Люпиновый май

      Васильковое платье с бирюзовым подбоем — всё изодрано по подолу, ведь разве будет самая храбрая из сказочных невест тушеваться перед какими-то там кустами? Конечно же, нет. Она — напролом и насквозь, цепляясь тонкой тканью за острые ветки.       — Так надо, Дэринг, — напомаженные ярко-алым губы улыбаются, а Дэринга манят за собой мягким жестом ладони.       У него в руках две тяжёлые коробки с документами за прошлые годы, ещё шесть таких же надо перетаскать в архив под библиотекой, и, конечно же, кто, как не прекрасный принц, придёт на помощь леди? Леди, что из любой беды знает, как выбраться самой, но великодушно позволяет её спасти. Великодушно позволяет быть героем для неё.       Если честно, одно только её позволение стоит для Дэринга всех трудов и сил. Дева Мэриан — госпожа Гуд — стоит целой сотни принцесс и милых девушек, что тают от его улыбки и мимолётного взгляда. Она та, от кого тает он — краснеет, тушуется хуже кисейной барышни и безропотно следует шлейфом за изодранным подолом василькового платья.       По плечам Мэриан — красно-рыжий пожар, в зеленющих глазах — искорки драгоценных камней, в нежном голосе — журчание лесного ручейка. А у Дэринга в груди люпинами расцветает май, густо пахнущий травой и свежестью. Дэринг забывает корону где-то на полке у Девы Мэриан в кабинете, потому что в май — не титулом и сказочной ролью, в май — душой и сердцем, всё же на капельку оказавшимся мятежным.       Ему повезло, что руки заняты, иначе бы поймал её худую холодную ладонь в свою и грел, касаясь, пока идут хоть на край света. Но можно и через край — если поманит именно она мягкой улыбкой и тёплым изумрудным взглядом. Если она — то можно всё на свете, и чувствовать себя потерянным в любви мальчишкой тоже.       — Вот, а завтра уже рассортируем, — проворачивая ключ в двери архива и подпирая её бедром. Если завтра встретятся снова, если она именно его на подмогу позовёт, то сердечко точно дёру даст из груди, выпрыгнет — и поминай, как звали. А Мэриан улыбается — и Дэринг не в силах не улыбаться ей в ответ.       Её руки заняты ключами от едва ли не всех на свете дверей, а ещё — обручальным кольцом. Потому что Мэриан не только храбрейшая их невест, но и вернейшая из жён, а ещё — терпеливейшая из матерей. Дэринг не к месту вспоминает Спэрроу и то, как при улыбке искорки в его глазах загораются совершенно мамины — наверное, чтобы май в груди загорчил полевой полынью. Наверное, чтобы помнить, кто такая Дева Мэриан — а кто он, всего лишь какой-то там принц.       — Ставь сюда, — она легко указывает в какой-то пыльный угол, пока сама сверяет старые записи в раскрытых журналах. Дэринг отряхивает руки — и едва ли не тянет их к её плечам, таким аккуратным и хрупким, что обнять и не отпускать. Дэринг бы её обнял и крепко-крепко вслед за этим поцеловал — но Мэриан не его леди, даже если его беда.       Шажочек за шажочком, пока между ними места не остаётся всего с ладонь. Сердечко в груди колотится так, что шум в ушах стоит, сердечку в груди, под рёбрами, тесно и душно. А Мэриан заправляет рыжую курчавую прядку за ухо, приглаживает вдоль длинной тонкой шеи — и оборачивается к Дэрингу, мягко улыбаясь.       Ему стоило всех сил мира не сказать ей «люблю» прямо там. И это самая ужаснейшая из его побед.       Дэрингу кажется, что другим она столько не улыбается, только ему. Этот маленький мираж сводит его с ума; по пути обратно, вхолостую, руки свободны — и тянутся к хрупким плечам под рыжим пожаром пуще прежнего. Мэриан рассказывает о лете какого-то из прошлых годов, когда любимое васильковое платье порвала впервые да так и решила не зашивать и не чинить — потому что в целой одежде ходят только те, кто приключений боится, как огня.       Её обручальное кольцо в куче мелких вмятинок и царапин. А у её сына перештопанная на тысячу раз шляпа с облезлыми перьями.       Дэринг не её сказка, даже если прыгнет троекратно выше головы, и от этого горше, чем от майской полыни. Дэринг ей всего лишь какой-то принц из чужой судьбы и чужой сказки — а так хочется значить гораздо больше. Так хочется значить хоть что-то. Так всегда, когла нежно влюблён?.. Наверное. Дэринг влюблён впервые, ему всё это узнать только предстоит. Мэриан, иногда оборачиваясь, смотрит на него так, будто влюблена тоже — но Дэринг не знает, правда он это видит или настолько сильно хочет видеть.       Его золотая корона лежит на столе, рядом стоит остывший ромашковый чай в кружке с надколотым краем, между ними пара карандашей, а вокруг — ворох бумаг. Дэринг поднимает ещё две коробки, тяжелее прошлых, а Мэриан смотрится в зеркало, висящее у выхода, размазывая помаду по губам. Будь у Дэринга хоть малейший шанс, он бы прыгнул в зеркальную гладь — и обнял хотя бы её отражение, поразительно похожее на Мэриан настоящую.       Но у Дэринга есть эти и ещё четыре коробки и время послушать что-то из историй его любимой женщины её мелодичным и ровным голосом.       В архиве темно и нечем дышать, и Дэринг всё ещё не понимает, почему всяким злодеям только подавай мрака и труднодоступных мест, но Мэриан просит его задержаться, пока ищет что-то, и он согласен подпирать спиной дверь хоть целую вечность. Она напевает что-то знакомое, суетясь между узких полок, и когда допевает до привева, Дэринг узнаёт одну из любимых высоких нот Спэрроу. Мэриан, его мама, поёт совсем по-другому, и так Дэрингу нравится многим больше, но он вряд ли услышит ещё раз. Мэриан обрывает песню, как только находит то, что искала.       — Не устал ещё? А то иди, я сама потихоньку как-нибудь.       Шутит. Издевается.       — Не надо как-нибудь и сама, — в горле пересыхает, и Дэринг давится на полфразы, неловко закашливаясь. — Я помогу, мне совсем не сложно.       «Мне только в радость, пока я помогаю Вам». «Пожалуйста, позвольте побыть рядом ещё немного». «Я Вас люблю». «Да, я дурачок».       Каблуки-рюмки цокают по ступенькам, а Дэринг запоминает их мелодию, пока перед глазами вновь маячит изодранный подол, легко подобранный в руку. И всё же какая же она беда, Мэриан Гуд, — красно-рыжий пожар и люпиново-полынный май. Сердце ёкает, всё не в силах умереть где-нибудь по дороге, а Дэринг и думать забывает про корону, про сказку, про королевство и принцессу. Он бы надел корону на Мэриан и сделал своей королевой — но её обручальное кольцо для него тяжелее и невыносимее всех на свете кандалов. А она любовно поправляет его, смахивая невидимые пылинки.       Коробки с документами вероломно заканчиваются — рано или поздно это бы случилось, но Дэринга словно обухом стукнули. Судьба, за что ты так несправедлива? Разве он, столько томясь в любви, не заслужил ещё хоть пару мгновений?       — Ой! Пока ты со мной! — Мэриан ещё только вспоминает, что надо сделать, а Дэринг едва не валится на колени и не шепчет: «Всё, что угодно, хоть звезду с неба, хоть жемчужину со дна моря». Изумрудные искорки в глазах придают ему сил встать и собраться хотя бы лицом, чтобы совсем уж не позориться. — Поможешь?       — Помогу, конечно, — и тает от того, сколько тепла и нежности у его любимой Мэриан во взгляде.       — Как раз корону заберёшь.       Да к чёрту её! Корону эту вашу… Он бы остался лучше. Пылинкой, пёрышком, солнечным зайчиком, мелкой трещинкой в оконной раме. Остался в том мае, что в его душе расцветает где-то на просторах октября, остался в свою беду ввязаным по самые уши и даже сильнее. Быть может, как раз на ромашковый чай остался бы точно.       Забыть невзначай корону, чтобы остался повод зайти, Мэриан ему не даёт — цепляет со стола и несёт в руках за стеллаж. У неё в кабинете, в закутке бывшей лаборантской, их тоже много-много наставлено, и она теряется где-то за ними, а Дэринг потерялся бы навсегда, но только если с ней. Только если можно было бы зажать между собой и стеллажом, чтобы в красно-рыжем пожаре голыми руками запутаться.       Но Дэринг путается в плетнном из сухой соломы дверном венке, который Мэриан просит убрать повыше на одну из полок. А как только Дэринг, вытянувшийся во весь рост, встаёт на пол твёрдо, почти церемониально опускает на его голову корону.       И он почти что падает перед ней на колени.       И он почти что выкрикивает своё жгучее «люблю».       И он почти что целует её, прижимая к дрожащей от стука сердца груди.       Но нет, всего этого, конечно же, не было. Был только отчаянный взгляд в самую глубь изумрудных искорок, пока холодные ладони Мэриан задержались над его плечами.       Ударяется об стену распахнутая дверь.       — Ма-а-ам!       Стучат подошвы по половицам, что-то падает на пол, скрипит под тяжёлой задницей стул, шуршат бумаги на столе. Мэриан закатывает глаза и улыбается в сотню, если не в тысячу раз ярче обычного. Улыбается не Дэрингу.       — Убери ноги со стола!       — Я этот стол принёс, я на него ноги и складываю, — и Спэрроу смело бьёт по струнам.       Дэринга едва ли крошит в пыль мощный аккорд. Мэриан убирает от него руки и ускальзывает — а ему приходится дать ей ускользнуть. Выходит за её изодранным подолом, как неприкаянная тень, едва ли смотрит на Спэрроу, которому Мэриан, конечно же, рада в сотню и в тысячу раз сильнее, чем какому-то (очень сильно влюблённому) принцу. Дэрингу остаётся лишь посмотреться в зеркало перед выходом — ведь прекрасный принц должен быть прекрасен во всём, даже в самой опасной беде.       Его беда — Мэриан Гуд. И она же — его васильково-люпиновый май.