Колокола над Прагой

Австро-Венгерская Империя, Королевство Богемия, Пражская Башня, декабрь, 1918 год.       К крыльцу Башни подъехала карета с гербами. Отсюда я не могла понять толком, что на них изображено, но мне бы это все равно не помогло – я плохо знала гербовники этого мира. Из кареты вышел высокий мужчина в черном пальто. Его белые волосы были заплетены в длинную косу: до такой моим волосам вряд удасться хоть когда-нибудь вырасти. Повернувшись к дверям кареты, мужчина подал руку и за ним на землю спустилась молодая девушка со стрижкой, как я бы сказала дома, каре и непокрытой головой. Вместе они вошли в Башню.       Я отвернулась от окна.       Атмосфера, конечно, после жуткой гибели декана Черной Кафедры, сразу быть праздничной перестала. Сколько бы мы ни выпили к тому моменту, когда вывалились все вместе на крыльцо общежития, все очень быстро протрезвели, поняв, что увидели. Тем, кому повезло больше, узнали о произошедшем уже после службы, с которой просто тихонько вызвали Магистра Башни и всех преподавателей, но саму ее прерывать не решились. А к ее завершению тело, все его части, уже унесли и вид, по крайней мере ночью, площадь стала иметь более благопристойный       И вот, спустя два дня, когда кровь, вмерзшую в лед за рождественскую ночь, отчаялись отчистить, а тело, скорее всего, всем составом преподавателей и аспирантов отделений некромантии и целительства собирали во что-то, что можно было похоронить, в Башню прибыло новое лицо. На похороны? Они должны были состояться завтра. Правда, вряд ли, гроб будет открытым, если голова тоже была среди фрагментов тела.       Я тряхнула головой и сунула руки в карманы юбки, чтобы помешать пальцам повторить привычные движения, которым прилипли к моим рукам, пока я работала в лаборатории Карла, представляя, как собирала бы декана сама. Мне, можно сказать, повезло, увидеть падение из первого ряда и потому я лучше многих представляла, в каком состоянии герр профессор был, когда оказался на земле. Я не поверила бы, скажи мне кто-то, что он будет лежать в гробу как живой.       Но представляла как это могло бы выглядеть слишком хорошо: эта смерть вернула мне кошмары, которые я видела после Вены и после Клауса. Только теперь, кроме “моих” мертвецов и Троякого, я видела еще и герра профессора и почему-то Карла над хирургическим столом. Дальше сюжет мог разниться: я могла лежать на том столе или ассистировать в препарировании профессора. Никаких средств справиться с этим я не знала, как и не имела возможности не спать, а потому приходилось уже которую ночь иметь дело со своими “мятежными магистрами” и радоваться тому, что это был всего лишь сон. И все же, что-то сделать с ними стоило.       – Как вам наш новый декан? – я так глубоко погрузилась в свои мысли, как не заметила, что девушка, стоявшая до этого у другого окна, подошла ко мне. У нее тоже были белые волосы и мне казалось, что я ее уже видела. Только одета она была как-то по-другому: траурное платье сидело на ней не очень хорошо. Такое бывало у магов, как я недавно узнала, с этими платьями особенно часто – их забывали вовремя подгонять по фигуре: похороны случались не сказать, чтобы часто, а просто так надевать их никому не хотелось.       – Наш? – я приподняла брови, как будто бы не поняла, о чем она, но на самом деле я едва не перевела взгляд назад, на площадь, как будто бы мужчина все еще стоял там. Выходит он – новый декан Черной Кафедры?       – Ага. Я запомнила вас на предрождественской встрече Кафедры. У вас просто потрясающий вкус в одежде, – радостно ответила девушка, – Я – Габриэль Сен-Жермен. Сен-Жермен? Неужели из тех самых Сен-Жерменов? Вот это, конечно, знакомство. Представляться теперь было даже как-то неловко. Да еще и нынешнем именем.       – Кассандра Левандовская, – очередной фальшивое имя на самом деле мне быстро перестало нравится, но менять его было уже поздно и приходилось жить с тем, что есть,       – Спасибо. Меня учит шить старая вдова Шварц, которая живет у Милосердных, – я огладила юбку. У нас с вдовой был взаимовыгодный союз: я ей подавала идеи модных, но практичных нарядов, которые были сейчас так нужны женщинам, а она помогала мне мои идеи воплощать, учила шить и платила, хоть и довольно скромно. Но выбора у меня особо не было: денег было чудовищно мало, почти все накопления я отдала за аренду клоповника между прибытием в Прагу и поступлением в Башню. И, если Башня сытно и хорошо кормила своих студентов, то из одежды она предоставляла только форму, в которой было не принято появляться за пределами кампуса если не идешь куда-то не по делам учебы или поручению преподавателей.       Мне нужна была одежда. Особенно зимняя. И обувь. И даже если бы я могла в общежитии поручить сам пошив бесам, которые, впрочем мало понимали в модных фасонах, будучи, как я теперь видела, посмотрев на тех, кто служил некоторым преподавателям отделения демонологии, простыми деревенскими парнями, ткань все равно нужно было бы на что-то покупать, а стипендии первого семестра хватало только на какие-то мелочи. После рождественских каникул начинался пробный кафедральный семестр и там денег должно было стать больше: каждая кафедра чуть прибавляла к базовой стипендии. Но все равно этого, я уже знала, будет не особо хватать. Так что отказаться я смогу в лучшем случае от одной подработки. И это точно будет не вдова Шварц, которая отдавала мне невостребованную ткань и, конечно, учила шить, причем сразу на машинке.       – Шить? То есть ты это еще и сама сделала? – новая знакомая едва ли не в ладоши захлопала от восхищения, – Я бы не смогла. Мне всегда все шьют, а сама я едва с вышивкой справляюсь.       Я кисло улыбнулась.       – С вышивкой я тоже справляюсь плохо. Но в требованиях к демонологам есть навык вышивания или готовность его приобрести. Приходится уделять ей время тоже.       – И вы, и вы на демонологию подаетесь! – еще больше обрадовалась девушка и подхватила меня под локоть, – идемте в столовую, я познакомлю вас с моими друзьями. Они вам непременно понравятся!       – А я им? – слабо попыталась возразить я, – мы же с вами даже не знакомы толком! Вы только имя мое и знаете.       – Я знаю о вас уже уйму вещей и сейчас узнаю еще больше. Кормят сегодня не очень вкусно по случаю траура, но мне жизненно необходимо обсудить нового декана нашей кафедры с кем-то приятным, а девушек за нашим столом нет и это ужасно и немного оскорбительно, учитывая то, что магия – дело женщин, так моя бабушка говорит. Надо это исправить! Сейчас же!       Их звали Торгильс Гуннарссон, Лоренцо Алавадера и Майкл Вуд.       И каждый из них имел весомые причины приехать учиться именно в Прагу, которая хоть и была уважаемым центром магии, но скорее с исторической точки зрения. Серьезных исследований здесь давно не проводилось, а если что-то и выходило интересное, то обычно прикладывались все усилия для того, чтобы опубликоваться через Башни, которые находились ближе к центру Австро-Венгерской Империи.       Самая понятная мотивация была, как мне казалось, у фройляйн Сен-Жермен: в Париже не принимали в Башню женщин. Это, как объяснила девушка, породило альтернативную структуру – Общество поддержки магии, которое соединяло сторонниц и сторонников женского магического образования не только из магической среды и Орден дочерей Гекаты. Первое было фондом, откуда оплачивалось образование для тех, кто не мог себе позволить дорогу и проживание до сдачи экзаменов, а также небольшую стипендию на все время обучения. В основном отправляли в Прагу – так было дешевле. Второй принимал к себе выпускниц и помогал им устроиться в жизни.       Семья Сен-Жермен, конечно, могла обойтись без помощи Общества, более того, сама вкладывала в него существенные деньги, но дочь семейства тоже отправилась в Прагу для поддержания репутации Общества.       Герр Гуннарссон отвечал уклончиво. Только сказал, что датская школа некромантии своеобразна и не находит в нем отклика, но что это значит не стал пояснять, переведя разговор на герра Алавадеру. Тот сказал, что счел забавным уехать из Италии учиться малефиции сюда.       – К тому же у нас обычно этому только дамочки участся, а хуже них только их мамаши и папаши, которые думают, что каждый мужчина только и мечтает залезть сокурсницам под юбки, – доверительно наклонившись ко мне сказал герр Алавадера.       Фройляйн Сен-Жермен наморщила нос и толкнула юношу в плече:       – Не позорь меня перед фройляйн Левандовски! Я засмеялась:       – Пустое. Правду о себе говорить ведь легко и приятно, герр Алавадера?       Тот стушевался и, что-то пробормотав, стал слишком внимательно изучать содержимое своей тарелки. Я же повернулась к герру Вуду:       – А вы? Откуда вы и почему Прага?       – Из Йоркшира, – чуть помедлив ответил герр Вуд, – Но я католик и потому не мог обучаться в Оксфорде.       Я понимающе кивнула, но на самом деле, принимая такое объяснение разумом, не могла его до конца почувствовать.       Я вообще не была христианкой, но если для получения образования мне надо ходить к мессе, то я буду это делать. Стоило ли менять Оксфорд на Прагу из-за этого? Или… это я уже настолько привыкла к тому, что здесь нет места для настоящей меня, что желание остаться при своих ценностях кажется избалованностью? Мысль об этом неприятно кольнула: только вот не хватало стать той самой теткой, которая сетует, что современные дети не готовы ходить через семь болот в школу, а вот я в их возрасте!..       Нет-нет-нет, этого следует избежать, а Майкл Вуд поступил мужественно, предпочтя отъезд неверности своей вере.       – А вы, надо думать, единственная местная за этим столом? – спросил герр Гуннарссон, глядя на меня испытующе. Я не смутилась и не потерялась. Я была готова к таким вопросам. В конце концов, мне их уже не раз задавали.       Покачав головой с грустной улыбкой, я ответила:       – Не совсем. Я приехала из Вены, но мой муж был поляком, хоть и переехавшим. Он погиб при Вердене. Остальная моя семья тоже в лучшем мире. Какое-то время я прожила близ Тимишоары и думала учиться там, но там, как и в Вене, слишком многое напоминало мне о прошлом и я решила сменить обстановку. Прага – тоже Австро-Венгрия, но все же тут надо начинать, хвала Небесам, сначала. А это то, в чем я нуждалась.       – И что же, у вас больше никого нет? – голос фройляйн Сен-Жермен дрожал, когда она это спрашивала, как будто ей было страшно даже думать о таком. Я кивнула:       – Только крестный, но мы с ним расстались на дурной ноте и теплого приема мне при встрече не окажет. Я даже не буду пытаться.       – Мальчики, – фройляйн Сен-Жермен придвинулась ко мне по скамейке и обняла меня за плечи так сильно и резко, что я вздрогнула и чуть не облилась чаем, – Мы обязаны принять ее к нам.       – Ты ее еще удочери, – хмыкнул герр Алавадера.       – Не думаю, что хоть кто-то чем-то мне обязан, – медленно сказала я, – Вы мне симпатичны, но я, все же, вам чужая и не уверена, что такие вопросы решаются так.       – Глупости! – запротестовала фройляйн Сен-Жермен.       – Габи, фрау Левандовски права, – вздохнул герр Гуннарссон, – Мы же не клуб, не общество и не орден. Да и если бы были, то ты знаешь, что инициатива всегда должна быть у просителя. Ты не можешь приводить людей к нам, собирая их как котят по подвалам.       – Ну Мишеля же привела, – надулась фройляйн Сен-Жермен, обнимая меня еще крепче. Она была теплой и мне было на самом деле очень приятно, что она так себя ведет. Тем более, что котенком из подвала я себя и чувствовала, сидя в компании этих людей, у каждого из которых был дом и причина приехать в Прагу, не связанная с риском быть съеденным носферату за дезертирство. И тем, что их любовник оказался тем еще мудаком, выставившим их за порог в феврале.       Вряд ли их жизнь помещалась в два чемодана и одну сумку.       В отличие от моей.       – Поэтому я и говорю так. Это не может стать системой. Тем более здесь, в Башне, – герр Гуннарссон повернулся ко мне, – фрау Левандовски, простите Габриэль, она не очень понимает как знакомятся люди друг с другом. Думаю, что сейчас нам стоит отдать должное пищи, а потом, если мы останемся друг другу интересны… Что вы скажите, например, об игре в карты?       – В кампусе запрещена игра в карты, разве нет? – нахмурилась я.       – А мы играем у меня дома! – радостно объявила фройляйн Сен-Жермен. Австро-Венгерская Империя, Королевство Богемия, Прага, дом Габриэль Сен-Жермен, Декабрь, 1918 года.       Дом, который снимала семья Габриэль Сен-Жермен для нее, был скромным только внешне. На самом деле, если задуматься, то только сам район – почти что центр Старого Города – делал аренду тут золотой. Сам дом тоже был очень хорошо обустроен. Такое стоило существенных денег и я неожиданно поймала себя на чем-то вроде зависти: теперь я еще долго смогу бывать в таких домах только по делам или как гостья.       Впрочем, была ли я кем-то другим в доме Троякого? Если подумать, не так уж плохо я жила сейчас. У меня была своя комната, мне не надо было заботиться о еде и стирке. Да, денег было критически мало, но если выйдет пройти на Черную Кафедру, то тогда все будет нормально – их бонус к стипендии был вторым по существенности после Армейского корпуса, кафедры, как бы сказали у меня дома, боевых магов. Их, конечно, спонсировало военное ведомство и бонус там был действительно хорошим.       Черная же Кафедра содержала своих студентов благодаря заказам. И надо думать не всегда идущим законным путем. По крайней мере количество пожертвований, записи, о которых я под шумок изучила, создавали у меня именно такое ощущение.       Так что жить – и жить нормально – было можно. По крайней мере в первый раз в жизни надо мной не было никого, кого я видела бы каждый день в лицо. Да и ни руководство Башни, ни руководство Кафедр, ни куратор первого года обучения не шли ни в какое сравнение ни с домнуле Фоссом до того, как он стал мне просто Карлом, ни – тем более – с Трояким.       А дом… Будет у меня еще дом, не хуже этого. И он будет моим, а не арендованным или принадлежащим кому-то, с кем я сплю.       И все-таки зависть все равно колола.       Зависть и опасения – все время в этом мире мне приходилось вести себя так, как будто бы я знаю, как вести себя в подобной обстановке. Теперь же следовало действовать ровно наоборот: одинокая вдова без громкого имени, которая работает помощницей швеи, не должна, как мне казалось, иметь опыта жизни в роскоши.       Впрочем, действительно ли так важно соблюдать осторожность?       Мог ли кто-то из этих людей представлять для меня опасность?       Фройляйн Сен-Жермен была восторженной юной девушкой, которая была рада тому, что я, кажется, пришлась ко двору и она больше не единственная дама среди парней.       Герр Алавадера выглядел безалаберным любителем “вина и женщин”, которому была по нраву любая затея, кроме голодовки и целибата. Но при этом не проявлял влечения ни к Сен-Жермен, ни ко мне. Не в его вкусе? Не сторонник секса по дружбе? Уважает нашу с ней репутации?       Герр Вуд был похож на стереотипного англичанина, не считая того, что был католиком: безразличный и чопорный, он был явно не в восторге от соленых шуток Алавадеры, но особого интереса к другим членам компании и обстановке вокруг не проявлял.       Герр Гуннарссон… Вот он, пожалуй, был самым опасным для моей тайны. Жилистый и рыжий, он обладал цепким спокойным взглядом, видящем как будто насквозь. И если кто-то из этой компании и заметил бы, что со мной что-то не так, так это он.       И, возможно, поэтому он мне нравился больше прочих.       – Сдавайте, – велел Алавадера, передавая мне в руки колоду.       – У меня дурная рука, – предупредила я, но колоду взяла.       – Мы играем для удовольствия, так что неважно, – махнул рукой Алавадера.       Мы сидели в небольшом уютном салоне. Сбоку от нас стоял стол с закусками, а мы расположились за столиком для игры в бридж. Впрочем, не все: герр Вуд, как будто подражая мистеру Дарси в худшем из его проявлений, сидел в отдалении и что-то набрасывал в небольшом блокноте.       – Игра – это вообще просто повод занять руки, пока я вам расскажу про нашего нового декана, – торжественно сообщила фройляйн Сен-Жермен.       – И герр Вуд тоже подается на Черную Кафедру? – удивилась я.       – Я – некромант, как и Торгильс, – сообщил британец, – буду им, если пройду на Кафедру и закончу.       – Вот, значит, как, – протянула я. Впрочем, Вуд и правда походил на некроманта. Что-то у него было общее с Гуннарссоном. И повернулась к Сен-Жермен, – И что же с нашим деканом?       – А то, что это – Люциан Розенкройц!       Наступила тишина. Все обратили взгляды на Сен-Жермен. Я даже перестала тасовать колоду, вспоминая портрет демонолога, который печатали в его монографиях по соседству с титульным листом, и сравнивая с тем мужчиной, который сегодня выходил из кареты. Пожалуй, они и правда были похожи.       – Это точно? – тихо спросил Алавадера.       Конечно, в это слабо верилось. Прага – задворки магического мира. Больший медвежий угол, как мне казалось, европейской магической науки только Москва с брюзгой и ретроградом Брюсом во главе Башни. А Люциан Розенкройц – очень крупная фигура. Названный брат правой руки главы Мюнхенской гильдии, с которой считались все европейские и американские демонологи в частности и черные маги в целом, известный практик изгнания, славный своей способностью держать физический бой с демонами, автор многих трудов, первое упоминание о котором относилось к конце Войны за Испанское наследство.       Он был легендой.       И решил возглавить Черную Кафедру Праги?       Фройляйн Сен-Жермен кивнула:       – Бабушка с утра прислала телеграмму. Это точно он. И это для нас, конечно, большая честь, если он возьмется нас учить.       – Ну тебе-то перед ним трепетать нужды нет, – хмыкнул Гуннарссон, – Небось твой дед с ним плечом к плечу воевал.       – Ну это не значит, что я с ним уже знакома и что я не уважаю его научный авторитет, – возразила француженка, впрочем, не оспорив то, что нынешний декан мог быть знаком с ее дедом.       – А он правда потомок Христиана Розенкройца? – с любопытством спросила я.       – Не прямой вроде, – нахмурилась Сен-Жермен, – Потомок брата или как-то так: точно, думаю, сейчас только сам герр Розенкройц знает. У них очень могущественный род и все там долгожители, хотя, конечно, до Мерлина им далеко. Но родословную свою они не афишируют в отличие от многих. Это, конечно, тоже способствует слухам.       – Сравнивать себя с Мерлином – зарабатывать себе чувство неполноценности. Так что прекращай, – потребовал Алавадера, – где карты, Левандовски?       – А, ой, – я стала сдавать, – что еще известно про герра Розенкройца? Я только его работы читала, но теперь мне интересно, каков он как личность.       – А вот неизвестно, – огорошила Сен-Жермен, – О нем много слухов от страшных про то, что он как-то вырезал целую Башню потому что они решили призвать Древних прямо в центре города, и не пощадил при этом даже детей до плутовских: говорят, что он забрался как-то в Архивы Ватикана и вынес оттуда Чашу Грааля и именно поэтому он самый могущественный маг в своем роду. Что известно точно – он женат. Но жена его – вы ее видели, кстати, фрау – никому не известная магиса. Говорят, сиротка. Вроде как ее вырастила Гильдия или даже сам Розенкройц.       – А как ему это удалось? В смысле жениться на сиротке. Его же небось должны были женить на какой-нибудь обездоленной девицы из такого же могущественного рода, – Алавадера взял карты и сразу скис, – воистину дурная рука у тебя, Левандовски.       – А я говорила, – хмыкнула я.       – Энцо! Это же невежливо!       – Сплетничать вежливо, а переходить на ты – нет? – приподнял иронично бровь юноша,       – А вдруг она его родня, а ты сейчас позоришься?       – Я не его родня, – подняла я руки в примирительном жесте, – давайте лучше вернемся к декану.       – Возможно, его и женили, но про это ничего неизвестно, а десять лет назад ему уже никто не был указ. Свадьба была прямо тихая. О ней узнали только те, кому после прислали памятные сувениры. Но с тех пор они очень редко выезжают куда-то за пределы Мюнхена раздельно.       – Похоже, у них счастливый брак, – заметил герр Вуд, – стоит взять с них пример в будущем.       – И все же странно, что он сюда приехал. Зачем ему это? – Алавадера сдался и стал раскладывать карты в своем веере по одной ему известной системе.       – А мне интереснее, – задумчиво сказала я, – что стало причиной смерти нашего прошлого декана, – поймав вопросительный взгляд я пояснила, – я была среди тех, на кого едва не упал несчастный. И хочу заметить – надеюсь, у всех присутствующих крепкие нервы и желудки – упал он по частям. Следовательно кто-то ему в этом оказал значительное содействие.       – Почему вас это так беспокоит? – спросил Гуннарссон.       Я не могла сказать, что дело в том, что среди следов, которыми был покрыт снег на рассвете, когда я вышла из Башни после опроса свидетелей, мне померещился один приметный, который теперь не шел у меня из головы.       След похожий на след волчьей лапы, но слишком большой для обычного волка.       Таким мог быть след демона.       А мог – след ликантропа.       И я знала, что тот ликантроп, который известен мне способен на две вещи: найти меня здесь и убить кого-то с такой жестокостью и демонстративностью. Вопрос в причинах. Но все это лучше утаить. По крайней мере пока. По крайней мере частично.       – Кто бы это ни был, он может быть еще в кампусе, – сказала я, откинувшись на спинку кресла, – И это хороший вариант. Мне бы не хотелось, чтобы то, что способно на такое гуляло свободно по Праге. А вам?       Если это сделал Карл, то это скорее всего значит, что он окончательно свихнулся и искать встречи с ним просто опасно. И в то же время, если это он, я хотела найти его первой, раньше Хранителей Башни и полиции. Правда сама не могла сказать – зачем.       Разговор после этого свернул в сторону убийства. Слухи не успели родиться и расползтись, а потому обсуждали мы, в основном, свои домыслы, за которыми быстро были забыты карты, а Вуд, бросив свое рисование, подсел к нам.       Версий было целых две: неудачный опыт и злонамеренное убийство. Во втором, конечно, подозревали в первую очередь герра Розенкройца – уж больно быстро тот приехал после гибели прошлого декана, хотя причиной скорее было то, что был в Моравии с женой на отдыхе и оказался самым ближайшим достойным кандидатом от Гильдии для замещения нынешнего декана до окончания его срока – по традиции заместителя назначали орден или гильдия, в котором состоял новопреставленный, если таковой был. И все же, герр Розенкройц, похоже был единственным выгодополучателем этой смерти.       Звучало довольно резонно.       – Вот что, – Торгильс – к тому моменту мы как-то незаметно перешли на “ты” и стали называть друг друга по именам – наконец, встал. Дело шло уже к шести и за окном было темно, – Меня наши рассуждения весьма заинтересовали и я хочу предложить вам следующие: как насчет небольшого собственного расследования?       – Прошу прощения? – Майкл посмотрел на него с некоторым ошеломлением.       – Все мы должны согласиться с тем, что ситуация весьма щекотливая: никто из нас – и особенно Габи и Кассандра – не готовы доверять свою жизнь тому, кто ради непонятной выгоды так жестоко убил брата на пути. Все мы готовы смириться с некоторой грязью в нашем деле, но существуют границы, которые нельзя переступать. По крайней мере без веской причины. Наша задача – просто установить, причастен ли герр Розенкройц к этому делу как виновник и, если да, решить, можем ли мы жить с причинами, которые толкнули его на это. Согласны? Мы переглянулись. Я тоже встала и встретилась взглядом с Торгильсом:       – Вас не смущает, что вы меня узнали буквально утром? И уже предлагаете участие в таком непростом этически деле. Это риск. Вы меня совсем не знаете. Лоренцо кивнул:       – Она дело говорит. Если бы мне нельзя было верить, я бы сказал то же самое. Майкл фыркнул:       – Мы тут все знаем друг друга без году неделя. Разницы никакой нет. Заложить других сможет каждый. Другой вопрос, что из нас всех Кассандра рискует больше всех.       – С чего бы? – вскинул брови Лоренцо.       – Посмотрите на ее сапоги.       – А что с ними? – не поняла Габриэль, мазнув взглядом по сапогам. Мне же захотелось спрятать их под юбкой, что было невозможно, впрочем.       – Они осенние, – объяснил Майкл. Интонации у него были такие, с какими детям объясняют очевидные вещи, – Позавчера, между тем, было Рождество, а буквально неделю назад каждый из нас промерзал на занятиях чуть ли не насквозь. Миссис Левандовски, вам ведь, надо думать, чертовски холодно, но зимние сапоги стоят состояние, я прав?       – Это не значит, что она нас заложит, – Габриэль обиделась, кажется, сильнее, чем могла обидеться я на замечание о сапогах и важности сохранения мной места. Совершенно справедливое, надо сказать, и оттого более неприятное, – а сапоги я ей хоть сегодня закажу.       – Не стоит, – резко ответила я. Это было унизительно: только вот едва знакомые люди меня еще не начинали содержать. Хотя сапоги мне действительно были чертовски нужны – Майкл был абсолютно прав.       – Ты не поняла, – Майкл встал, – Друзья, Кассандре больше всех нас важно остаться в Башне и закончить обучение. Это ее залог благополучного будущего потому что положиться ей не на кого. В отличие от нас. Мы не имеем морального права втравливать ее в это, если не готовы взять на себя последствия, которые для нее повлечет провал.       – Герр Вуд, – я обернулась к нему и холодно на него посмотрела: если я что-то и поняла за этот неполный год, так это то, что я устала от того, что решения о том, что для меня лучше принимают другие. Тем более другие мужчины, – я в состоянии сама решать за себя. Я осознаю риски, которые несет для меня участие в этой авантюре, но для меня важнее быть уверенной, что по Праге не ходит демон, способный разорвать человека на части, а мой декан – не убийца, способный к избыточной жестокости. Если вас не смущает то, что вы мало меня знаете, то я в деле. В сапогах или без них. Австро-Венгерская Империя, Королевство, Богемия, Пражская Башня, Покои декана Черной Кафедры, Декабрь, 1918 года.       В коридоре, который вел к апартаментам покойного декана Черной Кафедры было темно как в могиле. Нас спасало только свойственное Искаженным ночное зрение и тусклый цветок света, который я несла, а Габриэль прикрывала его полой мантии – сама я это сделать не могла поскольку вторая рука была занята тростью. Тянуть с визитом было нельзя: уже завтра декана похоронят, а в его комнаты въедут его сменщик с супругой. За время похорон слуги приберут комнаты, замоют все следы и визит сюда станет не только сложным, но и бесполезным.       Тело, естественно, тоже нужно было осмотреть этой ночью.       Потому, пока мы с Габриэль, как будущие демонологи, пошли осматривать покои декана в поисках следов инфернального, Майкл и Торгильс, как будущие некроманты, отправились изучать приведенное в порядок тело, которое еще лежало в мертвецкой Башни на случай, если маг решит вернуться к живым.       Я ожидала. что покои декана будут опечатаны и придется вспоминать, чему меня учил Троякий, но, к моему удивлению, печати на двери не было. Она даже не была заперта. Вызванный, к великому восторгу Габриэль, бес сообщил, что заклятий на двери тоже нет.       Это было странно и подозрительно напоминало ловушку       – Слишком легко, – сказала я Габриэль, когда мы вошли. В комнате пахло холодом, застоявшейся кровью и книжной пылью. Другого я и не ожидала, а вот Габриэль как будто побледнела и она приложила платок ко рту. Только бы ее не вырвало! Замести такой след будет сложно.       – Тогда давай быстрее все сделаем, – приглушенно сказала она и мы, разделившись, отправились осматривать помещение. На Габриэль были бумаги и книги, на мне – ритуальный зал и личные вещи. Так мы решили еще у Габриэль дома.       Войдя в зал – небольшую комнатку с выбитым окном и огромной печатью нарисованной на полу, которую уже порядком замыл снег залетавший в комнату и таявший на каменных плитах, я сразу увидела их.       Следы лап.       Они вели от темного пятна – засохшая кровь? – в дальнем углу комнаты до окна. Теперь замутило даже меня.       – Габриэль! – негромко окликнула я, надеясь, что девушка меня услышит, а вот кто-то, проходящий мимо комнаты – нет, – Ты нашла что… нибудь? – продолжая говорить, я почувствовала: что-то изменилось. Как будто в воздухе появился новый запах или прошел легкий ветерок, и обернулась. Одновременно с этим из проема прозвучал вопрос:       – Вам помочь с поисками?       В дверях ритуального зала стоял герр Люциан Розенкройц, а за ним, бледная как полотно, Габриэль.