснул — на полу спал, а я с такой куколкой на мягкой кроватке.

***

Феликс даже не удивляется, когда возвращается в пустую квартиру. Банчана как всегда нет дома, но так даже лучше — Феликс не стал дожидаться в той странной атмосфере, когда его одежда высохнет, Хёнджин дал свой номер, сказал, что одежду можно будет вернуть в любой момент. От денег за такси отказался, сказав, что сам привёл, сам должен был отправить обратно. Феликса такой расклад не радовал — чувство долга витает в воздухе, а быть обязанным кому-то, тем более такому человеку, как Хван, — это же сущий пиздец. Феликсу кажется, теперь он проще относится к этому «семейному одиночеству». И не мудрено — какие его годы, семнадцать лет уже, слишком взрослый, чтобы пускать сопли из-за отсутствия внимания родителей. Напускал за прожитое на жизнь вперёд. Дети же… Дети — это дети. Человек, мало того, что существо биосоциальное, общение с людьми — важная базовая потребность, так ещё и какой период: подросток нуждается во внимании к себе, им важно знать, что родители их любят, видеть и чувствовать эту любовь, заботу и в полной мере осознавать наличие интереса к своей пока неинтересной персоне. Чтобы не скатиться в депрессию и поддерживать хрупкое психологическое здоровье в эти особо опасные, гормонами и переживаниями заполненные годы, детям важно видеть родительское эмоциональное тепло и участие. Феликс всё детство хотел, чтобы к нему проявляли интерес, чтобы любовь родителей можно было действительно ощутить, но удостаивался только скупыми разговорами, самым минимумом, чтобы ребёнок диким не вырос. И ведь чем старше он становился, тем меньше внимания получал. Феликс отлично понимал, с годами приходило и осознание, что родители — люди занятые, у них серьёзная работа, свои взрослые проблемы и сложности, нервотрёпки и стресс, дедлайны с премиями на кону, обязанности и проблемные коллеги, но всё равно хотел чуть больше участия в своей жизни, не только редкие совместные приёмы пищи, которые иногда проходили в молчании, потому что родители устали. Поинтересуются как там учёба у детей, что говорят преподаватели и нет ли проблем с поведением, и повисает молчание, от которого даже еда теряла свой вкус. Феликс хочет, чтобы его спросили, как прошёл его день, чтобы послушали с интересом, а не пустыми глазами или сидя в телефоне, упёршись в работу, в свои личные дела. Это же его родители, он хотел поделиться чем-нибудь личным, что-нибудь рассказать, получить совет и просто провести с ними время… Но всё ограничивалось учёбой. Уроки сделал? Молодец. Готовишься к тестам? Что за контрольную? Хорошо. Уже решил, на кого хочешь пойти учиться дальше? Думай, времени мало осталось. Феликс не знал, как попросить о том, чтобы родители в нём видели личность, живого и способного испытывать чувства, пока, правда, только грусть и разочарование, граничащие с отчаянием, сына, а не массу, из которой в обязательном порядке должно быть слеплено нечто успешное. Со временем Феликсу начало казаться, что свободного времени у родителей не бывает, а когда оно появляется, то никто не собирался тратить его на собственного ребёнка. Это было обидно, это было неприятно. Феликс бы так совсем замкнулся в себе, забил бы и на учёбу, и на всё в этой безрадостной жизни, но всегда рядом был Банчан. Он был старше на одиннадцать лет и единственный, как Феликсу казалось, не забивал на то, что ребёнок нуждается во внимании. Сначала Банчан учился, безвылазно и упорно, потом работал, но всегда находил время на младшего брата. И Феликс был благодарен, ценил единственного по-настоящему родного человека. Хоть кому-то было искренне не наплевать, не общался «для галочки», а с вполне реальным интересом спрашивал, что нового у Феликса, как тот себя чувствует, не нужна ли ему помощь и всё остальное, то, в чём так нуждался младший, закрывая пробелы, халатно оставленные родителями. Родителям было не без разницы, во всяком случае, хотелось верить, но иногда Феликс всерьёз думал, что они родили второго ребёнка не для себя, а для Криса. Зачем? Хер знает, что там за план, может, чтобы научился воспитывать детей и поскорее создал семью. Всё время, сколько Феликс себя помнит, именно брат с ним и нянчился, постоянно был рядом, защищал и помогал, жизни учил и был награждён тем, что первым словом Феликса стало звукоподражание короткому «Крис», потому что выразительное и длинное «Кристофер», которое использовали родители, было для маленького ребёнка слишком сложным. А вот почти внятно произнести первые четыре буквы — вполне. Так что Феликс был только рад отправиться следом в Сеул. В родительском доме без Криса было совсем не то, тошно и одиноко, даже когда родители, по сути, были дома. Сейчас Феликс хочет думать, оглядываясь на своё детство, что родители его любили и любят, просто они несостоятельны в родительстве, методы воспитания вызывают вопросы до сих пор, как и отношение к собственным детям. Но Феликсу морально проще верить, что в семье всё в порядке, что эта семья вообще есть не только на бумажках, и в своё удовольствие отдаляться от матери с отцом. Сами виноваты, что не привили сыну любовь к себе, Феликс теперь, когда вырос, когда появились какие-никакие интересы помимо учёбы, а добиваться родительской любви устал, просто плюнул на это всё. Не спросят, как там он, тогда это сделает Крис. Так всегда было и будет. Правда, полиция же должна работать круглые сутки, а помимо планового дежурства Банчана в любой момент могут вызвать; смены не всегда благоприятно совпадают с учебным графиком младшего: когда Банчан возвращается домой, Феликс уже спит, а если не спит — получает словесно, потому что нечего ночами бодрствовать и сбивать режим. Выходные редко, но иногда проводят вместе, если везёт со сменами; с братом Феликс может увидеться утром или днём, вместе позавтракать или пообедать. Феликс ему звонит, пишет, через раз, конечно, ответ получает, но всё же получает, а иногда Банчан и сам проявляет инициативу — пишет первым. Феликс видит, что о нём заботятся, стараются не забывать, даже пытаются подгонять график, чтобы провести вместе лишнюю минутку, и чувствует себя хорошо. Банчан не поглощён своей собственной жизнью, но подавлен системой, порой не имеет сил на общение с младшим. Это жизненный факт — работать необходимо, работа отбирает много времени и энергии. Но даже сейчас Феликс видит в холодильнике контейнер с едой, которая, судя по всему, предназначалась на ужин, который младший так и не съел. И это просто отлично, что брата не оказалось дома — Феликс бросает взгляд на время и понимает, что опаздывает в школу. Очень опаздывает, поэтому в спешке переодевается в школьную форму, наспех приводит себя в порядок и бежит на автобусную остановку. Ещё у Хёнджина он с ужасом осознал, что часы на плите не спешат. Каждая секунда, когда Феликс, даже не останавливается, а замедляется, даже если это вынужденная мера — чтобы перевести дыхание и отдышаться, отдаётся нарастающим нервным напряжением и оглушительным беспокойством. Да. Он проебался. Мало того, что так глупо выжил, теперь он чертовски опаздывает, эти пропущенные уроки, если автобус и дальше продолжит так медленно ехать, можно будет списать на полноценный прогул. Первый и последний — сердце не выдержит этого разочарования в глазах Криса. Когда, разумеется, тот выкроит время, чтобы с укором посмотреть в виноватые глаза младшего брата. Какого это — ощущать, что ты всё ещё жив, что наступил новый день, который вполне мог бы и не наступать? Паршиво. Теперь Феликс уверен, что лучше бы он тогда умер — не пришлось бы так позорно потеть и носиться, летя в школу, не пришлось бы волноваться насчёт своего колоссального опоздания и потрёпанного неопрятного вида. Когда классный руководитель решит уточнить этот момент, Феликс соврёт, что проспал. Потому что всегда говорят, что честность ценится, а это прозвучит как правда. Не сказать же матёрому немолодому преподавателю в круглых очках и десятком морщин, что он пытался себя убить, но его выловили из реки, потому что откровенно зассал идти на нормальную глубину, а после проспал с каким-то незнакомцем и наутро отобедал пиццей с его друзьями? Это бы звучало как креативное, но невозможное оправдание. Феликс даже не сам, блять, спрыгнул! Это его волнует больше всего — обидно, стыдно, позорно до невозможного… оступился и упал. Часто так оступается, запинается и падает, но вот с моста — впервые. Феликс об этом даже Джисону, который остаток урока метает вопросительные и удивлённые взгляды на запыхавшегося друга, добравшегося и упавшего на свой стул, не расскажет, как всё было. И что вообще было. Незачем другу знать. Он же не хочет выглядеть жалким, потерять частную жизнь — Джисон, если никому и не расскажет, сам начнёт приглядывать. Если вчера ощущения были не слишком отчётливыми, сегодня Феликс в полной мере осознаёт собственную нелепость и стыд. Всепоглощающие, паразитирующие глубоко внутри.