a trail of burnt things

Если он выиграет гонку, может быть, Тото его трахнет. Эта мысль приходит в голову из ниоткуда, уже полностью сформулированной, и сразу же начинает раскручиваться по спирали. Мысль полностью завладевает разумом Джорджа, как только он пересекает финишную черту и слышит по радио, что поставил второе время. Он выбирается из машины, взвешивается и даёт интервью с ней, требовательно пульсирующей внутри черепной коробки. Джорджу кажется, что она растёт и тяжелеет, завладевает им, игнорируя все законы физики и логики, обретает собственную волю и становится абсолютно неуправляемой. Присутствие Тото, которого он видит за ограждением, совершенно не помогает. Джордж знает, что выглядит сейчас не лучшим образом и что его волосы мокрыми куцыми сосульками свисают на лоб и виски. Но когда его рука касается руки Тото через головы полдюжины камерамэнов, внутри будто бы зажигается яркий свет, зарождается в солнечном сплетении и заливает лучами всё тело. Джордж больше не чувствует, что час пробыл в болиде. Он чувствует, что хоть прямо сейчас готов проехать квалификацию ещё раз. Тото смотрит на него по-особенному. Как Джорджу кажется — с удовлетворением, так, будто бы он гордится им, но при этом ни капли не удивлён. Как будто всегда знал, что Джорджу это под силу. Та же мысль загорается в голове яркой лампочкой, когда Джордж атакует Ландо на последнем круге. Он столько сделал для того, чтобы это случилось. И перед мыслью Джордж оказывается бессилен: она всплывает на поверхности его сознания настолько ясно и при этом непроизвольно, что уже стала неотъемлемой частью привычной реальности. Если он выиграет гонку, может быть, Тото его трахнет. Эта мысль приходит в голову из ниоткуда, уже полностью сформулированной, и сразу же начинает раскручиваться по спирали. Джордж не может бесконечно не проигрывать в голове все сценарии того, как именно это произойдёт. Как это будет ощущаться. Что Тото ему скажет, точнее, что именно будет жарко шептать на ухо, когда поставит раком где-нибудь, вероятнее всего, в комнате пилота. Так, что их будут слышать все сотрудники команды, а член Тото, такой крупный, толстый, и… И Джордж оказывается в стене, не успев додумать, что могло бы произойти дальше. Это идиотская ошибка уровня дебютанта. После стольких безупречных кругов, в самый важный момент перед финишем - грёбаное мельчайшее касание разрушает всё. Он не помнит, что говорил по радио, не помнит, как выбирался из машины и возвращался на пит-лейн. Единственное, что Джордж понимает — спустя столько месяцев томительного ожидания он просто взял и всё проебал. Еще стыднее становится, когда Джордж осознаёт, что снова плачет, и что он совсем не в силах это остановить. Он так безумно устал. Оказывается, надежда опустошает и выматывает. Чтобы вернуться в паддок, не привлекая лишнего внимания, приходится снова надеть шлем и, когда уже внутри Алекс хочет его обнять, Джордж стряхивает с себя его руку. Он не может принять поддержку друга после такого. После того, почему он вылетел с трассы. Никакого сочувствия он просто не заслужил. Джордж идёт к медикам, извиняется перед командой, даёт интервью всем того жаждущим, произносит наизусть скрипты, в спешке подготовленные пиар-отделом. Они же суют ему текст пресной и бездушной подписи для инстаграма про то, что он обязательно вернётся в Японии и станет ещё сильнее. Джордж одобряет её с комом в горле, а глупая, безрассудная надежда снова поднимает голову где-то в груди. В паддоке его пытаются остановить и подбодрить ещё несколько людей. Даже ёбаный Марк Уэббер зачем-то лезет с неуместной поддержкой, точные формулировки которой влетают в одно ухо и вылетают в другое, ни секунды не задерживаясь. Наверное, там было что-то, что принято говорить тому, кто всё просрал. Джордж проскальзывает в душевую сразу же, как только оказывается в комнате пилота. Включает холодную воду на полную и просто стоит под ней так долго, будто бы хочет превратиться в кусок льда. Он теряет счёт времени и просто стоит, уткнувшись лбом в пластиковую стену душевой кабинки, позволяя ледяным струям вновь и вновь ударяться об уставшее тело. Возможно, он стоял там так долго, что все остальные уже успели упаковать вещи и уйти, и, когда он выйдет из душа, в паддоке не будет ни души. Только он, гоночная трасса и проклятый десятый поворот. Он всё ещё фантазирует, каково бы это было — остаться в полном одиночестве в таком огромном пространстве, когда слышит, что дверь в комнату открывается. Наверное, это Алекс, который принёс ему ужасный смузи, чтобы убедиться, что после гонки Джордж восполнил запасы воды в организме. Как бы это ни претило, но смузи Джордж лучше выпьет. Если и правда есть хоть какие-то шансы стать сильнее к Японии, нужно начинать прямо сейчас. Но когда он выходит из душевой в одном полотенце, обмотанном вокруг бёдер, то понимает, что посреди комнаты стоит совсем не Алекс. Появление Тото настолько неожиданно, что Джордж едва не роняет полотенце. Это был буквально последний человек, кого Рассел ожидал сегодня увидеть. На Тото все ещё была рубашка с эмблемой команды, на воротнике которой блестели капельки пота. По сравнению с боссом, Джордж ощущал себя мокрой крысой — вода стекала с волос, и её ледяные капли заставляли тело подрагивать. Ему нужно одеться. Нужно что-нибудь сказать. Что-то нормальное, чтобы Тото не догадался, что в его голове на самом деле. Джорджу снова хочется думать и надеяться. Он знает, что всё это — зря. Что он не заслужил воплощения ни одной из своих фантазий. Что он снова был недостаточно хорош. Когда Джордж пытается выдавить из себя хоть слово, то чувствует ком в горле — так, будто сейчас снова расплачется. Какой же он глупец. Нельзя, чтобы Тото лицезрел его таким. Видимо, на лице пилота “Мерседес” застыло крайне красноречивое и выдающее все его эмоции выражение, потому что как иначе объяснить, что Тото произносит: — Джордж, — с такой невыносимой теплотой, что последние остатки невидимого панциря, в котором держал себя Рассел, начинают неумолимо трескаться. Тото делает шаг навстречу и обнимает его, делая положение вещей ещё хуже. Это стыдно, потому на Джордже всё ещё нет ничего, кроме полотенца, а тыльная сторона его ладони почти-почти соприкасается с тканью брюк Тото на их передней части. Крупные ладони Тото лежат прямо на его голой спине и ощущаются настолько горячими, будто это объятие — самое жаркое, что касалось кожи Джорджа за день, проведённый в гонке на огромных скоростях в месте, расположенном на границе с экватором. Тото никогда не касался его так. Это было безумием. Джордж боится пошевелить даже пальцем, чтобы не спугнуть наваждение, весь напряжённый и скованный. Если он сделает хоть одно неверное движение, Тото обязательно поймёт, что совершил ошибку. Вспомнит, что Джордж не заслуживает. Он утыкается лицом в воротник рубашки Тото, накрахмаленная ткань проезжается по щеке так, что кожу саднит. Если он не сделает это сейчас — то неизвестно, сколько ещё придется ждать следующей возможности. Сегодня он уже потерял всё, слишком сильно испытывая судьбу. Поэтому — будь что будет. — Ты проехал потрясающую гонку, Джордж, — губы Тото касаются его волос, а слова словно принимают физическую форму, окутывают собой всё продрогшее тело и согревают его снаружи и изнутри. — Это то, о чём я говорил всем, — продолжает Тото. - Каждому журналисту. Джордж должен что-то ответить. В целом, это странно, что он до сих пор не проронил ни слова. Но, когда он открывает рот, единственный звук, который срывается с губ — жалкий, отвратительный всхлип. – Как я могу тебе помочь, Джордж? — Тото гладит его по спине с нежностью и лаской. У Джорджа нет ответа. Только въевшееся в подкорку знание, что он не должен говорить правду, потому что Тото не сделает того, от чего ему бы на самом деле стало легче. — Ты был так хорош, — в подтверждение этих слов Тото обнимает Джорджа крепче, и Джордж — абсолютно ненамеренно, по ошибке — задевает костяшками пальцев его член, который явно чувствуется даже через слой плотной ткани. Этот крохотный контакт выкручивает что-то в сознании Рассела. Слишком ярко воскрешает в памяти те времена, когда Джордж был хорош по-настоящему. И если Тото будет повторять такие слова и дальше, он действительно может забыться и поверить. — Давай, — продолжает Тото, — Джордж. Давай я сделаю так, что тебе станет лучше. И Джордж позволяет Тото развязать полотенце, которое тут же шумно шлёпается на пол к их ногам, тяжёлое от влаги. Джордж больше не может сопротивляться своим потаённым желаниям. Он слишком устал сдерживаться. — Все в порядке, — произносит Тото, и Джорджу бесконечно, болезненно-остро хочется ему поверить. Теперь Тото может видеть, как крепко у Джорджа стоит, насколько сильно он хочет своего босса. Джордж ощущает себя абсолютно беззащитным, будто все его тщательно скрываемые мысли и чувства теперь лежат перед Вольфом на открытой ладони. Хочется спрятаться, закрыть лицо так, чтобы Тото его не видел. Теперь, когда тот разорвал объятия, Джорджу больше не за что держаться, и руки опускаются и неловко вытягиваются по швам. — Ты прекрасно справляешься, — голос Тото низкий и завораживающий. — Ты делаешь всё для команды. И для меня. Сегодня ты был великолепен и сделал всё, что мог. Джордж кусает губы, чтобы скрыть их предательскую дрожь, не зная, сколько ещё сможет держаться. Ладони Тото гладят его по спине, ненавязчиво скользят ниже: чуть болезненно — по рёбрам, которые всё ещё саднило после аварии, дальше — спускаются к бёдрам и упругим ягодицам. — Это то, чего я хотел, — выпаливает Джордж на последнем дыхании, прежде чем снова заплакать. Слёзы неудержимо катятся по щекам и впитываются в воротник белой рубашки с эмблемой “Мерседес”, куда Джордж беспомощно утыкается лицом. — Я знаю, Джордж, - кажется, что Тото нисколько не смущён такой эмоциональной реакцией своего пилота. — Ты получишь всё, что пожелаешь. Я знаю, ты меня не подведёшь. Джорджу неистово хочется попросить у Тото об очередном сумасшествии — чтобы Вольф пообещал, что всё, что он сказал сейчас, было правдой. Но вместо этого Рассел лишь выдавливает из себя едва слышное, слабое “пожалуйста”, голос срывается на середине короткого слова. — Джордж, — повторяет Тото успокаивающе и мягко, — Джордж. Когда Тото, наконец, берёт возбуждённый до предела член Джорджа в свою руку, у того по телу прокатывается оглушительная, всеобъемлющая волна облегчения, накрывает лавиной и заставляет забыть обо всём на свете, кроме этих уверенных, но осторожных пальцев. И пусть Джордж знает, что это ощущение не продлится долго, он отпускает себя и с головой погружается в прекрасное безумие своей жадной, горячей и неиссякаемой порочной страсти.