Арсений плачет

И он засмеялся.

— Ах, малыш, малыш, как я люблю, когда ты смеешься!

— Вот это и есть мой подарок…

Антуан де Сент Экзюпери, «Маленький принц»

•••

      Первый раз Арсений плачет от шлепка акушерки по голой попе в родильном зале районной больницы. Реакция молодой мамочки на мраморно-синюшный цвет младенца и отсутствие положенному новорожденному повизгиваний была вполне предсказуема — слёзы и шмыганье носом отскакивали эхом от кафельных стен.       Сила шлепка́ была рассчитана верно, и младенец вскрикнул, сделал первый вдох и зашёлся истошным криком, а вместе с ним и мамочка, наблюдавшая всё это с прикусившей до крови губой, пискнула, зажав рот ладонью.       — Да не реви ты, видишь, голос подал, выкарабкается, стало быть, — вынесла свой вердикт пожилая акушерка, успокаивая вымотанную роженицу.       Синие глазищи на пол-лица в обрамлении тёмных ресниц зажмурились и сердце девчушки сжалось от движений крупной женщины в белом халате — крутит ребёнка в своих руках как игрушку, а вдруг уронит?       — Хороший мальчик, — проговорила женщина, пока его измеряли, взвешивали, и, чтобы отвлечь мамашу, спросила, — назовёшь-то как?       — Арсений, — отвечала та сквозь слёзы.       — Всё с твоим Арсением будет в порядке, — пыталась успокоить молоденькую девчонку. Стены родзала за почти полувековое существование повидали столько разных реакций мамаш во время сего действа: одни матом крыли на чём свет стоит; другие тихо терпели, стискивая зубы; третьи вот слёзы лили, — красивое имя Арсений, счастливым будет твой малец, не реви.       В то, что мамаша сбежит, едва успеет оклематься от скорых родов, написав на листе в клетку отказную на новорожденного сына и оставив мальчика в родильном отделении на отшибе мира, ни медперсонал, ни родившая четвёртую свою дочь женщина с соседней койки и не поверили, а потому и тревогу вовремя не забили — ну куда бы деться от новорожденного сыночка, это ж счастье родить сына, а она пропала.       Покрутились, поискали, но кроме пресловутой мало объясняющей отказной, выяснить про роженицу ничего не удалось.       Как потом в кабинете главного скудно отчитывались о столь ужасном происшествии: роды срочные, пришла сама, на входе дрожащими губами пролепетала: «Кажется, началось» и тут же вскрикнула с полными слёз глазами. А там и не началось совсем, там уже и схватки вовсю, и во́ды, как выяснилось, давно отошли, и документов у неё при себе не было, твердила, что случайно здесь оказалась, проездом, кажется. Куда ехала, зачем и есть ли близкие, в суете и не успели узнать, главным на повестке дня стояло спасти малыша, а остальное — так это позже, формальности. Все закрутились, завертелись вокруг, а девчушка только между схватками твердила шёпотом: «Не плачь», неизвестно к кому обращаясь.       Благо, всё обошлось, мальчишка и впрямь родился быстро, выпрыгнул из материнского чрева в грубые натруженные руки пожилой акушерки и пока спелёнатый лежал рядом с двумя такими же вылупившимися чуть ранее цыплятами, рисовала рука судьбы витиеватые узоры его жизни, будто не хватило ей тех, наспех написанных для молоденькой девчонки, будто переписать на чистовик её путь хотела.       А та, чья жизнь была исписанным черновиком, лежала тихо на больничной койке в казённой рубашке, упёршись взглядом в стену — худенькая, с волосами, собранными в хвост резинкой, и тихо поскуливала, утирая ладошкой без конца льющиеся слёзы.       А потом также тихо выскользнула и из палаты, оставив вместо себя тетрадный листок, и из жизни маленького мальчика, ничем не заслужившего такую нелюбовь, обрекая его на повторение своей судьбы.       Не справилась.       И жизнь мальчика, наречённого таким необычным именем для российской глубинки, начиная с первой страницы, писалась теперь карандашом грубым, царапая серую бумагу, одним росчерком превращая её из детской книги сказок в грязно-исписанный черновик.       Уходя во тьму холодного мартовского вечера, та молоденькая не обернулась ни разу, только остановилась на мгновение, словно в сердце что-то кольнуло и, сдерживая рыдания, пошла прочь.       Маленький мальчик с красивым именем, закутанный в бело-синее клетчатое одеяльце — март в тот год выдался на редкость ветренным и затыканные старой ватой больничные окна не справлялись с промозглыми вихрями — лежал тихо, будто чувствовал, что путь его, начавшийся когда-то в тёмной ночи под перешёптывания двоих о вечной любви, будет доверху наполненным страданиями, и любовь, взаимная или однобокая, силой навязанная, будет тому главной причиной.       И тихо плакал, будто знал, что никому-то он не нужен, маленький и беззащитный, ни отцу, так и не узнавшему о его рождении, ни маме, по каким-то своим причинам решившейся на столь отчаянный поступок.       — Бедненький, — проходя мимо, бросила нянечка, искренне жалея отказника, ведь, что дальше у него, известно — жизнь нерадостная без материнской любви.       И, словно понимая её слова и оплакивая свой только что начавшийся путь, заплакал Арсений громче и губёнка его нижняя, маленькая и тоненькая, трепетно дрожала при каждом всхлипе.

•••

      — Не реви, кому говорю, — Серёжа смывает в раковине кровь с рук, — ты чё, его, пидора, пожалел?       — Ты же не убил его, Серёж? — Арсений, белый как полотно, стоит, вжавшись в дверной косяк. Обнимает себя за плечи, поддерживая почти вырванный рукав кофты. — Не убил ведь, Серёж?       — Припугнул, хотя его, падлу, прирезать мало. Но руку располосовал ему, надеюсь, она у него отсохнет. Лучше бы член у него отсох.       У Серёжи в глазах искры так и готовы вырваться и прожечь дыру в зеркале, через которое он наблюдает за Арсением.       — Арс? — поворачивается к нему, — скажи, он ведь… не сделал… этого, нет?       Тот вскидывает на него полный отчаяния взгляд и молча мотает головой.       — Вот пидор, я бы его тогда точно убил, — Серёжа отворачивается и продолжает смывать с запястий, выковыривать из-под ногтей спекшуюся чужую кровь, — мало я его резанул, надо было ему член отрезать.       — Что будет теперь, Серёж? Он завтра расскажет всем?       — А не всё ли равно?       — Знаешь же, шумиха поднимется, опять в другое место переведут, — у Арсения на кон поставлено всё, ему бы здесь продержаться, доучиться последние два года, а потом рвануть подальше от озабоченных взрослых.       — Зуб даю, молчать будет как миленький. Пусть только вякнет, я ему его член если не отрежу, то откушу точно.       Арсений застыл в замершей позе и шепчет, сложив кисти в замок перед собой:       — Всё же, Серёж, нормально было, что на него нашло, не понимаю…       Смотрит во все глаза на Серёжу, а тот моет руки с мылом, толстовка уже мокрая по локоть и он стягивает её с себя вместе с футболкой, бросает на пол и, не глядя на Арса, повышает голос, от которого Арсений втягивает шею в плечи, становясь ростом чуть ниже. Ещё пара Серёжиных фраз отчитывающим тоном, и они сравняются макушками.       — Я говорил тебе держаться от него подальше, говорил? Ты зачем попёрся к нему? Жить расхотелось?       — Ну мы же занимаемся, по тестам меня гоняет… — лепечет Арс, не отводя взгляд от Серёжи, от его резких движений.       — Тесты, блять, у него… На хера тебе эта математика сдалась, Арс, не понимаю… Да он на тебя с первого дня слюни пускает, неужели не замечал?       — Я думал, он не такой, столько времени с ним занимались, всё же в порядке было, — повторяет и взгляд отводит. Вроде и не виноват ни в чём, а даже лучший друг его обвиняет. Может дело не в них, постоянно желающих его нагнуть, спустить трусы и присунуть, может всё дело в нём самом?       Серёжа, выскоблив руки от чужой крови, поворачивается к Арсу:       — Они все такие, Арс, пойми ты это, наконец. Я ни в чём тебя не обвиняю, но, блять, ты же для них как красная тряпка для быка, у них башню срывает, и они только хуем могут думать рядом с тобой, — подходит к Арсу ближе и смотрит снизу вверх, — не доверяй никому, не маленький уже, включай мозги давай.       — Но… но к другим же не пристают, к тебе вот, например.       — Это потому, что мы рожей не вышли, — Серёжа запинывает в угол валяющуюся на полу одежду, — а тебе, Арс, в парандже нужно ходить или глазками в пол смотреть. Я тебе столько раз повторял, не будь таким наивным, сто́ит чуть расслабиться и потерять контроль и всё, ты уже лежишь со спущенными штанами.       — Мне что же, Серёж, вообще ни с кем не общаться? Я же и правда веду себя со всеми одинаково, — голос его срывается и нижняя губа, предательница, начинает дрожать сильнее, запуская волну отчаяния и наполняя глаза слезами, — почему они такие, Серёж, а?       — Не плачь, Арс, — Серёжа подходит к нему и стягивает с него кофту — рукав практически оторван, кидает её поверх кучи и поворачивается назад, — ты просто красивый, Арс… и добрый… и наивный. Нужно быть пожестче. Пойми, в этом мире если не ты съешь, то тебя с потрохами проглотят. Ведь ты же всю жизнь по детдомам, неужели не научился быть наглее и хитрее?       По щекам Арсения уже бегут солёные дорожки и перед глазами мелькают особо запомнившиеся моменты его мытарств по… двум, трём, четырём детдомам? — и все они, мозг выдаёт это не задумываясь, все они связаны с желанием взрослых сломать и подчинить его себе.       Первому, если можно так выразиться по отношению к насилию моральному — насилию физическому — помешала уборщица баба Клава. То была попытка физрука, распознавшего у Арсения невероятную гибкость тела, вырастить из него звёздочку местного масштаба, для чего нужно было заниматься. Они и занимались усиленно, в основном в пустом спортзале, на снарядах, на брусьях, на матах, и маленький Арсений ничего такого и не заподозрил бы — поглаживания сквозь трико были поначалу мимолётные и практически в первый раз, когда физрук решился на бо́льшее, а именно задержать свою большую ладонь на интимном месте маленького мальчика — именно этот момент и зачеканила случайно вошедшая спасительница баба Клава.       Арсений тогда испугался больше не большой руки, сжимающей его яички, а громкого окрика той самой спасительницы.       Чуть позже маленького Арса долго допытывали в кабинете директора, и он давился слезами и словами, не понимая, что происходит и чего от него хотят эти возвышающиеся над ним взрослые. Сидел, втянув голову в плечи и отвечал по сотому разу на одни и те же вопросы по типу «как часто он тебя трогал, где, что говорил, что обещал» и прочее, прочее. Единственный урок, вынесший из той истории, засел у него детским страхом на подкорке, что во всём виноват он сам — взрослые так долго выспрашивали у него, наседали, давили и маленький мальчик прятался внутрь себя, но сделать вывод, что со взрослыми нужно держать ухо востро, так и не сделал.       Позже ту историю замяли, физрук куда-то испарился, а следом и Арсения перевели в другой детский дом от греха подальше.       Никакие психологии с ним не работали и что он ни в чём не виноват, никто ему не объяснил. Осталось лишь непонимание, почему его вырвали из привычной обстановки, куда-то долго везли и поселили в комнате с новыми мальчишками. И чувство вины, неосознанное, непонятно от чего взявшееся, поселилось в нём и пустило свои корни глубоко внутрь.       Позже и там его домогался воспитатель, и это неприятное воспоминание прорывается вперёд, но Арсений смаргивает его вопросом:       — Но я же не виноват, Серёж, я же обычный, чего я всем им сдался?       — Ты, Арс, не обычный, ты необыкновенный, понимаешь?       — Неправда, — ладонью вытирает мокрые щёки.       — Правда, Арс, посмотри на себя, ты умный, красивый, добрый. А как танцуешь, закачаешься.       — И это мне говорит победитель конкурса по бальным танцам? — улыбка прерывает собственные всхлипы.       — Это совсем другое, я так, из-за партнёрши победил, а ты, ты… ты пластичный, гибкий, у тебя фигура такая… да на тебя у всех встаёт, Арс.       — Прямо-таки у всех, скажешь тоже.       — У всех, Арс, у всех. Ну, кроме меня, но и это не факт, — Серёжа посматривает на него, приподнимая одну бровь, — ты мне просто как брат, а то фиг его знает, Арс, может тоже бы дрочил на тебя ночами.       — Тоже?       — Да у нас одна половина детдома на тебя дрочит, другая в койку завалить хочет. Как ты ещё девственником ходишь, непонятно.       — Благодаря тебе, Серёж.       — Точно, — и смотрит на него тревожно, — как ты без меня будешь, Арс? Они же разложат тебя в первый день. Не преподы, так свои.       То, что без Серёжи, его заступника и лучшего друга, Арсу нужно будет учиться жить заново, является неоспоримым фактом. И от этой мысли у Арсения волосы на голове дыбом встают, и кожа покрывается чувствительными пиками.       Арс, перепрыгнувший через один класс благодаря своим знаниям и неравнодушной учительнице, попал к ребятам старше себя на год, а то и на два. Как Серёжа признался позже: «Вид у тебя был такой… беззащитный, вот-вот заплачешь». А Арс и плакал тихо ночами в подушку и только с Серёжиной помощью, по собственной инициативе взявшего над ним опеку, влился в мальчишеский коллектив быстрее обычного.       — За что мне это, Серёж?       — Это ты родителям своим спасибо скажи, за глазищи твои голубые, за ресницы как у девчонки, за ямочки на щёчках. Фу, говорю, как будто сам тебя трахнуть хочу.       — Ты не такой, Серёж.       — Руслан тоже таким не был. Напомнить, чем всё закончилось?       — Не надо. — Арсений закусывает губу.       Руслан хоть и не был преподом, но был старшим вожатым и как бы даже мог считаться другом. До одного определённого момента, когда вместо мозгов у него в голове оказалась сперма и он накинулся на Арса, ничего не объясняя. Во всём виноват алкоголь, этим позже оправдывался сам Руслан, этим оправдывал его и Арсений — до боли не хотелось верить, что друг и не друг вовсе, что все эти годы он только и мечтал, чтобы стянуть с Арса трусы. Но правда говорила словами более возвышенными — во всём была виновата любовь, чтоб её, суку. Именно сила любви пыталась раздвинуть арсеньевские ягодицы и оставила синяки на его бёдрах. И если бы не Серёжа, кто знает, чем бы всё закончилось…       — Арс, правда, тебе нельзя быть таким доверчивым. Будь злее, наглее, в конце концов, на хуй всех посылай, ну хоть это-то ты можешь? — и, встретившись с арсеньевским вопросительным взглядом, качает головой, — в самом деле, тебе нужно было девчонкой родиться.       Арсений опускает глаза вниз — ему тоже такая мысль не раз приходила в голову, уж слишком он был… нежным для этого мира. Весь его облик, стройное тело, осанка, волосы с мягкими локонами, выразительные глаза, да ещё эти ямочки на щёчках — всё это не в счёт, конечно же. Самое главное — это его мироощущение, его открытая душа, его умение видеть прекрасное вокруг — не каждая девчонка способна воспринимать мир в тёплых красках и только Арсений, вопреки свалившимся на него горестям и печалям, оставался неисправимым романтиком, умеющим за серостью жизни различить цветные пятна.       — Не могу по-другому. Я только не понимаю, почему они все думают, что я готов ноги перед ними раздвинуть? А как же любовь?       — Любовь, скажешь тоже, — фыркает Серёжа.       — А я в любовь верю. Я просто знаю, что она где-то рядом, что… он… обязательно есть… тот, кто меня любить будет. Он правда где-то есть, я чувствую это, Серёж. — Вскидывает взгляд и смотрит с вызовом.       Серёжа только вздыхает — Арсений неисправим:       — Так и помрёшь девственником, пока свою любовь встретишь. Он, может, тебе и не встретится никогда.       Он?       Да, именно он — тот, кто будет Арсения искренне любить. Он точно есть и ходит кругами, и пробирается сквозь дебри к нему, к Арсению. Арс в это даже не свято верит, он это чувствует кожей, накалившейся атмосферой вокруг, ощущением чего-то предстоящего.       Свою ориентацию Арс даже не осознал, он просто дошёл до неё логическим путём.       В совсем раннем детстве, в первом своём детском доме после дома малютки, маленький Арсений так жался к чужим рукам, будь то к рукам поварих, мило трепавших его по вихрастому чубчику, или ловя ласковые прикосновения воспитательницы — первой, которую он запомнил на уровне ощущений.       Он не помнил её лица, не помнил цвет волос, но именно она дала ему отсутствующее материнское тепло. Он как бы считался её любимчиком, вот только любимчиком среди детей он не был — они тоже стремились урвать себе хоть чуточку ласки и Арсений, которому доставалось в разы больше ласковых крох, автоматически, на детском подсознании, превращался в их врага. У него отбирали игрушки, его дёргали за волосы — всех-то брили почти что наголо во избежание вшей и только у Арсения были завитки — ну чем не повод для зависти, пусть и детской.       Дети, как известно, в ненависти своей особенно жестоки, и тянущегося к ним Арсения отталкивали, отпинывали своими детскими ножками и искал маленький Арс утешение в тепле женских рук и не менее тёплой груди, когда его прижимали к ней и, успокаивая, гладили по голове.       Детская его психика чётко провела прямую параллель от слёз к так требуемой ласке, что встроенный в него фонтанчик включался автоматически, пуская солёные дорожки по щекам, завидев издали тёплые женские руки.       Эти тёплые женские руки поглаживали его с понедельника по пятницу, ибо в выходные дни оглаживали они собственных детей, купали их в ванной, одевали в чистые пижамки, причёсывали, перед сном читали книжки, укрывали одеялом и поправляли подушки.       В будние дни к ним льнул Арсений, мысленно именно их называя «мамой», ведь «мама» — это точно что-то тёплое, а они ещё и пахли так вкусно — и он ждал понедельника, не понимая ничего в днях неделях, но внутренними часами отмеряя два долгих дня без них, чтобы встретиться со своей «мамой», прижаться к ним щекой и, если удастся, лизнуть — детский мозг выражал свою любовь к своей «маме» именно таким образом.       Проходить через ненависть сверстников, таких же как и он, брошенных детей, ему было не привыкать, сложнее всего ему далось отвыкнуть от любимых рук — планы их обладательницы изменились и когда-то теплящаяся надежда на усыновление маленького Арсюши затрещала по швам, а вскоре и рассыпалась вовсе. Жизненные обстоятельства заставили любимую всеми воспитательницу сменить город проживания и похоронить десятки детских фантазий на тему их «мамы».       Маленький организм Арсения от столь личного лишения температурил неделю, пока не потянулся к рукам другим, по ночам вставляющий ему под мышку градусник и тыльной стороной ладони трогающий горячий лоб. Благодаря другим тёплым ладоням маленький Арсений справился с очередной своей потерей и следующие пару лет помимо слёз у него ещё и поднималась температура, когда организм так сильно требовал ласки, а как получить её, он уже знал — сплошная психосоматика.       Когда и эти руки покинули его, добавилось непонимание и немой вопрос — ну где-то же они есть, любящие его руки? Про то, что детей забирают и они — о, чудо! — спят в своих комнатах, им желают спокойной ночи мокрым чмоком в лоб, Арсений узнал, когда понял, куда иногда «исчезают» некоторые дети. Вот только ответа на вопрос, почему его, такого миленького, здорового, пусть и с виду худенького мальчишку, никто не хочет осчастливить тёплыми семейным вечерами, не было.       Война за обладание этим самым мальчишкой началась с самого его рождения, ещё в той районной больнице и многие, так рвавшиеся его себе присвоить, колючей проволокой ограждавшие его от других претендентов, по неизвестным превратностям судьбы в самый ответственный момент исчезали из арсеньевской жизни навсегда, оставляя его бороться с этим жестоким миром одним-одинёшеньким.       С его взрослением, а вместе с тем и личным обаянием, тонким станом и пронзительным взглядом, добавились проблемы иного характера.       Если от сверстников Арсений понимал, чего ждать — как никак они варились в одном котле и с годами он научился находить с ними общий язык, то отношения со взрослыми напоминали натянутую струну — ещё один жим и она рванёт.       А рвалась она часто.       И от нехватки любви, и прежде всего, любви родительской, с нежностью и заботой, от их отсутствия, Арсений страдал больше всего. Уже будучи подростком в пубертате, когда у пацанов все стены в комнатах были оклеены плакатами блондинок с грудями разных размеров и дрочили они на них, высунув глаза из-под одеяла, рукой же наяривая по за секунду встающим членам, у Арсения было одно желание — быть в любви, купаться в ней, прикрыть глаза и почувствовать, как она обволакивает его, сжимает легонько за плечи, гладит по макушке и целует в висок.       Он жил с этим ощущением постоянно, в особо стрессовых ситуациях закрывал глаза и окунался в любовь, растворяясь в ней. Чьи-то эфемерные руки обнимали его за плечи, окружали заботой, дарили чувство защищённости, и он наслаждался успокоением, словно лежал на воздушном мягком облачке, укрытый лёгкой периной и нежился в этой эйфории.       Нежность была его недостижимой мечтой — ему так хотелось, чтобы его не́жили, хотелось раствориться в бархатном голосе, расплавиться от ласки, хотелось любить и быть любимым.       И какие тут девчонки?       Всё, чего хотелось Арсению — о том же и мечтали все девочки вокруг, а Арсению им дать было нечего, он сам являлся сосудом, готовым к наполнению волшебными эмоциями и одаривать других был не в силах.       Такими незамысловатыми умозаключениями Арсений пришёл к выводу, что он готов принимать любовь, готов упасть в крепкие мужские объятия, лишь бы почувствовать себя защищённым и любимым.       И что объятия эти должны быть не взрослого — за всю жизнь поступки взрослых не внушали ему доверия, а объятия кого-то близкого по возрасту и по духу.       И Арсений готов был ждать. Ждать того, кто сам шёл к нему. И он был уже где-то рядом, близко, Арсений это чувствовал.       — Арс? — Серёжа тормошит его по плечу, вырывая из мыслей, — одевайся, говорю, дрожишь весь.       Арсений натягивает на себя протянутый свитер и, просовывая голову в во́рот, к нему приходит отвратительная на первый взгляд идея и он озвучивает её под ошалелый чернющий взгляд друга:       — Серёж, ты только выслушай меня, — натягивает свитер второпях и тянет Серёжу за собой, давит тому на плечи, заставляя присесть на кровать. Сам садится рядом, но руку Матвиенко держит в своей, будто пытаясь наперёд предотвратить реакцию на свои слова, — Серёж, я хочу, чтобы он поднатаскал меня. Сейчас он как бы мне должен и это самый лучший вариант. Он один из умных преподов, что у нас были, а ты же знаешь, они постоянно у нас менялись и ничему не учили. Девятый класс я закончу без проблем, а вот к ЕГЭ готовиться нужно, а он тот, кто сможет меня поднатаскать. И… он защитит меня в случае чего…       Проговаривает это всё скороговоркой и смотрит на Серёжу. Матвиенко от услышанного охуел не меньше, чем от осознания, каким же долбоящером оказывается, является его друг:       — Чего, блять?       — Я говорю, Серёж, что он мне сейчас должен и чтобы я молчал, ему придётся меня поднатаскать и…       — Да он натащит тебя на свой елдак, придурок, — перебивает того Серёжа и резко вытягивает свою руку из арсеньевской ладони, — ты совсем ёбнулся, Арс? Он в тебя чуть свой член не засадил, а тебе будто бы мало и ты сам готов вернуться, чтобы присесть на него самостоятельно? У нас кровавая перепалка из-за этого, между прочим, только что была, забыл? Ты идиот или как?       Арсений встаёт с кровати и начинает ходить взад-вперёд мимо смотрящего на него друга:       — Пойми, Серёж, мне или как тебе, после девятого уйти придётся и в какую-нибудь шарагу идти, а я этого не хочу, или попытаться на вышку поступить, а там вся эта бумажная котовасия, и то, что я без роду и племени, не даёт мне права от ЕГЭ отвертеться. Этого мало, мне знания нужны, на одном инете далеко не уедешь. И математика, ты же знаешь, она мне нелегко даётся. А он здесь и гоняет нас будь здоров, я только благодаря ему что-то понимать начал. Что его занесло к нам, не знаю, но то, что он многому научить меня сможет, я уверен.       — Например, как сосать член или раздвигать ноги шире, ты этому хочешь научиться? — Матвиенко даже не взрывается, продолжает сидеть на кровати и смотреть с сожалением на стоящего поодаль Арса — в конце концов, почему его должна заботить девственность пусть и лучшего друга? Пусть ебётся с кем хочет. Завтра их пути разойдутся, а после сказанного Арсом, Серёжа думает, общего у них уже практически ничего не осталось.       — Серёж, зачем ты так? — вот эта способность за долю секунды наполнять глаза слезами разве нужна будущему экономисту, финансисту, хуисту?       — Тебе бы, Арс, в актёры пойти, будешь на других давить своим жалобным видом, а с меня хватит, — Серёжа встаёт и проходит мимо Арса к выходу, — лучше, конечно, быть выебанным в жопу, чем уйти учиться на электрика, к примеру, да? Но это же не твой путь, ты у нас птица другого полёта, тебе парить нужно, подняться высоко захотел? Что ж, попутного ветра тебе в задницу. Только не забывай, Арс, что падать будет очень больно и рядом, кто бы мог за тебя заступиться и поддержать, может не оказаться. Ты как ребёнок, веришь в лучшее в людях. Пора взрослеть, Арсений. Хочешь с горочки кататься, люби и саночки возить. Перевожу для особо одарённых: ебись сам со своим математиком, смотришь, он тебя, действительно, научить чему сможет, не только на член насаживаться.       И, вскидывая на Арса метающий молнии взгляд, выходит Матвиенко из комнаты, пока ещё толком не осознавая итог их диалога, уж слишком оказался насыщенным вечер: кровь, сопли и слёзы, как во второсортном индийском боевике.       Арсений молча провожает того и присаживается на кровать, и слёзы сами льются у него из глаз. Он всего лишь запутавшийся и напуганный подросток. Где же руки, готовые обнять его и укрыть от враждебного мира?       И он плачет. Плачет и слёзы текут по щекам, скапливаются у него в уголках губ и он слизывает их языком. Нижняя губа от нервного напряжения подрагивает и он прикусывает её, оставляя на ней малиновые отпечатки от зубов.       Плачет Арсений, сидя на кровати, положив руки на колени, как маленький ребёнок. Совсем как в детстве. Беззащитный и нуждающийся в любви и заботе.       Плачет от обиды, от непонимания, от вопросов, на которые у него нет ответов.

•••

      — Привет, я — Егор, проходи.       — Привет, — Арсений пожимает руку, протянутую белобрысым парнем, открывшим дверь, — я — Арсений, можно просто Арс.       — О, ты тот самый Арс? Наслышан-наслышан. Нам сказали, что подселят кого-то, а кого не сказали. Ты проходи, не стесняйся, там место свободное, — кивает на двухъярусную кровать, — здесь ещё Эд и Лёха, но у Эда сегодня репетиция, а Лёха на парах, они позже придут. Я, кстати, сейчас тоже убегаю, а ты располагайся. Верхняя полка в холодо́се моя, но ты туда клади, мы всё равно с Лёхой по очереди готовим, третьим будешь. Ты, главное, эдовские йогурты не трожь, он опять на диете своей, говна от него не оберёшься, если тронешь. Туалет в конце коридора, общий, поэтому постоянно занят девчонками, а душ в цокольном этаже, туда лучше днём ходить или ночью, иначе не пробьёшься… Так, что ещё… А, коменда порядок проверяет через день, но Лёха с ней договорился, поэтому мы забили на это, но если тебя наш срач не устраивает, веник тебе в руки, мы только «за». Чего застыл, это все твои шмотки?       Арсений от такой тирады вжался в угол и стоит с сумками наперевес. Обводит разочарованным взглядом комнату — даже в детдоме была больше. Здесь же навалено всё в кучу: и импровизированная кухня с трёхногим столом, и две двухъярусные кровати, и шкаф с открытыми дверцами с торчащими из него вещами.       — А ты чего в начале семестра перевёлся? — Егор помогает дотащить сумки до кровати.       — Там обстоятельства… так получилось.       Арсений бы и под дулом пистолета не рассказал, что заставило его перевестись в другой ВУЗ в начале второго курса, но Егор, видимо, был из любопытных, к тому же функция тактичности у него отсутствовала напрочь:       — Говорят, с вас там три шкуры снимали. Оно и понятно, тот ВУЗ сильнее нашего, я туда сначала хотел поступать, точнее не я, а предки хотели туда засунуть, но по баллам на бюджет не прошёл, а платно ну нахуй, так что пришлось здесь осесть. Мне эта лабуда вообще не интересна, мы с Эдом по музыке прибиваемся, тот ваще знаешь, какой талантище, вон, группу свою сварганил, я к нему прибился. Мои ещё не знают, что я со стипендии слетел, да мне и по-барабану, лишь бы не отчислили, но у нас Лёха есть для этого, у него мозги варят, а теперь ещё и ты. Лёха рассказывал, что в прошлом году вы нашу команду, когда за грант боролись, разъебали в пух и прах, ты там самый умный был, да? А чего тогда ушёл?       Словесный поток так бы и продолжал выливаться из Егора, но Арс его пресёк:       — А вещи куда можно сложить?       — Ну, раз ты выше меня, — окидывает Арса взглядом с головы до ног, — занимай верхнюю полку, — и с проворностью обезьяны открывает шкаф и освобождает полку, перекидывая с неё вещи.       Не затыкая рот, Егор ещё сыпет на Арса вопросами, но внезапно зазвонивший телефон и отголоски матов заставляют его спешно натянуть кроссовки, крикнуть Арсу: «До вечера!» и смотаться бегом по коридору.       Вечером, как впрочем и в другие дни, особо пообщаться с парнями Арсу не удалось — во всей круговерти учебного процесса перекинулись общими приветствиями, вопросами, и только к концу месяца у него более-менее сложилось в голове общее представление о каждом.       Больше всего ему импонировал Эд, который отзывался исключительно только на Эда и игнорировал другие к нему обращения. Лёха его постоянно подстёбывал, выкрикивая то Эдичка, то громко называя Эдуардом, но у этих двоих был особый стиль общения — дружеский подъебон.       — Ты тоже, что ли по мальчикам, как этот? — вместо приветствия встретил его Лёха и кивнул на Эда, восседающего в позе лотоса на втором этаже двухъярусной кровати.       Арс вспыхнул — как он мог прочесть его мысли? Дрочил Арсений, действительно, только на парней, но, как и предсказывал Матвиенко, любовь свою он не встретил, а, следовательно, в свои почти девятнадцать лет оставался всё ещё девственником, хотя в ночных фантазиях был уже сотню раз растянут, натянут, выебан и залюблен.       — Ой, завали, — Эд, перегнувшись, хлобыснул его подушкой и, обращаясь к Арсу, — шутки у него такие, привыкнешь.       Арс первое время держался от этих двоих в стороне, особо сильно про себя ничего не рассказывал, переводил тему разговора, как только речь заходила о личном, но парни были на своей волне и особо в душу не лезли — по сути, им было наплевать на Арса, ну подселили к ним чувака, одним меньше, одним больше. Ржали во всё горло они как и прежде, хоть днём, хоть ночью; после съеденных пельменей соревновались в пердеже и отрыжке. Арс внутренне кривился от такой открытости, сам-то он себе такого никогда не позволял, и дело совсем не в ханжестве, ну просто это… некрасиво ведь.       За год студенческой жизни Арс научился разве что материться чуть и говорить вместо «есть» — «жрать», в остальном же оставаясь воспитанным, как и прежде, парнем. Воспитывали в этой сфере, в дополнение к врождённому чувству такта, его по большей части книги, речь его была под стать текстам прошлых веков, но, опять же, схватывал он всё на лету и как-то даже сказал Алексею, хотя общался с Лёхой, что от его вещей, а именно, лежащих на полу носков, пахнет не очень, на что Лёха ответил:       — Да они воняют псиной, Арс, — громко ржа над арсеньевской тактичностью.       В общем, поучиться у новых соседей по комнате Арсению было чему.       Егор же во всём подражал Эду, открыв рот, перенимая все его привычки: похоже наклонял голову при разговоре, копировал интонацию, пытался писать тексты по-эдовски. Он был добрым парнем, но его кумиром был Эд и на Арса он смотрел периферическим зрением.       Поэтому в комнату Арсений приходил лишь спать и иногда думал, что не приди он ночевать, а такое пару раз случалось, никто бы и не кинулся его искать.       — Эдичка, — обращается вошедшая в комнату комендантша, на что Эд делает показательно два пальца в рот, словно его щас вырвет, — вкрути лампочку, опять какие-то ироды разбили.       Лёха, сидя на кровати, начинает ржать в голос:       — Вот и Эдичке ответочка прилетела.       В то, что Эдичка, каждый раз спрыгивая по ступенькам с лестницы, пытался в прыжке дотянуться до светильника, знала, пожалуй, вся общага. Иногда у него это получалось, но как-то он снёс светильник к херам и даже приумерил свой пыл на какое-то время, но в последние разы доставалось и одиноко болтающейся лампочке.       — А чё сразу я? — тот делает обиженное лицо, — вот пусть Арс потрудится, зря, что ли такая каланча пропадает.       Арс, слыша эту перепалку, готов был и сам предложить свои услуги — в самом деле, ему не сложно, да и пожилая женщина ведь просит, у него бы совести не хватило отказать.       Всё же, разница между детьми, воспитанными в семье и в детдоме, очевидна. Семейные не смотрят на взрослых как на божничку, они и поогрызаться с ними горазды, и права свои отстоять, не то, что детдомовские, хотя… Серёжа вон умел свои интересы отстаивать, не то, что Арс… Да и другие ребята были теми ещё оторвами… Наверное, всё дело в личном восприятии, просто Арсений какой-то другой, с повышенным чувством эмпатии и синдромом жертвы — это он прочёл в книгах, а парень он был любознательный и любил докапываться до истины.       Воспоминания о Серёже — Арс его даже в мыслях называл только Серёжей и никак иначе — всколыхнули внутри него волну чего-то близкого и родного, что слёзы сами подкатились к глазам, а комок встал поперёк горла. За последние три года они не виделись ни разу и Арс переживал эту разорванную связь сильнее любого другого расставания в своей жизни, а с его-то переездами ему пришлось привыкать ко многим местам и людям, но ни одна потеря не далась ему с таким трудом.       Движимый ли обидой или каким иным чувством, но Серёжа Матвиенко после устроенного торжественного мероприятия по поводу окончания девятого класса, просто ушёл, не попрощавшись с Арсом ни словом, ни взглядом.       После той перепалки, которая развела их в разные стороны, они ещё как-то общались сквозь зубы и Арс даже просил у него прощение, сам не зная за что, но Сергей посмотрел на него таким безразличным взглядом, что Арсений в дальнейшем держался от него подальше.       Безразличием всегда заканчивалось чрезмерное к нему внимание. И от чего Арсений страдал больше, трудно было сказать. Но осознание, что и лучшему другу на него стало наплевать, шандарахнуло по нему ночной истерикой, высокой температурой и недельным лазаретом. Когда же, после благополучной выписки он вернулся в строй, ментальная связь с Серёжей будто перестала существовать и до самого окончания девятого класса они не проронили друг другу и десятка слов.       Арс загрузил себя учёбой, поднатаскался в знаниях не без помощи пресловутого математика — за то, как он выпутался из той истории, он мысленно поставил себе пятёрку. Затем учёба в выпускных классах, экзамены, поступление.       Весь первый курс он вкидывал в себя тонны знаний, спал по пять часов в сутки, мало ел, в жизни студенческой не участвовал, все его силы были нацелены на будущее — надо было как-то вставать на ноги, он-то был один у себя, а пресловутые плюшки от государства, положенные ему как сироте, он просрал. Опять же, наивность, доверчивость и эмпатия сыграли с ним злую шутку. Но он принял это как очередной жизненный опыт и, оставшись без жилья и средств к существованию, стал учиться ещё усерднее, надеясь, что проглотив кучу лекций и семинаров, в будущем это окупится вдвойне.       Сил у молодого растущего организма было много, но иногда он чувствовал, что достиг предела. Морально он находился в постоянном стрессе, по ночам всё чаще ревел — нервы его не выдерживали, бессонница не давала ему восстановить силы, тёмные круги залегли под глазами, отчего цвет глаз казался ещё светлее и даже в таком состоянии он продолжал отбиваться от постоянного к себе внимания.       Он, так уж получилось, действительно выиграл в генетическую лотерею, взяв от своих родителей самое лучшее. Про внешность свою он всё знал и с взрослением принял тот факт, что да, он действительно красив. А красивые дети, как известно, рождаются в любви и это грело ему душу — значит, любовь в его жизни была, просто покинула его на время, но обязательно вернётся, как только он будет к ней готов.       Отчаяние брало верх и на какое-то время он прекращал думать о ней как о недостижимой мечте и тогда задавался вопросом: «А может её и нет, любви-то?», ведь представление о ней у него сложилось из книг и фильмов, что к жизни обыкновенной не имело никакого отношения. К тому же, он был идеалистом и кроме любви единственной и взаимной, ни на какую другую согласен не был. Но его никогда никто не любил. Все, кто когда-либо ему твердили об этом чувстве, рано или поздно делали ему больно или исчезали из его жизни навсегда.       Но самое главное было в другом — если он не знает, что такое любовь, как он сможет её распознать? Как поймёт, что его любят по-настоящему? Как поймёт, что влюблён?       И спросить было не у кого, и поделиться переживаниями было не с кем.       Чувство постоянного одиночества не закалило его, а, наоборот, вносило смуту в его тонкую душевную организацию, и он расстраивался и переживал ещё больше, накручивал, уходил в себя, и страдал.       Ему было плохо, больно, и он не понимал, почему нет покоя в его душе, почему он чувствует себя чужаком в этой жизни, выброшенным на её берег, как ненужный элемент.       Плакал, будто от слёз ему становилось легче, брал себя в руки и снова по кругу, вперёд. Силы его были на исходе, и он кинул их остатки на учёбу.       Довёл себя до изнеможения, питался плохо, но учился хорошо, получал повышенную стипендию, дополнительно нашёл подработку — писал какие-то курсовые, решал задачки. За полной загруженностью не заметил, как оказался замеченным завкафедрой, и как с присущей ему наивностью сначала принял помощь — развесил уши как лопух, поверив в дальнейшую непонятно какую перспективу — на самом деле просто потянулся за мнимой теплотой и направленным в его сторону вниманием, искренне веря в лучшее в людях, а потом также искренне возмущался словами без матов, что за всё, оказывается, нужно платить.       А платить он не хотел. По крайней мере, не ту запрашиваемую цену. Ну, а дальше всё по сценарию — оскорбления, угрозы и перевод в другой ВУЗ.       Сам Арсений высматривал в зеркале, где у него на лбу написано «Доступен, пользуйтесь, вам за это ничего не будет», но, как только проходил его истерический смех, снова плакал и никак не мог понять — ну что он делает не так? Он даже пытался ходить к психологу — с чтением книг в попытке разобраться в себе он только закапывался ещё глубже, но и там после пары сеансов почувствовал себя настолько плохо, что сил продолжать терапию не находил. Легче ему было согласиться с тем фактом, что он человек слабый, нуждающийся в заботе и застрявший в состоянии жертвы, чем найти в себе силы и пятьдесят минут на сеансе реветь — от слёз они не сдвинулись ни на шаг, застряли на боли от детства и его сиротстве.       После такой терапии он чувствовал себя совершенно обесточенными, будто жизненные силы его покинули и вернуться в нормальное состояние ему удавалось с трудом. Через силу он, как барон Мюнхгаузен, брал себя за мягкие локоны и тянул вверх, заставляя жить дальше.       А терапию бросил. Глаза от слёз воспалялись.       — Арсюш, поможешь? — голос комендантши возвращает в реальность и он, под Эдово хрюканье идёт следом за ней.       — Наших электриков пока допросишься лампочки поменять, студенты все ноги себе переломают в этой темноте, — она поддерживает стремянку, без неё он всё же не справился, пока Арс вкручивает лампочку, — это хорошо, что ты теперь на этом этаже, будет мне кому помочь.       Чувствуется, что на нового безотказного студента у неё имеется уже до хера планов:       — Арсюш, там ещё в конце коридора у окна верхняя створка заедает, её бы закрыть, — она неотступно следует за Арсом, припрягая его всё новыми просьбами, — вообще у нас здесь хорошо, этот корпус тёплый, ребята все дружные, правда, комнаты все под завязку, но в тесноте — не в обиде ведь, верно?       Арсений уже и лампочки поменял, и окно закрыл, сейчас вон коробки со шкафа спускает.       — Ты как, уже освоился? Подружился с кем-нибудь? Девчонок здесь мало, всё же факультет для парней больше, но в соседнем корпусе гуманитарии, а там невест — пруд пруди, — делает показательный жест рукой, — но только после одиннадцати ни-ни, не пускаем никого. А то были у нас умники, Антон с Нурланом, под два метра ростом, так они опоздавших подсаживали на плечи и через окно на первом этаже забирались.       Арсений улыбается при этих словах — он тоже так делал.       — Ну всё, ты попал, будешь теперь как Шаст, вечным её помощником, — заявляет с порога Лёха вернувшемуся Арсу, — он, наверное, поэтому и сбежал отсюда, потому что она его вечно эксплуатировала — сними, подними, прикрути. Ох, и тяжело же вам, дылдам, живётся. Дядь, достань воробышка, — ржёт Лёха, за что получает прилетевшей подушкой по лбу.       — Арс, а у вас кто электив завтра вести будет? Говорят, кто-то с четвёртого курса, — спрашивает Егор. Никому эти элективные занятия даром не сдались, но «с целью расширения и углубления научных и прикладных знаний студентов» дополнительную пару, причём последнюю, отсидеть всё же придётся.       — Не знаю, какой-то Шастун.

•••

      — Меня зовут Антон Андреевич Шастун и в отсутствии Павла Алексеевича данный курс у вас буду вести я.       Господи, как громко сказано — вести данный курс! Высокий двухметровый парень стоит посреди аудитории и смотрит строгим взглядом на собравшихся студентов. Он возвышается над ними своей напускной серьёзностью и они, как маленькие дети, притихли и смотрят ему в рот.       В то, что Павел Алексеевич в ближайшие четыре занятия будет отсутствовать по личным причинам и Антону, ещё даже не преподавателю, поручили провести у них эти занятия, а по факту раздать задания и собрать результаты, студентам знать необязательно.       «Какие же они смешные малыши» — думает Антон, но в роль препода он вжился с лёту и спрыгивать с неё на полпути уже не вариант. Делает взгляд ещё серьёзнее, смотрит исподлобья, он по приколу даже очки нацепил, они нулёвки, но виду придают презентабельность.       «Презентабельность» — сам он уже поржал перед зеркалом, пока скидывал толстовку и для приличия примерял пиджак, висевший на плечиках именно для таких случаев — придать образу солидности.       Он ещё и голосом поигрался, понижал тональность, репетируя вводную речь.       — Смотри, чтобы «твои студенты», — комментирует Поз, делая пальцами кавычки, — от страха не обкакались.       — Мне бы самому не обкакаться, — усмехается Антон, застёгивая на запястье сразу несколько браслетов — да, есть у него такая слабость, любит он украшать свои руки различным металлом.       Димка Позов, по совместительству Антонов друг и одногруппник, всегда смеялся с него, когда Антон строил из себя уж слишком серьёзного чувака — ему ли не знать, какой Антон на самом деле.       — Я чёт, Поз, сам волнуюсь, вроде не первый раз, а ссу.       — Не боись, это всего лишь второкурсники. И потом, ты же решил после универа на кафедре остаться, поэтому практика тебе не помешает.       У Антона ладони вспотели, а это он ещё только сам с собой разговаривает, не перед студентами. Это не первая его лекция, но волнуется он как в первый раз.       Вытягивает из-под рубашки висящий на шее амулет, прижимается к нему губами и шепчет:       — Давай, драгоценный мой, не подведи меня сегодня, — на что Поз закатывает глаза:       — Столько лет тебе, Антош, а в пустую безделушку веришь.       Это, можно сказать, единственный Антонов предрассудок, в который он свято верит, ну может ещё в чёрную кошку немного. Но эта «безделушка» для Антона нечто большее — это его личный оберег, защищающий и приносящий удачу, он с ним с самого детства, пропитан его энергетикой, Антон его никогда не снимает, так что… Он вновь прижимается к нему губами, что-то там шепчет и убирает под рубашку.       — Да, хоромы тут у тебя, чтоб я так жил. А нам приходится втроём ютиться на меньших метрах, — Дима обходит достаточно просторное жилище. Антон, прожив год в общаге в комнате вчетвером, смылся, как только предоставилась такая возможность и снял комнату поблизости, подороже, побольше, со всеми удобствами, тоже в общаге, но уже не в студенческой. — Давненько мы у тебя не зависали, Шаст, надо срочно исправлять ситуацию.       — Во-первых, ютитесь вы не втроём, а вдвоём — Макар-то только ночевать приходит, так что вы со своей Катей как неразлучники, постоянно вместе; во-вторых, будь у меня девушка, мы были бы с тобой в равных условиях. А, самое главное, — Антон причёсывает свои отросшие кудри и накидывает пиджак на плечи, — человеческая дружба творит чудеса.       — Дружильщик хре́нов, — хмыкает Дима, — кстати, как там у тебя дела с Иркой?       За последние годы все Антоновы девушки приходились Димке Позову либо знакомыми, либо знакомыми знакомых, либо подругами его девушки и Антон, кажется, перебрал всё Димкино женское окружение вокруг.       — Никак, — отзывается Антон, — не торкает.       — Опять не торкает, поглядите-ка на него. Да на тебя не угодишь, Шаст, ты просто копаешься в них. Ты бы хоть ради приличия не бросал их после первого траха, пообщался бы. Они потом и мне, и Катьке на уши приседают, надоело уже выслушивать их жалобы.       — Ты, Поз, не своди меня больше ни с кем, а то чувствую себя как конь на базаре. Это же так не работает, нужно узнать человека, пообщаться, а они сами после первого свидания в койку прыгают. Надоело.       Димка парень серьезный и намерения к своей девушке обозначил сразу, так что Антоново нежелание начинать отношения с секса вполне понимает.       — Антош, — Димка его хоть и младше, но относится к нему, как старший брат, — тебя Нинка вон как любила, сейчас Ирка любит, чё не так с ними?       Антон задумывается, пытаясь самому себе ответить на так давно и его мучающий вопрос:       — Я не чувствую ни в ком из них родственную душу. Понимаешь, Дим? Да, они красивые; да, я вижу, что нравлюсь им; да, мне с ними бывает интересно, но внутри совсем не ёкает, и я сейчас не про секс, там аппетит приходит во время еды, я про другое… Нет ощущения, что вот он, родной мой человек, моя вторая половинка. А без этого к чему всё начинать? Без любви никак.       — Согласен, Антош, без любви не стоит и начинать.       Любовь и Антон — это вообще синонимы. Он, выросший в полной семье, с мамой и папой, с полным комплектом бабушек и дедушек, с детства был залюблен, занежен и заласкан. Родители его, ставшие мамой и папой не в юном возрасте, а прошедшие долгий путь к своему родительству, окружали маленького Антона ощущением бесконечного счастья. С этим осознанием, что мир повёрнут к нему отнюдь не жопой, а готов встречать любую Антонову прихоть с распростёртыми объятиями, Антон и дожил почти до двадцати трёх лет. О будущем он думал мало, просто никто никогда не ставил перед ним твёрдых рамок и чётких целей, и Антон жил как его душе угодно.       В юности он занимался различными видами спорта, но это ему просто нравилось и вставать на спортивный путь профессионально он не планировал, просто любил погонять разные мячи. К окончанию школы, а, точнее, к выбору направления на ЕГЭ, он отнёсся так наплевательски, что попал в сборную солянку из экономического и физико-математического классов, хотя по природе своей был абсолютным гуманитарием. Но учёба давалась ему легко и он, играючи в футбол и баскетбол вперемешку с математикой и физикой, легко сдал все предметы на очень даже хорошие баллы. Но так и не определившись со своими дальнейшими жизненными планами, устроил перерыв и целый год после школы пинал балду. Родители ни на чём не настаивали, изредка задавали вопросы, и, так как сам Антон взял время на раздумье, с советами не лезли, довольствовались телефонными разговорами и нечастыми его приездами в родные пенаты.       Жил он на съёме, иногда подрабатывал, кочевал по городам и весям, пока хватало заработанных денег. Он бы и продолжил играть в свой любительский футбол дальше, но повреждение колена внесло свои коррективы и, прогуляв год, он поступил в универ, абсолютно не задумываясь, на какой факультет — просто пошёл туда, куда позволяли пройти его баллы.       После первого семестра перевёлся в другой ВУЗ вслед за дружбаном Макаром, потом на другой факультет и оказался там, где оказался.       К его же удивлению, учёба и впрямь его затянула, и он нырнул в её пучину со стремлением, с которым гонял раньше мяч по полю. Общение ему давалось легко, он нашёл общий язык с молодыми преподавателями и всё чаще тусовался с ними, всерьёз задумываясь после окончания универа остаться на кафедре. Был он харизматичным, легко всё схватывал и, видя его рвение, преподы всё больше на него взваливали и, начиная с третьего курса, помаленьку привлекали его для проведения лекций у вечерников и заочников.       Глаза Антона блестели, он всерьёз готовился, подходил со всей ответственностью и ему это действительно нравилось — было в этом что-то творческое. Будет ли это делом его жизни, он ещё не решил, но раз пока нравится и получается, то почему бы и не попробовать себя на этом поприще, уйти на свободные хлеба он всегда успеет.       Родители, со стороны наблюдавшие за взрослением своего единственного сына, оценок ему не ставили в твёрдой уверенности, что их мальчик всё делает правильно. Иногда, смотря на Антона, вымотанного учёбой и подработкой, пополняли его карту с припиской: «Сынок, жизнь одна, повеселись!» и сынок, дабы не расстраивать любящих родителей, кутил и веселился, но парнем он был ответственным и после безбашенного периода, вновь вливался в рутину с учёбой, работой и прочими атрибутами студенческой жизни.       — Главное в этой жизни, Антон, — говорил ему отец с детства, — быть счастливым.       И Антон, видя счастливых своих родителей вне зависимости изменений за периметром их семейного счастья, был уверен, что главная его цель в жизни — это встретить своего человека, с которым будет душа радоваться, с которым будет приятно проводить вечера и встречать рассветы, главное — чтобы рядом с выбранной девушкой Антону было также комфортно, как тогда, в детстве, когда он устраивался вечерами под родительским бо́ком и они смотрели фильмы или читали вслух книги.       Каждую из своих девушек, ещё со школы, он прогонял через свой импровизированный тесто́метр. По факту, тестировал он себя и свои ощущения рядом с ними — частым ли будет биение сердца, накроет ли его волной нежности, устроившись вечером на полу среди подушек, что он будет чувствовать, ощутив на своём плече девичью голову. Водил губами по волосам, целовал закрытые веки, ловил свои ощущения и… не находил их.       Все они были мимо, единственное, что он испытывал — это стояк в штанах. Ни о какой любви и речи не шло, сердечко его не ёкало, искупать кого бы то ни было в потоке льющейся из него нежности и ласки на горизонте не возникало и Антон просто проживал обычную студенческую жизнь, иногда потягивая пиво и ведя душещипательные беседы с Макаром и Димой на предмет отсутствия в его жизни объекта любви.       Парни над ним не смеялись, понимали его переживания — период трахания всего, что движется у них уже прошёл и к этому моменту свои вторые половинки они уже повстречали, а потому к Антоновым размышлениям относились серьёзно и искренне за него переживали.       Наперебой с этими мыслями Антон вместе с Димой доходят до универа, хлопают друга друга по плечу и расходятся каждый по своим делам. Антон, насколько бы бодрой походкой не вышагивал, но лёгкий мандраж всё же присутствует и он, набрав полные лёгкие воздуха, скрывается за массивными дверями аудитории.       — Надеюсь, все всё поняли? — Антон битых полчаса распинался перед «малышами», почему-то так сразу окрестив сидящих студентов, делая себя в их глазах как-никак четверокурсником, почти выпускником, а не каким-то там малышом-второкурсником. То, что их отделяет друг от друга всего года три-четыре, совсем не имеет значение, в своих глазах Антон кажется себе совсем уж взрослым по сравнению с этими малолетками.       Он вводит их в курс дела, объясняет план работы на предстоящие занятия, выдаёт задания на ближайший час и смотрит на всех серьёзным взглядом за прозрачными стёклами очков:       — Если есть вопросы — задавайте, если нет — начинайте с первого задания…       Его голос прерывается заскрипевшей массивной дверью, и парень на пороге начинает с извинений:       — Прошу прощения, я опоздал, можно войти?       Антон бы не ответил, почему голос его превратился из нормального в рычащий, и почему он на достаточно вежливое извинение грубо рявкнул:       — Нет!       А потом добавил ещё грубее:       — И закройте дверь с другой стороны!       Возомнил себя именитым профессором, етить-колотить. Но это от волнения, потом разбирал себя по косточкам Антон.       Стоявший в дверях высокий и стройный парень от Антонова окрика будто покачнулся, теряя равновесие и попятился назад, исчезнув в стороне, так и не прикрыв за собой дверь.       Антон ещё помедлил чуть, но ноги сами понесли его к двери — то ли из желания её прикрыть, то ли отчитать нерадивого студента за опоздание — ну кто здесь царь и бог, не иначе как сам Антон Шастун.       На этой пренебрежительной мысли к самому себе Антон тянется к дверной ручке и, повинуясь необъяснимому чувству, выглядывает в коридор.       В коридоре никого нет и при повороте головы его взгляд цепляется за светлое пятно в тени сбоку от двери и Антона окатывает жаром с головы до ног — минуту назад заглядывающий в аудиторию парень стоит у стены, прижимая руки к горлу. В его глазах читается паника и он беззвучно открывает рот, пытаясь сделать вдох.       Антон на секунду теряется, потом резко подходит к парню, ловя на себе полный ужаса взгляд — похоже на паническую атаку, проносится у него в голове. Что такое эта паничка и с чем её едят, он в душе не ебёт и начинает действовать интуитивно.       Лицо парня кажется бескровным, а губы особенно белыми — это заметно даже в отсутствии яркого света.       — Всё хорошо, слышишь меня, — Антон подходит совсем близко к парню, глаза у того расширены и зрачки заполнили радужку. — Всё хорошо, я помогу.       Вмиг взмокшими и холодными ладонями Антон тянется к чужим рукам, держащимся за горло, аккуратно берётся за кисти и тянет на себя. От ледяной влажности пальцы парня вздрагивают, и Антон сжимает их одной рукой, а пальцами другой касается его подбородка:       — Всё хорошо, ты не один, выдыхай.       У парня ничего не получается, он лишь пытается шевелить губами.       — Давай вместе, выдыхай, — Антон стоит близко, смотрит ему в глаза, чуть нагнув голову и шепчет ему практически в рот, — давай на счёт два, вместе. Выдыхай, раз-два.       Ресницы напротив трепещут, веки часто-часто моргают и сквозь приоткрытые губы чувствуется лёгкий выдох.       — Теперь вдыхай, — Антон придерживает его подбородок пальцами, — на раз-два, вдыхаем, — и носом тянет в себя воздух.       Пару секунд спустя чувствует движение чужой грудной клетки.       — Молодец, дыши-дыши.       Они стоят близко, смотрят друг на друга и дышат одним воздухом. Антон продолжает держать руки парня в своей, пока дыхание того не становится размеренным и зрачки не превращаются в маленькие точки. Не отрывая от Антона взгляд, он вытягивает свои руки из его мокрой ладони.       — С тобой всё в порядке? — Антон и сам напуган.       Тот только смотрит на него молча.       Бледное лицо, приоткрытый рот, сухие губы и холодные руки — таким он отпечатывается в памяти Антона, когда, придя в себя, отодвигается вбок и, не задевая Антона, уходит прочь по коридору.       Антон провожает его взглядом и на ватных ногах возвращается в аудиторию. Он будто спас человека от смерти и сидит в оцепенении, осознавая случившееся.       Чуть позже, пересчитав студентов, ознакомившись с их именами, вычисляет, что на лекции отсутствовал один.       Арсений Попов.

•••

      В следующий раз Антон вылавливает Арсения взглядом, как только заходит в аудиторию. Почему-то он чувствует вину — будто своей грубостью вторгся и нарушил границы чужого внутреннего мира.       «Надо же, какая неженка» — подумал Антон изначально, но мысль, что это лишь верхушка айсберга, не выходила у него из головы. Сам он реагировал на грубость с усмешкой и реакция парня была ему непонятна — человек, у которого всё хорошо, не словит паническую атаку от грубой интонации. Что-то здесь не так…       Он ждал второй встречи с этой группой с необъяснимым волнением, желая увидеть Арсения, узнать, что с ним всё в порядке. Лекция прошла замечательно и в третий раз он летел на неё как на крыльях.       — Ну что, малыши, готовы? — по рядам прокатывается смех. Антон определённо останется на кафедре и будет преподавать. Вместо первоначального мандража его посетило какое-то необъяснимое чувство лёгкости и воодушевления, он ещё не разобрался с этим новым для него ощущением, но то, что ему это нравится, уже вызывает у него внутренний трепет — наконец-то он нащупал путеводную ниточку во взрослую жизнь.       — Начнём? — смотрит конкретно на Арсения и после кивка его головы, начинает вещать.       Всю лекцию он возвращается взглядом к Арсу, будто рассказывает конкретно для него и с сожалением думает, что осталось одно занятие до возвращения Пал Алексеича.       Выдав задания, обводит взглядом студентов, наблюдает за ними, но непроизвольно возвращается и останавливает взгляд на Арсе. В который раз отмечает его необычную внешность — слишком он какой-то нарисованный: и тёмные стрелки ресниц; и ямочки на щеках, появляющиеся при разговоре и улыбке; и локоны, спадающие на глаза мягкими завитками; и плавные движения, когда он убирает их за уши. В предыдущую встречу из всей группы именно ему он уделял повышенное внимание — ему задавал вопросы, выслушивал, вновь спрашивал, отмечал его быструю реакцию, знания. Ловил его ответный тёплый взгляд и лёгкую улыбку.       То, что Антон испытывает интерес к парню, его не удивляет — он вообще частенько очаровывается людьми, а этот ещё… при высоком росте смотрится таким хрупким и прозрачным, и Антону хочется к нему прикоснуться, проверить, а вдруг хрустальный…       — Антон Андреевич, мы всё, — виде́ние прерывается окликом одного из студентов.       — Продолжим, — Антон вновь смотрит на Арса и замечает, как тот отводит взгляд и до окончания лекции опускает глаза, будто намеренно не смотрит на Антона.       Антон не понимает — что могло произойти за такое короткое время? Ведь контакт же был, был. Что не так?       Студенты, прощаясь, проходят мимо к выходу и он отмечает, что Арсений Попов старается затеряться в толпе — глупый, с его-то ростом! — и, избегая встречаться с Антоном взглядом, поспешно выскальзывает из аудитории.       На следующее занятие он не приходит.

•••

      Вот оно, то самое. Дождался.       И это не про паническую атаку. С атаками он был знаком и научился с ними справляться, регулируя вдохи-выдохи. Но тот день был тяжёлым, всё навалилось и в какой-то момент земля ушла у него из-под ног. Что это уже не первый срыв, к которому к тому же добавились проблемы с дыханием — это печально, значит, нервы на пределе.       Но всё разом отодвинулось на второй план.       Вперёд же вырвалось ликование. Гордое, быстрое, звонкое!       Дождался-таки.       Ура! Дождался!       Сердце, кажется, рассыпалось на множество маленьких сердечек и они разлетелись по всему организму, и хлопают наперебой своими крылышками. Его лихорадит, колошматит всего. В висках непрекращающийся колокольный звон, пальцы на руках покалывает и хочется взлететь. Грудную клетку распирает, ещё чуть и его разорвёт от переполняющих эмоций.       И внизу живота так приятно тянет.       Арсений влюблён. Он чувствует каждой своей клеточкой — это любовь!       Э-Т-О-Л-Ю-Б-О-В-Ь-!       Вот оно, долгожданное чувство! Глупый, как же он ошибался, что сможет пропустить его, не узнать. Ведь мимо него не пройти, оно накрывает лавиной, втягивает в себя, подчиняет себе.       — Это любовь! — кричат арсеньевские глаза.       — Это любовь! — ноги перепрыгивают через три ступеньки разом.       — Это любовь! Слышите, люди? Это любовь! Любооооовь!       Первую встречу с Антоном он практически не помнит, она осталась с ним на уровне ощущений и смазанных картинок: громко прозвучавшее «Нет!», шум в ушах, поплывший пол и паника. Нехватка воздуха и мысль, что это конец. Затем напротив появились чьи-то широко раскрытые глаза, обеспокоенный взгляд, спокойный голос, вселяющий надежду, прикосновение холодных рук и… пустота в голове.       Напряжение вылилось в двадцатичасовой сон и неявкой на утренние пары.       Познакомился он с Антоном позднее на лекции. Антон вошёл в аудиторию и взгляд его забегал по макушкам студентов, словно кого-то высматривал, пробежался по лицам и остановился на Арсении, затем Антон заметно выдохнул и улыбнулся краешком губ.       Арсению хватило меньше секунды, чтобы его накрыло той самой лавиной.       — Ты спать будешь? — Егор шипит в ночи на Арса, — искрутился весь.       Ах, Егорка, как тут уснуть, когда колошматит всего, когда заставить себя лежать невозможно, когда в мыслях только он — его голос, взгляд, походка, поворот головы и улыбка. Вот влюбишься, Егорка, поймёшь.       Арс еле дожил до следующей лекции, ноги бежали, глаза горели — быстрее, быстрее, только бы его увидеть, услышать. Пусть Павел Алексеевич исчезнет, испарится, пусть вместо него всегда будет Антон, ну пожалуйста, пожалуйста.       Арс ловит Антонов взгляд и улыбается. И ему улыбаются в ответ.       Мозгу этого достаточно и он рисует нереальные картинки, что Арс даже ощущает эфемерные прикосновения Антоновых рук к себе. Проснувшиеся гормоны ебашат с такой силой, что щёки его заливает румянцем — обнаружившийся стояк идёт вразрез с чувствами, а именно им он придавал бо́льшее значение.       Секс всегда был для него делом вторым, если не десятым — любовь без секса могла с ним случиться, а вот секс без любви уж точно нет. А в его идеальной картинке мира любовь с ним уже случилась. С Антоном.       Он прикрывает глаза и… чувствует подступающий к горлу комок.       Ведь… улыбка ещё ничего не значит. И взгляд… наверное, тоже можно списать на заинтересованность. Арс просёк эту фишку преподов — выбрать одно неравнодушное лицо и во время лекции обращаться к нему — это всяко лучше, чем смотреть в пустые глаза студентов.       И взгляд Антона, его улыбка могут совсем ничего не значить. «Ничего не значит. Ничего. Ничего.» — долбит по вискам.       А столько мыслей было, фантазий… Но он просто обычный студент, заучка, на него и без Антона всегда все пялятся, а он понапридумывал себе, дурачок…       А Антон… он такой умный, красивый и уверенный в себе, и наверняка у него есть девушка. Даже если не девушка, возможно, он уже встретил свою вторую половину. А если пока не встретил, то однозначно достоин лучшего партнёра, под стать себе — уверенного и готового дарить любовь.       Или бороться за свою любовь.       Но Арсений слаб духом и сейчас как никогда нуждается в поддержке. Он не сможет признаться Антону в своих чувствах, а жить, не признавшись, не сможет тоже. Любовь — она же любовь только, когда взаимна… Но, если Антон его отвергнет, Арсений просто не выдержит, не справится. Это разобьёт его окончательно.       Как же долго Арсений ждал любви и как же не вовремя она его настигла. Он опять один.       Как жаль… Счастье было так близко…       Сотни маленьких сердечек внутри Арсения уже не бьются, крылышки их не трепещут, они скоро умрут, захлебнувшись слезами. Мечты про единственную любовь, взаимную, одну на всю жизнь рассыпаются с каждым вдохом.       Воздушное облачко его чувств с каждой минутой превращается в засасывающую трясину, ещё секунда и он не выберется из неё никогда. Нужно постараться выдернуть себя, резко схватив за шкирку, пока не увяз в ней окончательно.       Будет очень больно, но другого варианта нет.       Арсений прячет взгляд и по окончании лекции, избегая Антона, молча выходит из аудитории.

•••

      — Дим? — Антон взволнован.       — Заходи.       Димка лишних вопросов не задавал. Понял всё по растерянному и одновременно встревоженному Антонову виду. Произнёс деловито: «Выкладывай», и Антон выкладывал, всё как на духу.       Сидел, крутил в руках кружку с чаем, постукивал по ней пальцами, но за часовой свой монолог так и не сделал ни одного глотка.       — Понимаешь, Дим, он мир по-другому чувствует, не знаю, как объяснить. А сам… прозрачный такой и кажется, тронь его кто пальцем, разобьётся. Его оберегать нужно, чтобы никто ему навредить не смог.       Димка молча слушал и удивлялся — из Антонова рассказа он понял, что видел-то Антон этого Арсения всего ничего: в тот пресловутый первый раз и потом два раза на лекциях. И так пропасть в человеке… непонятно это всё.       За Антоном симпатию к парням он не замечал. Что тот перебрал вагон девчонок и считался тем ещё ловеласом — это было про Антона, а вот чтобы ему мог понравится парень… Не было такого раньше или просто ускользнуло от его внимания. А может это просто банальная отзывчивость — Антон легко сходился с людьми и был готов всегда прийти на помощь.       Но высказывать вслух свои предположения Дима не торопился — было что-то, что путало все карты: ни за одну свою пассию Антон так не волновался, ни про одну не говорил с таким блеском в глазах, ни в одной девушке он не был так заинтересован.       «И дело здесь совсем не в дружбе, ох, сдаётся мне, совсем не в дружбе» — сделал вывод Дима.       В чём там дело, сам Антон и не разбирался. После молчаливого арсеньевского ухода, он задался вопросом, что могло произойти, что так поменяло отношение Арсения к нему, потом решил не думать об этом, очнулся лишь, когда понял, что все его мысли заняты высоким стройным парнем с пронзительным взглядом.       Гонял в памяти все моменты, перебирал на кадры каждый перехваченный взгляд, каждое сказанное Арсением слово, уголок его рта, так красиво приподнятый в улыбке, плавные жесты.       А-Р-С-Е-Н-И-Й       Даже при произнесении его имени Антона заливало теплом, он повторял и повторял эти заветные буквы. Было в Арсении то, что Антон пока только чувствовал, но описать словами не мог. При мыслях о нём, при нахождении в одном пространстве, Антон ощущал что-то знакомое, то, что он испытывал давно. Вот когда ты понимаешь, что всё на своих местах, всё правильно, всё так, как и должно быть.       Вспоминал первую встречу, ужас в глазах, бледную кожу и дыхание, слабое и чуть слышное.       Тревога за Арса, желание кинуться на амбразуру, чтобы защитить его, подставить своё крепкое плечо, заставило Антона задействовать весь свой потенциал в стенах университета и концу дня он знал про Арсения почти всё: откуда перевёлся, с кем живёт в одной комнате, с кем общается, сколько пьёт кофе и почему не любит рыбу.       Как Антон и предполагал, на следующую лекцию Арсений не явился, кто-то сказал, что он заболел, кажется, слёг с температурой, видимо продуло.       Но Арсения не продуло и он действительно слёг с температурой, только корни его болезни были совсем в другом. Это была обычная реакция организма на очередную потерю — его тянуло к Антону и душой, и телом, но решение Арсения лишить самого себя даже мыслей о нём, разъебашило в хлам остатки его здоровья.       Он лежал на своей кровати, прислонившись горячим лбом к холодной стене и утирал ладошкой катившиеся из глаз слёзы.       — А не будешь ходить в своих рваных джинсах, почти зима на дворе, — прокомментировал утром Эд, видя лежащего на кровати горящего Арсения, но таблетки всё же принёс и Арс засунул их под подушку — причина повышенной температуры была ему известна, жаропонижающие здесь были бессильны.       Пришедший вечером Макар застал уходящего задумчивого Антона и, провожая того взглядом, спросил у Димы:       — Что с ним?       — Влюбился, — вынес вердикт Дима, теперь точно уверенный в своих словах.

•••

      — Ты как, Арс? — Егор забежал на минуту — утром в спешке забыл курсач, — жив?       Арс так и лежал отвёрнутым к стене на своём «втором» этаже. Температура его спа́ла, но сил пошевелиться не было совершено. Все дни, находящиеся в отключке, парни заставляли его поесть, но он только дёргал плечом, лёжа к ним спиной и они отставали в надежде, что он скоро оклемается — подцепить болезнь от него не хотелось бы, заимевшие пропуски со своим бряканьем на гитаре они сейчас усиленно отрабатывали их рефератами и курсовыми.       — Вроде жив, — Арс сползает с кровати и тянется к воде.       — Ты бы поел, выглядишь как смерть.       Арс даже не удосуживается на него взглянуть. Подходит к окну, но зажмуривается — от простого дневного света глаза его будто прокалывает иглами, от постоянных слёз они покраснели, веки припухли, но Арсений тянется к солнечным лучам, как к источнику энергии.       — Ну, покедова тогда, — Егор натягивает кроссовки, бросает взгляд на за́мершего у окна Арса и открывает дверь.       — Подожди, — высокий парень перехватывает его руку, — я к Арсу.       Времени у Егора нет, пара вот-вот начнётся и он, не задаваясь вопросом, кому понадобился Арс, только кивает, пропуская парня в комнату и исчезает в сумраке коридора.       Антон входит тихо, словно боится потревожить силуэт на фоне окна. Пробивающиеся солнечные лучи обтекают чёткие линии, и Антону кажется, что сквозь них проходит свет. Силуэт не двигается, застыв в одной позе с чуть приподнятой головой и не реагирует на шум шагов.       Стараясь не спугнуть, Антон пересекает комнату и подходит к Арсению. Пространство вокруг него сужается до одного человека, чувствующегося таким долгожданным, близким и родным. Он словно нашёл что-то своё, потерявшееся так давно и наконец-то обретённое.       Арсений.       Антон застывает позади него и тишина вокруг такая, что слышится стук сердца. Тук-тук. Не бегущий и торопливый, не бешеный и громкий, а спокойный и размеренный. Тук-тук. Тук-тук.       Поворачивается к нему Арсений медленно, и Антон записывает в своей памяти этот момент, в дальнейшем прокручивая его как в замедленной съёмке. Взгляд Арса спокойный, только веки покрасневшие. Секунду смотрит молчаливо, потом глаза его наполняются слезами и он выдыхает:       — Ты.       Без вопроса, утвердительно. Делает шаг вперёд и утыкается Антону в плечо.       — Я рядом, малыш, — Антон обнимает аккуратно, прикасается губами к его виску, — и всегда буду рядом, всё хорошо, слышишь?       И от этого произнесённого Антоном «малыш», предназначенного лично ему; от заботливого тона; от того, что тот, кто ходил кругами и пробирался сквозь дебри, наконец-то к нему дошёл; от того, что мечты во взаимных чувствах близки к исполнению, Арсений плачет, тихонько вздрагивая всем телом.       Антон обнимает его за худенькие плечи — слова не нужны, сердце его спокойно и всё встало на свои места. Без сомнения, он нашёл свою вторую половину.

•••

      — Тебе нужно поесть, — Антон выуживает из шкафа худи, поворачивается и взглядом спрашивает: «Твоя?», дожидается кивка и подходит ближе, — руки, малыш.       Арсений послушно вскидывает руки вверх, футболка задирается, обнажая впалый живот.       — Тебе обязательно нужно поесть, — Антон, одевая, окидывает его взглядом, — и помыться.       Арс обречённо вздыхает:       — Я воняю?       — Не воняешь, но душ тебе пойдёт на пользу.       — Я бы поел сначала.       У него вдруг появился не только аппетит, но и силы; кажется, что солнце светит ярче и вселенная настроена к нему не так враждебно. Всего лишь один человек рядом и всё обрело смысл, будто кто-то раскрасил мир начинающими набирать яркость красками. Он стоит посреди комнаты и наблюдает за Антоном.       — На улице холодно, — тот напяливает на него шапку, — готов?       Арс кивает. Он вообще на всё сейчас готов. Наконец-то за ним в детский сад пришли и мама, и папа, и братишка с сестрёнкой, и забирают его домой. В семью. И это новое чувство, что он действительно нужен, о нём реально заботятся, а не бросают пустые обещания, распирает его изнутри. Оно сродни гордости, но гордости за себя — Антон выбрал его, именно его и это ли не повод чувствовать себя уникальным, особенным, лучшим. Антон ведь кого попало не выберет.       Фантазии набирают обороты и, идя по коридору, ему хочется, чтобы Антон вот прям сейчас взял его за руку и вёл за собой, как маленького ребёнка. Ведь маленьких детей любят любовью безусловной, а Арсению так хочется, чтобы его любили, тем более, когда он знает — знает! — что такое любовь.       Он смотрит себе под ноги и вопроса, куда его ведёт Антон, не задаёт — без разницы, куда идти, лишь бы с ним. Доверяет он Антону полностью, в нём он уверен даже больше, чем в себе. Откуда такое знание, он тоже не задумывается, в его голове не работает ни одна извилина — Антон есть и Антон сказал, что всё будет хорошо, ещё Антон сказал, что будет рядом, а ещё Антон… Антон, Антон, Антон… Антон рядом, а значит… значит Антон теперь его путеводная звезда, его крепкая рука, его тот… для кого он «малыш».       — Ванная налево, — Антон стягивает с него шапку и расстёгивает куртку, — я пока обед разогрею.       Арсений топчется в прихожей, игра — а игра ли? — в родителя и ребёнка продолжается, и они оба не нарушают правил: взрослый заботится и направляет, младший слушается и вроде как не против, а даже «за».       — Малыш, — Арс рассматривает своё отражение в зеркале, намыливая руки: волосы его висят сосульками, фиолетовые тени залегли под глазами и щёки впали — вид жуткий, но улыбка не сползает с лица.       Даже глаза улыбаются.       — Я-ма-лыш, — проговаривает себе под нос, вновь пробуя на слух новое имя. Оно растекается по нему ладонями, заботливо обнимающими за плечи и губами, целующим его в макушку.       Малыш — это такое личное. Всю жизнь Арсений был просто обезличенным мальчиком, как и десятки в его классе. С детства слышал, будь то гуськом направляясь в столовую: «Мальчики, построились!» или строгим голосом воспитателя: «Мальчики, пора спать!». Все они были просто мальчиками. Ничьими.       А быть чьим-то малышом, оказывается, приятно.       — Арс? — стук в дверь и он торопливо вытирает руки.       — Всё в порядке? — встречает его Антон.       В ответ он также беззвучно кивает.       — Тогда садись, — Антон придвигает ему стул, — не обожгись, горячий, — пододвигает к нему тарелку с борщём, — хлеб серый или белый? Сметану положить или ты не любишь? — столько участия и для него одного. Весь Антон и только для него.       Арсений растерянно хлопает ресницами.       — Арс?       Без ответа он опускает глаза и розовеет щеками от повышенного к себе внимания и заботы. От внимания Антона и его заботы. К нему. Краснота от вспыхнувших щёк переползает на шею и пробирается к ушам. Если Антон скажет ещё слово, кожа Арсения воспламенится.       Руки его лежат на коленях и он замер в ожидании — вдруг это всё рассыпется, так ведь не бывает, что всё сразу и столько много и всё для него! Так не бывает, он не заслужил, он недостоин.       Паника подбирается ближе с каждой секундой. Нет, нет, только не сейчас!       Поздно.       Мрачные мысли налетают коршуном и хлещут по нему своими чёрными крыльями, он зажмуривает глаза — сейчас всё исчезнет: и Антон, и забота, и вкусные запахи, от которых спазмами сводит желудок. Это опять его фантазии, ведь так не бывает, не бывает!       — Арс, нужно поесть, — Антон трактует такую реакцию по-своему, — иначе придётся кормить тебя с ложечки.       Это точно игра. Антон решил поиграться с ним. Увидел наивного влюблённого заучку и решил поиграть. Наиграется и выкинет как использованную ненужную вещь. Никому, никому нельзя доверять. Нужно было слушать Серёжу. Бежать! Нужно сбежать, спастись. Спастись, пока есть силы.       Но от обиды на самого себя, что он наивный, опять поверил, что может заинтересовать кого-то по-настоящему, что опять попался на крючок своему доверчивому нутру, предательская нижняя губа его уже подрагивает и на ресницах зависли готовые сорваться капли.       — Арсень, — Антон обходит стол и присаживается перед ним на колено, — что случилось, я что-то не так сказал, малыш?       Вылетевшее «малыш» спускает арсеньевские тормоза, капли срываются с ресниц, он вскидывает злой взгляд на Антона и толкает его со всей силы руками в грудь:       — Отстань!       Не ожидавший толчка и стоявший на одном колене Антон, второе после травмы периодически давало о себе знать и он не давал ему нагрузку, не удержавшись, падает назад себя.       От испуга Арс вскакивает со стула и растерянно смотрит на Антона. Во взгляде у того лишь непонимание, но от содеянного Арсений прячет лицо в ладонях и сразу ревёт, надрывно, в голос — ему хочется сейчас провалиться под землю или умереть. Он полное ничтожество. Стоит, покачиваясь, от стыда и ненависти к самому себе, не готовый оторвать руки от лица и взглянуть на Антона, который поднимается и встаёт к нему вплотную.       — Господи, ребёнок, да кто же тебя так обидел? — и притягивает Арса к себе, с ладонями, так и прижатыми к мокрому от слёз лицу, с подрагивающими плечами. Арсений ему нужен любой. С раскачиваемой на эмоциональных качелях психикой, с сомнениями, с неуверенностью. Антон взрослый и своего ребёнка в обиду никому не даст. Успокаивая, гладит Арса по спине, долго, молча, пока дрожь худенького тела не прекращается, рыдания того затихают и слышатся лишь всхлипы. Когда же и они стихают, руки Арсения отрываются от лица и обхватывают Антона за спину.       Он стоит, прижавшись к нему всем телом, приходя в себя и находясь в шоке от сегодняшних перепадов. Ему просто нужен отдых. Он так сильно устал и готов от перенапряжения рухнуть в обморок. Слова Антона лишь подтверждают его мысли:       — Малыш, сейчас ты поешь, сходишь в душ и выспишься, — Антон проговаривает тихим и спокойным голосом, но уверенным и таким… таким, с которым хочется согласиться, — а я буду рядом, хорошо?       Кивая, Арсений вытирает об Антонову футболку размазанные по своему лицу сопли и слёзы:       — Я тебя замарал.       — Это неважно.       — Прости меня… — говорит, приподнимая голову.       — Арс, малыш, — Антон чуть отстраняет его от себя, ловит заплаканный взгляд, — я не обижу тебя, верь мне, ладно? — арсеньевские веки согласно моргают, — у тебя есть я, ты теперь не один.       — Есть… ты… — Арс повторяет его слова, пытаясь это осознать, — … тебя не было… так долго.       — Я искал тебя, — Антон прикасается губами к его волосам, — и нашёл. И никуда не отпущу. Ты теперь мой малыш.       — Ты есть, — Арс будто фиксирует слова, привыкает к ним. — Ты есть. — Повторяет для себя ещё раз.       Наплакавшись и наевшись, но в душ так и не сходив, засыпает Арсений, присев на край дивана и Антон, уложив и укрыв его, долго сидит рядом, смотрит и гладит его по волосам, пока арсеньевские веки не успокаиваются и дыхание не становится ровным. Смотрит Антон и думает, сколько же боли и страданий выпало на долю этого несчастного ребёнка и обещает себе, что постарается сделать всё, чтобы Арсений не плакал, а если что и заставит течь слёзы по его щекам, то только радость.

•••

      — Опять сруливаешь на выходные к своему Антону? — Эд восседает в любимой позе на привычном втором ярусе.       — Угу, — закидывая конспекты в рюкзак с нацелом на следующую неделю, Арсений носится по комнате. Задерживает взгляд на футболке — взять, не взять? — и отмахивается, зачем, он всё равно таскает Антоновы, большие, и тонет в них, но… они же Антоновы, ну. А вот сменку белья прихватить нужно.       — Занимаетесь?       — Угу, — Арс немногословен.       — А чё не переедёшь к нему насовсем, не зовёт?       В ответ только Арсово молчание.       — Ебётесь?       — Нет. — Эд не первый, кто задаёт ему этот вопрос и Арсений отвечает на него уже без горящих щёк.       — Пока нет. — Эд не отстаёт.       — Что пока?       — Пока, говорю, не ебётесь, — Эд откладывает планшет в сторону.       — Отвали, — мысленно Арсений, конечно же, послал его просто на хуй, но вслух излагает свой посыл более корректно.       — А ты та ещё штучка, Арсений.       — Эдик, — Арс поворачивается к нему и произносит ненавистное Эдом имя, — а ты знаешь, что вторгаться в границы чужого личного пространства является дурным тоном?       — Так ебётесь или нет?       Арс игнорит, натягивает куртку, второпях обувается и сталкивается в дверях с пришедшим Лёхой.       — О, какие люди! — у Щербакова только тон подъёбистый, он по-другому не умеет. На самом же деле Лёха за время их общения показал себя достаточно добрым парнем, готовым в трудную минуту протянуть руку помощи. Правда, это его качество распространяется лишь на ближайшее окружение, но факт остаётся фактом.       — Лёх, привет, я убегаю, — Арс пытается протиснуться к двери.       — Шапку надень, там снег ебашит, — Лёха пропускает его, на что Арс кивает и вылетает из комнаты — хотел прийти к Антону пораньше.       — Поражаюсь я тебе, Щербаков, — Эд уже спрыгнул на пол и ходит, размахивая руками, — ты ж ярым гомофобом был раньше, чё, тоже попал под арсеньевские чары?       — Завали, Эд.       — А чего так? Ты думаешь, они ни с того ни с сего подружились и не разлей вода стали? Арс в него по уши втрескался, фу, блять, пидор. Ебутся стопудово.       Лёха, гомофоб, конечно, ярый. Но с Антоном он знаком, поверхностно, правда, и считает его норм чуваком, а Арс… Арс необычный и… Да, тьфу, какая ему разница, кто с кем ебётся.       — Завидуй молча, Эдичка.       — Что, блять?       — Что слышал, Эд. — Лёха смотрит ему прямо в глаза, — и Арса не трогай, увижу или услышу, въебу.       — Блять, — тихо плюётся Эд и втыкает наушники в уши, — пидоры, блять.       Вот и поговорили.

•••

      — Потомуууу что… — говорит Арс и заговорщицки смотрит на Антона.       — … Гладиолус, — зеркалит того Антон и улыбается.       Арс победно вскидывает руки:       — Ну всё, вы повержены, — обращается к Диме с Макаром.       — Да, бля, это ж классика, Поз! Ну ты ж умный, чё соображаешь так медленно?       — Макар, нам их не переиграть, спелись они, — Дима откидывает на стол карточки, — возраст, понимаешь ли, все дела, — и подмигивает Арсу.       С появлением Арса в их компании, пятничные мужские, хоть и редкие, походы по клубам перетекли в Антонову комнату с полуночными играми в настолки. В этом и был плюс Антонова одинокого проживания — проверяющих коменд не было, гостей никто не контролировал, и они частенько расходились под утро.       Димка Катю, конечно, любил, и всё свободное время они проводили вместе, но со временем и он соскучился по простой мужской компании. К алкоголю он был равнодушен, выпивал чисто символически, а вот на мозговой штурм был всегда согласен, к тому же Арс со своей эрудированностью составлял ему хорошую такую конкуренцию.       Макару же ничего не оставалось делать, как примкнуть к их компашке, но он был больше по пиву, поэтому после двух-трёх игр участвовал чисто номинально, наблюдая за этими чудиками со стороны.       Иногда к ним присоединялся кто-нибудь из общих знакомых, но комфортнее им было вчетвером, поэтому все остальные со временем отпали сами собой.       — Я курить, — Макар поднимается с насиженного места, — Антох, ты как?       Антон так-то пытается бросить, но… да ну нахуй, позже.       Затягиваются в тишине, выпуская в открытую форточку белёсый дым. После универа, понимают это оба, каждого затянет в водоворот жизни и видеться они будут реже, и от лет, проведённых вместе, останутся лишь воспоминания. А вспомнить им действительно есть что, покуролесили в своё время они знатно.       — Как у вас? — нарушает молчание Макар.       — Оттаивает потихоньку.       — Трепетный, конечно, он… цыплёнок такой… и смотрит так на тебя… Антох?       — Мм?       — Это оно, Антох?       Антон вскидывает на него свой взгляд:       — Оно, Илюх. Оно. Настоящее.       — Как понял?       — Почувствовал, — Антон легонько постукивает себя кулаком в районе сердца, — он в моей жизни навсегда, теперь только с ним.       Илья Макаров, для друзей, сокративших его фамилию до простого «Макар», во взгляде на отношения с Антоном был солидарен — без любви, без этого пьянящего чувства и он их не представлял. И сейчас, глядя на этих двоих, искренне радовался за друга — столько нежности, будь то в направленных друг на друга взглядах, улыбках и нечаянных прикосновениях, он видел разве только что у Димки с Катей. А у тех была любовь.       Взглянув на Антона, как тот держал Арса за руку, знакомя их: «Илюх, это Арс мой», и как Арсений, цыплёнок, заморгал ресницами часто-часто и зарозовел щеками, Илья всё понял — наконец-то то самое долгожданное чувство посетило Антона и в его жизни появился объект любви.       За друга он был рад, но забывать, в каком мире они живут, всё же не сто́ит:       — Вы только, Антох… аккуратней будьте… долбоёбов вокруг дохуя и… в общем… не пали́тесь… и, ежели чего, говори, я всегда поддержу.       — Спасибо, Илюх, спасибо, — хлопает его по плечу.       Антон и впрямь упустил момент, а сто́ит ли ожидать угрозы со стороны, настолько полностью погрузился в Арса. Всё свободное от учёбы и подработки время, а его катастрофически не хватало — на носу была зимняя сессия — они проводили вместе, изредка выбираясь куда-то, но зима выдалась ужасно холодной и они практически не вылазили из комнаты. Антоновой. Арс, первый раз оставшись у Антона, сначала пролепетал что-то про вещи, зубную щетку и взгляд его нервно забегал, но Антон, к тому моменту уже знающий, как бороться с подступающей к Арсу паникой, дотронулся легонько до его плеча:       — Арс, малыш, я постелю тебе на диване, хорошо? — и всунул ему в руку новую зубную щётку и свою футболку.       Так и прижились на Арсении Антоновы футболки. В них, безразмерных для него, он смотрелся таким хрупким и по-детски трепетным, что Антона затапливало волной нежности и он подходил к нему, обнимал молча и целовал его в макушку. Арс в такие моменты еле держался на ногах от переполняющих чувств, но вслух о своей любви Антону произнести так и не мог. Впрочем, как и Антон.       Оба всё понимали, но Арсений и так только недавно справился с волнением от Антонова к нему заботливого отношения, что для произнесения заветных слов признания, копил в себе силы. Антон же решил своего трепетного ребёнка пока поберечь от переживаний, да и зачем слова, его действия всё говорили сами за себя.       Годами копившиеся в Антоне чувства рвались наружу нежными словами и потребностью обнимать любимого человека ежесекундно. С появлением Арса в его жизни Антон почувствовал себя ещё более серьёзным, как будто стал взрослее, что было и неудивительно — чувство ответственности за Арса накрывало его с головой. Арса ему хотелось отгородить от всех невзгод, выпавших на его долю, его хотелось не́жить, сполна окружить любовью и заботой. Видя арсеньевское к нему полное доверие у Антона вырастали крылья за спиной и он готов был и нести на них их двоих в светлое будущее, и выставить их щитом, защищая от нападок внешнего мира.       Арс вложил свою ладонь в Антонову руку, и Антон держал её крепко, не выпускал.       С накатывающим возбуждением они справлялись по одиночке, но всем известным способом. Гормоны, дающие о себе знать не только утренним стояком, но и ночными фантазиями, выплёскивались в ду́ше посредством обыкновенной дрочки и пока их это вполне устраивало — главное ведь заключалось в том, что эмоциональный фон Арса выравнивался, он начал чаще улыбаться и Антон ловил на себе его взгляды и сдерживал желание расцеловать его щёки, от стеснения заливающиеся румянцем.       Антон и Арсений были в любви, и это было важным открытием уходящего года.

•••

      — Восемь! Семь! … Три! Два! Урааааа! — их собралось не меньше двадцати человек и теперь вся эта гурьба с бокалами шампанского, хлопушками, бенгальскими огнями и готовыми рвануть фейерверками, вывалилась на улицу в наспех накинутых куртках и оголтело орёт, встречая наступивший год.       Кому принадлежала идея выехать на базу, арендовать один коттедж на всех и оторваться на несколько дней перед сдачей экзаменов, никто не помнил, но дружно подхватив её, стали первым делом просчитывать количество требуемого алкоголя и затариваться по полной — у кого-то этот год был последним в университетских стенах и желание запомнить его яркими вспышками возрастало с каждым уходящим днём.       Экзамены, зачёты, недопуски и долги внесли свои коррективы, и ко дню празднования толпа их была разношёрстной, многие видели друг друга вообще в первый раз, что не мешало, впрочем, накидываться алкоголем, мешая всё подряд, и веселиться задолго до боя курантов.       Антон даже встретил здесь Иру, несложившуюся свою пассию — кто её вообще пригласил сюда? — но кинув ей сухое: «Привет», ретировался, выискивая глазами Арса в толпе. Знал бы Антон, насколько опасны обиженные женщины и к чему это приведёт в дальнейшем, обязательно бы поговорил с Ирой раньше, когда без объяснений прекратил с ней общение. Сказал бы, что дело совсем не в ней, что она хорошая, умная и красивая… но просто не для него. Но, пропав в Арсе окончательно и бесповоротно, этот момент он упустил и Ира, повторно обиженная его к себе невниманием, зло смотрела ему вслед, пока он пробирался сквозь толпу к улыбающемуся ему Арсу.       Яркая россыпь фейерверков украсила небо, музыка и смех заполнили всё пространство вокруг, девчонки в голых платьях визжали, заглушая вылетающие пробки шампанского.       — Замёрз? — Антон смотрит на красные арсеньевские щёки и нос.       — Неа, — тот к тому же ещё и в рваных джинсах, — пойдём сфоткаемся, — и лезет в сугроб, поближе к ёлочкам.       — Пацаныыы, — Димка, уже прилично датенький — с чего так налакался, непонятно — останавливает арсеньевский порыв, подходя к ним вместе с Катей, — пацаныыы, блин, я вас так всех люблюююю, — тянет нараспев и лезет обниматься.       Не доставая им до плеча, повисает на руке Макара:       — Дылды, — и громко икает.       Катя красивая, радостная, стоит рядом и смеётся, поддерживая его под локоть.       — Я помогу, — Макар, будто поменявшись с Позом местами, напротив, ещё трезвый, под Катин смех и Димкино бурчание, ведёт его в дом.       — Туда, — Арсений показывает взглядом Антону на стоящие в снегу ёлки, — там красиво, — и шагает в сугроб.       Мысль признаться Антону в своих чувствах не отпускала его последнюю неделю и для себя он решил, что первые минуты нового года для этого самое подходящее время. В большой толпе, даже распределившейся на маленькие кучки, легко затеряться и он пытается увести Антона от лишних глаз.       — Антон, — Арс хватает его за рукав, — я хотел сказать…       Заснеженные ёлки скрывают их от посторонних глаз и Арсений решается, сердечко его бьётся громче отгремевших курантов, глаза влажно поблёскивают и смотрит он на Антона со вселенским обожанием.       — Антон, я… я…       Антон всё понял, у самого сердце трепещет, он берёт в свои руки его ладони, согревает их — совсем ледышки — подносит к губам и целует. Арсеньевские глаза совсем близко и в них любви чуть ли не больше, чем у самого Антона.       — Маленький мой, — из Антона переполняющие его чувства выливаются нежными словами, — малыш…       — Я сказать тебе хотел, Антон… — арсеньевские слова произносятся одновременно, — я тебя… я…       Господи, ну что за чудо трепетное… Глаза на мокром месте, нижняя губа начинает дрожать…       — Я знаю, малыш, — Антон прижимает палец к его губам, — я тоже тебя люблю.       Глаза Арсения распахиваются, и Антон наклоняется, накрывая его губы своими.

•••

      Они сбежали ото всех — переполнявшие и, наконец-то, озвученные чувства стремились вырваться прикосновениями и поцелуями. Целоваться, прижиматься друг к другу, держаться за руки хотелось до ярких вспышек перед глазами, и они боялись потерять контроль и бдительность, ведь даже у стен есть уши и глаза. Вызвали такси и пока ехали, без умолку болтали с водителем, лишь бы отвлечься, не сорваться, не прижаться друг к другу.       Полупустая общага встретила их затишьем — все, кто могли, разъехались либо продолжали празднование в своих комнатах и они, взбежав по ступенькам, и чуть замешкавшись с ключами — руки у Антона дрожали — нырнули в открытую дверь и не включив свет, кинулись друг к другу. Губы нашлись в полной темноте, и поцелуй получился мокрым и горячим. После того, первого, нежного и трепетного, взорвавшиеся чувства сметали на пути все преграды, и они сминали губы под стихийным напором.       — Малыш, прости, малыш, — Антон отрывается от Арсения и хватает воздух глубокими глотками. Господи, он совсем потерял контроль. Голова кружится, тело горит, от одежды, от внутреннего жара. — Арс, прости… — и не успевает договорить, как Арсений, приподнимаясь на носочках, сам тянется к нему губами, обхватывает его руками за шею. Весь огненный и губы влажные, горячие.       И снова поцелуй, долгожданный, сладкий, господи, какой сладкий. Антон сейчас скончается. И кончит.       — Малыш, стой, — теперь уже сам отрывает его от себя и тут же вновь прижимается к его губам, шепчет хриплым голосом, — Арсень, подожди, мой хороший, подожди, — и тянется рукой к выключателю.       Вспышка, свет бьёт по глазам, оба зажмуриваются, что даёт передышку, отстраняются чуть, но руки переплетены, держатся, вцепившись друг в друга. Куртки расстёгнуты, шапки скинуты, волосы влажные, прилипшие ко лбу и губы, яркие, мокрые. И — о, блядство! — такие притягательные.       — Господи, прости меня, Арс, — Антон испугался наперёд арсеньевской реакции — он накинулся на него, как охотник, долго преследующий свою добычу. Тянется и прижимается губами к его виску, — малыш, я идиот, прости меня.       Арсений, кажется, и не расслышал, что ему Антон говорит, смотрит расфокусированным взглядом, мыслей в голове ни одной, только сердце ухает по всему телу.       — Не плачь, маленький мой, — Антон целует прикрытые веки, мокрые ресницы, щёки. Губами проходится по лбу, мелкими поцелуями зацеловывает всё лицо, нос, снова возвращается к губам, шепчет между поцелуями, — люблю тебя, малыш, люблю, не плачь.       — Нет, нет, — наконец-то до него доходит смысл Антоновых слов, и он вытирает мокрые щёки, — это от эмоций, Антон, от эмоций. Я люблю тебя, очень люблю.       Антон скидывает куртку с себя, с Арса, в промежутках наклоняясь и целуя его, куда придётся: в макушку, в плечо, в краешек губ.       — Любимый мой, если бы ты знал, малыш, как я тебя люблю, — смотрит в арсеньевские глаза, целует его в кончик носа.       — И я тебя, — Арс тянется руками и обнимает его за шею, — люблю тебя, Антон, очень сильно люблю.

•••

      Январь дался им тяжело и не по причине учёбы. Расставаться не хотелось ни на минуту, но оба они были так загружены экзаменами и работой, и чертовски уставали, что у Арса вновь проступили тёмные круги под глазами и он практически ничего не ел. Джинсы с него спадали, а в Антоновых футболках он тонул и казался совсем хрупким.       Отношения с Эдом испортились окончательно, в одной комнате они находиться не могли — Эд бесился по любому поводу. Подъёбывал Арса постоянно, лез на рожон, называл пидором, правда, за пределами комнаты не срывался, а в стенах универа просто проходил мимо.       Арс не оправдывался. Выбрал тактику игнора, но внутренний мандраж начинался, как только он выходил из универа и шёл в общагу.       Егор не вмешивался, правда, один раз подошёл к Арсу, когда они остались наедине:       — Знай, Арс, я не думаю про тебя как Эд, — сказал, не глядя ему в глаза.       На что Арс ответил:       — А тебе это и не грозит, думать-то, — и вышел, не оборачиваясь, оставив стоять Егора в полных непонятках. На этом их общение приостановилось, и они лишь изредка перекидывались общими фразами.       Лёха сдерживал эдовский натиск, но Эд тявкал в основном в Лёхино отсутствие, а Арс не жаловался, так что всей ситуацией тот не владел.       Антон, замечая арсеньевский грустный и уставший взгляд, брал его за руку, садился на диван, усаживал к себе на бёдра, укладывал его голову на плечо и прижимал к себе со словами:       — А сейчас, ребёнок, у нас минутка нежности, — и гладил его по голове, тихо целовал в висок и шептал на ушко как он его любит. Арсений затихал, закрывал глаза и попадал на то самое воздушное облачко, поглаживаемый Антоновыми ладонями. И теперь уже не чьи-то эфемерные руки обнимали его за плечи, а руки конкретные, Антоновы, окружали заботой и дарили чувство защищённости.       В особо отстойные дни Арс сам подходил к Антону, тянулся на носочках и шептал ему в губы:       — Хочу на ручки, — давая полную свободу действий Антону. И Антон укладывал его на кровать, обнимал, окружая собой и целовал. Начинал целовать с пальчиков, приговаривая, какие они у него красивые, переходил поцелуями вверх на предплечья, растягивал ворот своей же футболки на нём, выцеловывал ключицы, говорил, какие они тоненькие, ровненькие и красивенькие. Арс от Антоновых поцелуев и комментариев млел, лежал с прикрытыми веками и тихонько улыбался — в такие моменты он чувствовал себя абсолютно счастливым.       Поцелуями чаще всего дело и заканчивалось — оба ждали окончания сессии и долгожданных каникул. Антон Арсения чувствовал каждой клеточкой своего тела и чувства эти переходить к активным действиям не советовали — Арсений и правда, был сильно напряжён сдачей экзаменов, как, впрочем, и Антон. Правда, спали они уже давно вместе, переплетясь руками и ногами и с утренним стояком справлялись, как и прежде, методом дедовским, проверенным.

•••

      — И ты представляешь, он мне говорит, что я не прав! Я-то да и не прав? Да я эту тему знаю лучше, чем он. Я сотни статей прочитал! Ему уже на покой пора, всё забывает, старый хрыч! — Арс рассказывает Антону о сегодняшнем инциденте. Ходит по комнате, после душа разгорячённый, волосы мокрыми завитками ко лбу прилипли, глаза блестят, красивый, чертяка!       — Иди ко мне, — Антон перехватывает его за руку и тянет ближе, сажает себе на бёдра, — тих-тих, не заводись, ведь всё обошлось.       Арс ёрзает на нём, усаживается поудобнее:       — Да выбесил, пень трухлявый, завалить меня хотел! А ты как, сдал?       — Конечно, он же со мной, — хлопает ладонью по амулету.       — А мне на свои силы рассчитывать приходится, — улыбается, и тут же возвращается к накипевшему, — не, ну что за хрыч, а!       — Мне так нравится, как ты ругаешься, Арсень, — Антон целует его в уголок губ, — ты такой милый, когда взбешён, малыш.       — Чувствую, к концу сессии я перейду на маты!       — Котёнок, — Антон держит его за бёдра и придвигает к себе ещё ближе, — хоть с матами, хоть без матов, ты моя прелесть, — и целует в ухо, отчего Арс покрывается мурашками.       У Арса, насколько успел выяснить Антон, кожа отзывчивая к прикосновениям, а уши вообще за гранью чувствительности.       — Ты такой нежный, малыш, — Антон шепчет ему в ухо, проводит языком по раковине и Арс изгибается, но не уворачивается а, наоборот, подставляется ближе. — Такой трепетный мой, такой красивый, — и мокрыми губами обхватывает мочку, — любимый мой мальчик.       Говорит, а сам ладонями под футболкой шарит, по спине ведёт вверх, по позвоночнику пальцами проводит. Губы выцеловывают шею, зубами ворот футболки оттягивает и языком ключицу лижет. Вдох-выдох и целует снова.       Арс разрывается, к ладоням липнет, назад выгибаясь, а щекой к Антоновым губам тянется. Рот его приоткрыт, дышит рвано и глаза то зажмуривает, то распахивает резко. Руки свои не знает куда деть — за шею Антона обнимает, локтями ему в грудь упирается. Ещё и футболка Антонова на нём, большая, рукава мешаются и тело под ней горит. Пытается что-то говорить, но выходят лишь обрывки слов.       — Прогнись, мой хороший, — Антон проходится ладонью по пояснице и нажимает чуть, — умница, — и поцелуем пытается ниже ключицы впиться, но ткань мешает.       Арсений голову приподнимает, взгляд шалый, руками сам футболку скидывает с себя и к Антону голой кожей прижимается:       — Люблю тебя, Антон, — и языком по его губам ведёт.       Антона перемыкает от этой близости, в штанах стояк каменный, руками давит Арсу на бёдра и к себе ближе — хочется ещё ближе, ближе! — прижимает. У того в штанах ситуация не лучше, член ломит, сам елозить бёдрами начинает и от первого движения его передёргивает. Глаза распахивает и стонет.       Губы Антона по груди его проходятся и Арс выгибается назад, подставляя сосок под Антонов язык, тот терзает его губами, прикусывает чуть и Арса простреливает напрямую в член. Тонкий писк вырывается из арсеньевского рта, и Антон руками его бёдра обхватывает и начинает водить ими взад-вперёд.       — Ох, Арс, какой же ты, — выдыхает и ловит его губы, впивается в них, не даёт оторваться, а сам свои бёдра вверх подкидывает и упирается членом в арсеньевский.       Трусы у обоих мокрые от смазки, на спортивках мокрые пятна расползаются, члены трутся друг о друга через мокрые слои ткани и Арс уже мычит Антону в рот, и вдруг вздрагивает всем телом, и кончает. Антон чувствует просачивающуюся сперму, но свой оргазм уже близко, и он проезжается арсеньевскими бёдрами по своему члену, быстро, резко и кончает следом.       — Люблю тебя, малыш, — шепчет Арсу, тот упал ему на грудь, весь влажный, потный, дышит в шею.       — Я тоже… тебя… люблю… — слышится сквозь выдохи.

•••

      — Вот, дожился, лучшие друзья вычеркнули из своей жизни, — реагирует Димка на гудки в телефоне и не отвечающих на его звонки Антона и Арсения.       — Не волнуйся, всё с ними в порядке, ну Дим, ты чего? — Катя подходит к нему со спины и просовывает холодные руки ему под футболку.       — Ах, — говорит Дима.       — Ах, — успевает выдохнуть Арсений, глядя как головку обхватывают Антоновы губы.       Ноги Арса совсем не держат, и он опирается руками на позади стоящий комод. Антоновы руки оглаживают его бёдра, левая придерживает ягодицу, а правая обхватывает кольцом ствол и это уже отвал башки. С тихим стоном Арс запрокидывает голову назад, но вид Антона, сидящего на коленях перед ним, его язык, облизывающий головку, так и манит собрать последние силы и наклонить голову вниз, приоткрыть глаза и выстонать непохожий ни на что звук ещё громче.       — Да, мой хороший, тебе нравится, — Антон отрывается от сладкой сладости и то ли констатирует факт, то ли задаёт вопрос, но вид Арса, с ошалелым взглядом, с пересохшими губами, позволяет сделать однозначный вывод. — Нравится. Какой же ты сладкий, малыш, — и вновь накрывает головку губами.       Языком кружит вокруг неё, кончиком играется с уздечкой, проходится по уретре, гладко скользит в дырочку, выбивая из Арса новые стоны. Тот уже жалобно поскуливает, и Антон начинает посасывать головку, звуки такие соблазнительные, что собственный член уже истекает смазкой. И арсеньевский член сочится, головка плотная, вкусная, он аж причмокивает, ну как же сладко! Выпускает её изо рта, облизывается и вновь накрывает её губами, погружая арсеньевский член глубже в рот. Прижимает его языком к нёбу, и начинает работать поршнем, втягивая его в себя. Сначала медленно, проходясь аккуратно зубами по члену, отчего Арс поскуливает, затем сдавливает член языком и щеками, и арсеньевский скулёж слышен громче.       У Арса ноги совсем отказываются стоять, подгибаются в коленях и судороги по всему телу пробегают, он только вскрикивает, когда член в стенку горла упирается, а Антон добивает, обхватывает его ягодицы руками и начинает его вбивать в себя, трахать свой рот. Ритмично, наращивая темп, до выступающих из глаз слёз и стекающих с подбородка слюней.       При очередном толчке Арс откидывает голову назад и с протяжным вскриком изливается в Антонов рот. Сперма стекает тому сразу в горло, и он сглатывает, ещё больше сжимая член в горловых тисках, на что Арс аж пополам сгибается, ухватившись руками за Антоновы кудри.       — Ан… тош, — голос его трясётся, пальцы дрожат, ноги совсем онемели и поясница, кажется, вот-вот отвалится.       Антон выпускает член изо рта, напоследок проходится языком по стволу и головке, и утыкается Арсу в лобок. Губами и носом прижимается, дыхание сорванное, дышит арсеньевской кожей — о, боги, он бы его всего съел, кажется. Слёзы со слюнями размазаны по его лицу, коленям хана, трусы мокрые — кончил вслед за Арсом, но член каменный, так и не опавший, в штаны упирается.       — Это лучшее, что со мной случалось в жизни, — поднимает голову и смотрит на Арса. Его ресницы трепещут, пальцы дрожат, но кудри Антона не выпускают. — Ты, Арс, лучшее, что со мной случилось в жизни. Я люблю тебя, малыш.       — Антош, — тот кроме имени произнести ничего не может. Да и не нужно, Антон всё читает в его взгляде.       У Арсения, кажется, вся жизнь до встречи с Антоном, и не жизнью была вовсе. Сейчас, окружённый заботой и любовью, он находится на вершине пирамиды своего счастья, а после познания, на что способен его организм, понимая, что и это не предел, он вообще готов забыть всё на свете.       Вагонетка с его разумом отъехала в тот же миг, как центром получения удовольствия оказалось всё, что находится ниже пояса. Ни с чем не сравнимые ощущения. А то ли ещё будет.       И… никогда и никого Арсений так не любил как Антона, никогда и никто его так не любил как Антон.       — Антон, — Арс умостился рядом, положив голову тому на плечо и выводит пальцем зигзаги на его груди, — а у тебя… было так раньше?       Антон поворачивает голову и пытается заглянуть Арсению в глаза, но тот лежит такой расслабленный, и тревожить его не хочется, и Антон лишь касается его волос губами:       — Никогда.       Палец Арса перестаёт выводить зигзаги, останавливается, Арсений приподнимается на локте и смотрит Антону в глаза:       — Никогда? … Ни с кем?       Абсолютно серьёзен, без тени улыбки на лице.       — Никогда и ни с кем, Арсений, — в тон ему отвечает Антон, — ты мой единственный. Единственный.       Арсений укладывается обратно Антону на плечо:       — Единственный мой.       «Единственный, единственный, единственный» — проносится у него в голове, и он закрывает глаза.       «Антон, единственный мой» — губы пытаются сказать ещё и ещё, повторить важные слова, но успокоенный мозг проваливается в сон.       — Арс, единственный мой, — шепчет Антон, гладя засыпающего Арса по волосам.

•••

      Всё, что интересует Арсения сейчас — это сколько оргазмов подряд способен выдержать его организм. Прошедшие каникулы, лекции, эдовские доёбы — всё по боку и проносится где-то фоном, когда его яички находятся в Антоновом рту. Разум в этот момент временно отключается, уступая место невиданной ранее чувствительности и откровенности. Именно эти два открытия в новом себе поразили и его, и Антона.       Если доверие Арса к Антону было безграничным и какое бы то ни было стеснение у него, распластавшегося звездой на кровати, пропадало вовсе, то Антон от одного этого осознания готов был спустить в трусы, даже не притронувшись к себе. А если добавить поплывший от возбуждения Арсов взгляд и призывно раздвинутые ноги, то Антон реально спускал, гуляя поцелуями ниже и ниже по арсеньевскому телу.       Месяцы, когда Арсений трепетал ресницами от страха произнести Антону своё признание в любви, кажется, были столетия назад. Открывшаяся чувствительность его тела настолько будоражила их двоих, что каждую минуту свободного времени они рвались друг к другу, чтобы сплестись руками, слиться, снести к ебеням остатки сознания.       Встречи их мужской компашки закончились ровно тогда, когда начались встречи Антонова языка, губ и пальцев с арсеньевскими выпуклостями и впадинами. Не остался не зацелованным, не облизанным и не оглаженным ни один миллиметр арсеньевского тела. Пальцы и язык Антона побывали в таких глубоких и далёких краях, доставляя Арсу невероятное наслаждение, а растущее и крепнущее светлое чувство под названием «любовь» лишало их каких-либо секретов и делало только ближе друг к другу.       — Малыш, если бы ты знал, какой ты там красивый, — Антон отрывает губы от манящей дырочки и вытирает ладонью размазанные по своему лицу слюни. Тянется к Арсению и нависает над ним на локтях, — ты весь красивый, маленький мой.       Глаза Арса затянуты поволокой, с уголков стекают мокрые дорожки и Антон собирает их поцелуем — слёзы даже на вкус сладкие, они другие — от эмоций. Голова Арса запрокинута назад и он поскуливает от прервавшейся «там» ласки.       Антон от арсеньевских эмоций с ума сходит. Наблюдать, как у возбуждённого Арса буквы отказываются складываться в слова и из его рта произносятся нечленораздельные звуки, тот ещё кайф, делающий возбуждённый антоновский член ещё крепче.       — Мммх, — мычит Арсений и Антон целует его в раскрытые губы и тянется к смазке. Переползает назад и укладывается удобнее промеж арсеньевских ног.       Лёгкий шлепок по ягодице — отработанный жест! — и арсеньевская нога уже закинута Антону на плечо. Языком он проводит по яичкам, пока пальцами разогревает смазку. Арсений в предвкушении продолжает мычать и поддаётся бёдрами ближе к Антону — господи, это они ещё полноценно не трахались ни разу, что ждёт его впереди, что таит в себе арсеньевское тело, проносится у него шальной мыслью в голове и член реагирует на это вытекающим прекамом.       Антон щас сам кончит и, целуя в последний раз — ха, последний, ага! — пальцами в тёплой смазке начинает оглаживать нежную кожицу. На секунду сжавшийся в розочку вход расслабляется и палец проникает внутрь, останавливается на секунду и скользит вглубь. Нежные стеночки обволакивают его и Антон водит им по кругу, вызывая дрожь арсеньевского тела.       Безобразие несусветное! Как же красиво! Розовые края входа открываются при движении пальца и у Антона весь рот наполняется слюной, он тянется языком и на пару со своим пальцем просовывает его внутрь.       Стекающие слюни, смазка — всё скользит легко и вот уже внутри два пальца раздвигают пульсирующий вход и язык — господи, что он вытворяет там! — снуёт туда-обратно.       Арсений весь в поту, член прижимается к животу, оставляя на нём лужицу, которую Антон потом обязательно слижет. Разметавшиеся волосы прилипли к влажному лбу, выглядит он настолько невъебенно охуенным, насколько таким же чувствует себя Антон.       Что творит он с Арсением, что творит Арсений с ним! Не передать словами. Слова и не нужны, нужен третий палец, проникающий внутрь на смену языку и чуть самоконтроля, чтобы Антон не кончил сию же секунду от арсеньевских стонов.       — Да, малыш, да, — повторяет Антон, прокручивая пальцы внутри и катясь с горки набухшей железы. Он дразнит её, задевая подушечками пальцев и тут же скользит в сторону, отчего Арса выкручивает всего и он бьётся в неконтролируемых судорогах.       Дышать нечем, воздух вокруг плотный и только стоны, арсеньевские тонкие и хриплые Антоновы, разрезают его пополам.       Испарина выступила у Антона на лбу, влажные волосы лезут в глаза, щекотят кожу, но руки его заняты, он трётся лбом об Арсово бедро, пытаясь их смахнуть, добавляя к разматывающим Арсения ощущениям ещё одно.       — Да! — первое удавшееся слово вылетает из арсеньевского рта, прерывая его непрекращающийся скулёж и для Антона этот громко выстреленный призыв является спусковым крючком. Он держит крепко в руке его бедро и сжимает, чтобы унять Арса, елозящегося по кровати, а пальцами другой начинает вбиваться глубже и глубже, трахая пульсирующий свод. Перед глазами только мельтешение, чёткая картинка отсутствует, лишь рваные выдохи, стоны и занемевшие пальцы, выбивающие из Арса то вскрики, то всхлипы.       — Давай, мой хороший, — успевает произнести Антон и Арсений выгибается и с протяжным стоном кончает, выстреливая себе на живот и на грудь. Тело заходится в мелкой дрожи, дрожит всё внутри, передавая вибрации Антону через находящиеся внутри него пальцы.       Антон убирает со своего плеча однозначно затёкшую арсеньевскую ногу, не упуская из внимания ткнуться в неё поцелуем и аккуратно вытаскивает свои пальцы, видя, как закрываются покрасневшие, блестящие от смазки, стеночки входа, и переползает к Арсению. Нависает над ним на вытянутых руках, охватывая взглядом невменяемого Арса и наклоняется губами к растекшимся по арсеньевскому телу маленьким лужицам спермы.       Всасывает её в себя, слизывает остатки языком, перемежая чмоками и дорожкой поцелуев добирается до арсеньевского лица. Ничего красивей Антон никогда не видел: чуть повёрнутая на бок голова, приоткрытый рот, испарина над верхней губой, влажные завитки волос, прилипшие ко лбу и ресницы, мелко трепещущие — нежность в чистом её проявлении.       — Любимый мой мальчик, — прижимается губами к его щеке, — красивый мой.       Всё, на что хватает Арсению сил — это повернуть голову к Антону и взглянуть ему в глаза:       — Я люблю тебя, — прошептать, прежде чем глаза наполняются слезами и он смаргивает их.       — Люблю, — шепчет в ответ Антон и сцеловывает бегущие к вискам солёные дорожки. Это от эмоций, от эмоций.       Слёзы, гонимые эмоциями, переполняют Арса: оргазм — один пункт из перечня его «лучшего», что с ним случалось в жизни.       — А ты? — спрашивает Антона по поводу его оргазма, прошедшего мимо Арса.       — А я, малыш, давно уже… того, — и улыбается, укладывая голову Арса себе на грудь.       Арс расслабленно закрывает глаза, та́я в Антоновых объятиях и единственное, что его смущает, так это то, что ему снова так и не удалось коснуться члена Антона, как и во все предыдущие дни и недели. Как-то не довелось.

•••

      Утро встречает Антона Арсением, опускающим глаза в пол и спешно собирающимся по-тихому свалить.       — Малыш?       Арс вздрагивает от, казалось бы, такого родного и участливого тона, что не проходит незамеченным Антоном, и не оборачиваясь, говорит куда-то в пол прихожей, напяливая ботинки:       — Я забыл, мне бежать нужно, у меня там… срочно… мне надо…       Как ребёнок, разбивший вазу, уверенный, что его наругают. Но Арсения ругать нельзя, да и не за что.       — Арс, тебе нужно позавтракать, — говорит Антон, опасаясь перейти черту, за которой Арсений начнёт рассыпаться.       В том, что будет откат, Антон был уверен — уж резко Арс забыл свою прошлую жизнь, сиял глазами и смотрел влюблённо на Антона. Оно и понятно, первая любовь, первое познание, все дела. Но он… не принял себя, сбежал, нырнув с головой в Антона. Это Антон полюбил Арсения таким, какой он есть и готов помогать, поддерживать, направлять, а Арс полюбить себя так и не смог. Что-то подсказывало Антону, что процесс этот длительный и торопиться нельзя, нужно постепенно, с любовью, а ныряние из одного колодца в другой Арсения погубит — сил вынырнуть не найдёт в себе, утонет.       — Арсений?       Арс замирает на месте — это же запрещённый приём, зачем ты так, Антон? Я же «малыш», «маленький», «мальчик твой».       Антон возвышается в дверном проёме, перегораживая собой свет из окна:       — Твой желудок от кофе концы отдаст, надо поесть, малыш.       Антон ему и любимый, и мама, и папа, а родителям перечить нельзя. Медленно скидывает куртку, снимает ботинки, разворачивается и, не глядя на Антона, проходит на кухню. Желудок у Арса слабый, а в моменты нервного напряжения не воспринимает не то что еду, а и любимый кофе извергает, так что завтракать вообще не вариант, и Антон это знает. И Арс знает, что Антон знает.       — Присядешь? — Антон кивает на стул.       Тот только мотает головой.       — Малыш, случилось что?       Глаза в пол и только вихры кружатся.       — Поговоришь со мной?       Стоит замершей статуей, голова пригнута, с высоты Антонова роста виднеются лишь пушистые ресницы и заметно подрагивающая нижняя губа.       Когда-нибудь качели Арсения не будут раскачиваться «солнышком» и эта Антонова любимица, нижняя губёнка, дрожать перестанет. Её, эту арсеньевскую предательницу, Антон любит особенно сильно. Одного взгляда на неё достаточно, чтобы оценить степень Арсовой нервозности.       — Расскажешь, что случилось?       Арса, ещё поздно ночью стонающего от удовольствия, признающегося Антону в любви и заснувшему на его плече, к утру кто-то подменил на Арсения почти полугодичной давности, недоверяющего и сомневающегося. И, сдаётся Антону, это дело рук самого Арсения.       — Я подойду?       Кивает в ответ напряжённо, не поднимая взгляда.       Антон подходит ближе и протягивает руку ладонью кверху. Известный жест приглашения к доверию. Арс колеблется мгновение и кладёт свою ладонь поверх. И выдыхает — Антон, его родной, любимый Антон. Его единственный Антон. Нужно рассказать, всё рассказать, иначе мысли его съедят.       — Ты вчера… Антон… и раньше… когда я… тебя дотрагиваюсь… там… — и краснеет, будто у Антона «там» — это не просто член и будто арсеньевское «там» не было облизано и заласкано Антоном.       Такой трогательный, такой стеснительный. Антон поражается такому разному Арсению.       — Ты отталкиваешь меня… тебе не нравится… — и взгляд на Антона вскидывает, — … тебе противно, да?       Антон смотрит во все глаза:       — Ты о чём, Арс?       — Тебе неприятно, когда я тебя касаюсь… там… да? Поэтому отталкиваешь? — а у самого слёзы в глазах.       Не от эмоций.       А вот арсеньевские слёзы не «от эмоций» — это уже запрещённый приём для Антона.       — Малыш, я, правда, не понимаю, о чём ты. Когда я тебя отталкивал? Я же люблю тебя, маленький мой. Да я зацеловать тебя всего готов, и целую, малыш, о чём ты? — и притягивает к себе Арса кольцом рук.       — Я тебе вчера хотел… приятное сделать, а ты не позволил… ты никогда не позволяешь…       Вот Антон дурачьё-то, расстроил ребёнка. Он берётся пальцами за арсеньевский подбородок и приподнимает, заглядывает ему в глаза:       — Малыш, я, правда, не думал, что это для тебя так важно. Я же вижу, как тебе хорошо, когда я тебя люблю и был уверен, что тебе этого достаточно. Прости, я не знал, что и ты хочешь…       — Значит, тебе это не неприятно… мои прикосновения… там? — и взгляд такой растерянный, полный надежды.       — Да что ты, маленький мой, — Антону смеяться хочется — из-за такой ерунды накрутить себя. Он притягивает Арса к себе ещё ближе и продолжает шёпотом ему на ухо, — я же от одного твоего взгляда кончаю, малыш, а если ты ко мне притронешься, не продержусь и минуты. Ты знаешь, какой ты? Ты же само совершенство, такой нежный мой, такой красивый, ласковый мой мальчик. А пальчики твои и губы — я из последних сил держусь, но если ты ко мне прикоснёшься, я потом не оклемаюсь, обкончаюсь весь и тебе удовольствие доставить не смогу, а ты самый главный в моей жизни, самый важный, и я хочу каждую секунду тебя любить, тебе приятное делать. Понимаешь, малыш? Я просто не сдержусь, спущу за минуту.       — Не так уж и плохо, — Арс давит в себе смешок. Так приятно осознавать, что от тебя кончат за минуту. И слёз в глазах уже нет — качели эти качели, чтоб их! — и всё уже не кажется таким страшным.       — Ты из-за этого загнался, да?       Кивает снова.       — Глупый мой.       Согласно кивает:       — Я люблю тебя, — и вжимается в Антона.       — И я тебя люблю, малыш, очень сильно. — Антону ничего не остаётся как гладить своего малыша по голове. — Арс, я хочу тебя попросить, хорошо? — и получив арсеньевский кивок, продолжает, — пообещай мне, малыш, что все свои сомнения будешь мне высказывать, не таить в себе. Хорошо? Да?       — Да.       Антон уже смотрит ему в глаза:       — Я люблю тебя, очень сильно, ты не должен в этом сомневаться. Я тебя никогда не обижу и не обману. И всё, что я чувствую к тебе, я уверен, то же и ты чувствуешь ко мне. Мы с тобой вместе и нас ничто не может разлучить. Правда же? И давай договоримся, что всегда разговаривать будем, что бы не случилось. Мы же доверяем друг другу, да?       — Да.       — Вот и хорошо, — Антон улыбается и Арсений, глядя на него, улыбается в ответ и хихикает. — Что, Арс?       — Прямо за минуту, да? — и глаза прищуривает.       — Проверить хочешь?       Вроде в шутку сказал, но Арс уже рукой тянется и поверх домашних штанов своей ладонью Антонов член накрывает. И в глаза, паршивец, смотрит, взглядом таким «Ну давай проверим, на что способен Антон Андреевич». И не скажешь, что пять минут назад слёзки на колёсиках были.       Настрой Антона от такой быстрой арсеньевской перемены меняется и возбуждение уже толкается в Арсову ладонь. Арсений взгляд от Антона не отводит, руку под штаны просовывает, под трусы, и вот уже встречается с головкой, по стволу ведёт, и в глаза смотрит. И где только научился!       А Антон уже поплыл, стоять трудно, хочется опору за спиной почувствовать и Арс, словно читает мысли, шагом на него наступает и легонько назад подталкивает, пока он не упирается в стену. И всё это время в глаза смотрит, моргает только часто.       — Арс… — Антону жарко, волна поднимается снизу вверх, в трусах тесно, арсеньевская ладонь по стволу скользит, размазывая выделяющуюся смазку. Теперь и ему хочется большего, хочется увидеть, как ладонь Арса смотрится на его члене — наверняка, идеально — и он спускает на бёдра с себя штаны вместе с бельём.       Арсеньевская реакция ему нравится — он взгляд переводит туда, где рука его гуляет. Собственной смазки недостаточно, головка влажная, а ствол сухой, и от каждого движения туда-обратно у Антона захватывает дыхание. Он на секунду отрывает арсеньевскую ладонь от своего члена, подносит к своему рту и сплёвывает. Слюна вязкая, её много, наполняет Арсову ладонь и эта ладонь лодочкой подплывает к антоновскому члену и накрывает головку. Влага стекает по стволу и Арс хватается одной ладонью за него, а другой водит по головке.       — Быстрее, — Антон прикрывает глаза. Хочется провалится в ощущения, но взглянуть на Арса хочется больше и он их распахивает — арсеньевский рот приоткрыт, языком по губам водит, двумя руками колдует над возбуждённым членом.       — Быстрее, — хрипит, чувствуя дрожь в коленях и спазм в горле, — быстрее, мой хороший, быстрее.       Арсеньевская ладонь работает быстро, дрочит сбивающимся ритмом. Она затекла, он меняет их местами, подстраивается под прежний темп и ускоряется. У Антона огненный шар внутри сейчас взорвётся, он пытается выдохнуть: «Всё!», как Арс присаживается на колени и берёт головку в рот. Обхватывает её губами и проходится по ней языком. Только попав в горячую влажность Арсова рта, почувствовав его язык, член Антона напрягается и тёплая сперма вытекает в Арсеньев рот.       Антон не успевает вытащить член из его рта, и Арс с членом во рту, полном спермы, начинает закашливаться и почти что давиться. Отстраняется от Антона, выпуская Антонов член, и сперма со слюнями стекают по его подбородку, щёки покрасневшие, и он на коленях такой красивый. Антон отходит от оргазма и любуется им — такой Арс для него в новинку и он ему определенно нравится, как, видимо, и самому Арсению.       Тот, прокашлявшись и не вытерев стекающие с уголков его губ остатки спермы со слюной, поднимается с колен и тянется этими блядскими губами прямо к Антону, выбивая из него не то выдох, не то стон.       — Мне так понравилось, но я ничего не понял, давай ещё Антон, давай, а? — и шепчет Антону в губы. От него пахнет спермой, губы и подбородок блестят, волосы растрёпаны.       — Конечно, — Антон впечатывается в него губами и целует, сладко, долго, слизывая с Арса перемешанные жидкости, — конечно, но только чуть позже.       — Да, да, — и глаза горят. Ну ребёнок же, нашедший новую игрушку. — Ну, чуть больше минуты получилось, — и, не сдерживаясь, хихикает.       — Ну я же говорил, не выдержу дольше.       На том и договорились: рассказывать друг другу о переживаниях, не таиться и испробовать Антонову выдержку, вдруг больше минуты — это не предел. Как оказалось позже, действительно, не предел.

•••

      — Ты только не проболтайся, Поз, прошу тебя. Мне кажется, он что-то заподозрил, а ты же знаешь, Арс внимания к себе не любит.       — Да мы же все свои, Антох, ты чего?       — Поз, — Антон приподнимает бровь, на что Димка только машет рукой:       — Ты сам смотри не спались, ходишь, светишься весь. Лыбу спрячь, а то он поймёт и сюрпризу хана.       Антон с подготовкой сюрприза носится уже который день, так хочется всё сделать по-максимуму, ничего не упустить. У него руки дрожат от предвкушения завтрашнего дня — не каждый день у Арса день рождения.       Одновременно с этим и мандраж пробирает — тот ведь неоднократно говорил, что день этот не любит и никогда не отмечает, всегда проводит его в одиночестве.       Именно поэтому Антон и волнуется: сейчас-то Арс не один, у него есть он и друзья. Правда, друзья все Антоновы и за последние месяцы их стало в разы меньше — остались только самые близкие, те, кто был вхож в их компанию и осведомлён об их отношениях.       Но Арсений праздники и повышенного к себе внимания сторонится и как он отреагирует на ожидающий его сюрприз — загадка.       Антон, знающий об Арсовом детстве сущие крупицы — тот эту тему намеренно избегает, а Антон травмировать его распросами не хочет, уяснил для себя одно: всё, чего Арс был лишён, восполнит Антон.       Торт со свечами, шарики, поздравления — да, по-детски, но у Арса-то и детства нормального не было и Антон хочет во чтобы то ни стало закрыть этот гештальт. Возможно, затея дурацкая, оттого и дрожь по телу — расстраивать Арса не входит в его планы.       В дополнение к сюрпризу дома в тумбочке лежит новый ноут, перевязанный ленточкой. Антон точно знает, что Арс будет ему рад, старый-то его вот-вот накроется.       — Малыш, — Антон притягивает его к себе, едва тот закрыл входную дверь, — заждался тебя.       Ведёт носом по его щеке:       — Ты весной пахнешь, Арсень, и опять без шапки, — целует его в холодный нос и ладонями уши отогревает.       Арсений в ответ лишь смеётся:       — Щекотно, Антош, — а сам на шее у него виснет и жмётся ближе.       Все их совместные вечера похожи и одновременно разные — они узнают друга друга по разговорам, взглядам, касаниям. Антон ловит моменты арсеньевских откровений и старается не спугнуть, ласково поглаживает его по волосам или спине, целует в макушку, иногда о чём-то спрашивает, но чаще не́жит его в своих объятиях и Арс оттаивает, раскрывается, позволяет заглянуть в свою жизнь поглубже.       Но сегодня настроение у обоих игривое, Антон болтает без умолку, чтобы скрыть свой нервяк, Арс подхватывает его настрой и дурачится, сыпет своими каламбурами. Он весь как на шарнирах, кружится вокруг Антона, то ногу на него закинет, то на колени усядется, то подойдёт сзади к нему сидящему и прикроет его глаза ладошками:       — Кто?       — Умный мой мальчик, — Антон получает поцелуй в макушку.       — Любимый мой мальчик, — ещё один.       — Самый мой красивый, милый, невероятный, — поцелуи, словно бабочки, порхают по его кудрявой голове.       — Единственный мой, — руки внезапно отрываются, Арс обходит и садится к нему на бёдра, лицом к лицу.       — Антош, ты единственный мой, — шепчет ему в губы и целует. Сначала оставляет лёгкий отпечаток на верхней губе, ведёт по ней языком к уголку, скользит по нижней и лишь потом кончиком языка ныряет внутрь, раздвигая Антоновы губы.       Такой Арс — берущий инициативу на себя, с горящим взглядом, с гуляющими руками вдоль Антонова тела и призывно проходящийся попой по его члену — для Антона под запретом. Крышечка его чайничка срывается с петель после первого арсеньевского «Антош» и мазка языка по Антоновым губам.       Антон не мальчик, поцелуи и секс он познал задолго до встречи с Арсом, но никогда и ни от кого у него так не сносило крышу как от Арсения. Как с таким одновременно нежным и развратным Арсом Антон не потерял самообладание и не перешагнул черту, после которой «первый раз» будет иметь для них одинаковое значение, он не знает, но что каждый день приближает их к этому моменту, чувствует изнутри колотящимся сердечком. Он оттягивал этот момент как мог, раскрывая Арсову чувствительность постепенно и когда тот начал откровенно намекать словами, а потом и активными действиями, Антонова личность раздвоилась и он стоял, крутя головой, не зная, куда сделать шаг.       Оттрахать такого Арсения, готового и призывно виляющего попой, пронзить и разложить его на всех поверхностях моментами хотелось до скрежета зубов, но один взгляд Арса из-под опущенных ресниц и Антон готов был утопить его в нежности и ласке, и только целовать и целовать, трепетно и невесомо.       Медля и, борясь прежде всего самим с собой, испытывал он Арсово терпение и свою болтающуюся на откручивающихся болтиках крышечку.       — Антош, любимый мой, — Арс порхает по его лицу поцелуями, прикасается нежно к прикрытым векам, чмоками встречает щёки и вновь возвращается к губам, шепчет сбившимся дыханием, — любимый мой, я весь твой, полностью.       Антон распахивает глаза и встречается с арсеньевскими — блестящими, словно драгоценные камни, с океаном плещущейся в них любви:       — Мой, — повторяет как заворожённый.       — Твой, — шепчет Арс ему в губы и ныряет в горячий и влажный рот.       Языком скользит сразу глубоко и встречается с другим, сладким и скользким, пытается захватить, засосать его в себя. Руками обхватывает голову Антона, а губами впивается в его губы. Натиск и напор, так не свойственные Арсу, отодвинули его самого позади себя и терзают Антона, распаляют его горячими и влажными губами, кипяточными ладонями и жарким дыханием.       Руки Антона поддерживают Арса за ягодицы, пока он елозит и извивается на его бёдрах. Горячий, после душа с влажными волосами, прижимается к такому же влажному и разгорячённому Антону.       — Я твой, Антон, твой, — между поцелуями шепчет ему в губы, и прогибается, прижимаясь ближе, проходясь задом по твёрдому члену. — Твой, — соскальзывает с Антоновых бёдер и тянет за руку за собой.       Давно сорвавшаяся с петель крышечка не даёт и шанса Антону остановиться, он подхватывает Арса за ягодицы и пьяными шагами идёт в спальню. По пути Арс скидывает с себя футболку и падают они на кровать, уже впившись губами друг в друга. Каждый поцелуй как кислород разжигает огонь внутри и Арс стягивает с себя штаны и тянется к Антону стянуть и с него мешающуюся одежду.       Руки у Антона трясутся, сердце ебашит внутри грудной клетки, он еле освобождается от трусов и футболки, и садится спиной к изголовью кровати.       — Хочу, — Арс заползает к нему на бёдра. Голый, гибкий, горячий — Антон чувствует себя на волосок от смерти. Обладать таким Арсением — высший предел его мечтаний. После такого и умереть не страшно. Прижавшийся к животу Антонов член истекает смазкой и Арс, потерявший голову, скулящий, с широко раскрытыми глазами, приподнимается на коленях и неумелыми движениями пытается насадиться на него.       — Подожди, Арс, — Антон останавливает его, — ты не растянут, малыш.       — Так растяни, — Арсений не соображает, тело его потрясывает, он словно видит цель и пытается во что бы то ни стало до неё добраться.       Тормоза сорваны у обоих, Антон нащупывает под подушкой флакон со смазкой и выдавливает её себе на пальцы, безотрывно следя за Арсом — тот в диком возбуждении, член стоит колом, с него стекает прекам и он прижимается к Антону, оставляя влажные липкие следы на коже.       Сам тянет Антоновы пальцы под себя и насаживается на них. Сразу два и он вскрикивает, но не отстраняется. У Антона пульсирует в висках, он, всегда такой трепетный с Арсом, под его натиском вбивается пальцами по костяшки, сгибает их, раздвигает податливые стеночки. Они упругие, но нежные и обволакивают его пальцы гладким шёлком. Арсений стоит на коленях и присаживается, пытаясь урвать сносящие голову ощущения.       Голова кружится и он опускает её, прикрывает глаза, продолжая раскачиваться и насаживаться на Антоновы пальцы. Они упираются в простату — Антон, изучивший Арса вдоль и поперёк, находит её за секунду, и Арс, не контролируя себя, насаживается пару раз и… кончает, выстреливая спермой, словно фонтаном, попадая себе и Антону на грудь и подбородок.       Его прошибает мелкой судорогой и он открывает глаза, разочарованно скулит и даже, кажется Антону, всхлипывает.       — Мальчик мой, — остатки Антонова самоконтроля разлетаются впрах, он слизывает сперму с его груди, целует, прикусывает подбородок, вылизывает языком щёки, и целует, целует, целует. Арс подставляется, дрожит весь и Антон обнимает его, опускает на спину и нависает над ним. Взглянув ему в глаза, нагибается и вновь целует в губы, — люблю тебя, — приподнимается и сгибает его ноги в коленях.       — Да, — шепчет Арс, глядя ему в глаза.       — Да, малыш, — Антон приставляет головку ко входу. Поехали! Член влажный, анус скользкий от смазки и Антон толкается внутрь. Колечко мышц раздвигается, впуская в себя, обволакивает член и это ни с чем не сравнимое ощущение накрывает Антона с головой, переполняет невиданными ранее эмоциями. Ему хочется кричать от восторга и плакать одновременно, хочется войти во всю длину или всё прервать, обнять Арса и всхлипывать с ним на пару. Он ловит Арсеньев взгляд:       — Да, — вновь говорят его глаза и Антон толкается снова. Входит полностью и замирает на мгновение.       — Малыш, — ему кажется, что из глаз его текут слёзы, настолько его переполняют чувства к Арсу. И благодарность за абсолютное доверие.       Арсений не напряжён, он ждал этого давно, но единение с Антоном на запредельно близком уровне, близость между ними, проливаются слезами:       — Поцелуй меня, Антон, — шепчет одними губами.       И Антон тянется к нему, прижимается губами и шепчет в ответ:       — Люблю тебя, мой маленький, — и толкается.       Толчки перемежаются словами, он говорит ему о любви, целует и толкается снова и снова. Арс обхватывает его бёдра ногами, сливаясь с ним в одно целое и с каждым толчком, ему кажется, он становится ближе к Антону.       Член проходится по простате и это вышибает из них двоих новые эмоции. Арс от наполненности внутри, от чувствительности каждой его клеточки воспламеняется, горит; Антон от такого нового для него Арса тоже сгорает без остатка.       Сгорает и толкается. Толкается и попадает прямиком в набухшую железу и Арс, кончивший несколько минут назад, вновь во власти сладких импульсов. Член его упирается Антону в живот, трётся чувствительной головкой и его снова уносит в водоворот наслаждения.       А Антон уже на грани, поясницу простреливает, он наклоняет голову к Арсу:       — Я уже, малыш, уже, — бёдрами движется вперёд, вновь и вновь, толкается и кончает, изливаясь внутрь него.       Судороги прошибают всё тело и он бы рухнул на Арса, тяжело дыша и приходя в себя, но проталкивает руку между их телами и касается головки арсеньевского члена, чуть нажимает, потирает её и чувствует как по пальцам начинает растекаться тёплая вязкая жидкость. Арсений вздрагивает под ним, издаёт слабый стон и ослабевает. Ноги и руки его опускаются, расслабляются и он закрывает глаза. В прикрытые веки его целует Антон:       — Мальчик мой, ты такой смелый, любимый мой. — Аккуратно выходит из него и ложится на бок рядом. Сердце стучит, он смотрит на Арсения, слышит его дыхание, нежностью затапливает всё внутри, — люблю тебя, я так сильно тебя люблю, малыш, — и целует его в плечо, в шею, в уголок губ.       Арс приоткрывает глаза:       — Ты любовь моя, Антон, единственная, — и взгляд его, новый, не виданный Антоном ранее, — спасибо, — шепчет и снова прикрывает глаза.       Антон лежит и смотрит на Арсения, и капли стекают у него с уголков глаз. Но это от эмоций, от них. Чем он заслужил такое счастье в жизни? Высшие силы привели их друг к другу, не иначе.       Однозначно, сложный путь арсеньевской жизни стоил того, чтобы пережить все трудности и встретить Антона, проносится у Арсения в голове. Вселенная наградила его и он готов пройти тернистый путь заново, чтобы оказаться в этой точке. С Антоном. Вместе.       — Люблю тебя, — приоткрывает глаза и тянется ладонями к Антону.       — Люблю, — в ответ тот целует протянутые пальчики.       — Это было так… так… по-другому… — подбирает слова, — да?       — Малыш, это было замечательно… тебе не больно? — этот вопрос волновал Антона — главным было не причинить Арсу боли.       — Неа, — тот мотает головой и улыбается, — мне очень понравилось, но я опять ничего не понял, попробуем ещё раз чуть позже, даже?       — Даже, котёнок, — Антон тоже улыбается.       Арсений ёрзает:       — Я лежу́ в луже, кажется.       Вот о том, что сперма может вытекать, они и не подумали. Оба переглядываются и прыскают от смеха.       — Давай ко мне, — Антон перекатывает его к себе на грудь, — я вытру тебя, — и тянется рукой к салфеткам, с недавних пор прочно обосновавшимся на тумбочке. — Лягушонок мой, — оставляет лёгкий чмок на арсеньевском носу.       — Твой.       — Совсем взрослый мой мальчик, — Антон обнимает его за спину и говорит прямо в губы, — с днём рождения, любимый.       — Завтра же… — начинает Арсений.       — Завтра уже наступило, малыш.       Арс ёрзает и сползает с него, садится рядом.       Что-то подсказывает Антону, что его малыш начинает волноваться и он присаживается напротив него.       — Я сказать тебе хотел, Антон, — а сам пальцы свои теребит, — ты… ты…       Антон берёт его руки в свои, тянет к своим губам и целует в ладошки:       — Не волнуйся, маленький. И… можно я скажу первым?       — Да, — кивает.       — Я хочу сказать тебе спасибо, малыш. За то, что ты появился в моей жизни, за то, что доверился и полюбил меня. — На этих словах ресницы Арсения начинают трепетать, а Антон вновь целует его ладони и пальчики, — ты наполнил мою жизнь смыслом и я теперь не представляю её без тебя. Я никогда и никого не любил так сильно как тебя. И за это я очень тебе благодарен, за то, что позволяешь мне тебя любить.       Антон смотрит на Арса с такой нежностью и любовью, и говорит похожие слова, что должны были сорваться с Арсовых губ. Их чувства и мысли совпали.       — Таких как ты, малыш, больше нет на всём белом свете, ты уникальный, — продолжает Антон, — верь в себя и у тебя всё получится. Будь собой, ничего не бойся, а я всегда буду рядом, всегда помогу и поддержу тебя. Никогда ничего не бойся, Арсень, — с этими словами Антон снимает со своей шеи цепочку с амулетом и застёгивает её на Арсовой. — Я буду охранять и оберегать тебя всегда, и я люблю тебя, малыш, очень.       Арсений прижимает амулет к груди своей ладонью и смотрит на Антона, широко раскрыв глаза:       — Ты… ты даришь мне свою… личную ценность? — а в глазах такое… удивление? сомнение?       — Арс, — Антон смотрит ему прямо в глаза, — ты моя личная ценность и ты самый важный в моей жизни. Я люблю тебя.       Арс часто моргает ресницами, сам прижимает свои ладони к Антоновой груди:       — Я тебе тоже сказать хотел, Антон, что ты, ты… ты самый главный в моей жизни, — и частит словами, торопится, — я ждал тебя так долго, думал о тебе, я всегда знал, что ты придёшь ко мне. Всегда надеялся, ты мне во сне снился, я не видел твоего лица, только чувствовал. И когда увидел тебя там, на лекции, когда ты зашёл и стал высматривать кого-то, я понял, что это ты, ты. Что ты меня ищешь, что ты, наконец-то, меня нашёл. Ты нашёл меня, нашёл. — И тянется к Антону, обнимает его за шею, — ты нашёл меня, нашёл.       — Нашёл, малыш, нашёл.       — У меня тоже для тебя подарок есть…       — Да это и не подарок был, Арс… — но тот его не слышит, соскакивает с кровати и несётся в прихожую, шебуршит в рюкзаке, возвращается:       — Ты же любишь… я подумал… тебе понравится… — и коробочку в руках держит, протягивает несмело.       Наверное, Антон никогда не привыкнет к такому разному Арсению, и каким он нравится ему больше, ответить не сможет.       «My only love» — читает Антон надпись на браслете на своём запястье и смотрит на радостного Арсения, в кругу теперь уже их общих друзей и чувствует себя абсолютно счастливым и, закутывая Арса в объятия, целуя его перед сном, точно знает, кто является его единственной любовью. Арсений же, после первого своего дня рождения, проведённого вместе с любимым человеком, засыпает в Антоновых объятиях с мыслью, что главный свой подарок в жизни он уже получил.

•••

      — Макар, блять! Ну ладно Арс, его я ещё понять могу, но ты-то, блять! Какого хуя мне не сказал? — Антон взбешён и выливает свой гнев на Макара, как всегда реагирующего на всё со спокойствием удава. — Стоило, блять, уехать на два дня и всё, пиздец, нахуевертили делов.       — Он твоего цыплёнка больше пальцем не тронет, чего завёлся?       — Я, блять, Макар, должен был с ним сам разобраться. Я! Это, блять, моего Арса касается, понимаешь? Я, а не кто-то другой!       — Шаст, короче, не гони. Выключай папочку, я тебе не твой малыш. Мне чё, блять, нужно был звонить тебе жаловаться? Отреагировал по ситуации. Это хорошо, что я вообще там оказался, так бы Арс ни словом не обмолвился и ты хуй бы чего из него вытянул. Заканчивай концерт. Этот татуированный пидорас Арса за три версты обходить будет, ну а волосы, блять, они ж не кости, отрастут.       Антон не знает, на кого он злится больше: на Макара ли, что отнял его роль арсеньевского защитника — по второму разу не пойдешь же пизды Эду вставлять; на Арса ли, за то, что опять замкнулся в себе и скрыл от него эдовские наезды, или на себя, за то, что, во-первых, не вовремя съебался к родителям; во-вторых, не увидел Арсова напряжения, а, в-третьих, и это главное, его задумка идёт к херам и теперь все действия как бы будут являться следствием произошедшего.       — Антох, я бы мимо прошёл, ну руку Арсу пожал и мимо прошёл, честно. Чё там на входе, толпятся все, не заметил бы ничего, но он, блять, в капюшоне был! Он, блять, который без шапки с ранней весны ходит! И шёл, смотрел себе под ноги, — Макар пытается всё разъяснить Антону. Он, вроде как, и в отношения их не влез, даже помог, но и оправдывается, сам хуй знает, почему, — Антох, говорю же, Арс бы мимо прошёл, но я сам его окликнул, а он аж отшатнулся от меня. Ну а когда посмотрел на него, сразу всё понял — глаза красные, ревел значит. Ну всё, блять, за руку его в сторону отвёл и заставил рассказать. Он противился, так я капюшон с него скинул и всё увидел, зрелище то ещё, гнездо на голове.       У Антона разве что пар из ноздрей не идёт и земля из-под ног в стороны не отбрасывается:       — Нахуй, блять…       — Антох, — Макар прерывает его своим громким ржачем, — они, блять, как в детском саду, — и ржёт ещё громче, — ладно, я понимаю, если этот Эд морду бы ему набил, такую позицию я бы принял, но, блять, жвачку, исподтишка, сонному, в волосы, ну я хуею с этой молодёжи! Дети, блять! Даааа, нахуй, мельчают пацаны.       Вся ситуация, действительно, абсурдна своей незрелостью — война Арса с Эдом приобрела реальные действия, но действия эти были как игры первоклассников: Эд тявкал, проливал нечаянно чай на Арсовы конспекты или новый, подаренный Антоном ноут, а Арс тупо включил режим игнора, что было непонятно — ну въебал бы ему за его выходки, прижал к стене, ростом-то он был даже выше, поговорил с ним по-мужски. Так нет же… Одним словом — дети.       — Вспомни, Антох, как мы хуячились на первом курсе по пустякам толпа на толпу, как я потом со сломанным носом ходил хрюкал, а ты с рукой в гипсе. А эти, блять, ни поговорить толком, тьфу, ни морды набить друг другу.       Макар, со своей жёсткой жизненной позицией, это он с виду только был большим, добрым и пушистым, в данной ситуации ни на чью сторону не вставал. Он вообще до недавнего времени не в теме был про наезды. Но Эда, действиями своими напоминающего пидораса больше, чем гея, получающего удовольствие через жопу, сам бы выебал за крысятничество его, но и действий Арса, точнее бездействий, не понимал.       И не знал Илья, что кроется за Арсовым бездействием. Откуда ему знать, выросшему в семье с братьями и сёстрами, что на долю Арса, помимо домогательств, выпадали оскорбления, унижения и побои, лишь просто потому, что не вписывался он в стандартные стереотипы со своим желанием заниматься фигурным катанием, а не как полагается мальчишкам, хоккеем; что вместо футбола Арс выбирал кружок рисования и потом находил свои рисунки, спизженные и порванные, в мусорном баке.       Не понять Макару, что от громкого голоса или окрика, направленного в адрес Арса, всё нутро его сжималось и в этот момент он хотел исчезнуть, стать невидимкой или умереть, что уж говорить о драках, их он не переносил на дух. Эх, Макар-Макар, не понять тебе чужую душу, а душу трепетную и ранимую, и вовсе.       Но как бы Илья Макаров не относился к Арсу, в душе считая его слабаком и нытиком, к выбору лучшего своего друга отнёсся с пониманием и радовался за Антона, а нежному и трепетному их отношению друг к другу даже завидовал. Среди всех его знакомых любовь между ними была видна невооружённым взглядом, потому и волновался — это своих друзей он любил, а другие гомофобы, рьяные гетерозаступники, имели свою точку зрения на их любовь. И если за Антона волнение было минимальным — постоять за себя и въебать тот был горазд, то Арса нужно было… защищать, оберегать, что и делал Антон. А в его отсутствие — его друзья.       Близкие друзья прониклись трепетному Антонову к Арсу отношению и постепенно начали называть Арса на антоновский манер — малыш, Арсень и только Илья с самого первого взгляда окрестил его цыплёнком, да так и называл.       — Антох, ну он, зараза, такой красивый, ему, как подлецу, всё к лицу, — это Макар про новую арсеньевскую стрижку, — она его делает… нежнее что ли. Казалось бы, брутальней должен выглядеть без своих завитков, а он… цыплёнок такой милый. Надо ж было таким родиться, ему только на обложку журнала или на подиум. Красивый он у тебя, Антох, очень.       Антон сидит, нервно по столу пальцами постукивает:       — Я квартиру нам снял, хотел сегодня Арсу ключи отдать. А сейчас получается, что вся эта история с переездом — это не потому, что я хочу жить с ним вместе, а потому что хочу его забрать из того логова.       — Ого, жить вместе… — в глазах Макара удивление, — я знаю, Антох, у вас всё серьёзно, но… блять… это ж ещё заметнее. Соседи, косые взгляды, домыслы — зачеканят сразу, что два парня живут вместе, не боишься?       — Значит, переезжать будем чаще.       Антонова уверенность вызывает уважение.       — Антох, ахуеть.       — Я люблю его, Илюх, — и взглядом с ним встречается, — и это моя жизнь, наша жизнь. Похуй на других. Будут доёбываться, значит, пиздить буду. Соседи? Да хуй знает, или забить на них, или квартиры менять, чтоб не примелькаться, или… Не знаю я, но Арса в обиду не дам. Въебу любому за него.       Илья смотрит на Антона и даже возразить не пытается:       — Да, бля, попали вы, пацаны. Я, Антох, даже и не знаю, что посоветовать. Только съебаться туда, где не смотрят на пол человека, здесь вам по-любому жить спокойно не дадут.       — Справимся, Илюх.       Как они будут справляться — хуй его знает, но Антон настроен решительно и Макар сидит, наблюдает за ним. Антон изменился, думает Макар. Стал серьёзнее, решительнее, моментами даже злее и жёстче со всеми, если это касалось Арса, с ним же, своим цыплёнком, наоборот, был самим воплощением нежности и любви.       — Родители как? — Макар первым прерывает молчание.       — В гости зовут.       — Рассказал? — Макар вопросительно приподнимает бровь.       — Конечно, — Антон пожимает плечами — как о таком промолчать? Они же родители, его любят, естественно, полюбят и Арса, в этом даже нет сомнений. — Они нас ждут.       — Да, Антох, родители у тебя мировые, конечно.       «Конечно, мировые. Лучшие.» — мысли Антона бегают по кругу в ожидании вечера. Столько нужно Арсу рассказать, про предстоящую совместную поездку к родителям, а это ещё Арса подготовить нужно — однозначно, будет стрессовать; про планы на совместную жизнь, но здесь Антон уверен, Арс будет очень рад.       Решение жить вместе, как казалось самому Антону, он принял ещё в тот момент, когда понял, что влюблён в Арса и быть им вместе навсегда. А понял он это после второй их встречи, получается, что… Да, быстро всё у них получается. А позже и сомнений не осталось — переезд был лишь делом времени. И Антон просматривал квартиры — либо до универа недалеко, либо до метро близко. И всё это из-за Арса, чтобы ему было удобно.       Умом своим он понимал, что Арс взрослый и до встречи с Антоном как-то смог выжить в этом мире, но чувство заботы, проснувшееся в нём с появлением в его жизни Арса, вышло из-под контроля. Он сам задавал себе вопрос: «А не до хуя ли с его стороны контроля над арсеньевской жизнью?», ведь отношения их действительно не напоминали союз равных и любой психолог поставил бы им дохуллион диагнозов, но… на текущий момент времени им было комфортно и существующая между ними эмоциональная близость покрыва́ла все недостатки с лихвой.       Арсу нужна была Антонова забота, ласка, внимание — он изголодался по этим ощущениям и принимал Антоново проявление чувств к нему с благодарностью и какой-то жаждой. Ему всего было мало. Провести вечер, закутанный в Антоновы объятия — легко! Быть занеженным и заласканным до изнеможения — дайте почаще и побольше! Позавтракал ли он или как прошёл у него день — раньше это не интересовало ровным счётом никого, сейчас же… Антон старался быть в курсе всего, советовал, направлял, был старшим братом, другом, любовником.       Окружить Арса собой — нет, не заменить ему весь мир, но максимально сделать его жизнь лучше, отгородить от негатива, позаботиться, чтобы это чудо позавтракало, с хорошим настроением убежало в универ и испытало вечером как минимум два оргазма — ну не идеальные ли отношения?       Идеальные.       Для них здесь и сейчас — идеальные. Что будет дальше, как будут развиваться и они, и их отношения — дело дальнейшей жизни и об этом они подумают завтра.       Сейчас же…       «Красивый. Мой.» — думает Антон, глядя на Арса.       У Арса мыслей вереница проносится в голове за секунду, пока он в ответ смотрит на коротко остриженного Антона, встречающего его на пороге. Слёзы сами находят себе путь, понятно, что ёжик на голове Антона — это его поддержка и от такой чуткости Арс готов весь пролиться водопадом.       — Тебе идёт, малыш, — Антон рукой приглаживает Арсовы короткие волосы. На ощупь они такие же мягкие, как остриженные локоны, но пальцам нужно привыкнуть — он часто гладил его по волосам, убирал за уши спадающие на глаза пряди.       — Зачем ты это сделал, Антон? — Арс тянется двумя руками к его голове. Обхватывает ладонями — непривычные ощущения без кудрей. Он любил зарываться руками в его шевелюру, накручивая кудряшки на пальцы. Кудри были мягкие, а сейчас ёжик на голове как ёжик — колется иголками в ладонь.       Стоит близко к нему и в глаза смотрит, не моргает, один взмах ресниц и капли сорвутся вниз.       — Малыш…       — Зачем ты… — не успевает договорить, Антон притягивает его к себе и целует в макушку.       — Всё хорошо, малыш, не плачь.       — Зачем ты, зачем, — между всхлипами Арс ведёт ладонью Антона по голове, — у тебя больше нет кудрей.       — Будем отращивать вместе, малыш.       — Ты меня теперь… не уважаешь? — отстраняется от Антона.       — За что?       — За то, что я слабак, тряпка. За то, что не могу за себя постоять. Я знаю, тебе Илья рассказал.       — Арс?       Он вскидывает на него взгляд.       — Не оценивай свои поступки чужими глазами. Только тебе лучше знать, как поступить в той или иной ситуации.       В этом вся разница — Антон, в отличие от других, никогда его не оценивал. И Арс, внутренне сжимавшийся от чужой оценки, только с Антоном не боялся быть слабым. Да, Арс не любил драться, уходил от конфликтов, прятался в раковину в тот момент, когда нужно было постоять за себя. Потом себя же за свою бесхребетность ненавидел, морально уничтожал и только с Антоном… начал принимать себя таким как есть и потихоньку, маленькими, очень маленькими шажками менялся. Но только пока это было заметно одному Антону.       Любовь, поддержка и уверенность творят чудеса и Антон начал с самого главного — он не был лекарем его души, действовал по наитию, как велит сердце, а оно было полно любви. И он был уверен — если встреча с Арсом изменила его, как он считал, только в лучшую сторону, то со временем и Арс полюбит себя и станет увереннее.       Для Антона всё было в новинку — до встречи с Арсом его забота распространялась, разве что на бездомного кота у подъезда, и проснувшееся чувство с каждым днём делало его лучше. Он стал взрослее, серьёзнее, решительнее — и всё это благодаря Арсу, именно такому Арсу, аккуратно вложившему в его руку не только свою ладонь, но и сердце, открытое, ранимое и любящее.       — Мне очень нравится, Антош, когда ты со мной нежничаешь. Когда ты ласково малышом называешь и твоим мальчиком… мне это нужно… — шепчет в ночи Арс, краснея щеками и подставляя лицо под Антоновы поцелуи.       — Нежность моя, мальчик мой любимый, — заглядывает ему в глаза Антон и видит лишь блеск, сцеловывает солёные дорожки с его щёк, гладит по коротким волосам и не выпускает из своих объятий, — люблю тебя, малыш.       Они счастливы и миру остаётся только смириться или катиться к херам со своими правилами, рамками и запретами.

•••

      — Сильнее, — выстанывает Арс, насаживаясь на Антонов член и упираясь ему в грудь руками, — сильнее, Антон, да! — выгибаясь, выкрикивает на зависть всем соседям.       Раскрасневшийся, разметавшиеся волосы прилипли ко лбу, лезут в глаза и он пытается смахнуть их короткими выдохами, сбивая и без того рваное дыхание.       Антон бы дотянулся рукой и смахнул настырный завиток, притягивающий взгляд, но своё гнездо непослушных кудрей щекочет кожу, липнет к вискам, и не разорваться — руки заняты, держат арсеньевские бёдра крепко, приподнимают и вновь насаживают на член.       Прогретый последним летним солнцем воздух густой, тяжёлый, в отсутствии малейшего ветерка — открытые окна не вызывают ни малейшего сквозняка — стоит плотной стеной, разбавляясь запахами пота и различных жидкостей от фруктовой смазки, слюней и спермы.       — Малыш, нуууу, — хрипит Антон, вскидывает бёдра вверх, пронзает Арса вновь и кончает, сотрясая его, и без того бьющегося в судорогах от наступившего оргазма.       — Ааа, — падает ему на грудь Арс, размазывая между их телами выстреливший минуту назад фонтан спермы, как всегда, даже не притронувшись к себе.       Липкая кожа, горячий воздух и местами начинающая подсыхать сперма на их телах не даёт насладиться оргазмической негой:       — Я первый в душ, — Арс соскакивает и летит под прохладные струи — бешенно бьющемуся сердечку тоже не мешает охладиться.       — Я следом, — отпускать Арса не хочется, но и в душ вдвоём не вариант — двум небоскрёбам не развернуться в тесной душевой. Они знают, пробовали.       Уж в этой квартире они перепробовали слиться телами в каждом свободном уголке: от барной стойки — оба, кстати, не заценили — до всех горизонтальных и вертикальных поверхностей. Но в тройке лидеров, помимо спинки дивана, и, непосредственно, самого дивана, оставалась кровать — удобная, большая и, что немаловажно, достаточно крепкая.       — Жара, — Антон голышом, мокрый, со стекающими с тела каплями плюхается рядом с Арсом и целует его в плечо, — котёнок?       — Мяу, — с «малыша» они плавно скатились на «котёнка» и Арс тащился с нового ощущения своей маленькости. В постели особенно.       Он липнет к Антонову боку, трётся носом ему в щёку и мурлычет. Абсолютно разнеженное, мягкое и податливое существо. И Антон решает воспользоваться моментом:       — Арсень? Котёнок… — целует его в нос, отчего Арс делает такую довольную моську, на что Антон, предвидя его реакцию на свои слова, решает дать заднюю и замолкает.       Арс, с прикрытыми глазами, ластится, трётся своей щекой о его, прижимается к нему, и тело влажное, невытертое и непросохшее после душа, вновь начинает липнуть.       — Что, Антош? — открывает глаза и смотрит на улыбающегося Антона.       — Я люблю тебя, малыш, — и кладёт его голову на своё плечо.       Не сейчас, думает Антон. В конце-концов, месяцем раньше, месяцем позже, родители поймут.       «Антош, не дави на него, приедете, когда Арс будет готов» — сказал ему как-то отец в ответ на очередной отказ.       После своего весеннего им признания о любви к Арсу, о разговорах про его малыша и обещании в скором времени их познакомить, утекло столько воды и произошло дофига событий, что Антон отложил знакомство до лучших времён. До того момента, пока при произнесении триггерного слова «родители», Арс не будет впадать в панику.       Паника, как старуха с косой, подкарауливала его и наступала на пятки, пугала и вселяла ужас.       — Не волнуйся, малыш, поедем позже, — видя бегающий Арсеньев взгляд, сказал тогда Антон и больше с таким предложением не обращался.       Спустя пару недель Арс сам — и это Антон искренне считал ступенькой в арсеньевском росте, подошёл к нему и глядя в глаза — в глаза! — взгляд его не бегал, был чётким, произнёс:       — Прости, Антон, но я сейчас не готов. Дело не в них, я сам, понимаешь, ещё не готов.       Антон тогда улыбнулся и поцеловал его в нос — дело сдвинулось с мёртвой точки — Арс не прятался, а говорил чётко о своих желаниях, точнее, о нежелании, а это уже прогресс, прогресс!       Но сейчас Арс разнеженный и в хорошем настроении, и можно схитрить и попытаться спросить, уговорить, но… Хорошо, потом так потом. Просто Антону так хотелось похвастаться Арсом перед родителями — да, а почему нет? У него есть такой замечательный Арс и не менее замечательные родители и хвастовство распушило свой павлиний хвост, но… нет так нет, позже, значит позже.       — Антон, — Арс опять выводит зигзаги своим пальцем по Антонову телу, — а может на выходных… на дачу к твоим родителям рванём? — палец его останавливается и дальше он начинает сыпать словами, — скоро учёба начнётся, твоя работа, потом вообще не выбраться, да и…       — Конечно, котёнок, — перебивает, — в эти выходные?       — Ага.       И сердечки у обоих бьются так, что готовы пробить грудную клетку.       — Хорошо, — касается его лба губами, — я позвоню им.       Хорошо, как хорошо всё складывается, ликует Антон, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Впереди осень, нужно захватить последние летние деньки, пока стоит невероятная жара, пробежаться по мостику и с разбегу прыгнуть в пруд позади огорода, нырнуть в тёмную от глубины воду, а потом развалиться рядом на примятой траве. И Арсу, как же хочется всё это показать Арсу. Разделить с ним все радости и воспоминания, и набраться новых, совместных.       И родители. Рядом. Все вместе, вчетвером, как настоящая семья. Хм, для него они и есть семья, настоящая.       Как хорошо, что Арс согласился, нужно урвать момент, впереди учебные и рабочие будни, Арс будет сидеть за компом, погрязнув в конспектах, курсовых, дипломах и задачках, решая их за умеренную плату для ленивых или не очень умных студентов, глаза его от перенапряжения будут краснеть, слезиться и Антон, приходя с работы, будет сажать его на колени на минутку нежности, будет гладить по отросшим завиткам и шептать на ушко разные непристойности.       Антон, пару месяцев отпахавший по графику 5/2 — после окончания универа на кафедре он не остался и продался фирме, куда приволок его Макар — приходил домой и находил Арса, уставшего, сидевшего за компом. Соскучившись, они бы не отлипали друг от друга, но взяли за правило разбавлять вечера спортзалом или просто прогулками. Позже сливались воедино на безразмерной кровати, целовались, трахались или просто лежали в обнимку. Ну не счастье ли?       — Я позвоню им, малыш, они будут рады.       — Я тоже, Антон, тоже.

•••

      — Арсень, а ещё лет в восемь он думал, что он волшебник — видите ли, свет в подъезде включался от одной его мысли, а что сзади я шёл и выключателем щёлкал, не догадывался, — отец Антона смеётся, обнажая как и у сына, ровные зубы.       — Ну, пап, — Антон улыбается и переводит взгляд с него на Арса.       Так вот каким будет Антон лет через двадцать, думает Арсений, вглядываясь в морщинки под глазами сидящего напротив него мужчины. Антон, только взрослый. Короткая стрижка, волосы тёмно-русые с проблесками седины, и не разберёшь, кудрявятся ли они, наверное, кудри у Антона в маму. И цвет глаз похож, хотя нет, чуть темнее, но лучики вокруг глаз у Антона точно в папу. И улыбка, вот улыбка точно как у него.       — Мальчики, всё готово, — женщина, выходящая из дома, подходит к ним и треплет Антона по шевелюре, — пойдёмте?       Да нет же, нет, посмотрите, Антон копия мамы, и улыбка её, и когда он очки цепляет — ну один в один же. Да, точно, Антон похож на маму. Так странно, Арс переводит взгляд с Антона на его родителей, вроде все разные и все одинаковые, похожи друг на друга.       — Арс, малыш, пойдём? — ну голос-то Антонов, Антонов! И интонация та же, и «малыш» звучит так по-родному, но говорит это мама Антона и рукой по Арсеньеву плечу ведёт, — обед стынет, пойдём?       Арсений в своих размышлениях на мгновение выпал из разговора, но включается, кивает и поднимаясь, цепляется рукой за Антона, тот в долю секунды перехватывает его ладонь в свою и притягивает его к себе, скользит губами по его виску. Глазами улыбается, показывает, что всё хорошо. Арс улыбается в ответ. Всё хорошо.       — Да беги уже, беги, — после обеда произносит отец Антону, видя, как тот постоянно крутит головой и высматривает что-то вдалеке, пытаясь вывернуть шею. И, оборачиваясь к Арсу, подмигивает, — смотри на этот концерт, сынок, шоу начинается.       Арс не успевает сообразить, о чём речь, как мимо него проносится Антон с дикими воплями, в шортах, в футболке, бежит прямо по тропинке, размахивая руками, потом звук босых ног по деревянному настилу, прыжок и… громкий всплеск, бульк прыгающего в воду тела, брызги во все стороны и довольный выкрик:       — Ю-хуууу!       — Андрей, — обращается мама Антона к его отцу, качая головой, — и опять после еды.       — Пойдём, — заговорщицки тянет тот Арса за руку, улыбается, глядя в сторону Антона, — не выдержал, я думал, он сразу побежит, как приедет.       Арс знал про Антонов прикол — с разбегу, одетым, прыгать в пруд — как-то они лежали, разговаривали обо всём на свете, делились моментами из жизни, которые доставляют им радость и Арс вспоминал лишь те, что были связаны с Антоном, из детства и юности он мало что запомнил, а Антон смеялся и накидывал один за одним, улыбался и выглядел при этом достаточно счастливым. Потом стушевался, притянул к себе Арса и прошептал в губы:       — Они обязательно будут, малыш, будут, — имея в виду эти самые запоминающиеся моменты.       — Арсюш? — отец Антона приобнимает Арса за плечо и снова подмигивает, — давай, а?       Сначала Арс не понимает, в какую игру он его втягивает, но стойка готовящегося к пробежке человека и подначивающий рядом голос:       — Давай, сынок, покажем ему, на что мы способны, побежали, а?       Арс моргает, показывая своё согласие и они с громкими криками, наперегонки бегут вдоль тропинки и почти одновременно отталкиваются от мостика и плюхаются в воду.       — А-аа-а! — визжит Арс.       — Ха! — подплывает к Антону отец и, играясь, давит ему на плечи руками, — как мы тебе, ха!       Они дурачатся, плещутся — вода тёплая как парное молоко, брызги вокруг них в солнечных лучах блестят, они смеются, подныривают друг под друга, смахивают с лица мокрые волосы, обнимаются, ну дети!       Набесившись, выползают на берег и бухаются на траву, смеющиеся, довольные, с горящими глазами.       — Мальчишки, я так рад, что вы приехали! — Андрей упал на траву между ними и крутит головой, смотря них, — давно я так не плюхался, а с вами детство вспомнил, — и поворачивается к Арсу, — молодец, что решился, сынок, — и смотрит на него с такой теплотой во взгляде, и рукой плечо его сжимает, что Арс непроизвольно тянется к нему сам и обнимает.       Ура, есть! Получилось! Другого Антон и не ожидал — они его родные люди, ближе них у него никого нет.       — Дети, — улыбаясь, смотрит на них Майя — мама Антона, видя как троица, скинув мокрые вещи, в трусах, босиком, смеясь и переговариваясь друг с другом, шлёпая по траве, направляется к дому.       — Мам, — Антон подходит и обнимает её, мокрой головой тычется ей в шею и смеётся, — мам, я и забыл, как здесь хорошо!       — Теперь будете приезжать почаще, — и смотрит на Арса, с улыбкой, по-доброму.       — Будем, — кивает в ответ Арсений.       Наверное, так ощущается счастье, думает Арс, лёжа на кровати и прокручивая в голове прошедший день, пока Антон моется в душе, напевая весёленький мотив.       Хорошо, что он всё-таки решился познакомиться с родителями Антона вживую. Заочно они были знакомы, передавали друг другу приветы, если Арс случайно оказывался в поле их зрения, когда Антон разговаривал с ним по видеосвязи, здоровался, но к разговору не присоединялся. И благодарил Антона, что тот на него не давил. Ему, действительно, нужно было время. Это ведь… родители, а перед этим словом у него всегда случался ступор, не зря говорил психолог, что ему работать и работать, чтобы вытянуть на поверхность арсеньевские страхи, проработать их, но Арс ведь… струсил и продолжал загонять глубоко под кожу сомнение и боль.       А оказалось… оказалось так легко влиться в Антонову семью. Один день не показатель, но с Антоном-то он жизнь свою связал, значит, и с родителями тоже.       Интересно. Любопытно. Нравится.       — Малыш, принесёшь водички, холодненькой? — выплывает Антон из душа, вытираясь полотенцем, — пить хочу жутко, а идти лень.       — Конечно, — Арс спрыгивает с кровати и направляется на кухню.       — Мальчики, не спите ещё, — Майя стоит около раскрытого холодильника.       — Я воду хотел взять, — начинает говорить Арсений и Майя протягивает ему бутылку из холодильника. Он берёт её в руку и благодарит, — спасибо, мам.       Что?       Что? Он? Сказал?       Мам?       Он сказал: «Спасибо, мам?»       Этого не может быть! Он ни разу не произносил это слово живому человеку! Он не мог так сказать, она не его мама, она мама Антона! Нет! Нет!       Кровь отливает от лица, воздуха не хватает, он смотрит прямо ей в глаза и проговаривает через силу:       — Простите, — и, медленно поворачиваясь, направляется в сторону спальни.       Он не виноват, нет, точно, его вины здесь нет. Это всё они, хорошие добрые люди затуманили его мозг. Зачем они были так добры к нему, зачем? Почему его внутренний ребёнок растаял от ласковых слов и решил занять чужое место?       Он знал, что не справится, знал, что так будет, знал, знал! Ну почему сейчас, когда всё так хорошо началось, он всё испортил?       Зачем они усыпили его бдительность добрыми взглядами и участливыми разговорами?       Зачем отец Антона называл его весь день «сынок»? Зачем?       Зачем мама Антона, протягивая Арсу руку при первой встрече, сказала с улыбкой, глядя ему в глаза:       — Майя, мама.       Почему не добавила, что «мама Антона», не просто мама, а мама Антона! Почему?       Зачем она называла его малышом? Ведь малыш — это про любовь, а любит его пока только Антон, она же не может его любить, зачем же она так была ласкова к нему, зачем, почему?       Почему он, не задумываясь, выпалил такое дорогое для него слово?       Просто…       Просто Антон так часто за сегодняшний день повторял: «Мам, мам, пап, пап».       Просто Антон выглядел при этом таким счастливым.       Просто Арс чувствовал себя действительно родным в их компании.       Просто…       Он не знает, почему, не знает!       Арсений медленно заходит в комнату, ставит бутылку на комод рядом и прижимается к стене, ловит губами воздух, спазм сковал горло.       — Малыш, — Антон подходит и с беспокойством смотрит в раскрытые от ужаса глаза, — что случилось, Арс?       — Прости, — тот шевелит губами и пытается сделать вдох, — прости, Антон, прости, я не хотел.       — Арс, — Антон стоит напротив и держит его за плечи, — дыши, на раз-два, выдыхай.       Всё как в прошлый раз, расширенные глаза, зрачки, затмившие радужку, бледная кожа и сухие губы, пытающиеся что-то сказать.       — Арс! — Антон встряхивает его за плечи, — раз-два, выдыхай! — грудная клетка медленно опускается, — на раз-два, вместе, вдыхаем, — нос тихо втягивает в себя воздух.       Арс делает пару вдохов-выдохов и шепчет, глядя Антону в глаза:       — Прости, Антон, прости.       — Всё хорошо, малыш, всё хорошо, — сначала нужно успокоить и лишь потом распрашивать, но Арс шевелит губами, из которых слышится лишь шёпот:       — Я не хотел, Антон, я бы никогда так не сказал, я не знаю, почему я так сказал, не знаю, не знаю, не знаю…       Он начинает дышать чаще, и теперь сам хватает Антона за руки, заглядывает ему в глаза и частит словами:       — Прости меня, пожалуйста, прости. Я сказал это, не подумав, это произошло так быстро, оно само, это слово, я не хотел, оно вырвалось само, я не хотел… — и говорит уже сквозь слёзы, — она же твоя мама, не моя, не моя…       — Малыш, ты что же, маму назвал мамой?       Сердце Арса сейчас остановится — он не понимает, в голосе Антона совсем не звучит угроза и глаза добрые, а слова… такие непонятные. Арс смотрит на него и кивает, медленно, не отводя от него взгляд.       А Антон произносит с улыбкой:       — Арсень, ты назвал маму мамой и поэтому расстроился?       Не успевает Арс сообразить, кивнуть ли, попросить прощение или разрыдаться, как Антон притягивает его к себе, обнимает и говорит с улыбкой:       — Маленький, ну она же мама, мама. Для меня она мама, и для тебя она мама. Ты же мой, Арс, слышишь, ты мой. А значит, она и твоя мама тоже, — отстраняет его от себя и вглядывается в его глаза, — Арсень, мои родители — твои родители. Я люблю тебя, и они тебя любят и ты тоже их полюбишь, они замечательные.       — Ты… не злишься?       — Глупенький, за что? Я не могу злиться, я счастлив, что ты сказал это, не задумываясь. Она теперь мама, Арс, твоя мама, понимаешь? — целует его в щёки, в нос, — ма-ма, она ма-ма.       — А она… не будет против?       Антон изменяет сам себе, принимая такое решение, ведь во всём, что касается Арса, он старается не давить и не форсировать события, но… сейчас он уверен в правильности своих действий — и, прежде всего, он уверен в них, в близких ему людях. Он целует Арса в губы, вытирает ладонью его щёки, берёт за руку и идёт по направлению к кухне.       Свет горит, слышится бряканье посуды, и Майя, оборачиваясь, видит Антона и рядом с ним Арса, бледного, растерянного и смотрящего на неё широко раскрытыми глазами. Ей, взрослой женщине, ничего не нужно объяснять, она подходит к нему, встаёт на цыпочки, приобнимает его и говорит:       — Я буду очень рада, Арсений, если ты будешь называть меня мамой. А я, если позволишь, буду иногда называть тебя как Антон — малышом.       — Да, — у Арса пересохло во рту и он кивает.       Антон разбавляет тишину своим смехом:       — Вот, мам, вы с папой всегда хотели второго сына, младшего, получите и распишитесь, он самый лучший, — и большим охватом своих рук обнимает их.       — А я? — со стороны входной двери слышится шебуршание. — Обнимаетесь и без меня? Непорядок!       Андрей заходит с улицы, подходит к ним и, смеясь, сграбастывает их всех в кучу — обхват его рук даже больше Антоновых.       — Наш, — тихо проговаривает Антон, глядя на Арса и Андрей, перехватывая его взгляд, обнимает их всех ещё крепче:       — Наш. Мы — семья.       «Семья» — проносится у Арса в голове. У него теперь есть семья. Он стоит, окружённый близкими ему людьми, для которых он стал родным, которые приняли его, обнимают и улыбаются. И слёзы сами скапливаются в глазах.       — А сейчас, пацаны, спать! — Андрей разрывает объятия — его мальчишкам нужно побыть вдвоём, — подниму в четыре утра, клёв утренний не проспать!       И его мальчишки отправляются восвояси, сшибая все углы.       — Семья, — смотрит он на жену.       — Семья, — соглашается с ним Майя.       От переполняющих эмоций, Антон с Арсом, естественно, всю ночь не сомкнули глаз, шептались, плакали, смеялись, и утром чувствовали себя сонными, и никакой кофе им не помог, и на рыбалке клевали носом только они. Андрей, глядя на них, смеялся, грозился в следующий раз взять их на рыбалку ночную, ну и что, что рыбу они не едят. Они согласно кивали, уткнувшись друг в друга, так и не притронувшись к удочкам.

•••

      — Ты только, Антох, не сорвись на неё, войди в положение — плющит девку, — наконец-то Димка выкроил время и у Антона карты сошлись — они сидят в баре и потягивают пиво — не виделись с ним наедине практически с окончания универа, встречались всё чаще в компании друзей. Они, можно сказать, сейчас люди семейные, Антон с Арсом понятно, узами брака не связаны, а Димка уже предположение Кате сделал, назначили дату свадьбы, живут вместе.       — Поз, да похуй, не заморачивайся, взрослые люди, разберёмся.       — Свадьба, знаешь ли, не каждый день случается и хотелось бы обойтись без эксцессов, а вам, как свидетелям, по-любому взаимодействовать придётся.       — Ты чё за неё волнуешься, чёт не пойму.       — Неожиданностей на свадьбе не хочу. Она ж Катькина лучшая подруга и я, когда вас знакомил, думал всё будет чики-пуки, будем в дальнейшем дружить семьями. Кто ж знал, что ты малыша своего встретишь. А Ирка Катьке все уши прожужжала про тебя, достала со своими распросами, считает, что это твой бзик — не мог же ты её, такую молодую и красивую променять на парня.       — Заметь, на парня ещё моложе и красивее, — хмыкает Антон.       Димка не знает, как объяснить Антону, что при всей его коммуникабельности, иногда он игнорирует очевидные вещи: женская обида непредсказуема.       — Да мы с Катькой ей всё сотню раз объясняли, она девчонка неплохая, угораздило ж её в тебя влюбиться… и перспектива встретить своего бывшего с другим…       — Дим, ну какой я ей бывший? Пару раз пересеклись телами, отношений-то не было, — недоуменно произносит Антон и заказывает ещё бокал, — всё, заканчиваем с ней, ты расскажи лучше, что нового, как работа, как жизнь семейная тебе?       — Ну, — Дима задумчиво поднимает глаза вверх, — вы когда с Арсом жить вместе начали, первая мысль была, что ты торопишь события, но ты такой счастливый ходил, про малыша вообще молчу, он светился весь и только сейчас я тебя понимаю, Антох, — Дима наклоняет голову ближе, словно хочет поделиться важным секретом, — это, Антох, ни с чем не сравнится, просыпаться вместе, видеть расслабленное лицо рядом, целовать когда захочешь — я теперь тебя понимаю: когда любовь, не хочется разлучаться, а жить вместе — это просто рай.       Антон улыбается — он это чувствует и по сей день. Ничего нет прекраснее, чем утром, открыв глаза, увидеть арсеньевское лицо, близко, рассмотреть его до миллиметра, вглядеться в каждую ресничку, перевести взгляд на губы, на его любимицу, нижнюю, тоненькую, прикоснуться к ней подушечкой пальца и поймать взглядом чуть приподнятый вверх уголок губ — его малыш начинает просыпаться. Встретиться с Арсовым взглядом, сонным, таким трепетным и нежным, приблизиться, поцеловать его в кончик носа и прошептать: «Доброе утро, малыш», и обнять прижавшегося к нему Арса. Замереть, почувствовать, как тепло обволакивает всё тело — не нужно торопиться, ты знаешь, это надолго, вы будете засыпать и просыпаться вместе, и ощущение счастья будет сопровождать вас весь день — мммм, благодать.       Наконец-то Дима на себе прочувствовал, каково это, жить с любимым человеком.       — Я рад за вас с Катей, очень. Осталось Макару жениться и всё, взрослая жизнь наступила.       Как быстро всё изменилось, думает Антон. Ещё год назад он был обычным студентом, не обременённым мыслями о будущем. Сравнивая себя с тем, Антоном годичной давности, он улыбается и удивляется одновременно — как появление в его жизни парня, ставшего для него центром его мира, повернуло и изменило его жизнь до неузнаваемости. Рядом с Арсом, отмечает Антон, внутренне изменился больше он сам, это заметил и Макар, и Димка, и мама при очередной встрече так смотрела на них с Арсом, а потом подошла и, потрепав его за вихры, глядя при этом почему-то на Арса, произнесла:       — Я так рада, сынок, что ты встретил Арса. Всегда знала — ты обязательно встретишь свою любовь, и эта любовь тебя… облагораживает.       На что Арс смутился не меньше Антона, а дальнейшие её слова заставили повлажнеть его глаза:       — Малыш, мы так счастливы, что ты появился в нашей жизни, мы тебя очень любим.       — Я тоже, — пробежал румянцем смущённый Арс.       Так вот в кого, подумал тогда Арс, Антон такой открытый и искренний, говорить о своих чувствах не стесняясь — это дар, и он передался ему от родителей. Антон вёл себя с Арсом одинаково вне зависимости, находились ли они одни или в компании его родителей — без стеснения говорил Арсу ласковые слова, нежничал, и чувствовал себя при этом в своей тарелке. Это Арс поначалу стеснялся такого открытого проявления чувств, но глядя на Антоновых родителей, которые вели себя также, потихоньку начал сам открываться. Называл при них Антона своим любимым и единственным, а их — мамой и папой, не пряча взгляда.       Определенно, встреча Антона с Арсом изменила жизнь многих людей, ну, как минимум, четверых уж точно, причём в лучшую сторону.       — Катю обними за меня, соскучился по ней очень, — прощается с Позом Антон.       Вечер, проведённый без своих вторых половинок вроде и удался, их с Димкой много связывало и переговорили они обо всём с лихвой, но внутри Антона тоненький росток, пробившийся на поверхность к середине вечера, к его окончанию разросся до невидимого каната; до попы, сидящей на стуле, полном канцелярских кнопок; до огромного желания соскочить и рвануть домой. К Арсу. Словно незримая нить, связавшая их, с каждой секундой укорачивалась, делая расстояние между ними меньше и меньше, и тянула Антона из бара, полного веселья, громких разговоров и чужих людей, к тому, одному, близкому, родному и любимому.       — И ты за меня малыша поцелуй, — Димка обнимает Антона на прощание, — увидимся скоро, — имея в виду предстоящее событие.       — Поцелую, конечно, — улыбается Антон.       И целует.       Прямо с порога, глубоко, по-собственнически вторгаясь в чужой рот влажным и скользким языком. Сладость пива прошла, оставив горечь во рту со слабым привкусом хмеля, съеденных копчёностей и отголосков табака. Шлейф тот ещё.       — Уф, — отстраняется от него Арс и хихикает, смотря на взъерошенного Антона. Тот с порога, не разувшись, не раздевшись, притянул его к себе и впился в него губами, словно Арс кислород, и без его глотка он не сможет дальше жить.       — Малышкин, — тянет Антон, прижимаясь губами к арсеньевской макушке, — я весь провонял сигаретами, малыш. И напился.       Арс улыбается, отстраняется и снимает с Антона куртку. Тот стоит, светит счастливой лыбой, лучики вокруг глаз делают выражение его лица похожим на доброго довольного и сытого пса, был бы хвост, вилял бы им во все стороны.       — Как Димка?       — Весь в свадебных хлопотах, — Антон выкручивается из куртки, позволяет себя раздеть, разуть. Вроде и не пьян сильно, но руки расслабленно висят плетьми, пока Арс крутит его, раздевая, стоя в прихожей. Тепло приятно разливается по телу, то ли от недостаточной дозы алкоголя, не позволяющей пуститься во все тяжкие — ноги-то его несли только домой, то ли от этого самого дома, то ли от Арса, заботливо его раздевающего и нежно поглядывающего на него сквозь улыбку.       — Антош…       — Малыыыыышкин, я такой счастливый, — перебивает и обхватывает его руками, — если бы ты только знааааал, как я тебя люблюююю, — и тянет Арса в комнату.       Ничего большего ему не хочется, только обниматься. Арс такой тёплый и домашний, хочется закутать его в свои объятия и не выпускать. Слушать, как он будет мурлыкать ему в ухо о прошедшем дне, о лекциях, о предстоящих планах, да обо всём, пусть хоть прогноз погоды рассказывает, только бы слышать его голос, вдыхать его запах, чувствовать его тепло. Чувствовать себя счастливым.       — Люблю тебя, — слышит Антон сквозь подкрадывающийся сон, чувствует прикосновение Арсовых губ к своей щеке, но веки его тяжелеют и язык совсем не может произнести ответные слова.       Арс укрывает его покрывалом, зная, что к середине ночи Антон выспится, будет полчаса отмокать под горячими струями воды и приходить в себя, а потом до утра лежать рядом, аккуратно, чтобы не разбудить, касаться его плеча губами, а перед трелью будильника ринется зацеловывать его живот, пробираясь дорожкой поцелуев выше и выше, шептать нежные словечки и целовать Арса в губы, игнорируя его отговорки, что «ну, Антош, я же зубы не почистил», а Антон в ответ лишь будет целовать его чаще и шептать, что он его любимый мальчик, его малыш, его счастье и его жизнь.       Арс после такого пробуждения всегда чувствовал себя окрылённым и готовым свернуть горы — уж слишком он зависим от любви и нежных слов. Он вообще давно понял, а самое главное, принял тот факт, что на данном отрезке его жизненного пути ему необходимо насытиться Антоновой любовью, наполниться ею до краёв, впитать её с избытком, словно он боялся, что проснётся утром и всё окажется сном.       Подобные мысли его посещали не часто, уж слишком воздушно-зефирной в последнее время была его жизнь. Все бытовые трудности, будь то переезд на новое жильё или ремонт сломанной стиралки, решал Антон, на том простом основании, что роль главного в их семье — семье! — никогда не подвергалась сомнению.       Арсу нравилось чувствовать себя под его защитой, хотя и защищаться-то было не от кого, но чувство абсолютнейшей уверенности, что любые действия Антона направлены на благо, создавало спокойную атмосферу вокруг и его состояние за последнее время было идеальным.       Он даже забыл, когда плакал в последний раз. Нет, те самые слёзы от эмоций накрывали и его, и Антона с головой, когда рвущиеся наружу чувства извергались из их вулкана страстей, но паника обходила Арса стороной, в универе всё шло по накатанной, подработка пополняла их совместный бюджет, заработанный Антоном, и жизнь казалась райским раем.

•••

      — Малыш, убегаю, — Антон чмокает того в нос, стоя у входной двери. Арс заспанный, первой пары сегодня нет и он проспал всё на свете: и свою утреннюю пробежку, плотно вошедшую в его жизнь с прошлой осени, и сборы Антона, хотя тот, собираясь на работу, как бы не ходил на цыпочках, чтобы не разбудить Арса, постоянно на что-нибудь натыкался и сметал всё на своём пути.       Арс, всё также в Антоновой футболке, топчется на месте голыми ногами. По полу сквозит и это при закрытых-то окнах и балконе. Весна в этом году какая-то сумасшедшая: в феврале всё растаяло под ноль и дождь лил как из ведра; в марте долбанули морозы и Арс, поскользнувшись, вывихнул ногу и две недели не бегал, ходил и то осторожно; сейчас, в начале апреля, после диких ветров вообще выпал снег и похоже, их совместная поездка всей гурьбой к родителям Антона на дачу — Антонов день рождения решили справлять на свежем воздухе под шашлычок и коньячок — и она может накрыться медным тазом, месить грязь они могут и в городе.       — Тогда до вечера, да? — Арс вжимается в Антона — так бы и не отпускал его, — ты сегодня, как обычно, допоздна?       Антон, нагрузившийся курсами ради повышения своего уровня технического английского, занимался по паре часов после работы там же на рабочем месте, после чего топал в спортзал, находящийся недалеко и к ночи приползал домой еле живой, зато засыпал сном младенца. И так несколько дней в неделю. Арс же в эти дни корпел над учебниками, конспектами и чужими курсовыми, и заползал Антону под бочок глубоко в ночи, вжавшись ему в подмышку и вырубался не хуже Антона.       Зато в оставшиеся дни по вечерам они были предоставлены сами себе и тут уж отрывались по полной программе, не жалея ушей соседей и собственную кровать.       — Как обычно, допоздна, малыш, созвонимся днём? — Антону оторвать от себя Арса тоже непросто — ласковый котёнок по утрам был ещё ласковее, ещё трепетнее, ещё нежнее — заставить уйти от такого могли разве что маячившие перспективы в работе и приличный бонус в денежном эквиваленте при закрытии проекта.       Котёнок поднимает на него свой взгляд и согласно кивает.       Может ли вставать от нежности? Антон точно знает — может. От фирменного прищура голубых глаз и пушистых ресниц, от острых лопаток и ямочек на пояснице, от пальчиков, поглаживающих его поверх рубашки и босых ног на холодном полу.       — Арсень, — Антона, стоящего одетым, точно бросает в жар не от одежды, — малыш…       Но малыш прижимается ближе и ведёт носом вдоль его шеи, дышит ему в ворот, вызывая скопище маленьких сороконожек, разбегающихся по Антоновой коже по всему телу. Ни слова не говорит, только носом сопит, но Антона выносит от переполняющих его чувств и если не остановить это ласковое чудо, то проебёт Антон утреннюю планёрку.       — Малыш, — отодвигает его от себя, — я тороплюсь, малыш. Созвонимся, котёнок, хорошо?       — Угу, — Арс кивает и отходит на шаг назад.       Мерзавец маленький! И смотрит так невинно. Неа, не разжалобит:       — Всё, позвони мне в обед! — и разворачивается, уходит, не оглядываясь.       Арс пожимает плечами, молча закрывает входную дверь и босыми холодными ногами топает обратно в кровать — досыпать оставшиеся полчаса.       «Котёнок, люблю тебя» — экран горит входящим сообщением.       Не выдержал.       Арс улыбается, кидает смайлик в ответ и закрывает глаза.       Будильник пиликает совсем не вовремя — Антонов язык только-только коснулся сжатого колечка мышц и ввинчивается внутрь. Пусть он оглаживает гладкие стеночки только в Арсовом сне, но член стоит наяву. Обломчик, малыш.       Сползая с кровати, Арс скрещивает ноги и сжимает бёдра. Внизу всё горит, член каменный, но если он притронется к себе сейчас, то хана и второй паре. Подрагивающими ногами идёт в сторону ванны — прохладная вода должна унять жар, но если её сделать чуть потеплее, прислониться к мокрому кафелю, прикрыть глаза и вместо своей руки представить Антонову, то и чёрт с ней, со второй парой, главное, не опоздать на третью. И кофе, нужно обязательно выпить кофе.       Арс всё же успевает. И подрочить, и выпить кофе, и даже немного пробежаться по пути к метро, насколько это возможно по выпавшему снегу.       Он идёт, высоко задрав голову и смотрит на пушистые ветки деревьев — они стоят в белых шапочках, верхушками подпирая небо. Уже через час выглянувшие солнечные лучи растопят снежные наряды, тропинки приобретут привычную серость и небо раскрасится размытой акварелью. Если бы не сегодняшние лекции, Арс бы здесь и остался — в этом парке вблизи универа, сквозь который он ежедневно стремглав пробегает, торопясь на занятия. Смахнул бы снег с лавочки, сел, откинувшись назад, и замер в этом очаровании. Запечатлел бы в памяти эту картинку, чтобы вечером нарисовать её — Антон подарил ему мольберт и краски, а в детстве, у Арса, кажется, получалось неплохо смешивать цвета.       От задранной вверх головы он чуть не врезается в человека, идущего по тропинке.       — Арсений?       Девушка в длинном расстёгнутом плаще, руки в карманах, по-весеннему без шапки, с волосами, спадающими на плечи, стоит напротив него.       Они знакомы, как-то пересекались в общих компаниях, она подруга Кати, Димкиной жены, кажется Ирина. В прошлом году она и Антон были свидетелями на их свадьбе. Арс её плохо помнит, всю свадьбу он смотрел на молодожёнов и на Антона, гостей не рассматривал, в конкурсах не участвовал, а к концу вечера они вообще с Антоном сбежали — целоваться хотелось до жути, а прятаться по углам — ещё чего, лучше к себе, домой. Им, кстати, тогда матрас новый привезли, вот они и проверяли его на степень жёсткости. Степень жёсткости оказалась средней, а вот независимые пружины они заценили.       — Здравствуй, — Арс отходит чуть назад и окидывает её взглядом.       — Я Ирина, мы встречались раньше, — она вытаскивает руки из карманов и полы плаща распахиваются.       — Я знаю.       — Я подруга Антона, — говорит она, глядя ему в глаза, но он её уже не слышит, всматриваясь в хорошенький такой, тянущий на несколько месяцев, округлый живот, выглядывающий из-под полы плаща.

•••

      Антон злится — день выдался просто по-дурацки каким-то несобранным и пустым. На работе всё пошло наперекосяк с самого утра. На планёрке сцепился с Макаром, и какая бешеная собака их укусила, непонятно. Антон и последовал за Макаром, и работать согласился с ним только потому, что знал — россказни про то, что друзьям вместе не сработаться — не про них.       Никакой конкуренции между ними никогда не было и быть не могло, в любых ситуациях, проверенных годами, они поддерживали друг друга. В будущем даже планировали замутить общий бизнес и искренне считали, что лучших компаньонов, чем они сами, им не найти. Они были на одной волне, и вроде работали сейчас над одним проектом, и до этого утра всё шло хорошо, но… укусила их за жопу та собака, видимо, одновременно.       — Илья, блять! — выходя из кабинета, не выдерживает Антон, — мы же в одной лодке, какого хера ты творишь?       — Не сейчас, Антох, — бросает тот и проходит мимо.       Так и расходятся по своим кабинетам и до конца рабочего дня не пересекаются. Не обиделись, они же не маленькие дети, но Антон ковыряться в себе, выискивать причины, не хочет. Всё наладится, он уверен, но осадочек неприятный на донышке остаётся.       — Арс, у меня на линии клиент, я перезвоню позже, — кидает в трубку заёбанный во всех отношениях Антон.       Арс ещё что-то спрашивает, но разговор получается каким-то скомканным и Антон толком не понимает, то ли тот просит его приехать после работы и не задерживаться, то ли спрашивает, задержится он или нет. Вроде всё знает — у Антона же английский и спортзал, обычный график обычной недели, к чему вопросы, непонятно.       Подъезжая к спортзалу, понимает, что телефон остался на рабочем столе, а это возвращаться нужно будет, а сутки не безразмерные, домой бы добраться и завалиться спать.       — В смысле не срабатывает? — карта не читается и Антон мнётся на входе. Абонемент сто́ит как сбитый боинг, а система вечно сбоит. Пока всё улаживается, Антон готов дать заднюю, но режим, ёпть, столько его выстраивал.       Ещё колено ныть начинает, противненько так потягивает и Антон понимает — перетрудил, а может на погоду, такие перепады творятся. Старость не радость, хмыкает про себя.       Занимается в зале в полсилы и срывается раньше — за телефоном заехать всё же придётся. В голове пустота, усталость накатывает с новой силой, кто-то гаденько карябает изнутри и Антон пытается найти кончик клубка, чтобы поймать и раскрутить, но мысли разбегаются как напуганные тараканы и он смотрит впереди себя уставшим взглядом. Меркурий или как тебя там, хули ты ебашишь?       Телефон летит в карман, ключи закрывают избушку на клюшку, ещё последний рывок и он дома. Может зря он так фигачит, сейчас бы с Арсом находиться, а не в этом марафоне участвовать. И погода, блять, на холод опять что ли потянуло? По календарю через месяц лето должно наступить, а у них снег лежит.       Антон достаёт телефон, посмотреть, кто звонил, и офигевает: о нём вспомнили за эти несколько отсутствующих часов, кажется, все. От Поза миллион пропущенных, Макар, наконец-то, видимо что-то понял и решил позвонить. От Арса пропущенных нет — точно, Антон же обещал перезвонить сам и замотался, забыл. Зато Ира звонила дохуллион раз — ну он-то ей зачем понадобился, недоумевает. У неё вроде после Димкиной с Катей свадьбы кавалер появился — некий Костик, то ли ди-джей, то ли кто-то из команды организаторов, Антон не вдавался в подробности.       Антон нажимает последнему из списка звонивших — Позу, слышатся гудки и… телефон гудит разряженным сигналом.       Заебись.       Он делает вдох-выдох и идёт к метро. Полчаса и он дома, там разберётся.       Выворачивая из-за угла, смотрит в сторону дома, выискивает свет в их окнах. Этаж третий, пятый, седьмой… окна чёрными глазницами смотрят с торца здания. Странно, Арс-то должен быть давно дома. Мысль о нём разливается внутри чем-то приятно-маслянистым и он ускоряет шаг.       Брелок от домофона цепляется за ткань кармана и Антон дёргает его, вырывая вместе с нитками.       — Поз?       Димка стоит около его подъезда. Схуяли? Антон с Арсом переехали в эту квартиру месяц назад и Димка здесь ещё не был. Только Макар заскакивал, но они и работают вместе, пересекаются чаще.       — Илья?       Макар выходит из тени и они с Димкой делают шаги по направлению к нему.       Антон видит каждый их шаг белыми вспышками, пульс начинает биться в горле и руки ощущаются вмиг заледеневшими.       — Ты только, Антош, не волнуйся, — Димкины движения замедлены, кажется, что и голос его звучит на x0,75, — мы звонили тебе, но ты трубку не брал.       Кажется, Антон вслух рассказывает им про дурацкий сегодняшний вечер со всеми перипетиями, но внутри черепной коробки разрастается чёрная мысль, она пролезает со всех щелей, сочится из глаз и ушей: «Арс, Арс, Арс».       Заплетающимся языком пытается произнести его имя и натыкается на взгляд Макара:       — Антон, всё будет хорошо, — слышит голос Ильи сквозь толщу колокольного звона и тихо уплывает.

•••

      В обморок, до настоящего момента, Антон падал первый и последний раз в пятом классе после физкультуры. Школьная медсестра вызвонила маму с работы, надавала кучу направлений, но в итоге все сошлись во мнении:       — Мальчик просто быстро растёт. Мышцы не поспевают за ростом костей. Питание, свежий воздух и отсутствие перенапряжения.       Перенапрягаться всё же пришлось — уроки-то никто не отменял. Мышечную массу он так и не набрал, рост его продолжился, но в обморок с тех пор он не падал.       И вот спустя более десятка лет, выросший и набравший массу мальчик получает оплеухи по щекам и холодный снег на лоб. Голову его на своих коленях держит Поз, а Макар растирает его щёки.       — Антон, пришёл в себя? Подняться сможешь?       — Арс, — произносит Антон ледяными губами и пытается встать на ноги.       Димка с Макаром подхватывают его под руки и он на ватных ногах идёт к подъезду. Они проходят друг за другом внутрь и Антон, как ему кажется, быстрыми шагами поворачивает к лестнице, но на самом деле его черепаший бег останавливает Макар, потянув за рукав:       — Лифт, Антон.       И только в лифте, притулившись к стенке, он начинает соображать: что-то случилось с Арсом. Вопросов не задаёт, смотрит мимо направленного на него взгляда Поза. Макар стоит рядом и в его сторону он не поворачивается, но отражение в зеркальной стене ловит обеспокоенный взгляд.       — Антош… — Димка начинает говорить, но двери лифта открываются и Антон протискивается вперёд и первым идёт к своей квартире.       Он понимает, Арс дома, дома темно, на звонки и домофон Димке с Макаром не ответил, значит случилось что-то страшное. Мозг выдаёт ужасные картинки: от тела, лежащего с перерезанными венами в полной ванной в грязно-мутной воде и лужами крови на полу, до болтающейся куклы с босыми ногами.       Босые любимые ноги, переминающиеся сегодняшним утром на холодном полу.       Тошнота подкатывает к горлу и ключ с глухим стуком ударяется о пол. Один Антон рвётся забежать в квартиру, увидеть Арса неважно в каком виде, спасти, обнять, прижать к себе; ноги другого Антона приросли к полу, не в силах сделать шаг.       А может они перепутали и Арс ушёл гулять, на пробежку, встретиться с друзьями, которых у него нет? Они точно что-то напутали, Арс пошёл в магазин или вынести мусор, Арса нет дома, нет! Его нет в этой ванной, полной крови и его босые ноги не висят в метре от пола!       Илья поднимает ключ и отодвигает Антона в сторону от двери. Он послушно отходит, чувствуя, как его локоть сжат Димкиной рукой. Взглядом Илья проходится мимо Антона и останавливается на Димке: «Держи его крепче» читается в нём и Антон считывает это за долю секунды и делает движение корпусом вперёд, но Димка тут же сжимает его руку стальными тисками.       Вдох — выдох, вдох — выдох, как учил Арса. Арс, мальчик мой…       — Пусто, — голос Макара доносится до него эхом.       — Пусто? — Поз отпускает локоть Антона и входит в квартиру, оставляя стоять Антона на площадке.       Арса нет дома? Эти долбоёбы объебались? Ха! Арс не взял трубку и они понапридумывали кучу ерунды и заставили стрессовать Антона? Придурки!       Антон на негнущихся ногах проходит следом.       Парни включили свет и он обводит взглядом всё вокруг. Взгляд цепляется за всё, что касается Арса — в прихожей на вешалке висит его ветровка, которую в связи с этой ебучей погодой он так и не успел надеть, на полу стоят кроссовки, кеды. Заглядывает в шкаф в комнате — трусы, носки, футболки, всё на своих местах. Переводит взгляд на незаправленную кровать — наспех скинутая Арсом Антонова футболка лежит рядом с подушкой, сохранившая отпечаток его головы; край одеяла, отпинутый ногами, свисает с одной стороны кровати. Будто всё второпях, но неприбранная постель не показатель, что Арс торопился — в детдоме их заставляли заправлять кровать со стрелочками на простынях, ходили, перепроверяли, они перезаправляли, а в течение дня даже присаживаться на неё запрещали. Казённый дом. И столько грусти было в его голосе, когда он вскользь об этом упомянул, что Антон притянул его к себе, посмотрел в бездонные глаза и сказал:       — То было в том доме, малыш, а в нашем всё будет по-другому, — объявив мораторий на обязательность этого действия.       Ничего необычного взгляд не выцепляет — открытый рюкзак притулился на полу сбоку стола, Арсов ноут стоит на своём месте, на столе в стопочке конспекты, тетради, вперемешку какие-то документы, карточки, пропуск, паспорт, ключи, телефон. Словно Арс действительно выбежал на минутку и сейчас вернётся.       Антон заходит на кухню и сердце ухает вниз — стол, стакан с мутной жидкостью и листок. Издалека виден арсеньевский почерк, размашистые буквы перечеркнуты ручкой, лежащей поверх листка.       — Антош, — Димка с Макаром стоят рядом, и Дима перехватывает Антонову руку, тянущуюся к листку, — Антош, дай я всё объясню.       Но Антон зыркает на него таким взглядом, что Дима сам отводит руку в сторону.       Пальцы дрожат и с первого раза листок выпадает из них, Антон поднимает его с пола и присаживается на стул рядом — тело вмиг ослабло и он чувствует — сейчас по-новой рухнет в обморок. Водит по листу взглядом, но знакомые буквы не складываются в слова и снизу написанное «Арс» с точкой рядом затмевает все слова выше — именно эта точка на конце ставит точку на его жизни. Это конец? Это конец.

•••

      «Это конец?» — спрашивает себя Арс, провожая Иру взглядом.       «Это конец» — отвечает сам себе и ставит точку в этом коротком предложении.       Ира ничего от него не требовала, ни к чему не призывала, ни на чём не настаивала. Просто засунула руки в карманы плаща и развела их в стороны, обнажая обтянутый свитером живот.       — Ты же всё понимаешь, Арс, — говорила, переведя взгляд ниже, в аккурат на этот самый живот.       «Ты же всё понимаешь, — мысленно проговаривал себе Арс, глядя на натянутую ткань где-то посередине Ириной фигуры, — животы сами по себе не вырастают».       — Ты же всё понимаешь, — продолжала Ира, — жизнь непредсказуема, — и опять опускала взгляд ниже.       «Ты же всё понимаешь, — повторял себе Арс раз за разом, впялившись в округлость напротив, — там новая жизнь».       — Ты же всё понимаешь, — говорила и говорила Ира, но её слова звучали белым шумом на фоне белых деревьев вокруг.       Эта красота не имеет ко мне никакого отношения, думал Арсений, пока Ира произносила непонятные слова. Минуту назад он радовался прекрасному, окружающему всё его существо, сейчас весь этот мир снова восстал против него и сквозь белые одеяния отчётливо проступили ветви, протягивающие к нему свои сухие искорёженные пальцы.       Он не реагировал на Ирины слова, внутри него мысли складывались в слова другие.       — Пока, — произнесла Ира и, запахнув плащ, обошла Арса и направилась по своему маршруту дальше. Маршрут её давно сбился с пути, но девушка, переживая очередное, по её мнению, предательство и всплеск беременных гормонов, этого не заметила, продолжая идти кривой дорожкой.       Почему, думает она, превращаясь в точку в арсеньевском горизонте, моему малышу должно быть плохо, а малышу чужому — фу, что за пидорастические нежности называть взрослого парня малышом! — должно быть хорошо?       Пусть тоже мучается, думает Ира, переложив всю злость с подлеца Костика, свалившего в закат, на Арса, Антонова малыша. И Антон, на самом деле тот ещё подлец, пусть помучается, сам виноват. Она, может осо́ба и не мстительная, но Антон, по её мнению, так-то ничем не лучше Костика, тоже в своё время съебался, и мысль, что дома скандал ему обеспечен, греет душу — Арс же по-любому закатит истерику и пока они разберутся в чём там дело, гормончики поутихнут и ей морально станет легче. Врач же сказала, что во́ды, в которых плавает малыш, сплошь состоят из гормонов мамаши — и ей срочно нужно было исключить весь негатив, выплеснуть его из себя.       Но на кого его выплеснуть, если Костик недоступен, лучшая подруга счастлива в браке, а давняя любовь по имени Антон тоже вроде как счастлив в своих «неправильных» отношениях.       На кого бы, на кого бы…       О, Арс. Иди-ка сюда, малыш…       Ира удаляющимся пятном исчезает с горизонта, оставив стоять Арса в собственных размышлениях.       Это конец, думает Арс, и поворачивает обратно к метро.       Как же так получается, скачут его мысли, что он ничего не заметил. Нужно ещё спросить Антона, вдруг больное Ирино воображение выдало желаемое за действительное. Уж Арс бы точно почувствовал, если бы у Антона кто-то появился на стороне. У его Антона, который каждый день говорит ему о своей любви, который кончает с его именем на губах и целует нежно перед сном, кто-то есть кроме Арса?       Кто-то, кто будет вместо Арса?       В животе у Иры новая жизнь его Антона?       И неважно, было ли это разовое стечение обстоятельств или вместо технического английского и приобретённого годового абонемента Антон по вечерам три раза в неделю живёт другой, неизвестной Арсению жизнью, результат на лицо, вернее в чужом животе.       И Арсу этого не изменить.       И ему в этой войне не победить. Он даже не будет воевать. Он просто уйдёт в сторону. Ведь Антон его идеал и никогда бы не бросил ребёнка. Своего ребёнка. Но если Антон выбрал Арса вместо своего ребёнка, то какой же он идеал? От этого ещё больнее.       Странно, но слёз у Арсения нет, нос пощипывает скорее от холодного воздуха, но голова соображает на удивление чётко. По сути, 526 дней с Антоном — у Арса с математикой проблем нет и мозг с лёту переводит прожитую жизнь в цифры — он был счастлив, а это ни много ни мало, но чуть больше семи процентов от всей его жизни.       Статистика вообще вещь суровая и даже она говорит, что процент счастливых людей во всём мире не превышает одной единицы, и если Арс целый мир, то семь процентов от себя самого — это уже показатель.       Господи, какие цифры, какие проценты, Арс?! Твоя жизнь превратилась в руины, разрушилась в секунду, а ты про умножения, деления.       Ноги сами несут его к дому, мимо метро, по скользким заснеженным тротуарам, навстречу потоку спешащих по своим делам людей. В голове каша и зачем он бредёт к дому, непонятно.       Сейчас бы лучше на лекцию, отвлечься, дождаться Антона, всё обсудить, наверняка, здесь какая-то ошибка. Антон просто не мог так поступить, Антон его любит и своей жизни без него не представляет. Арс же его малыш, его маленький любимый мальчик, его котёнок, лягушонок, малышкин и любимкин, но…       Плавающий в околоплодных водах ребёнок в Ирином животе тоже вроде как малыш, попавший туда не по собственной воле.       И Арс не верит во весь этот бред, он уверен, что ребёнок у Иры не от Антона, но и не поверить Ире не может — это же ребёнок, а это святое, с таким не шутят.       Арс скидывает обувь в прихожей и проходит прямиком на кухню. Стакан холодной воды, ещё один, делают его на редкость текущему моменту холодный и расчётливый мозг ещё расчётливей.       А где же слёзы? Странно.       Он набирает Антона, зная, что у того самый разгар рабочего дня, запарка, но желание всё выяснить здесь и сейчас зудит внутри, ведь когда-то же он обещал Антону не принимать скоропалительных решений. Он гоняет по кругу его номер, пока не слышит в трубке родной голос.       Арс спрашивает про сегодняшний вечер, про английский и спортзал, просит его всё отменить и приехать домой сразу после работы — видимо Арсений переоценил свои силы и старуха сзади начинает наступать ему на пятки — до вечера он не выдержит. Но Антон отвечает невпопад, говорит, что перезвонит позже, как появится свободная минутка и Арс начинает лихорадочно вытаскивать всё из карманов и рюкзака: банковские карточки, наличка, ключи, паспорт. Нужно всё собрать, всё взять, ничего не забыть.       Он не дождётся вечера, старуха-паника уже протянула свои клешни и стягивает их на его шее, и воздуха начинает не хватать. Нужно её остановить, ему срочно нужно уехать, пережить это в одиночестве, не напрягать Антона скачками своей неуравновешенной психики. Нужно вырваться из этого дома, начинающего заполняться сомнением и недоверием.       Пара минут и они затянут его в свои сети, нужно бежать.       В горле першит, воды, нужно воды. Он вырывает листок из тетради, хватает ручку и идёт на кухню.       В трёх предложениях он просит Антона не волноваться, он вернётся, как только избавится от старухи — ей не место в их доме. Он обязательно вернётся, когда-нибудь он обязательно вернётся, как только у него появятся силы противостоять чёрной тени за его спиной. Он вернётся, ведь он же любит Антона. Антон — его жизнь, его единственный, его семья.       Гул в ушах нарастает и из носа в стакан с водой капает алая капля, ещё одна, ещё и ещё, превращая воду в размытую акварель. Бежать! Он зажимает нос рукой и идёт в прихожую, натягивает кроссовки и выходит за дверь. Хлопок и он прижимается к ней спиной. Всё, их жилище избавлено от ядовитой старухи, он расправится с ней сам, не в их доме, где-то далеко, нужно увезти её далеко-далеко и оставить там. Убить, закопать, освободиться.

•••

      — Он не вернётся. — Антон смотрит стеклянным взглядом в пустоту перед собой.       Дима аккуратно протягивает руку и вытягивает листок из его застывших пальцев, бегает глазами вверх-вниз, возвращается и перечитывает всё снова и снова. Реакция Арса на такую информацию о своём любимом человеке — понятно, что всё это бред — Диму не удивила: ни слова претензий, ни обвинений, ни упрёков. Безоговорочная вера в своего единственного.       — Антон, — Илья присаживается перед Антоном на корточки и берёт его ладони в свои руки. — Посмотри на меня.       Стеклянный взгляд приобретает фокус и встречается с глазами напротив:       — Я ничего не понимаю, Илюш, — непонимание сквозит во взгляде, в голосе, — у нас всё хорошо было, что я упустил, я не понимаю, не понимаю…       — Антош, ты ни в чём не виноват, — у Ильи сердце разрывается, глядя на разбитого Антона. Он сам, после Димкиного звонка и сбивчивого объяснения про ревущую Иру, сидевшую у него на кухне и успокаивающую её Катю, ничего не понял, и будь кто другой на месте Арса, не сорвался бы для выяснения обстоятельств, но речь шла об Арсе, об этом трепетном цыплёнке, вошедшим в их жизни и занявшим там особое место. — Антош, куда он мог пойти?       Всё серьёзно, оценил Илья масштаб бедствий — к тому моменту на телефонные звонки Арс уже не отвечал, в универе и общаге у своих одногруппников не появлялся.       — У него никого нет кроме меня.       — Родители? — спрашивает Илья, зная их тёплые отношения — вдруг за поддержкой Арс обратился к семье?       Но Антон игнорирует вопрос, поднимает взгляд на Диму:       — Что произошло? — мозг начинает складывать факты в одно целое: волнение друзей, пропущенные телефонные звонки, в особенности от давно забытой Иры, отсутствие Арса, — что она ему сказала?       Дима стоит, припечатанный взглядом и правдивыми словами:       — Ей тяжело было, — он почему-то именно сейчас начал оправдывать Иру. — Состояние такое…       Несколько часов назад на своей кухне, слушая её сбивчивые объяснения, он кричал как резаный — не только Катя, но и он сам никогда не видел себя в таком гневе и только Ирино интересное положение не дало ранее уравновешенному Диме спустить её с лестницы. Он ходил, размахивал руками и давил в себе злость — неизвестно чем обернётся нервное состояние ревущей Иры для её ребёнка. Она и не сразу поняла, какая надвигается катастрофа, сидя за чашкой чая с Катей и вскользь рассказывая о произошедшем. Сначала Катя побледнела, потом позвала Диму, а потом они начали обрывать телефоны и Арсу, и Антону, и чувство приближающегося пиздеца только нарастало.       — Что. Она. Ему. Сказала.       — Кажется, она дала ему понять, что носит твоего ребёнка.       Всё встало на свои места. Антон был не в курсе про Ирину беременность от подлеца Костика, после Димкиной свадьбы они не пересекались, слышал иногда про неё от Кати, но значение словам не придавал. И сейчас всё встало на свои места, он Арса знал лучше его самого и страшная мысль подтвердила его опасения — Арс просто ушёл в сторону. Он стал невидимкой. Исчез, испарился. Если бы речь шла просто о другом человеке, возможно Арс и высказал свои сомнения Антону, они ведь давно придерживались правила не замалчивать обиды, но ребёнок… Ребёнок, мама, папа — для Арса эта тема колючей проволокой до незаживающих ран проходила сквозь его жизнь и бороться за себя с ребёнком, Антон в этом уверен на миллион процентов, Арс бы не стал. Он и не стал.       Убить Иру не хочется — хочется стереть из жизни тот день, когда он согласился встретиться с ней впервые — он ведь жаждал любви, искал её. Если бы он знал, что спустя совсем короткое время он её встретит, встретит своего Арса, свою единственную в жизни любовь, Антон бы вычеркнул все предыдущие знакомства, поиски, одноразовые перепихоны. Антон никогда не вымолит прощение — вина его очевидна.       Вопрос Макара всплывает в памяти — может, действительно, Арс поехал к маме с папой, они его близкие люди, но тут же отметает эту мысль — Арс будет выкарабкиваться сам.

•••

      Дневные и вечерние часы куда-то подевались — память вычеркивает, по каким улицам он петлял, убегая от тяжёлых шагов за спиной. Высокие свечки фонарных столбов доводят его по вечернему городу до вокзала.       Для себя он решает, что не даст вырваться тёмному чувству, не выпустит наружу злую костлявую старуху, не даст ей накинуться на кого-то другого. Он сожжёт её внутри себя, уничтожит раз и навсегда. Нужно лишь время, верхняя плацкартная полка и стенка впереди себя, чтобы упереться в неё взглядом. Он замрёт в одной позе, притянет колени ближе к груди, и к концу пути из застывшего эмбриона родится новый Арс, чистый. Пепел перегоревшего страха исчезнет и Арсений вернётся к своему Антону.       Неважно куда ехать, нужно купить билет на первый ближайший рейс, пересекающий всю страну вдоль лесов и рек, куда-нибудь на её окраину, куда-нибудь подальше.       Он хлопает себя по карманам — ни карточек, ни налички, ни паспорта, ничего — всё осталось в их с Антоном доме. Как же так, что же теперь делать? План в голове трещит по швам, он замирает в ступоре и чьё-то чужое плечо отталкивает его от билетной кассы. Он не знает, что делать — домой нельзя, туда он вернётся один, без этих злобных тварей за спиной.       Заплетающимися шагами он выходит на свежий, по-прежнему морозный воздух, пахнущий снегом, но горло его в спазме и свежесть не поступает в лёгкие. Выход же должен быть, он должен найти выход.       Неоновые вывески словно указатели пути ведут его по плутающему лабиринту, он вновь петляет по улицам и натыкается на мигающие буквы с зияющей пустотой посередине.       Ничего ценного у него с собой нет, всё ценное спрятано глубоко в сердце под слоем одежды. Все воспоминания, на текущий момент являющиеся его главными драгоценностями, хранятся под семью замками. Под футболкой Антонов амулет, оберегающий его ежечасно, Арс тянется к нему рукой — нет, не для того, чтобы оценить его ценность — для него он бесценен, эта часть Антона навсегда с ним, он привык его касаться, он напоминает ему, что Антон всегда рядом с ним.       Прижимает руку поверх куртки и натыкается взглядом на наручные часы — очередной Антонов подарок. Народная примета гласит, что дарить часы, а тем более наручные, и тем более любимому человеку — это нечто плохое, обязательно ведущее к разладу в отношениях, но Антон в приметы, кроме чёрной кошки не верил, а Арс и вовсе не знал об этом и они не отнеслись к этому серьёзно. Получается, что вроде как и не врут, приметы эти.       Лестница ведёт вниз и приёмщик за решеткой смотрит молча на Арса. Арс также молча снимает часы с руки и кладёт их в оцинкованный ящичек под решёткой. Степень уровня данной скупки Арс не оценивает, но судя по появившимся мятым бумажками в этом самом ящичке, уровень её ниже среднего.       Возможно, внешний вид Арса делает его похожим на наркомана, пытающегося наскрести на дозу, возможно скупщик опытным глазом оценивает стоимость дорогих часов и суёт денег в два раза меньше, стараясь побыстрее избавиться от пошатывающегося парня. Никаких документов от него не требует и Арс молча комкает в ладони лежащие бумажки, и шагает вверх по лестнице.       Денег хватает ровно на одиноко стоящую кровать в глубине комнаты с пыльной лампочкой, дающей слабый отблеск электрического света. Бомжеватого вида старик, сидящий у магазина с табличкой «сдам жильё», окидывает полупьяным взглядом остановившегося напротив него парня и выдыхает перегаром. Арс разжимает кулак с мятыми купюрами и они фантиками падают на колени к деду. Затуманенный выпивкой мозг на цветные бумажки реагируют быстро, переводит их в литры палёного бухла и дед, под неопрятной бородой оказавшийся не таким уж и старцем, ведёт Арса за собой к ближайшему дому.       Прихрамывающей походкой поднимается по ступенькам на первый этаж и заводит Арса в квартиру, воняющую ссаньём с кучей хлямья по углам и рядами пустых бутылок на полу. Такой же прихрамывающей походкой он направляется к выходу и всё, что запоминает Арс, падая на вонючую кровать, это звук защелкивающегося замка входной двери.

•••

      — Антош, — отец сидит напротив, — нужно же искать. Если в полицию не хочешь, давай обратимся в другие организации.       Первые слова Антона после прочтения оставленной Арсом записки ему въедаются в память, но чем больше часов он проводит один — совсем один он не остаётся, рядом постоянно находится кто-то из близких, но он один, без Арса — тем сильнее растёт уверенность, что он поступает правильно.       Арс вернётся. Арс справится и вернётся. Своего мальчика он знает наизусть. Сомнений в том, что Арс не поверит ни единому Ириному слову, у него нет — поверить в то, что Антону был интересен кто-то другой, кроме него, что-то сродни бреду. Оставалось только ждать, что и историю с ребёнком Арс раскатает по полочкам и откинет её, как не имеющую к ним двоим никакого отношения.       — Пап, он вернётся, я это знаю. Ему нужно время, он обязательно вернётся, — говорит Антон арсеньевскими словами.       Родители, в тот вечер словно почувствовали неприятности, случившиеся с их мальчиками, выждали день, стараясь не поддаваться панике, на следующий день позвонили, но Антон не взял трубку, но после звонков на Арсов телефон он не выдержал и… сдержаться не смог. Сначала рыдал в трубку, а потом размазывал слёзы, уткнувшись отцу в плечо. Когда мама гладила его по голове, он тихо всхлипывал, выплакивая океан слёз.       Единственное, что его держит на плаву и не даёт окончательно расклеиться и впасть в отчаяние — это вера. Вера в своего мальчика. В своего Арса.       На работе Антон не появляется — боится пропустить Арсово возвращение. Макар взял на себя его нагрузку и после работы каждый вечер находится рядом. Они не разговаривают, прошлое не вспоминают — это как вспоминать о покойнике. Впереди у них только будущее. Вот Арс вернётся, тогда и вспомним былое, думают оба, не нарушая тишину.       Но зависшая над Антоном тревога омрачает даже воздух, делая его не прозрачным, а серым, и Антон не выключает свет круглосуточно — если вывернуть по тропинке к дому, то глаза сами выхватят светлые окна в тёмной ночи, и Арс будет знать — его ждут.       Димка, чувствуя свою вину, ходит тенью вокруг Антона, на что тот не выдерживает:       — Сядь, Диман, не мельтеши.       — Антох, если с Арсом что-нибудь случится…       — Не случится, — перебивает его Антон, — Арс вернётся, — произносит твёрдым голосом.       С Димкиной души словно камень слетает, он не спит все эти ночи. Как и Катя.       Ира же, в отличие ото всех, была лишена подробностей. Катя, переживающая за её ребёнка больше, чем за неё — вера в неё как в подругу у Кати пошатнулась, произнесла будничным голосом, что с Арсом всё в порядке, они с Антоном всё выяснили и живут счастливо дальше.       К тому же, вовремя осознавший Костик, что перспектива быть накормленным и заласканным, не такая уж и плохая к его-то тридцати годам и знающий только в теории о предстоящих бессонных ночах и пелёнках, вернулся к Ире с полной готовностью взять всю ответственность за новую ячейку общества на себя. И Ира исчезла из поля зрения Кати, затянутая в водоворот собственных жизненных событий.       — Сынок, тебе нужно поспать, — говорит мама, видя тёмные круги под его глазами.       — Вот Арс вернётся и отосплюсь, — отвечает Антон и добавляет, смотря на неё таким полным надежды взглядом, — мам, он обязательно вернётся.       Его вера передаётся всем и концу недели в разговорах чаще мелькают их планы на будущее: «Этот фильм не зря получил Оскар, его нужно смотреть на большом экране, вот Арс вернётся и посмотрим», «В этом году мостик к пруду на даче подлатаю, лето наступит, будете нырять с Арсом», «Район хороший, Антош, но не хотели бы вы с Арсом переехать поближе к центру?».       Все будто намеренно избегают вопроса: «Где может находиться Арс всё это время?». Им, его близким людям известно, что ни с кем из прошлой жизни он отношения не поддерживает. Друзей, кроме Димки и Ильи у него нет, всё его окружение — это окружение его Антона и оно всё здесь, в их квартире. И ответа, куда может податься человек без документов, без средств к существованию, никто из присутствующих не знает.       Дверь в квартиру не закрывается совсем не фигуральным образом — защёлку, делающую замок самозахлапывающимся, Антон выломал в первую же ночь — ключи Арса остались лежать на его столе и нужно было исключить любые препятствия для входа в их жилище.       В эти дни без Арса у Антона открывается новая способность — он определяет время без часов с точностью до минут. Теперь он живёт не днями, а часами. Семь часов без Арса, шестнадцать, сорок восемь, семьдесят, сто. Мозг подсказывает, что этот вариант отсчёта лишь отдаляет его от Арса дальше и дальше и предлагает свой вариант — считать часы до его возвращения. И Антон начинает новый отсчёт — семь часов до встречи с Арсом, шестнадцать, сорок восемь, семьдесят, сто.       Однажды Дима застаёт Антона сидящим на полу около Арсова стола — тот прижимает к себе конверт и тихо плачет. Подойдя ближе, видит торчащие из конверта распечатанные билеты на все прошедшие футбольные матчи прошлого года, на которые они ходили втроём — Арс к футболу был равнодушен, но за компанию с Димкой и Антоном присутствовал практически на всех.       На полу лежат фотографии — Арс их тоже распечатывал в течение года и потом вкладывал в альбом. Это у детей семейных имеются садовские и школьные фотоальбомы, где они голожопые, в костюме зайчика или на линейке в первом классе с букетом гладиолусов. Арс же был этого лишён и пытался восполнить этот пробел. Антон так трепетно относился к таким вещам, что нередко не мог сдержать слёзы, заставая Арса за этим занятием. Плакал и говорил себе, что у его котёнка будет всё и стирал эти пробелы, заполняя жизнь Арса личными мелочами.       И из фотографий, лежащих на полу, должен был получиться новый альбом. Альбом их с Антоном жизни.       Страх, давящий Антону на плечи, разрушает мечты и от этого слёзы текут по его щекам не переставая. Они капают с подбородка и мокрыми кляксами разбиваются об эти самые мечты. Антон как атлант, расправляет плечи, чтобы удержать за своей спиной подступающую панику и животный страх. Сейчас он как никогда понимает Арса, пытающегося сбежать от ужаса, пробирающегося под кожу.       — Антош, — Димка присаживается на пол рядом с Антоном, — он же вернётся, Антош.       — У него нет никого, Дим, — слёзы капают с подбородка.       — У него есть ты, это самое главное. У него есть мама с папой. У него есть мы…       — Почему он тогда остался один на один с этим абсурдом? Почему не обратился к тебе, к Макару, вы бы объяснили сразу, что к чему и ничего бы этого не было, почему?       — Потому что он ещё не привык надеяться на кого-то другого, кроме себя, Антош.       — Дим, — Антон понимает глаза, — я боюсь, Дим. Боюсь, что он не вернётся. Боюсь, что с ним что-то случилось. Я боюсь, Дим, что его… уже нет.       — Прекрати! Не позволяй себе так думать! Он вернётся, Антон, вернётся.       А если все они погрязли в иллюзиях и вера Антона не что иное как побег от действительности? Столько времени потеряно, ведь если бы они начали искать его раньше, возможно, уже бы нашли.       Паника подкрадывается и к Диме, и дышит ему в спину. Мысли о близких, об их безопасности, гонят его в ночи домой, оставляя Антона сидеть на полу в окружении фотографий. Наревевшись, засыпает Антон под утро, сидя на полу и облокотившись на Арсов стол, когда солнечные лучи заглядывают в окно, наполняя комнату светом и теплом.       Таким его и видит Арс, сидящим на полу и держащим в руках их совместные фотографии.

•••

      Арс открывает глаза и в нос бьёт запах плесени, испражнений и стойкого перегара. Тусклая лампочка освещает кривые тени на грязном потолке, он скашивает глаза в бок, обводя взглядом стены с обшарпанной штукатуркой. Место незнакомое и Арс присаживается на кровати, пытаясь понять, где находится.       Во рту пересохло и ужасно хочется пить. Перегаром несёт так, что он принюхивается к себе — нет, не от него, но запах тоже отстойный. Звуки капающей воды, бьющиеся об оцинкованную поверхность и переполненный мочевой срывают его с кровати, и он идёт через комнату, не отдавая себе отчёт в своих действиях. Проверенным движением справляет нужду прямо в раковину, пьёт из-под крана в этой же раковине и идёт обратно, на место своего лежбища.       За грязными треснувшими стёклами окна виднеется начинающийся рассвет, но тусклая лампочка отбрасывает тени на обшарпанные стены и они оживают, склоняя его к привычным разговорам.       — Эй, — доносится из угла комнаты и Арс вздрагивает — на матрасе на полу лежит человек.       Память понемногу возвращается к Арсу и он вспоминает все прошедшие дни, проведённые в этой берлоге, все разговоры с самим собой или с тенями на потолке.       Тело в углу кряхтит, кашляет, сморкается и Арса выворачивает от этого вида, от тошнотворного запаха, впитавшегося в его одежду, в волосы и проникшего в его лёгкие.       Разум его проясняется и он вспоминает события, из-за которых он оказался в этой вонючей комнате с неизвестной ему личностью. Паники нет, есть стойкое желание жить дальше. Дни, проведённые в смраде, исцелили его, он вытравил страхи и сомнения из себя. Арс чувствует — старуха, следующая ранее за ним по пятам, покинула его навсегда, и никогда не вернётся. Умерла ли, без подпитки затуманенного мозга, или перекочевала в барахтающееся в грязных одеждах тело на полу, но Арс чувствует — он свободен.       Его свёрнутая куртка, заменяющая ему подушку, так и остаётся лежать на кровати — он бы разделся догола, чтобы избавиться от въевшегося в него запаха, но поднимается и направляется к двери. От двери несёт так, что, берясь за ручку, он оборачивает её рукавом кофты. Толкает от себя, к себе, крутит замок, но дверь не поддаётся. Спёртый воздух выворачивает желудок, но там пусто и его рвёт выпитой ранее водой из-под крана.       — Дверь! — тормошит он пьяное тело, — как открыть дверь?       Но тело заходится в кашле с рвотными массами и Арс отшатывается от него как от прокажённого. Он чувствует себя загнанным зверем, попавшим в капкан и пытающимся выбраться живым на волю.       Окно.       Он рвётся к окну, дёргает на себя деревянную раму и стекло падает на пол и разлетается с треском на осколки.       Свежий воздух бьёт в нос и он жадно заглатывает и носом, и ртом, перегнувшись через подоконник, пока не понимает, что путь открыт. Запрыгивая на подоконник, не оглядываясь, спрыгивает на землю.       Всё, он свободен.       Поднимает голову вверх — лучи утреннего солнца пробиваются сквозь макушки деревьев, на улице тепло, стаявший снег обнажил пожухлую прошлогоднюю траву, местами видны молодые зелёные побеги.       Сколько он отсутствовал в этом мире?       Ноги сами выносят его на тротуар, сталкивая со спешащими ранним утром людьми. Он взглядом выискивает знакомые очертания домов, названия улиц и натыкается на знакомую тропинку, ведущую к их с Антоном дому.       Антон!       Он всё время находился так близко от дома, плутал по лабиринтам троп вокруг своего дома. Запинаясь, он бежит по тропинке, выворачивает по ней к дому и останавливается — этаж третий, пятый, седьмой — глаза выхватывают светлые окна с торца здания и Арс знает — его ждут.       Он бежит к подъезду, останавливается, не решаясь позвонить в домофон, чуть медлит и подъездная дверь распахивается — слава собачникам, выгуливающим ранним утром своих животинок!       Заскакивает в лифт и вот только здесь сердечко его начинает трепыхаться. Он весь погружён в себя, что не сразу замечает своё отражение в зеркале. Этот бы лифтолук он точно для альбома не распечатал — провалившиеся глаза, землистый цвет лица, всклокоченные волосы. Неопрятность во всём облике отталкивает его от собственного отражения, но лифт уже раскрыл свои двери и Арс выходит из него. Несколько шагов и он уже у их квартиры.       Антон дома, он это знает. Ключей нет и нужно постучать. Но рука лишь тянется к дверной ручке и сердце громкими ударами само стучит в дверь. От слабого нажатия на ручку дверь приоткрывается и Арс входит в дом. В их с Антоном дом.       Обводит взглядом вокруг — ничего не изменилось, та же одежда на вешалке, обувь на своих местах. Свет во всей квартире смешивается с солнечными лучами, заглядывающими в окна. Он тихо разувается и проходит в комнату, словно знает, что увидит там спящего Антона, сидящего на полу и держащего в руках их совместные фотографии.       Арс наклоняется к нему:       — Антош…       Глаза напротив распахиваются и вмиг наполняются слезами.

•••

      Антон стоит напротив Арса, замирает и напряжение, кажется, сейчас сломает его и он разлетится на миллион осколков, настолько каждая клеточка его тела чувствительна и одно касание, один неверный звук запустит процесс самоликвидации.       Раньше его объятия давали Арсу силы жить, но сейчас он сам так нуждается в тепле Арсовых рук. Чувство вины накрывает его с головой, комок подступает к горлу и готов вырваться наружу рыданиями.       Арс прижимается к нему близко, водит руками по его телу, гладит по щекам, касается губ, скул, глаз.       Сердце Антона, скованное ледяными оковами, от Арсовых прикосновений — они мажут ему щёку — сердце его начинает ломать грудную клетку и ломиться навстречу к Арсовым рукам.       Он даже не осознаёт происходящее, только слышит вырывающийся сквозь стиснутые зубы свой скулёж и чувствует непрекращающиеся поглаживания Арсовых ладоней по своей спине. Антон тычется губами ему в макушку и шепчет в волосы, в ухо, губами по виску:       — Ты вернулся, малыш, — и всхлипывает.       От этого всхлипа, от выливающейся Антоновой боли сердечко Арса тоже разрывается пополам и он утыкается лбом в Антоново плечо, цепляется за него онемевшими пальцами.       — Я вернулся, Антош, к тебе, к нам.       От родного голоса Антон не плачет, не скулит, не стонет, а ревёт — в голос, громко, протяжно.       Рыдания выплёскиваются из него толчками, извергаются неконтролируемым воем. Слёзы вперемешку со слюнями размазываются по его лицу, стекают по подбородку, и зубы оставляют отпечатки на своих губах. Он сжимает Арса в своих тисках, нагибает голову и прижимается к его плечу. Слышит сбивчивый Арсов шёпот:       — Я вернулся, Антош, любимый мой, единственный, я вернулся, всё хорошо.       Его малыш вернулся, и Антон обнимает его сильнее, пытаясь успокоиться, ведь всё уже хорошо, а затем обхватывает ладонями Арсово лицо, аккуратно отстраняет его от себя и Арсений позволяет, не препятствует — малыш доверяет полностью, безоговорочно, как раньше. Антон смотрит на него покрасневшими глазами, белки разукрашены красными линиями лопнувших сосудов.       — Арс, любимый мой, маленький мой.       Арс весь в Антоне, в своём Антоне, близком и родном — Антонова любовь бесконечна, он знает это и она вся для него.       — Это всё неправда, Арс, неправда, — Антон смотрит на Арса и слёзы крупными каплями срываются с ресниц вниз.       — Я знаю, Антош, знаю, — Арс только кивает головой, тянется на носочках и сцеловывает с его щёк солёные ручейки.       — У меня никого кроме тебя нет… — сердце Антона точно разорвётся — от произносимых слов, от мысли, сколько он доставил Арсу страданий, — никого, Арс, только ты…       Арс не плачет, он только всматривается в родные заплаканные глаза — ему бы только всю боль его забрать:       — И у меня есть только ты — в моём сердце, в моей жизни, только ты, один единственный, — и ладонями сжимает его лицо сильнее, губами шепчет в губы, — навсегда, Антон.       Но эмоции переполняют его и слёзы всё же прорываются и нижняя губа начинает предательски дрожать, и Антон прижимает её большим пальцем и целует только её — любимую, трепетную, нежную:       — Тих-тих, мой хороший, — шепчет в промежутках между поцелуями, — я люблю тебя, малыш.       — Я знаю, знаю, — Арс произносит эти слова почти без звука.       Антон уже губы свои не отрывает от его, шепчет арсеньевское имя на разные лады, обнимает всего Арса собой. Они стоят, слившись воедино, наконец-то чувствуя тепло друг друга.       — Прости меня, Антон, — слёзы мокрой дорожкой стекают с уголков арсеньевских глаз, — пожалуйста, только прости.       — Ну что ты, маленький, — Антон обнимает крепче, — ты ни в чём не виноват.       — Прости, что сбежал, — слова даются ему с трудом, — я бы не ушёл… но там же… я думал… ребёнок… прости, что поверил…       Слова застревают в горле глухим хрипом, и он смотрит снизу вверх на Антона, который считывает с глаз, вновь наполнившихся слезами, безмолвный вопрос и отвечает, глядя в прозрачную синеву, держа его лицо в своих руках:       — У меня есть ребёнок, Арс, и это ты — мой единственный, любимый, только ты один, — и касается губами кончика арсеньевского носа.       — Прости меня, — выскуливает Арсений, — но я не мог по-другому… я знал, это неправда, но… я не смог бы остаться… ему ты был бы нужнее… — он прижимается к Антону всем телом, обхватывает его руками за спину и Антон поглаживает своего ребёнка по голове:       — Знаю, малыш, знаю.       На календаре на Арсовом столе, день, обведённый красным, отсчитывает новый начавшийся для Антона год, и свой долгожданный подарок тот держит в своих руках крепко.       — Не отпущу, — шепчет Антон.       — Не отпускай, — слышит в ответ.       Они жмутся друг у другу крепче и крепче — они вместе, наконец-то всё позади, они вместе, вместе.       — Тебе обязательно нужно поесть, — Антон гладит Арса по острым лопаткам, — и помыться.       Арс обречённо вздыхает:       — Я плохо пахну?       — Нет, малыш, ты воняешь, — и о́ба улыбаются.       Такими, одновременно ревущими и улыбающимися, прижатыми друг другу, их и застают близкие. И они обнимаются и ревут теперь все вместе, от пережившего ада, от долгожданной встречи, ревут, не сдерживая эмоций.       Как оказалось, они та ещё семейка нытиков.

•••

      — Потому что, Илюш, уходить в новое направление, не оценив и не просчитав всё досконально, в данный момент считаю нецелесообразным, — Арс снимает очки, потирает переносицу и снова смотрит в камеру, — твоя идея картодрома была переоценена и, заметь, если отказываешься прислушаться к Антону, опирайся хотя бы на цифры.       Антон, растянувшийся на шезлонге рядом, потягивает коктейль, в диалоге не участвует, но сквозь чёрные стёкла очков наблюдает за Арсом.       Арс красивый, загорелый, кожа его даже в тени переливается бронзовыми оттенками и кубики пресса от прилипших белых песчинок вырисовываются рельефом. Велигама просто рай для сёрферов, не зря именно здесь они открыли свой сёрф-кэмп. Смотреть на Арса на доске, рассекающего водную гладь — одно удовольствие и Антон не отказывает себе в этом, чалясь на берегу.       «Мой» — думает Антон и Арс поворачивает к нему голову:       — Твой, — проговаривает с улыбкой.       Опять Антон сказал вслух, смеётся.       — Цыплёнок, — голос Ильи звучит достаточно чётко, словно их не разделяют сотни километров, — ну сам посуди, сложно сдерживать свои порывы. Я же мирюсь с его кринжовыми идеями, — и кивает в сторону Антона.       — Цифры, Илюх, вещь серьёзная, — Антон приподнимает голову и обращается к Илье, — Арс сказал, я сделал, — и обратно откидывается на шезлонг.       Похожие перепалки Арс слышит достаточно часто и просто ждёт, когда парни наиграются, наберутся опыта и от открытых за последние несколько лет совместных барбершопов, интернет-магазинов, тату-салонов, пекарней и агенств, перейдут в бизнес финансовый — всё же его опыт в бизнес-аналитике сможет им помочь.       И да, цифры — вещь серьёзная, уж ему ли не знать — для главных расчётов даже калькулятор не нужен, ответ приходит в два действия.       3823 счастливых дня рядом с Антоном — это ни много ни мало, а почти 36% от всей его жизни, и с каждым прожитым в любви днём этот показатель растёт.       Вот вам и цифры, статистика, аналитика — сплошная математика, её не обмануть.       — Договорились, цыплёнок, — из камеры на них смотрит бородатый Илья, — не буду тебя сейчас грузить, отдыхайте. Вернётесь, буду внимать твоим расчётам, — и продолжает, обращаясь к Арсу, делая голос тише, — ну как, сюрприз для нашего именинника готов? — и заговорщицки подмигивает.       Арс смеётся — как бы тихо Илья не говорил, Антон-то рядом и всё слышит. И он вновь смеётся.       Арс смеётся и уголки его губ взмывают вверх, ярко-голубые глаза точь-в-точь цвета неба и Антону в них никогда не наглядеться.       И какой бы сюрприз его не ожидал, он точно знает, что Арсов смех — его лучший подарок.       End