Fusion avec le piano.

      Длинные изящные пальцы скользят по клавишам рояля, выдавая приятную мелодию до дрожи в конечностях… Только вот для играющего музыка была до боли знакомой — настолько, что порой начинало тошнить, отдавая болью в районе висков.       Когда он допускает ошибку на том же месте — с его стороны слышится едва уловимый, но не без того раздражённый судорожный вздох, однако присутствующего ничего не смущает. Возможно, он и вовсе ничего не замечает, увлеченно наблюдая за игрой на рояле.       Замысловатая мелодия заполняла тёмную комнату извилистыми звуками раз за разом, когда Крейбург касался нотного стана ладонями. Атмосфера чего-то помпезно эфемерного, словно затейливый призрак, витала в воздухе: заполняя собой каждый угол — она обвивала и точно так же сдавливала шею играющего на рояле, будто намереваясь перекрыть любой возможный доступ к кислороду и, лишь когда в комнате прозвучала последняя нота, Фредерик ощущает, как ему становится немного легче.       Игра на рояле часто напоминала ему о шатком, почти оторванном положении среди семьи, но она была настолько родной, что отказаться он от этого не мог. И, признаться честно, никогда не сможет.       Позади раздаются громкие аплодисменты, резонирующие от тонких стен помещения, но лишь от одного слушателя, который был здесь с самого начала. Крейбург поворачивает к тому лицо и чужая речь не заставляет себя долго ждать — словно она была подготовлена задолго до их сегодняшней встречи. — Мистер Крейбург, я поражён! С таким талантом удивительно, что вы все ещё не в ладах с семьей. Как всегда, всё было прекрасно.       С тем же насмешливым тоном, который проходил сквозь всё нутро композитора тонкими острыми иголками, оставляя в закоулках души очевидные следы от своего вмешательства, уж до боли знакомый голос повторял те же самые слова не без капли желчи и свойственной тому ехидности, что и вчера. Крейбург едва сводит брови на переносице, всем своим видом показывая недовольство оттого, что писатель поднял эту тему вновь.       Фредерик играет для Орфея не первый день и уже знает, чем именно закончится этот вечер. Его предположение подтверждается, когда он наблюдает за тем, как Орфей, приподнимая уголки губ в лёгкой усмешке, направляется в его сторону. — Сыграйте заключительную мелодию на сегодня и можете быть свободны.       Фредерик вновь поворачивает лицо к роялю и судорожно выдыхает, когда чужая речь раздается где-то в районе макушки. Прикрывая глаза, дабы собраться с мыслями, он, как только решается их открыть, видит перед собой новую, очень цепляющую картину. Наверное, нет на свете ничего прекраснее Орфея, который решил расположиться меж его ног. Таким он ему нравился больше всего.       Отрывать глаза от такого дивного зрелища не хотелось, но надо было играть. Он поднимает исступленный взгляд на пюпитр перед ним, а позже перелистывает нотный лист, наконец принимаясь за игру. Его пальцы вновь скользят по клавишам, пока чужие, пробегаясь мягкими подушечками по грубой ткани брюк, уже запускают ладони и под них.       По телу бежит приятная дрожь вместе с крупными мурашками, когда холодные пальцы касаются горячей плоти, но Фредерик продолжает играть даже несмотря на завязывающийся крепкий узел возбуждения в районе живота. Орфей обхватывает ладонью чужой член в тесное кольцо и проводит пальцами от основания до головки, затем надавливая на неё большим пальцем. Массируя и с неимоверным любопытством вслушиваясь в слегка сбитое дыхание пианиста, который, в свою очередь, кусал губы и щурился, едва ёрзая на месте — виновнику покоя оказалось этого мало. Нужно ещё.       Пальцы Фредерика начинают мелко подрагивать в тот момент, когда тёплый язык проходится по всей длине ствола, оставляя мягкий смазанный поцелуй на уздечке. Но он продолжает играть. Воздух застревает где-то в лёгких, не давая шанса вздохнуть и выдохнуть, когда губы новеллиста обхватывают головку, начиная ту посасывать. Немерено приятно, настолько, что мелодия начинает сбиваться, превращаясь в какофонию звуков, но даже так — он продолжает играть.       Орфей скользит влажным языком вокруг уретры, затем вынимает головку изо рта и ещё пару раз обхватывает губами разгоряченную плоть от начала до основания и наоборот, дразнясь, ведь знает лучше, чем кто-либо другой, что Фредерик это ненавидит больше всего. Ненавидит, но ничего не сможет сделать.       Уже далеко не первый приглушенный полустон слетает с губ играющего, когда Орфей берёт головку за щёку и двигает головой вперед, проталкивая член чуть дальше в глотку. Но он опять отстраняется, продолжая медлить и дразнить. Тело Фредерика охватывает новая волна животной дрожи, а глаза застилает белая пелена из чистой квинтэссенции похоти, не давая ни одной рациональной мысли посетить воспаленный от возбуждения мозг. Пальцы не слушаются, в голове полнейшая каша, но он продолжает играть, изредка толкаясь бёдрами тому навстречу, словно желая получить или заставить партнёра дать ему намного больше. И… Орфей наслаждается этим: расплываясь в хитрой темной улыбке, будто всё происходящее лишь игра, он рассматривает лицо Крейбурга, которое давно напоминало больше спелый томат, чем лицо здорового человека. Чужие глаза немного помутнели, но не потеряли той уверенности и таинственной загадочности, отчего слышится довольный смешок снизу.       Шатен в очередной раз обхватывает изнывающую плоть губами, проталкивает ту дальше, но на этом не останавливается, нерасторопно заглатывая до самого конца. Тело композитора содрогается в блаженной эйфории и, на первый взгляд, могло показаться, что он начинает таять от чужих действий. Руки вовсе не слушаются, но даже так продолжают с силой нажимать на клавиши, водимые чистыми импульсом и рефлексом. Орфею это нравится. Ему до жути нравится эта ломанная, из-за его вмешательства, игра на рояле, которая мешается со стонами самого композитора.       Все тело Фредерика горит в неясном огне инфернального желания, а ноты, которые раньше можно было различить только от одного на них беглого взгляда — превратились в мутные, блёклые пятна, как и всё остальное в этой комнате. В конце концов, он просто не выдерживает и, кусая губы, на издыхании бормоча себе что-то неясное под нос, утыкается лбом в ноты, тихо похныкивая и скользя пальцами по холодному покрытию рояля наугад.       Орфей хвалит своего пианиста, двигая головой вперед-назад. Получая усладу для ушей теперь уже всё более раскрепощенными звуками со стороны, он, теми подбадриваемый, ускоряет движения головы, а когда знакомый голос произносит сдавленным полушёпотом его имя — новеллисту совсем сносит голову. Он вынимает член изо рта, когда Крейбург вот-вот должен кончить, приоткрывает губы и кладет головку члена себе на язык, доводя до оргазма уже руками.       Тело пробивает резкая волна разливающегося удовольствия, заставляющая дернуться корпусом в сторону в приятном трансе. Раздается заливистое звучание нот, которые Фредерик зажал во время оргазма, а после до ужаса приятный для ушей Орфея стон. Достаточно протяжный, чтобы, возможно, кто-то их услышал. Низ живота пианиста сводит зябкой судорогой, перед глазами пелена, а в ушах стоит звон. Орфей проводит языком по головке, а затем скользит тем вниз, подчищая следы такого «представления». Лишь тогда Крейбург выпрямляется и набирается смелости взглянуть вниз.       Наверное, если бы он пару минут назад не кончил, он бы сделал это прямо сейчас только от одного вида, который предстал перед ним: на слегка розоватых от простирающегося румянца щеках виднеется белесое семя, которое очень хорошо сочетается с цветом чужих глаз. Фредерик тянется рукой к лицу новеллиста и обхватывает ладонью его щёку, слегка размазывая белую жидкость по щеке и оставляя на той дорожку от следа. — Таким ты мне нравишься больше, Орфей.