Колокола над Прагой

Австро-Венгерская Империя, Королевство, Богемия, Пражская Башня, Покои декана Черной Кафедры, Январь, 1919 года.       Я выжала тряпку и бросила ее на каменный пол.       Действительно ли все обошлось было еще вопросом открытым. Пока же можно было подвести кое-какие итоги нашего расследования, хоть и довольно скромные. И сделать некоторые организационные выводы.       Нас с Габриэль, похоже, засекли гораздо раньше, чем мы подошли к покоям. Это очевидно. Нельзя было дойти от гостевых спален, где должны были разместить герра Розенкройца с супругой до покоев декана за то время, которое мы в них провели. Даже с его длиной ног. Даже если бежать. А вот за то время, которое мы потратили на коридор и покои – очень даже. Я проверяла. И это было разумным ходом.       Действительно, зачем защищать сами покои, если можно поставить сигнализацию на коридор или лестницу? Других преподавателей и слуг можно просто включить в “белый список”. Даже я могла бы соорудить такое заклинание, хотя и, надо думать, погрубее и заметнее. А потенциальные взломщики – вроде нас с Габриэль – будут проверять саму спальню, а не коридор к ней. Надо будет взять на заметку и учитывать в будущем такой сценарий. С другой стороны, нас, конечно, поймали. А вот Торгильса и Майкла – нет. И это было очень хорошо. Да и я смогла найти сокровище: поведение потенциального преступника на месте преступления и наблюдение за ним добрую неделю. Золото же.       Правда, пока это было скорее золото дураков.       По крайней мере мне так казалось сейчас.       Потому что ничего особенного в его поведении не было. За исключением того, что он, как будто бы, не совсем понимал как устроена университетская жизнь ни с одной из сторон, если судить по его вопросам и планам, которые я слышала краем уха. Но действительно ли это странно? Учился ли он в Башне хоть когда-то? В другом университете? И когда это было? Это для меня вся эта система была не такой уж незнакомой: я встала со студенческой скамьи не так уж давно, хоть и в другое время, в другой стране и в другом мире. Скорее уж мой подход к занятиям был куда серьезнее и обязательнее многих моих сокурсников, которые привыкли к тому, что торопиться при обучении некуда и можно спокойно растягивать дисциплины на многие годы после завершения пробного семестра.       Так что итоги пока были следующие: вторжение в покои декана ожидались, но формальные последствия для нас были довольно скромными – всего лишь рабочая повинность, хоть и довольно длительная. Кого ждал декан в покоях предшественника? И ждал ли? Это ведь могла давняя система безопасности. Но тогда почему пришел герр Розенкройц, а не охрана? Значит, все-таки ждал. Но не нас.       И вот это было действительно интересной деталью.       Официально причиной смерти назвали неудачу во время эксперимента, но зачем тогда ставить ловушку в покоях? Если следовать версии ребят, то это для отслеживания тех, кто в версию не поверил, чтобы потом их убрать. По моей версии – был еще кто-то, кто убил декана Влаха. И именно на него ставил ловушку декан Розенкройц, а мы с Габриэль на убийц декана похожи не были. К тому же у нас с ней было железное алиби: ее видели в церкви, а меня – на пирушке. Призвать же такого демона, который сделал бы все нашими руками нам не хватило бы мастерства и знаний. Влах был мразью, но не посредственностью.       С мальчиками в ночь, когда нас поймали, мы встретились в библиотеке, кабинет в которой занял для нас Лоренцо. Было уже далеко заполночь, но это входило в план. В отличие от очень неудобного разговора с новым деканом. Несмотря на то, что голоса герр Розенкройц на нас не повышал и вел себя предельно корректно – я, знавшая многих преподавателей за свою жизнь, не ожидала такого – тем не менее, мне весь разговор было не по себе. Я ощущала себя в опасности и отсутствие видимой причины нервировало меня больше самого ощущения. Хотелось сказать самой себе, что причина в том, какой дар получил когда-то Розенкройц, но я знала как ощущается такое вторжение в мысли – общение с Трояким научило хорошо его различать.       И это было не оно.       После этого разговора мне ужасно хотелось курить, но собраться где-то, кроме библиотеки, чтобы я могла бы спокойной покурить, мы не могли. Та была единственным помещением в Башне, где студенты ночью не вызвали бы никаких вопросов и требований идти по спальням, а нам нужно было именно это.       Но успели мы, по сути, только обменяться впечатлениями. А потом на несколько дней всем стало не до этого: оказалось, что похороны в Башне – это многодневная процедура, продлившаяся в итоге до самого конца года. А еще, что даже кандидаты Кафедры должны в ней принимать активное участие.       Особенно наказанные кандидаты.       Так что каникулы, и без того испорченные похоронной атмосферой, были испорчены еще и ужасным количеством физической работы, заключавшийся в том числе в уборке покоев прошлого декана.       Один плюс: мы с Габриэль смогли рассмотреть в них буквально все за это время.       Теперь же, когда все, наконец, закончилось, каждый из нас мог немного обмозговать увиденное и услышанное по отдельности, чтобы потом свести наши мысли вместе. Впрочем, конечно, не всем из этого я собиралась делиться с этими людьми.       Я перевела невидящий взгляд на новенькое окно, за которым еще темнела как будто бы бесконечная ночь, перебирая в голове события первой ночи в этих покоях и ища, какие еще я могла допустить ошибки, прикидывая, как не допустить их в будущем: охота на нового декана требовала и таких выводов. Австро-Венгерская Империя, Королевство, Богемия, Пражская Башня, Покои декана Черной Кафедры, Декабрь, 1918 года.       Идя сюда, я предполагала, что нас могут застукать. И я готовилась к этому. Но я не готовилась к тому, что нас застукает он. По шкале ужасных сценариев этот – был одним из самых худших. Наверное, хуже было бы только бы если мы тут встретили демона вне круга.       Заговорить мне удалось не сразу. Меня откровенно парализовал взгляд герра Розенкройца и его черты лица. Как будто он был слишком красивым для кого-то живого и настоящего. Так, наверное, выглядели фейри. И белые волосы только усиливали эту пугающую не-человечность его вида.       Даже Троякий не вызвал у меня такого отторжения и ощущения “зловещей долины”, а он был носферату, немолодым и очень опасным не только из-за его влияния и власти, но и потому, что умел залезть в голову и вести себя так, что ты его ни за что не спутаешь с человеком, хоть и вид его почти не выдавал его природы.       Взяв себя в руки и ощущая каждое свое движение деревянным, я сделала реверанс и замерла в нем, радуясь тому, что опора на трость сделала меня более устойчивой:       – Прошу прощения за вторжение. Мы с моей подругой как раз вас искали и думали, что вы уже въехали в эти покои, но обнаружив дверь не запертой и не опечатанной, решили, что они еще пустуют и можно попытаться разрешить наше затруднение, не беспокоя вас.       Легенду я придумала еще до того, как мы вернулись в Башню и Габриэль ее знала. Но, похоже, забыла от волнения. Впрочем, если даже я забыла как говорить, то что уж ожидать от Габриэль?       – И что же это за затруднение? Ваша подруга не смогла ничего толком объяснить, а я, признаться, заинтригован таким знакомством, – и, сделав короткую паузу, велел, – Вольно!       Я чуть было не выпрямилась сразу, но вовремя удержала себя – Кассандра Левандовская не должна знать, что значит этот приказ – и уточнила:       – Прошу прощения?       – Можете выпрямиться. И говорите.       На самом деле я не хотела выпрямляться. Тогда бы пришлось смотреть на герра Розенкройца, но та, кого я играла должна была испытать облегчение от возможности не стоять, склонившись, что я и изобразила, выпрямляясь. И даже как будто случайно коснулась поясницы, как делают те, у кого она болит. Пусть считает меня нездоровой телом. Это уменьшает серьезность отношения.       – Мое имя – Кассандра Левандовская, а мою подругу зовут Габриэль Сен-Жермен, – начала я с того, что представилась, – мы обе студентки первого года и обе стремимся присоединиться к Черной Кафедре. Традиционно на предрождественскую встречу все кандидаты должны принести два эссе – мотивационное и испытательное. А на днях герр Влах должен был бы огласить свои впечатления о них. Мы с фройляйн Сен-Жермен много говорили о том несчастье, что постигло нашего декана и о том, что с нами в связи с этим будет. Мы предположили, что новый декан – вы то есть – будет просить нас сделать все заново, но нам очень хотелось узнать наши прошлые результаты и мы хотели их у вас попросить. Но раз вы еще не въехали мы попробовали их поискать сами, чтобы вас не беспокоить. Мы их даже брать не собирались! Просто посмотреть и уйти.       Герр Розенкройц какое-то время молчал, изучая мое лицо, которому я постаралась придать немного растерянное и кающиеся выражение – школьные и студенческие годы сделали меня специалисткой по нему и оно выходило у меня крайне достоверно, как я знала. Но, похоже, не совсем.       – Расскажите это в обратной последовательности, фройляйн, – спокойно велел он. Я знала этот прием. Ложь тяжело рассказывать так. Никто ее так не репетирует. Никто. Обычно. Я отрепетировала. Он выслушал меня и кивнул чему-то своему. Пройдя в ритуальный зал он вытащил из угла стул и сел на него, продолжая разглядывать нас с Габриэль.       – Нас накажут? – тихо спросила Габриэль каким-то не своим голосом.       – А как вы думаете? – ответил вопросом герр Розенкройц, щурясь как будто испытующе. Нет, совсем он не похож ни на Троякого, ни на кого из моих прошлых преподавателей. Но породу эту я как будто знала: то что, он с вами пьет на кафедре и шутки шутит, не значит, что он не спустит шкуру с вас на экзамене. И вероятность этого тем выше, чем более по-свойски он ведет себя до них. Я таких никогда не любила.       – Зависит от того, как вы будете трактовать правила Башни, – поспешила ответить за Габриэль я, делая шаг вперед как будто я хотела закрыть подругу собой: мне от присутствия герра Розенкройца было не по себе, но Габриэль он, кажется, пугал еще больше. Отчего? Переволновалась? Или тоже уловила эту его странную потусторонность? Мы тоже к его возрасту будем такими?       – А у вас, надо думать, больше одной трактовки, фройляйн, – перевел взгляд на меня маг. Он не спрашивал. Утверждал. И взгляд его мне совсем не понравился. Меня передернуло. Зачем я только лезу, а?       – Фрау, спасибо, – как будто между делом поправила я, чтобы создать не столько у него, сколько у самой себя ощущение, что не потеряла себя в этом трепете перед ним, и только после этого кивнула, – Но у меня действительно больше одной трактовки: одной стороны вторжение в покои декана – это нарушение правил и для нас, как тех, кто еще не принят на пробный семестр наказание будет строже, чем если бы мы были студентками декана, к которому вторглись. Но правила не запрещают перемещаться ночью по открытым к посещению помещениям кампуса. Двери же покоев не были заперты или опечатаны, а до вступления вас в своего рода наследство они считаются пустующими. Из этого следует, что они доступны для посещения.       – Вы, предположу, видите себя в демонологии, – в его голосе мне почудилось что-то вроде одобрения. Неужели ему понравилось, что я пытаюсь соскочить такой вот казуистикой?       – Да, – медленно кивнула я.       – Что ж, – хлопнул он по коленям, – идите. Жду вас завтра на Кафедре в шесть утра. Обсудим ваши эссе и трактовку правил.       Габриэль собиралась что-то еще сказать, но я сделала еще один – куда более поспешный – реверанс и, не забывая хромать, схватила подругу за руку и потащила ее наружу.       Кое-что мы все-таки увидели.       И, надо думать, больше, чем могли себе представить. Австро-Венгерская Империя, Королевство, Богемия, Пражская Башня, Покои декана Черной Кафедры, Январь, 1919 года.       – Не помню, чтобы разрешал вам использовать бесов, – мысли прервал голос герра Розенкройца, заставивший меня подскочить и тут же присесть в реверансе. Спина на такие прыжки отозвалась болью уже по-настоящему, как и колено, но я нашла силы улыбнуться, выпрямившись:       – Вы не накладывали запрета. А без них мы бы не успели выполнить отведенный на сегодня объем работ в установленные сроки.       “Мы” – это, конечно, сильно сказано. Габриэль, у которой не было привычки к таким насыщенным ночам, какие у нас были в последнюю неделю, едва стояла на ногах уже к началу назначенной нам уборки и я, после того, как она хоть что-то сделала для очистки совести и чистоты показаний бесов, посадила ее в кресло, где она благополучно и задремала, а я не стала ее будить.       – Ваша подруга спит, а вы сидите здесь без дела, пока бесы убираются. Врать нехорошо своему декану, фройляйн, – попенял мне герр Розенкройц. Но как-то странно: я привыкла в этом мире, что такие замечания приводили к розгам, но… Я не видела в нем расположения их нам назначить. Впрочем, меня бы страх перед наказанием не остановил бы в использовании бесов.       – Фрау, спасибо, – в который раз поправила его я, – Можете спросить у них сами, принимали ли мы участие в уборке. Вряд ли они осмелятся вам лгать, – пожала я плечами. Бесы и правда плохо реагировали на герра Розенкройца. Они, как будто, боялись его и этот страх был, похоже, сильнее верности мне. Очень интересно, почему так. Я пыталась спросить, но они так активно и топорно уходили от темы, что я решила их больше не мучить этими вопросами. Придется выяснять самой.       – Не боитесь, что правда вскроется? – приподнял бровь декан.       – Не боюсь, – качнула я головой, – Правду, герр, говорить легко и приятно.       – А что, если я спрошу у них о том, что вы делали ночью нашего знакомства здесь? – сложил он руки на груди.       А вот об этом я не подумала. Мне стоило усилий не подать виду, как я похолодела внутри от этой мысли. Впрочем, бесы наших планов не знали, находясь в дреме большую часть времени. Я пожала плечами, надеясь, что мне удалось скрыть волнение:       – Это в вашей власти.       – Ладно, – чуть помолчав сказал он, – Довольно с вас всех. Остальное доделают слуги. Можете быть свободны, – я сделала реверанс и направилась к двери, чтобы разбудить Габриэль, но уже у порога он меня окликнул, – Левандовская! – я обернулась, поняв, что не могу скрыть удивления: он не съедал конец “моей” фамилии, как это делали остальные. Он же добавил, – Будьте в будущем осмотрительнее.       И как это трактовать? Австро-Венгерская Империя, Королевство Богемия, Прага, дом Габриэль Сен-Жермен, Январь, 1919 года.       – Итак, что мы теперь имеем? – Лоренцо сидел поперек кресла, болтая ногами в воздухе. Майкл неодобрительно на него смотрел, но выговаривать ему перестал, когда вошли мы с Габриэль. Все расселись по привычным местам, но только Лоренцо остался сидеть как сидел, игнорируя взгляд Майкла.       – Много и мало одновременно, – я достала рисунок и положила его на стол между всеми, – благодаря тому, что мы были наказаны и весь конец декабря собирали вещи покойного декана и убирались в его покоях, мне удалось зарисовать печать призыва, которую он использовал. Это мелочь, но кое-что нам даст. Кроме того, мы успели сунуть нос в вещи и записи, но…       – Но действительно хорошо изучить не вышло – к нам постоянно заходили Розенкройцы и это очень мешало, – подхватила Габриэль, – но на первый взгляд ничего примечательного там нет. Я смогла выкрасть ежедневник, но не изучала. К сожалению, записи он вел на латыни, а я ее совсем не знаю.       – Выкрасть? Габи, вот от кого, от кого… – начал с видимым восхищением Лоренцо, но замолк. Какое-то время он еще шевелил губами так, как будто бы ему выключили звук, а потом мрачно посмотрел на Майкла, который стал выглядеть чуть более довольным. Похоже, дары бывают и такими. Торгильс, тем временем, обвел нас взглядом:       – Ну и кто из нас знает латынь?       Я подняла руку. Поднял ее и Майкл, а под его тяжелым взглядом его примеру последовал Лоренцо с обреченным видом.       – Ну конечно. Вы же католики, – Торигльс потер переносицу, – Пусть этим займется Майкл. А Кассандра поищет печать в книгах. Далее… Тело. Мы его изучили, но там почти все было уже зачищено. Однако, части от целого были отсоединены… с помощью большой силы.       – Проще говоря оторваны, – задумчиво протянул Лоренцо. Вернувшийся голос был чуть более хриплым, чем обычно, – надо думать, крови было полно и орал он знатно, пока его убивали. Хотя, конечно, можно было и сделать это с ним, уже убив.       Габриэль побледнела и зажала рот платком.       – Господа, – укоризненно сказала я, – давайте аккуратнее. Габи плохо переносит такие детали так прямо оглашенные.       – Интереснее, почему ты переносишь хорошо, – прищурился Лоренцо, – Где же твоя женская чувствительность к проявлениям жестокости мира?       – Я ехала сюда из Тимишоары и останавливалась в городах, которые были под воздушными обстрелами, – сухо сказала я, – Я видела людей не просто мертвых, но и… разделенных на многие части и полностью лишенных кожи. Мне доводилось омывать тела и приводить их в порядок безо всякой некромантии. Поверь, Алавадера, меня очень сложно впечатлить мертвецами. А вот Габи – да. И если ты не будешь осторожен в словах… – я погладила набалдашник трости, намекая на мою готовность пустить ее в ход, и мне показалось, что трость ответила мне чем-то вроде очень мягкой и слабой вибрации. Это еще что такое?       – А я тебя подержу, Энцо, – равнодушным тоном поддержал меня Майкл, глядя на друга, – чтобы даме не пришлось прилагать лишних усилий, воспитывая тебя.       – Ладно-ладно! – поднял руки Лоренцо, а Торгильс постучал по столу обратной стороной чайной ложечки:       – Давайте вернемся к обсуждению и решим, кто, что делает дальше. Итак, Майкл займется записями, Кассандра – печатью, Габриэль…       – Я напрошусь помогать на Кафедру, чтобы было проще следить и, может, удасться изучить свежие документы, – предложила Габриэль, – А Лоренцо мог бы поговорить с прошлым секретарем о делах покойного декана и его поездках.       – Я не понял, мы расследуем прошлого гибель декана или причастность к ней нынешнего? – проворчал итальянец, садясь ровно.       – Одно без другого невозможно, – сказал Торигльс, – Иначе мы будем велик соблазн подогнать данные под желаемый результат.       – Сам-то чем займешься, магистр? – попытался поддеть друга Лоренцо.       – Некромантией, – мрачно ответил Торгильс. Австро-Венгерская Империя, Королевство Богемия, Пражская Башня, Черная Кафедра, Янаварь, 1919 года.       На следующий день после того разговора каждый из нас подписал кандидатский ученический договор с Кафедрой, официально став ее частью хотя бы до Филиппа и Якоба. В ночь праздника этих святых проходили вступительные экзамены для будущих первокурсников, а утром перед ними проходили посвящения отобранные кандидаты, закончившие самый короткий семестр в их обучении – начинающийся с первым днем третьей недели января, он заканчивался за неделю до Филиппа и Якоба. Итого, чуть больше трех месяцев.       И без того короткий семестр казался еще короче от того, что начался он не сразу с занятий, а с организационного собрания, куда явиться было предписано всем кандидатам. Встречал на нем нас, правда, не декан, как я ожидала, а его жена. Тоже будет преподавать?       – Наш Великий магистр сейчас подойдет, а вы пока, несчастные души, рассаживайтесь, – весело сказала фрау Розенкройц. Она сидела на столе в огромной, как бы я сказала дома, поточной аудитории и болтала ногами в воздухе – ростом она была выше меня, но, сидя на столе, все равно очень заметно не доставала до пола.       После того, как ее муж официально возглавил Кафедру она, кажется, вовсе перестала носить платья и везде ходила в перешитом под нее австрийской офицерской форме со споротыми погонами и другими знаками отличия. От вида ее мундира меня немного мутило: вспоминался Клаус. Вблизи было видно, что волосы у нее с проседью и я, невольно бросила взгляд на Габриэль, идущую чуть впереди меня, а потом вспомнила герра Розенкройца и свое отражение. Проседь у себя я заметила уже после того, как приехала в Прагу и списала все на то, что никому не идут на пользу ночи на руинах и Форт Боярд вместо спокойного путешествия, и маскировала седину как могла – все же мне не было и тридцати, а по местным документам мне вообще двадцать один. Не тот возраст, чтобы седеть.       Теперь же я задумалась – не могло ли это быть чем-то кроме стресса?.. Ведь не может быть совпадением, что нестарые, в общем-то, демонологи, как один, имели седину? Или может? Прошлый декан не мерило – он был даже на вид в годах. И ведь не спросишь никого. Скорее всего, это что-то общеизвестное, раз не вызывает вопросов, а я не могу показывать неосведомленности в том, что должно быть известно каждому, если не хочу вызвать ненужные вопросы. Вызнать бы как бы между делом… И в любом случае стоит приглядеться к остальным студентам и преподавателям на этот счет. И поискать что-нибудь об этом в библиотеке! У меня же теперь есть доступ к профильным разделам Черной Кафедры и, если где-то об этом сказано, так это там.       Мы сели на пятом ряду, где нам заняли места мальчики.       – Это все? – Вошел герр Розенкройц бесшумно и незаметно. Мне даже показалось, что он просто возник рядом со своей женой. Акустика аудитории добавляла объема и без того, на самом деле, красивому и глубокому голосу декана. В прошлые встречи мне было не до этого, но сейчас я, наконец, заметила. И это было странно – обычно я уделяла много внимания красоте мужского голоса.       – Ага, – весело ответила фрау Розенкройц.       Декан постучал костяшками пальцев по столу рядом с бедром жены и та сразу спрыгнула, обошла стол и села на один из двух стульев. Герр оперся о стол спиной и взял со столешницы планшет с закрепленными на нем листами бумаги:       – В этом году пробный семестр принял к себе рекордное количество студентов. Но для меня это имеет мало значения. Отсев не будет жестче или мягче. Как и заведено часть из вас покинут эту аудиторию в последний раз по своей воле, выбрав для себя нечто иное, – на этих словах Габриэль как-то слишком сильно заерзала. Я бросила на нее взгляд, но сразу перевела его обратно на декана, продолжавшего говорить, – другие по требованию преподавательского состава или результатам обучения. Однако, сейчас каждый из вас для меня равен другим вне зависимости от того, свели ли мы знакомство до этого дня или нет, – взгляд декана остановился на мне. Я чуть вздрогнула, но даже не подумала потупиться. Эти слова должны были вызвать облегчение, но наша компания все еще подозревала его в убийстве предшественника и это влияло на меня. Если он понял, что мы не просто так вошли в его покои, а имеем его в подозреваемых, то это могло быть блефом, чтобы мы расслабились и допустили ошибку, – Ваши мотивационные и испытательные эссе я нашел приемлемыми и выше для того, чтобы согласовать вас к присутствию здесь. Но это не означает, что ваш уровень подготовки достаточен для продолжения обучения по вашим направлениям. Для каждого из вас подготовлены индивидуальные программы, которые помогут вам выйти на необходимый для вас уровень. Отнеситесь к этому серьезно. И последнее. То, что вы делаете в свободное время – ваша ответственность ровно до тех пор, пока вы не пытаетесь обратиться к вашим способностям мага, – мне показалось, что он посмотрел на Торгильса, – После этого это становиться делом Башни и Кафедры. Постарайтесь вести эти дела так, чтобы главам ваших направлений не пришлось краснеть, говоря о качестве вашей работы. Если же у вас возникают сложности в стенах Башни или за ее пределами, помните, что Черные искусства всегда влекли тех, у кого нет иного приюта и семьи, а Кафедры от века заботились о своих студентах и наша собирается делать это и впредь. Помните об этом. Фрау Розенкройц, слово вам.       – Левандовски, – окликнул меня Вуд, когда мы выходили из аудитории. Я остановилась и обернулась. Он подошел, хотя нас разделяло и так всего пару шагов. Что-то по нашему делу? – Мы подумали и решили, что тебя стоит пригласить к нам.       – Куда – к вам? – удивилась я, – Я и так с вами… – я сделала многозначительную паузу, – гуляю и играю в карты. Говорить посреди коридора о расследовании было неразумно, но не намекнуть на него я не могла.       – Мы связаны не только развлечениями. Еще в прошлом семестре мы объединились в исследовательскую группу, – объяснил Вуд, – Мы изучаем носферату в разных их аспектах и нам очень нужен кто-то вроде тебя.       Я приподняла брови и махнула рукой:       – Давай отойдем, не будем стоять на проходе, – когда мы отошли к окну, я оперлась плечом на раму и спросила, – Что ты имеешь ввиду?       Вуд понизил голос:       – У нас есть связи с Пражским Гнездом, но самое интересное там происходит в женском обществе – Доме тысячи огней – которое держит некая нокса Фаустина, важная фигура не только Пражского Гнезда, но и всей политики носферату в Восточной Европе и Австро-Венгрии, – начал объяснять Вуд, – И нам невероятно нужен кто-то, кто имеет шансы удостоиться вхождения не только на открытые встречи или в библиотеку Гнезда, как мы сейчас, а станет частью круга ноксы Фаустины.       – Я прошу прощения, а Габриэль не может войти в этот круг? – уточнила я и сразу добавила, – Ты не подумай, мне нравится предложение, но…       – Габриэль… – Вуд вздохнул, – Мы ее очень любим, но ты сама видишь: Габриэль нежна как цветы жасмина, чувствительна и эмоциональна. Нокса Фаустина же, по нашим данным, предпочитает окружать себя амазонками. Тем более, ты – вдова. Значит, ее не будет беспокоить риск того, что ты выскочишь замуж.       – А замужних она не держит подле себя? – приподняла я брови. Как интересно.       – Только дев и вдов.       – Ценит женское целомудрие? – уточнила я.       – Скорее женскую свободу… от обязательств определенного толка, – мне показалось, что в голосе Вуда проскользнула неловкость, – Время от времени она, насколько нам известно, устраивает особые встречи, где такие обязательства… будут лишними.       Я задумалась. С одной стороны, связываться с Гнездами для меня крайне нежелательно: слишком велик риск встречи с Трояким – все-таки нередко носферату, приезжая в другой город, селились в местных Гнездах, как маги в Башнях. Да и вступление в женское общество, где часть программы это, очевидно, оргии, было для меня сложным шагом. С другой мои изыскания зашли в тупик. Финальной точкой стал Гримуар Туллия, в котором ничего толком про печать сказано не было. Я не была уверена, что это позволит вычеркнуть Карла из подозреваемых – улик против него было не больше, чем против герра Розенкройца то есть все оставалось на уровне подозрений – но даже небольшой шанс следовало использовать, как и любую возможность находиться на острие расследования, чтобы, в случае моей правоты, встретить Карла первой.       – Вы, – Вуд перешел на более формальный тон, расценив мое молчание по-своему, – не обязаны разделять с нами и эти обязательства и тем более поддаваться на уговоры взять на себя такую значительную ответственность не только перед нами.       – Выходит доступ в библиотеку Гнезда у нас есть? – наконец, спросила я.       – Он есть у нас, – подчеркнул голосом Вуд, – Но ограниченный. Такой будет и вас, в случае присоединения к нам. Если же вы сможете войти в круг ноксы Фаустины, то тогда и доступ у вас будет особый, насколько нам известно. Гораздо более свободный.       – И для этого надо… – начала я.       – Быть свободной от брака женщиной и понравиться ноксе Фаустине, – закончил за меня Вуд. Я приподняла брови. Звучал он, конечно… Вуд кашлянул:       – Я не это…       – Неважно, – махнула рукой я, – даже если бы это. Что мне нужно сделать, чтобы попасться ей на глаза?       – Через неделю следующий прием. Мы там будем, – и тише уточнил, – Тебе для того исследования нужна библиотека Гнезда?       Я обернулась с улыбкой:       – Она нужна нам.       Но ни через неделю, ни через две попасть в Гнездо не вышло: формально нашу группу возглавлял Торгильс, который после своих упражнений в некромантии получил несколько часов уборки в лабораториях некромантии, будучи пойманным у могилы декана Влаха с еще большим шумом, чем мы с Габриэль, а без него идти мы не могли. Я тоже выбыла из обоймы: почти все время, которое я не тратила на работу и домашние задания, я тратила на дополнительные занятия.       Утром, после заутренней, с восьми до полудня шли занятия общие для всего первого курса, призванные сделать из нас не просто тех, кто владеет своей магией, но и тех, кто может достойно проявить себя в обществе: философия, история, литература, танцы – таков был далеко не полный список наших занятий. Последний час перед полуднем был посвящен рукоделию по выбору для всех. После двух занятия продолжались уже на выбранных кафедрах и шли они до шести. Потом начинались дополнительные занятия по выбору и по назначению.       На последних я ощущала себя случайно выжившим ребенком в лесу полном хищников. Потому что каждая строчка в учебниках, каждое слово преподавателей буквально вопило о том, что в Румынии я выжила по счастливой случайности как при встрече с Витовтом, так и во время расследования дела Клауса. Договор с пятью бесами, которых фрау Розенкройц аккуратно внесла в реестр бесов, находящихся в Башне и выдала разрешение на то, чтобы задавать им работу, вообще был практически написан вилами на воде и работал только потому что бесы, ничуть не более образованные, чем я, на него согласились – ведь я так уверенно говорила и, наверное, так и надо.       Это тоже было уроком.       Не будь они такими внушаемыми и неопытными, они бы меня сожрали, а не служили бы, как они это делали сейчас. Для того, чтобы все это выяснить, пришлось немного пооткровенничать с герром Розенкройцем, который, к моей печали, все больше мне нравился. Нет, я не смотрела на него с тем обожанием, которое читалось в лицах многих коллег по пробному семестру, но я тоже была очарована его ироничной харизмой человека, который видел много плохого, но при этом не приобретшего пренебрежения к тем, кому повезло больше.       И то, что он мог быть убийцей меня не смущало.       Я тоже была убийцей.       Аудитория была совсем крошечной, рассчитанной, как и многие в лучшем случае человек на десять, а если говорить о комфорте, то на пять, не считая преподавателя. Тут я провела только за сегодня не менее четырех часов штудируя инфернальное право, которое составляло едва ли не основу моих индивидуальных занятий. Вел их лично декан.       – Вы сегодня рассеяны, – попенял герр Розенкройц, заканчивая очередное занятие. За окном чернела ночь ранняя зимняя ночь, – утомились?       Засиделись мы, как обычно, допоздна. Эта привычка декана заниматься, пока не будет пройден весь запланированный материал, а с оглядкой на время, если была возможность, делал занятия у него не особо популярными и те, кто имел возможность, старались его всеми силами избежать. Кроме меня, ощущающей себя при таком графике снова в меде и потому как огня боящейся пропустить хоть одно занятие – про отработки не было сказано ни слова, но мне мерещился их призрак. Именно поэтому я оказывалась на занятиях у герра Розенкройца уже несколько раз одна.       – Ничуть нет, – соврала я. Голова гудела порядком, – У просто меня в конце декабря был день рождения и я только сейчас поняла, что забыла про него. И это… как-то странно.       Это и правда было странно. В этом году меня почти не корежило от приближения годовщины перемещения. И потому я и правда забыла, что мой фальшивый день рождения на подходе.       – В конце декабря? – переспросил декан и уточнил, – На Рождество?       Я кивнула.       – Что ж… Неудивительно, что вы забыли, – покачал он головой, – Впрочем, хорошо, что ваше знакомство с Черным искусством началось так.       – Почему же? – я приподняла брови.       – Иллюзии дорого обходятся в нашем деле, фройляйн. Сколько, по вашему, останется из текущего набора?       – Половина? – предположила я.       – Меньше. В лучшем случае – дюжина на все направления из более полусотни набранных. И выбывать вы будете не только по своей или нашей воле.       – Но и вперед ногами? – догадалась к чему ведет он я.       Герр Розенкройц кивнул.       – Вы знаете, что если студенты пробного семестра проявляют интерес к профильной литературе за пределами программы, об этом докладывают главе их направления? У вас это я.       Я напряглась, внимательно глядя на мужчину и ожидая продолжение. Оно вскоре последовало.       – Знаете, почему вы, в отличие от вашей подруги, занимаетесь не печатями, а юриспруденцией? – задал следующий вопрос.       – Потому что я проявила недостаток познаний в этой области? – не очень уверенно предположила я.       Герр Розенкройц хмыкнул:       – Мне известны гримуары, которые вызывают ваше любопытство. Но ваш уровень силы, для вашего возраста, печален, чтобы интерес к ним был для вас безопасен. По крайней мере, на данный момент: вы можете быть поздним цветком. Но лучше использовать склонность, которая в вас хорошо видна и вооружить тем оружием, которое не требует значительной магической силы. В нашем деле таким оружием является знание правовых норм и ораторское мастерство. Трудолюбие и здравый смысл помогут сберечь вашу жизнь, в чем я заинтересован.       – Вы всех студентов пытаетесь напугать? – сощурилась я.       – Считаете, что я запугиваю студентов? – приподнял он бровь.       – Моя подруга вышла от вас весьма расстроенной в то утро перед похоронами вашего предшественника, – пояснила я, – Надо думать, разговор был неприятный.       – В этом вы правы, – герр Розенкройц вдруг улыбнулся, – Если же вы считаете, что я вас запугиваю, то скажите, страшно ли вам?       – Я не боюсь даже самого Дьявола, пока он не экзаменует меня. Так что я отвечу на этот вопрос, когда придет время экзаменов, – не отводя взгляда от мага, отчеканила я слишком резко, как будто хотела защититься еще до того, как на меня нападут. Как нехорошо-то. К виду декана я, как мне казалось, привыкла, но, похоже, что-то в нем меня все еще подсознательно пугало. Что интересно?       Герр Розенкройц вздохнул:       – Идите, фройляйн Левадовская. На сегодня все. И отложите пока Гримуар Туллия хотя бы до весны.       – Я – фрау, герр Розенкройц, – в очередной раз поправила его я, хотя уже было ясно, что это не ошибка. Он намеренно называл меня “фройляйн”.       Я оказалась права.       – Фройляйн. Вы, все же, вдова. Следовательно – не в браке. Уже.       На следующие утро меня поставили в известность о начале дополнительных занятий по ораторскому мастерству. А еще через два дня я забрала из почтового ящика общежития приглашение. Меня, как часть исследовательской группы под руководством Торгильса Гуннарссона приглашали на диспут в Гнездно.       Приглашение было подписано именем ноксы Фаустины.