Преступление и наказание

Соуп никак не может сконцентрироваться на еде, нервно ковыряя вилкой содержимое в тарелке и исподлобья подглядывая за Гоустом, который сидит напротив и допивает чай из пластикового стаканчика, задрав балаклаву на нос. В столовой, на удивление, сегодня тихо и немноголюдно, отчего МакТавишу еще хуже, чем могло быть, — внимание лейтенанта в данный момент сконцентрировано именно на нем. А Соуп такой человек, который не может держать свое табло в стрессовых ситуациях, ну, не выработал он этот навык, несмотря на его важность в такой-то тяжелой профессии. На ебальнике черным по белому написано, что Джон на взводе, что он опять затеял какую-то хуйню и, может быть, немного жалеет об этом. Уже которую минуту он пытается успокоить трясущуюся ногу под столом, что так и норовила задеть собой колено Гоуста, и несколько раз ей даже удавалось это сделать. Соуп постоянно оглядывался, потирал вспотевшие ладони, теребил края футболки и ковырял, ковырял, ковырял пищу перед собой, будто бы складывая вилкой из еды витиеватые узоры и картинки; кусок в горло совсем не лезет, голод окончательно перекрыли мандраж, ожидание, и что-то еще. Предвкушение, что ли. В глубине души МакТавиш на всех языках мира проклинал Роуча с Газом, ведь именно из-за своего проигрыша этим обоим ему пришлось пойти на такое, блять, что если бы пару месяцев назад Джонни узнал, что способен на нечто подобное, то покрутил бы самому себе пальцем у виска. Идея сама по себе казалось убийственной в прямом смысле, что уж говорить о том, что произойдет, если ее воплотить в жизнь. А Соуп и воплотил, потому что смелый дохуя, надо же уметь рисковать. Не в таких, конечно, ситуациях, но его и не спрашивали. Опять же, вся ответственность лежала на Газе с Роучем. По крайней мере, Джон так думал, пока не оказался в столовой, пока не сел со своим лейтенантом за один стол, пока не… — В чем дело, Джонни? Соуп нервно поднял взгляд даже быстрее, чем Гоуст договорил его имя. Он буркнул под нос «я просто не голоден» и продолжил елозить вилкой, царапая края тарелки. …пока не осознал в полной степени то, что Гоуст ничего не заподозрил и допил чай с подсыпанной в него виагрой. На совещании с капитаном Прайсом по поводу очередной миссии МакТавиш немного успокоился, мнимое ощущение безопасности помогло ему выровнять дыхание, и Соуп даже начал различать слова и фразы кэпа, которые до этого только эхом ударялись о череп и не проходили прямиком в мозг. Джон пытался сконцентрироваться на монологе Прайса, на предположительных поставщиках оружия, на визуальной карте, на проекторе с точками передвижений и засады, но всем своим телом, затылком, даже волосами на заднице он ощущал пристальный и тяжелый взгляд, который пробирался под кожу и обнажал, казалось, все мысли вновь встревоженного МакТавиша. Он медленно повернул голову на источник такой темной ауры и, черт знает, как ему удалось не выругнуться под нос и не вылететь нахер из ебучего зала, закрывшись в своей казарме на все возможные замки, заодно подперев дверь каким-нибудь шкафом. Ну, на всякий случай. А именно этот случай как раз-таки и был всяким. Гоуст немигающим взглядом прожигал в сержанте многочисленные дыры, Джонни даже казалось, что у него начинает плавиться одежда. В темных, почти черных глазах (и если бы не тревожный в них блеск, они вовсе бы слились с балаклавой) Соуп пытался разобрать хотя бы что-нибудь. Гнев? Да, безусловно, лейтенант был в ярости, Соуп уже понял, что его разоблачили. Потому что не надо было так пялиться и смотреть ему в рот, пока он пьет чай, придурок. Еще бы спросил «ну че, вкусно?» или пожелал бы «приятного чаепития», бля. Возмущение? Возможно. Но что-то еще таилось в этих безумных прорезях балаклавы, и Джонни сначала опешил, подумав, что неправильно распознал эту эмоцию, потому что работая с лейтенантом столько месяцев, ты ожидаешь чего угодно, но явно не… смущения. А Гоуст, вопреки стойкому и скрытному характеру, сейчас был во власти именно этого чувства. Это и вводило его в ярость. Грудь лейтенанта судорожно вздымалась под черной толстовкой, под балаклавой сильно сжалась челюсть, и Соупу кажется, что одно неверное движение — и у того покрошатся зубы. Спустя несколько десятков минут под инструктаж Прайса Гоуст рывком подрывается с места, видимо, не в силах больше терпеть тугой узел возбуждения, который затягивался внизу живота, и направляется к выходу, хлопнув за собой массивной дверью. Находящихся в зале несколько смутило столь странное поведение лейтенанта, но вскоре Прайс снова вернулся к указаниям. Именно в этот момент Джонни понял, что ему пизда. С этими мыслями он поднимался со стула, когда капитан разрешил разбрестись по своим казармам после собрания и обдумать детали захвата базы поставщиков. Джон обдумывал, куда деть свою задницу и как не попасться Гоусту на глаза в ближайшие пару недель. — Да не парься ты так сильно, помучается и остынет, — заверения Роуча, кажется, являются последним, чего бы сейчас желал Соуп, — наверняка сейчас в туалете наяривает. — Роуч хохотнул и отсалютовал Джонни ладонью, вместе с Кайлом направившись к капитану, наверное, уточнить главные моменты миссии. Джонни это мало волновало. Соуп лихорадочно отсчитывал секунды до прибытия в свое укромное место, постоянно оглядываясь и проговаривая в голове оправдания на случай, если ему, упаси господи, в каком-то углу удосужится наткнуться на Гоуста. Зная свою удачливость, сержант думал, что это действительно возможно. Джон в очередной раз убедился в ее чувстве юмора. Потому что только-только провернув ручку двери и перешагнув порог, Соуп с ужасом замечает на себе знакомый суровый взгляд. В голове пусто, ему и сказать нечего, будто язык вырвали и зубы повыбивали, мозг лишь генерировал планы побега, но никак не построение оправдательного диалога. Джон даже уже положил ладонь обратно на ручку двери, готовясь рвануть в ближайший туалет и закрыться там от греха подальше. — Сбежишь — и я доложу Прайсу. — Тон, на удивление, спокойный, не угрожающий, просто предупреждающий. Гоуст сидел на стуле возле небольшого стола, положив ногу на ногу и скрестив руки на груди. Его изучающий взгляд скользнул по фигуре Джонни и остановился на испуганном лице. — Понял, — сглотнул, опустил глаза, отошел от двери в глубь казармы. Замечание от кэпа будет наивысшей милостыней, Джон может отделаться и хуже. Стараясь мыслить рационально, он приходит к выводу, что лучше пойти на коммуникацию с лейтенантом, нежели чем к Прайсу в кабинет. Не хватало еще опозориться на всю базу, нет уж, нужно выбирать меньшее из двух зол. — Слушай, это все как-то само завертелось, закрутилось, я же не специально, я просто, — да простят его боги, но Джонни начинает оправдываться, словно мелкая шпана, разрисовавшая школьную доску неприличными каракулями. Он подходит ближе медленными шагами. Джонни сам по себе был человеком нелогичным, и наравне со страхом перед своим лейтенантом в его груди зарождалось странное, манящее чувство, будто что-то произойдет, что-то, чего хочется и не хочется одновременно. Соуп старательно отгоняет это предвкушение, но вид явно возбужденного лейтенанта не может оставить его равнодушным, он что-то задевает в его сознании, что-то, до этого тихо спящее и не показывающее себя настолько сильно и ярко. — Не специально? — Спокойствие лейтенанта улетучилось за считанные секунды, даже через пару-тройку метров Джонни чувствовал растущее давление Гоуста, как он судорожно выпускал воздух через нос, как сжимались его кулаки, каким хищным становился его взгляд. МакТавишу приходится приложить тонну усилий, чтобы не опустить свои глаза ниже пояса Гоуста, но сегодня они, кажется, не в настроении подчиняться своему хозяину. Соуп знал, что он увидит, но все равно отрывисто выдохнул, когда заметил отчетливый бугор под ширинкой лейтенанта. Гоуст тяжело встал, возвышаясь над сержантом, его колени едва заметно дрожали, и Соуп подумал, что, возможно, он слегка переборщил с дозой. Лейтенант без лишних слов подходит к двери, запирает ее изнутри на щеколду и направляется к попятившемуся МакТавишу, который уже отсчитывал последние секунды своей недолгой жизни. Ему пришлось опуститься на кровать, потому что Гоуст подошел слишком близко, Джон всем телом ощущал жар, исходящий от него. Садиться на кровать было не очень хорошей идеей, потому что сейчас талия Гоуста была прямо перед носом Соупа, несколько сантиметров — и они бы соприкоснулись. Гоуст вновь скрестил руки на груди, слегка качнул бедрами вперед и кивнул на свой пах, намекая, что если Джонни и заварил эту кашу, то пусть теперь ее и расхлебывает. Джонни поначалу подумал, что ему почудилось. Показалось, ну, с кем не бывает, адреналин способен на многое. — Ты знаешь, что делать. Что делать? Да он сейчас в буквальном смысле расплавится от растущего возбуждения, словно мороженое на слишком палящем солнце. Джонни поднимает голову, пытаясь рассмотреть во взгляде Гоуста хоть что-нибудь, похожее на шутку, сарказм, издевку. Во взгляде читались лишь неконтролируемое желание и настоящая похоть. Да такое случалось исключительно во влажных фантазиях извращенного разума Джонни. Он суетливо поднес руки к крепким бедрам напротив, его дыхание сбивается, под ладонями он чувствует горячую кожу, которая обжигала даже через ткань джинс. Неловкими движениями Соупу удается вытащить массивный ремень из петель, Джон вновь поднимает голову, смотрит, ожидает, пытается прочитать этот тяжелый взгляд. Гоуст подходит еще ближе, упираясь коленями в каркас кровати и закрывая ногами пути побега, тем самым заключив сержанта в ловушку. Соуп понимает, что с ним не шутят, понимает, что у него нет права отступить, отныне он обязан выполнять любые приказы, и, черт возьми, ужасно сложно и стыдно признавать, что это действительно будоражило и возбуждало Джона. Однако он старался не показывать этого. Задев дрожащими пальцами ширинку, он медленно опустил замок вниз, стараясь успокоить желающее выпрыгнуть из груди или вовсе остановиться сердце. Тишину комнаты заполнил единственный звук звякающей молнии, и в этот момент Джонни окончательно понял, что он делает. Под удовлетворенный вздох лейтенанта МакТавиш приспускает штаны до бедер и осторожно запускает руку под ткань черного белья. Гоуст слегка выгибается в спине, с его губ срывается тихий стон, и, посчитав такую реакцию нужной и правильной, Джонни делает несколько движений вверх-вниз на пробу, робко касаясь разгоряченной плоти с выступившей смазкой. Сначала медленно, аккуратно, прощупывая почву. У него самого давно твердый стояк, и он бы отдал половину жизни, лишь бы коснуться себя именно в такой желанный и волнующий момент. Он знает, что Гоуст этого не одобрит: не заслужил за такое-то поведение. Поэтому Соуп опускает ткань нижнего белья и ощутимо наращивает темп, повторяет очертания крупной пульсирующей вены, смазывает пальцем бело-прозрачную каплю с головки, отчего грудь Гоуста неровно вздымается и опускается. Лейтенант оценил Соупа коротким взглядом и положил ладонь на его руку, которая держала член. — Не думай, что загладишь вину руками, — говорит сквозь зубы, перемещает руку и касается большим пальцем подбородка Джонни, — открой рот. Глаза Джонни расширились, сердце пропустило несколько ударов. Он на секунду поджал губы, не отводя взгляда от еле сдерживающегося Гоуста. Он, что, сейчас будет… — Саймон, ты… серьезно? Гоуст крепче сжал подбородок Джонни и слегка нагнул корпус, не давая опустить голову или взгляд, заставляя смотреть прямо себе в глаза. — Я сказал, открой рот. Живо. — Терпение лейтенанта на исходе, ему приходится приложить неимоверное количество усилий, чтобы не взять сержанта силой. Но он осознавал, что не будет этого делать, если Джонни начнет сопротивляться. Беспрекословный, строгий приказ заставляет Джонни машинально открыть рот, подчиниться так, как подчиняется на миссиях, когда слышит голос лейтенанта. Гоуст самодовольно хмыкает, он не стыдится признавать, что ему нравится, когда Джон непоколебимо исполняет его приказы. Сократив расстояние между ними еще сильнее, Гоуст бережно берет Джонни за затылок и слегка надавливает, притягивая к себе. Горячий член на доли секунды касается открытых губ Джонни, а позже медленно погружается наполовину в рот, отчего МакТавиш давится, инстинктивно пытаясь отстраниться от распирающего чувства. Под хриплое гоустовское «тшш» Джонни позволяет ему толкнуться глубже, и лейтенант входит во всю длину, упираясь чуть ли не в глотку. Джон пытается привыкнуть к новым ощущениям, его горло непроизвольно сжимается от инородного в нем большого тела, но он старается расслабиться, робко проводит языком по длине, наблюдая, как сбивается дыхание лейтенанта, как двигается его кадык от нервных сглатываний, как горят глаза, как сжата челюсть. Гоуст не торопится, дает ему адаптироваться, нежно гладит ладонью по голове, а позже сжимает волосы на затылке и начинает двигаться. Джонни готов кончить прямо здесь и сейчас, осознание того, что сейчас он берет в рот, черт возьми, у своего лейтенанта, просто феерически сносит ему крышу, он не может нормально дышать, он не может нормально мыслить, он лишь подстраивается под темп Гоуста, стараясь двигаться в такт с ним и принести ему столько удовольствия, сколько лейтенант потребует, он готов на что угодно, он готов даже на большее, чем это, он готов... Неожиданное увеличение темпа заставляет Джонни чуть ли не задохнуться, он упирается руками в простыни вокруг себя, в уголках его приоткрытых глаз скапливаются слезинки, а Гоуст размашистыми, грубыми движениями набирает скорость и, под характерные хлюпающие звуки, не сдерживаясь, почти рычит, почти стонет, черт знает, как долго он еще готов продержаться, ведь во рту у Джонни настолько хорошо, настолько влажно, сладко, горячо, что хочется кончить прямо сейчас, хочется вытрахать из него всю дурь, хочется показать, что будет, если играть с лейтенантом в подобные игры, хочется показать, насколько суровым может быть его наказание, хочется… Гоуст сжимает могавк Джонни почти до боли, до рези, до вспышек перед глазами, отчего Соуп даже готов вскрикнуть или протестующе замычать, но уже поздно, пути назад быть не может, и МакТавиш полностью доверяет лейтенанту свой рот, ему кажется, что дальше уже некуда, дальше только в пищевод, но Гоуст умудряется толкаться глубже, с подбородка Джонни стекает струйка слюны, и он думает, что скоро просто-напросто отключится, ведь такой букет ощущений вынести просто невозможно, его трясет, его взгляд затуманен пеленой слез, его рот саднит от постоянного трения, и он, словно школьник в пубертате, готов спустить прямо в штаны, даже не касаясь себя. Они оба настолько близки к экстазу, что закончить недоделанное кажется отвратительным оскорблением и предательством, Гоуст делает несколько последних, резких, глубоких толчков и притягивает Джонни за волосы еще сильнее и ближе к себе, что его нос упирается лейтенанту в нижнюю часть живота, не давая ни отстраниться, ни что-либо сделать, кроме как послушно проглотить теплую жидкость. Гоуст твердо решил, что именно в этом случае Джонни в полной мере понесет такое наказание. Но являлось ли это наказанием, когда Джонни сам был готов сделать что угодно без каких-либо приказов и просьб? Когда Соуп чувствовал, как Гоуст дрожал всем телом, как он шептал «терпи», как шептал «умница», как шептал «глотай»... тогда-то Джон и кончил. Чувствуя, как сперма заполняет его горло и стекает ниже, Джонни ощущал, как намокают и его собственные штаны. Стыдно даже немного стало. Несколько минут они пробыли в тишине, тяжело дыша и пытаясь осознать все, через что только что им посчастливилось пройти. Гоуст шумно опустился рядом с Джоном на кровать, его бедра дрожали, а губы приоткрылись в удовлетворенной полу-улыбке. Джонни потер руками затылок, ведь теперь он гудел от сильного давления, с которым Гоуст сжимал его волосы. — Я думал, ты с меня скальп снимешь, — отдышавшись, Гоуст посмотрел на Джонни затуманенным взглядом, поднял бровь и пожал крепкими плечами, якобы говоря «ну, не снял же». Ожидая, пока угомонится колотящееся сердце, Гоуст тревожно оценил фигуру Джонни, его посетила давящая мысль, что, возможно, он немного перегнул палку. Наблюдая за сержантом, пока тот облизывал припухшие губы и тоже пытался отдышаться, лейтенант подметил, как подрагивали плечи Джонни, как он утирал пальцами со рта остатки спермы и как подсыхали мокрые дорожки слез на его лице. Впервые за их знакомство Гоуст увидел МакТавиша в таком уязвимом состоянии, впервые увидел этот испуганный и в то же время покорный взгляд, впервые увидел его слезы и блестящие глаза. У Гоуста что-то резко сжалось под ребрами, и он решил для себя, что в следующий раз будет более бережным. Он тут же снова смутился, когда мысль об этом самом следующем разе неожиданно проникла в его сбитый с толку разум, и лейтенант отмахнулся от этой идеи. Нет, ну, правда, какой следующий раз? Впрочем, даже слабая мысль о подчиняющемся Джонни снова наливала его член кровью. Он все же проглотил свое волнение, замечая, что Соуп более, чем доволен; взгляд лейтенанта смягчился, однако часть Гоуста немного беспокоилась за его Джонни. — Ты легко отделался, Джонни. Я мог и не сдержаться. Джонни возмущенно повернул голову и оценил лейтенанта непонимающим взглядом, пока тот облокотился о стену и подпер затылок рукой. — То есть, «это» ты называешь «сдержаться»? — По телу Джонни пробежал холодок, но не тот, причиной которого являлся страх. Этот холодок теперь Джонни был очень даже знаком. И что он, блять, имел в виду? Это был намек, что мог пострадать отнюдь не рот? Нет, это не тот Саймон Райли, которого он знает. Но такой Саймон Райли ему, определенно, тоже нравится. — Ты понял, о чем я. — В его охрипшем голосе были слышны нотки стали, которые предупреждали, что он не шутит, он мог забыться в моменте, потерять контроль, и тогда для Соупа все бы закончилось более болезненно, чего Гоусту явно не хотелось. Пугать Джонни и причинять ему боль — это последнее, чего бы желал лейтенант. Себе бы не простил никогда. — Тогда не удивляйся, если когда-нибудь я снова буду пристально наблюдать, как ты потягиваешь чай.