Посмеешь ли возразить

От нежеланного на пороге гостя веет вечерним холодом и уличной сыростью. — Э-эхм... Можно... задать вопрос? Осознавая, что стоящий перед ним человек явно не принёс с собой ничего хорошего, Финн замирает, держась за ручку самолично открытой двери. «Проклятье...» Действительно, подумать, что это, как всегда, безоговорочно, окажется Мэш, или Лэнс, который его зачем-то ищет, было непростительной опрометчивостью. — Попробуй. — О-о... А... Финн глупо заминается. — Ч... КАКОГО ЧЁРТА ТЫ ЗДЕСЬ ЗАБЫЛ? — проговаривает он, почти крича, и это получается настолько громко, что его тут же одолевает стыд. Первые пару мгновений комнату наполняет тишина. Зрачки безжизненных малиновых глаз фокусируются и начинают смотреть на сохозяина комнаты прямо в упор, а похрустывание костяшек пальцев — разноситься, отдаваясь эхом, по помещению. От звука последнего Эймс непроизвольно сглатывает. — Как мне известно, Мэш Бёрндэд сейчас не в Истоне. А ты слишком безобиден даже для подобия... такого рогатого существа, — звучит с абсолютно не нарочитой флегматичностью, — Так что можешь уже выдыхать: я пришёл сюда не за тобой. — Фух... — буквально тут же слушаясь, он расслабляется. — А к тебе. — Э? Гость облокачивается на дверной косяк и буравит небольшое тело напротив взглядом. Вроде, не злобным, но каким-то гаденьким, с прищуром. Финн бледнеет. Смысл сказанных слов доходит до его головы не сразу, а вот тело съёживается от низкого чужого голоса почти мгновенно. Не дожидаясь приглашения, Карпаччо самовольно перешагивает через порог и тут же, подминая под себя, валит áдлеровца на ближайшую кровать. — Что ты?!.. Это сторона М-Мэша! Зачем ты это сде— Ло-Ян зажимает уже успевший надоесть ему крикливый рот свободной рукой и усаживается на худые бёдра, игнорируя очевидное сопротивление. — Мф! Фмх-ф! — Знаешь, как я устал быть неуязвимым... — он обхватывает оба тонких запястья и поднимает руки Финна вверх, без особых усилий удерживая их над головой, — Это... так неинтересно. Скука смертная. Карпаччо блаженно прикрывает усталые веки, наклоняясь к незащищённой шее. С нечеловеческой жадностью втягивая носом чужой запах, он медленно, но очень отчётливо облизывается. Эймс чувствует жар, приливающий к лицу и ушам, пока его желтковые зрачки сужаются от шока настолько, что создают иллюзию, будто белки глаз полностью становятся белыми. — Пмф!!? — двурядный убирает вспотевшую ладонь с такой же вспотевшей челюсти, позволяя ученику Адлера, наконец, возмутиться, — Ха-а... Не понимаю, что ты имеешь в виду... Но даже у шуток должны быть р-рамки! На это Ло-Ян молчит и только бессовестно улыбается. — ...Да что тебе нужно, в конце концов?! Единственное, в чём сейчас состоит его насущная потребность — поцелуй. Один, два или пара десятков: не столь важно сколько. По его нескромному мнению (которое сложилось далеко не от того, что он много об этом думал), именно так он сможет убедить Финна дать ему большее. Ведь уже с того самого дня Карпаччо рассчитывает на гораздо большее. Исходя из прошлого опыта, Эймс догадывается, что нет вещи, которая интересовала бы этого óркавца меньше, чем собственные намерения. И так как он всё ещё не до конца соображает, что происходит, то от греха подальше принимается перевёрнутой гусеничкой с «грузом» на брюшке отползать назад. Попытка побега оказывается неуспешной — Финн не успевает отодвинуться даже на самую малость, как его хватают за плечи и с лёгкостью притягивают на потерянные миллиметры обратно. — Такой слабохарактерный, но при этом имеешь достаточно духовной силы, чтобы сопротивляться. Впечатляет... Прямо как в тот раз, на сохранении кристаллов, — беря адлеровца за подбородок, он внимательно осматривает его со всех сторон, но больше не улыбается, — Теперь с тобой можно будет хорошенько поразвлечься. Ведь сколько не кричи, я найду тысячу способов тебя заткнуть... Финн Эймс. Нависая на прямых руках, он наблюдает, как лежащий под ним мальчишка зажмуривается, словно будучи готовым вот-вот заплакать. И изучающе оглядывать это веснушчатое в смятении лицо доставляет Карпаччо утончённое наслаждение. Беспорядочно хлопающие прямые ресницы, скованные руки над головой, пахнущая чем-то сладким шея, беспомощный вид: каждый из этих пунктов распаляет, побуждая вновь появившуюся улыбку стать значительно шире прежней. Вместо аутотренинга, призванного Финном успокоить бешено стучащую в висках кровь, его мысли и боязливый взгляд вновь перетекают на нависшего над ним Ло-Яна. Он дрожит независимо от себя, внаглую и накрепко прижатый к чужой кровати вопреки своим желаниям, и мечтает только о том, чтобы всё это побыстрее кончилось. Карпаччо же решает больше не терять время на бесплодные гляделки и, рывком наклоняясь, бесцеремонно и грубо целует того в так кстати приоткрытые губы. Шаловливо впутывая пальцы в чёрные как смоль волосы, он проталкивается языком дальше, заполняя им чужой рот, углубляет поцелуй. И, вторично пробегая глазами по весноватому лицу, встречается с ошарашенным взглядом. Финн не отвечает, лишь лихорадочно вертит головой, извивается и яростно стучит ногами по кровати, почти бьясь в истерике. Но всё без толку. Он пытается высвободиться от хватки, чем делает только хуже, ёрзая под сидящим на нём тяжёлом теле. Всё вокруг словно плывëт — воздух густеет, в одежде жарко и будто становится тесно. Эймс испуганно вылупляется в потолок. Осознание, что недостаток пространства в штанах явно не появился из ниоткуда, бьёт по голове огромным молотом, словно Финн — самый обыкновенный крот. Он приходит в ужас: организм не слушается, и ему приходится делать вид, что ничего не изменилось. Будто не случилось ничего такого, на чём можно было бы заострить внимание — так, пустячки. Однако в следующий же миг Карпаччо как-то странно фокусирует на нём взгляд, и, отрываясь от исследования его горячего рта, максимально глупо растягивает собственный буквой «О». Задыхаясь, Финн старается не смотреть на него, но пару раз всё-таки стыдливо сверкает ярко-желтковыми глазами. Ядовитая ухмылка налезает на и без того наглое лицо, но Эймс до последнего надеется, что это не из-за того, что он всё понял. Волна сумасшедших мурашек проносится по спине, как только Карпаччо, сохраняя ехидное выражение лица, внезапно вновь опускается к его губам. Облизнув оба их уголка, он меняет цель — проходится языком по извилистой раковине, почти одновременно с тем вбирая в рот мочку раскалённого от смущения уха. Финн жмурится, чувствуя острые зубы, прикусывающие её, и уже приготавливается к неминуемой боли. Однако сколько он ни ждёт, прикусывания продолжаются только слегка. И впредь, возбуждаясь только сильнее, его непослушное тело восстаёт против, подминая под себя и без того слабую волю, и постепенно теряющий хоть какую-то рациональность разум. По истечению минуты-двух таких ласк Финну начинает становиться уже не так страшно, хоть и желание вырваться по-прежнему остаётся. От прикосновений, что дарят ему ловкие чужие пальцы, заставляя его кожу откликаться и гореть, тело расслабляется окончательно. Он чувствует, как эти же самые пальцы, отодвигая мешающую ткань плаща, сначала скользят по его талии поверх рубашки, а после и забираются под неё вовсе. От шквала напористых поцелуев Финн растекается, приглушённо стонет в губы сверху и беспорядочно мечется головой по покрывалу. Он никогда не думал, что целоваться это так приятно. Единственный опыт близкой, подобной этой, тактильности некогда привносил ему в жизнь только его старший брат — Рэйн. Это были те же поцелуи губами, только, конечно, исключительно в лоб, поскольку они выражали всего лишь тёплые семейные чувства и обыкновенную братскую привязанность. Оттого и сравнивать Финну отнюдь не с чем, но сказать, что испытываемое сейчас — нечто отталкивающее, он не может. Местами жутковатое разве что. Не без помощи Ло-Яна всё ещё вытянутые над головой Эймса руки теперь сводятся в запястьях так, что его острые локти смотрят точно вверх, а ноги расставляются пошире и сгибаются в коленях. Карпаччо стремится тут же расстегнуть надетые на них малоразмерные брюки, поэтому влёгкую приподнимает чужие бёдра, чуть стаскивая с выпирающих тазовых косточек никчёмный элемент одежды. Сопротивляющийся всем этим махинациям Финн лежит перед ним всё ещё полноценно одетым, за исключением выглядывающих боксеров из-под не до конца спущенных штанов. Крупно сглатывая, Ло-Ян застывает, обнаруживая, как возбуждённый и уже твёрдый небольшой член откровенно просматривается через тёмную ткань. Загребущие пальцы уже тянутся к сдерживающей всё это великолепие резинке, но Эймс протестно вопит и, пользуясь тем, что с него временно слезли, пинает Карпаччо прямо в лицо. Золотые серьги звонко слетают с ушей на пол, но оркавец молча игнорирует оказанное сопротивление, оставаясь на месте.  — Думай прежде, чем что-то сделать, — угрожающе выпаливает Ло-Ян, потирая меченую завитком щёку, попавшую под удар. — Прости!.. Просто... Я подумал, что их звон т-тебя отвлекает. Ни для кого из них не секрет, что это звучит как самое наиглупейшее оправдание из всех возможных. И, судя по резко сменившемуся лицу с увлечённого выражения на суровое, Карпаччо впадает в страшную немилость от этой нелепицы. «Ну что за идиот... Эти кольца сидели в ушах так плотно, что ни в жизнь не зазвенели бы». «Ну что я за идиот?!.. Мой длинный язык меня погубит! Серёжки... Да какое мне вообще до них дело?.. Чёрт... Чёрт!». ​То, как двурядный промышляет всем этим похабством с таким невозмутимым видом, сродни моральному изнасилованию — этого не отнять. И в действительности Финн всем нутром надеялся, что до этого не дойдёт. «В конечном счёте он ведь ещё не причинил вреда — всего лишь... зачем-то возбудил меня... против воли. Нашёл... как их... а, эрогенные зоны. Да... Зоны... А дальше... что?..» — Финн встряхивает головой в попытке избавиться от начинающих посещать его пошлых мыслей. Силясь тщательно обдумать свой следующий шаг, ему удаётся абстрагироваться, но погрубевший ещё пуще, чем до этого, голос вырывает его из фокуса. — Фха-а... Чему ты противишься? Тебе не избежать неизбежное. — Это ещё почему!? — звучит не столько возмущённо, сколько истерически, — Так ведь... не делается!.. Обречённо стучащее в груди сердце как испорченная на ветке ягода. Кисло. Эймс отодвигается, из-за чего расстояние между его брюк и тем местом, с которого они были спущены, увеличивается. Кажется, он этого даже не замечает, а вот Карпаччо незамедлительно пользуется — продолжает задуманное, делая весьма несдержанные поступательные движения. Финна трясёт будто в лихорадке, когда широкие ледяные ладони вдруг плотно сжимаются по его нагим бокам. От холодящих прикосновений массивных колец на них остаются белые, а после — глубокие красные следы. И тонкая, натянутая на рёбра кожа попадает под их безжалостность следующая. Двурядный без зазрения совести срывает с рубашки мешающие процессу пуговицы. Филигранно покрывая вставшие горошинками соски и вздымающуюся грудь цепочкой поцелуев, он спускается вниз, попутно разводя напряжённые ноги. Под аккомпанемент визгливого поскуливания Карпаччо поглаживает достигнутую цель, нетерпеливо выуживая её из боксеров. Финн выставляет руки, надеясь, что, сбив Ло-Яна с толку, успеет свести бёдра и избавит себя от предстоящих мучений. Но оркавец в два счёта раскусывает его пресноватый план — перехватывает предплечья и вновь целует, не давая закрыться. Холодная кисть проворно обхватывает освобождённый, подрагивающий горячий член, и контраст температур провоцирует адлеровца на едва слышное шипение. «Боже, кого я обманываю?..» Возбуждение становится острее от любых посторонних движений, наливается свинцовой тяжестью внизу живота, жаждет прикосновений. И в конце концов Эймс перестаёт этому противиться. «...Чертовски... приятно...» Приноравливаясь, Ло-Ян принимается плавно водить вверх-вниз по чужой длине. А Финн, опираясь на выставленную руку позади, другой — закрывает себе рот, не в силах сдерживать невольные звуки. Прекрасное зрелище и возможность прикасаться к совершенно невинному — далеко не всё, чем довольствуется Карпаччо. Главное — он видит заметный прогресс в расположении к себе. И в один момент оркавца так зверит мысль, что демонстрации развязной стороны самого слабого звена Адлера удостоен именно он, что между его собственных ног выступает влага. На штанах начинает проявляться очертание выпуклости, а из-за мокрого на них небольшого пятна — станови́тся прохладно. Карпаччо бросает на свои бёдра секундный взгляд. Детально представляя, каким образом о нём позаботятся позже, он поднимает глаза на Эймса. Тот, теряясь в наслаждении, ненамеренно оголяет шею. И это оказывается так по-девственному маняще, что Ло-Ян с жадностью приникает к ней, оставляя пару ненавязчивых укусов. Ощущения становятся совсем головокружительными, когда рука Карпаччо чуть плотнее смыкается на раздразнённом члене, а движения ладонью принимают ещё более активный характер. Тело реагирует буквально на всё, и Финну уже даже не стыдно, насколько сильно он погряз в исступлении от прикосновений того, кто не столь долгое время назад был решительно настроен истерзать его до полуобморочного состояния из-за одного только кристалла. Осмелев, адлеровец зарывается убранной со рта рукой в его спутанные малиновые волосы, пока собственные чёрные затмевают ему взор. Карпаччо тут же реагирует; хватка слабеет, опускается вниз, вверх и становится крепче лишь у влажной набухшей головки. Большой палец касается уздечки, трёт её, вызывая у Финна тихое хныканье, после чего его ненадолго заменяет язык. Сердце Эймса — та самая испорченная ягода — точно падает в желудок, совершая кульбит, и, кажется, с этого момента, остаётся плавать там навсегда. — Такое чувство, будто... Мой живот... сейчас порвётся. Финн коротко дёргается, чувствуя текущую из края губ слюну и то, как в следующую же секунду её слизывают, придерживая его за загривок. Сначала это кажется омерзительным, но по прошествии секунд пяти — как только влага чужого языка расходится дрожью по всему телу — донельзя будоражащим. — Я... больше не могу!.. Пожалуйста... Постороннее касание к голове пускает последние колючие мурашки по вспотевшему затылку, и Финн жалобно просипывает. Его желтковый взгляд на миг становится окосевшим, и он изливается сквозь чужие пальцы, задевая взмокшие полы своей рубашки и подол синего плаща. — Не стану скрывать, — начинает Ло-Ян после небольшой отдышки, — Мне понравилось, как ты звучишь. Заставлять тебя реагировать на мои прикосновения оказалось так увлекательно... И кто бы мог подумать?.. Карпаччо ловит несоображающие глаза своими и медленно, растягивая этот пошлый момент, слизывает вязкую белую жидкость со своих пальцев, пристально наблюдая за тем, как Эймс отворачивается и, нервно сглатывая, сводит колени вместе. — Прекрати... Это так грязно. И действия, и слова, и в целом... Ничто сейчас не кажется Финну таким вульгарным и удручающим, как всё это. — Прекратить? Хм... Тебя смущают вещи, которые я говорю, или тебя смущаю я? Всё стремительней отходя от застилающего глаза оргазма, Эймс багровеет, буквально впрыгивая обратно в штаны. — Не важно... Почему ты вечно задаёшь такие неприятные вопросы!? — Это насущно, — флегматично отвечает Ло-Ян перед тем, как толкает привстающего адлеровца обратно на кровать. Пригвождая его к ней за плечи, он уставляется в золотистую кайму растерянных глаз таким диким взглядом, что Финну становится дурновато. Да настолько, что он уже собирается, наконец, пресечь это безобразие, высказаться, не подбирая выражений. Но в последний момент горло неожиданно сводит тяжёлым напряжением — длинными пальцами. — Сожми моё так же. — Н-но... Я не— — Я запрещаю тебе отказываться, — он сдавливает сильнее, и адлеровец распахивает губы, пытаясь словить ртом хоть немного кислорода. Вопросы по типу: «Для чего ему это надо?», «Он хочет, чтобы я его убил?» и «Что подумают обо всём этом другие, когда узнают?» проносятся в идущей кругом голове между болезненными ощущениями. Однако несмотря на это, когда шея вновь становится свободной от оков, позволяя откашляться, Эймс послушно следует пальцевому жесту Ло-Яна, указывающему на обмен местами. «Совсем ничего не весит» — замечает про себя Карпаччо, когда Финн исправно садится ему на бёдра и зрительно их оглядывает, отмечая, насколько они оказываются шире его собственных. — Ну... вот. «А теперь то что?! Сам, не зная зачем, задушу его, а потом... пойду под суд и исключение... сяду в тюрьму, проведу там остаток дней!.. И всё из-за какого-то безумца!!!» Желтковые глаза беспомощно мечутся по комнате, пока внимательный взгляд снизу рассматривает под правым из них тонкую чёрную полоску. На время волнений Финн даже забывает, что всё ещё возбуждён, пока Карпаччо ощутимо под ним не ёрзает, словно специально об этом напоминая. — Начинай, — он кладёт трясущиеся руки адлеровца себе на горло, после чего задирает свою рубашку и расстёгивает штаны, освобождая достаточно долго подавляемую эрекцию. — Что? Т-ты— ТЫ ЗАЧЕМ ШТАНЫ ТО СНИМАЕШЬ?!! — А ты собрался меня просто так за глотку к кровати прижимать? — ДА Я ВООБЩЕ НЕ СОБ... «...ирался. Договорю — он меня тут же и прикончит. Где... где моя палочка?.. Перемещу его с ковром под тумбочкой... Это мой шанс! А... Нет, чёрт, она осталась на моей половине...» Финн поворачивает голову, с горечью смотря на свою последнюю надежду. Она, тихо и мирно лежащая, одновременно так близко и так далеко — всего в метрах шести, на его кровати, у его подушки. Какая жалость. Карпаччо молча пододвигается ближе — так близко, что уже просто некуда. Втыкается своим обнажённым причинным местом в другое, такое же причинное (только одетое), и удерживает Финна так, чтобы неразрывно касаться. Внушающий размер сам цепляет сторонящийся его взгляд. Дрожь хлещет по коленям, а лицо вспыхивает ярко-алым. Эймс снова поворачивается в сторону спасительной палочки, жмурится, хлопает ресницами отчаянное «SOS» и тщетно умоляет её о помощи. Бросить свои жалкие потуги и, наконец, перевести взгляд его вынуждает Ло-Ян. Точнее, его настойчиво упирающаяся в оголённую грудь Финна ладонь, а также — её содержимое. — Вот, вылей на пальцы. «Это... ?!» Перекатывающаяся в руке Карпаччо бутылочка приводит в недоумение.  — На... пальцы? — переспрашивает Финн, забирая предмет с ладони. — Да, — равнодушно отвечает оркавец, окончательно стаскивая с себя штаны, а за ними и бельё, — Потом— — А-А!.. Финн с ужасом захлопывает глаза. — О-о-оденься, ты что творишь!?.. — Хочу, чтобы ты меня подготовил. — К чему?! — К себе. — ХА!?? Лицо Эймса сменяет, кажется, тысячу эмоций за раз, но в конечном итоге возвращается к прежнему, шокированному. «Да что происходит, в конце концов!?» — Чтобы ты был в курсе, скажу, что уже как-то экспериментировал с собой прежде, — без тени смущения излагает Ло-Ян, — Но идея использовать посторонние руки привлекает меня куда больше унылого самоудовлетворения. «И НАДО БЫЛО ПРИЙТИ ИМЕННО КО МНЕ?!!» — ...И это одна из основных причин, почему я здесь. «Господи...» Следуя указанию, Финн выливает на свои дрожащие пальцы вязковатую прозрачную жидкость. От осознания такой непривычной роли закипает кровь — виски заходятся пульсацией. Он шумно выдыхает и старается переключить всё своё внимание на трепетно дрожащее под собой тело. От ощущения холодной смазки там, внизу, спирает дыхание. И Ло-Ян сдержанно вопит, когда тонкие пальцы резко входят в него по самые костяшки. Эймс почти сразу понимает, что сделал что-то не так: исказившееся выражение лица снизу говорило об этом крайне очевидно. Но он пробует заново. Последовательно погружает внутрь сначала ногтевую, а после и остальные фаланги. Неопытные действия Финна обоснованны и понятны, но в корне неудовлетворительны, и Карпаччо едва ли не стискивает зубы от раздражения. Вот только адлеровец этого не видит, потому что больше даже не может открыть глаза. Слыша первые, не такие недовольные приглушённые звуки, Финн начинает двигать пальцами ритмичнее. Наращивание плодородного темпа даёт ему исключительную возможность увидеть в Карпаччо чудовищного развратника. Того, кто вцепляется ногтями в собранные им же в кучу и пахнущие совсем иначе, нежели Финн, простыни. Кто сжимает их в своих жилистых кулаках, и лишь сильнее прогибается в позвоночнике. Кто захлёбывается своими хриплыми, утробными стонами, сам насаживается на пальцы и тоскливо скулит, стоит только выйти из него хоть немного. И изо рта которого вырывается протяжный низкий вскрик, когда его словно прошибает разрядом тока, граничащим между жгучей болью и сладостным удовольствием. Кажется, этого достаточно.  Погружённый в мысли о том, что быть пойманным в таком виде, да ещё и с кем — стыдно, Эймс неловко придерживает Ло-Яна за бёдра. Сильно закусывает губы и судорожно вздыхает, чувствуя, как его смазанный член с трудом входит в узкую, будто совсем и не разработанную плоть.  Сверхновое, приятное растяжение от принятия внутрь чего-то гораздо горячее и больше, заставляет Карпаччо податься вперёд. К удивлению Финна, он всё так же не сдерживает эмоций, поэтому на первый активный толчок простанывает громко и беззастенчиво. Руки с холодными кольцами тянутся к рукам, держащим совсем не то, что надо, и перемещают их туда, где они должны быть — на горло. «Точно... Этот псих ведь хотел, чтобы я...» Финн припадает к нему, как околдованный — покорно сдавливает ладонями их законное место. И его начинает предательски заводить вид того, как член потолще подёргивается при каждом задевании им какой-то особой точки внутри. Как он елозит по плоскому животу, оставляя на нём едва заметные разводы естественной смазки. Как сам Карпаччо безжалостно искусывает до крови губы, поджимает ноги, тяжело дышит. И Эймс думает, как всё это неправильно. Но из всех мыслей не может выбрать в подтверждение этому хоть пару внятных. Ощущение периодической наполненности распирает, немного жжёт. Одуряющее удовольствие заставляет двурядного всячески искать, за что ухватиться. И длинноватые волосы, размеренно покачивающиеся над ним в такт, становятся для него приоритетом. Сначала Ло-Ян грубо хватается за передние — чёрную и жёлтую — пряди, наматывает их на руку. А после добирается и до корней, за которые вынужденно приближает душащего его Финна к себе. Смотрит пронзительно, возбуждённо рыча. Беря в расчёт всё, что происходит сейчас, для максимального удовлетворения Карпаччо было недостаточно самого главного. Боли. Ведь, что ни делай, ему снова хотелось почувствовать, что это такое, когда рана не заживает моментально от одной только Статуи богини за спиной. Когда не хватает воздуха, и он горазд задыхаться. Когда кровь вытекает медленно, быстро, густая, жидкая, алая, бурая и пачкает всё вокруг: руки, одежду, лицо, землю. Он желал вновь испытать всё то, что произошло тогда, то, что не мог с рождения. Испытать какого это — ношение хотя бы одного недолгого, но шрама, ощущение рвущих лёгкие рёбер, но не прям смертельно — и Финн Эймс заслуживал сделать с ним это за всю ту боль, что пережил из-за него в тот раз. И не только это — что угодно. — Ударь меня. Этим, — содрогаясь, он протягивает Финну свой заострённый кинжал и показывает на место чуть левее и ниже солнечного сплетения, — Сюда, между рёбер. — Ты чего... больной? Там же сердце!... Не-ет... Уж это я делать не стану. Ло-Ян недовольно хмурится, с укором разглядывая россыпь веснушек на потрясённом лице. От мысли, что он действительно может позволить этому мальчишке что угодно — любое, самое грязное потаённое желание, искренне будоражит. И ему хочется, чтобы Финн перестал быть таким мнительным, таким неуверенным. Чтобы сделал, как его просят: попробовал быть грубее. Чтобы продолжал так же крепко сжимать своими тонковатыми пальцами его горло, пока зверски трахает. Единственное, что изменится — целое до сего тело будет истекать кровью. Правда, и что в этом сложного? Однако для такого чистого (пусть уже и прежде) от пятен порока человека, как Финн Эймс, это натурально чудовищно. И, вероятно, стойкость, преданность и героизм, проявленные им на испытании, всего-навсего слишком глубоко запали Карпаччо в душу. Объяснить иначе, почему он зациклился на нём так, что почти обезумел, просто нельзя. — Всегда есть вещи, которые у некоторых людей выходят за рамки понимания, — заявляет оркавец после недолгого молчания. — Ты намекаешь... что так и не смог смириться со своим поражением? — Ничуть. Просто это были совершенно новые для меня ощущения, и я хочу испытать их снова. «Псих...» Конечно, Финн понимает, что счастье и желания людей бывают радикально разные. Чего только стоит семпай Том, вечно твердящий Мэшу про какой-то бамбук и матчи по дуэло. Или тот же Краун, при любом удобном случае мечтательно рассказывающий о том, как невообразимо прекрасна его младшая сестрёнка. Но эта просьба — просто взять и садануть остриём по человеку в целях доставления ему удовольствия — одно сплошное сумасшествие. И у Эймса элементарно не получается обработать её на трезвую голову. — Так и будешь смотреть на меня с этим шокированным выражением лица? — спрашивает Карпаччо, приподнимаясь на руках и оказываясь так близко, что его нос ненарочно обжигает холодом соседний. Неживые глаза, заглядывающие в большие недоверчивые, вдруг загораются яркими искрами. А волосы, столь подходящие под их малиновый цвет, невесомо касаются острыми прядками чужой, розовеющей правой щеки. — Кинжал, — протягивает Карпаччо вновь, возвращаясь на место, — Сюда. Финн сдаётся. Нижние веки позволяют тёплым слезам катиться до подбородка. От осознания того, что он достиг точки невозврата, накрывает удушающей волной презрения. И к себе, и к этому «чёртовому мазохисту». Но так или иначе никуда не деться: пусть что хочет, то и получает. Ло-Ян наблюдает за его дрожащими пальцами почти бесстрастно, думая, что всё это осторожничество — нелепо, да и что там можно обдумывать на полном серьёзе. Как только ледянющее лезвие клинка слабо касается обнажённой груди и, проходясь, оставляет небольшой порез, Карпаччо наполняется очарованием и энтузиазмом. А адлеровец подвисает. Мысль о том, что он — лишь успокоение на один раз, побуждает в порыве непонятной злости ввести кинжал глубже. Резкий вскрик возвращает Финна в чувства, и он одним слитным движением выдёргивает орудие из начинающей неистово кровоточить плоти. Эймс понимает, что, поддавшись эмоциям, весь его самоконтроль полетел к чертям. Он бы никогда не сделал ничего подобного из собственной прихоти. В оправдание, его до сих пор обуревает тревога, а перед глазами так и застывают одна за другой жуткие картинки происходящего. — Как... Больно... — непривычные для Карпаччо слова слетают с его самоискусанных губ, — Очень... больно. Он безвольно закатывает глаза, млея от переизбытка ощущений. — УМОЛЯЮ, ПРОСТИ!!? — судорожно кланяется Финн, немного комично двигая корпусом вверх и вниз. — Н-не... — А? — Нет... Повт-тори. Повтори это, прошу тебя. «ПСИХ!» Остриё родного кинжала активно изучает плечи, ключицы, шею, оставляет надрезы, где-то помельче — где-то поглубже, узорчатые, прямые, слегка кровоточащие и обильно истекающие. От вида их всех у адлеровца кружится голова. Особенно, от широкой струи вязкой красной крови, что бежит из здоровой царапины на шее и пачкает всё, что только можно, делая плечи липкими, а Финна — близким к обмороку. Спустя ещё какое-то время этого «ужаса» Карпаччо принимает спонтанное решение вывернуться из плаща. Эймс облегчает его потуги, даже не спрашивая зачем ему это, и окровавленная зелёная ткань с гербом Орка отбрасывается в сторону. От запаха уличной сырости, который привносил в их и без того прискорбный процесс безнадёгу, больше не остаётся и следа. Теперь его заменяет кровь. Сплошная кровь, отвратительная на вкус и удушливая на запах. По мере того, как они вместе углублялись в этот разнообразный процесс, их темп стабильно как наращивался, так и ослабевал. Сейчас Эймс движется медленно, набирая амплитуду, и свободной рукой перехватывает Ло-Яна поудобнее. Запачканный кинжал делает последний надрез на бедре, после чего Финн откладывает его в сторону, наблюдая помутневшим взглядом, как Карпаччо бьёт мелкая дрожь. «Его рассредоточенное лицо так отличается от обычного выражения» — не без внутренних разногласий, адлеровец с удивлением отмечает, что Ло-Ян довольно привлекательный парень. И он продолжает развивать эту мысль, пока тот жéстово не подзывает Эймса к себе и не трётся носом где-то у него за ухом под полностью накрывающими его лицо чёрными прядями. — Сладко... пахнешь... Окровавленные руки обвивают торс Финна под так и не снятой до конца рубашкой. А сам Карпаччо всё яростней насаживается на вполне устраивающий его размером скользкий член и сильнее — на небольшую ладонь, перекрывая себе больше воздуха. Он ловит удобный темп, изрядно постанывает, когда Эймс стискивает его податливое полураздетое тело, подхватывает под коленом и раз за разом размашисто проникает вовнутрь. Крепкая с десятью лёгкими и тремя не очень ножевыми грудь кровит, ходит ходуном, одновременно с ней дëргается кадык. Мёртвые тёмно-малиновые глаза закатываются, скрываясь под веками от судорожного чувства удушья. И в этот момент Финн замедляется. Отстраняясь, он окидывает глазами поплывшего с до безобразного довольной ухмылкой Ло-Яна. И, позволяя ему сделать короткий вдох, резко входит, приглушая следующий за этим вскрик тем, что впивается в его губы. Он нежно касается горящего лица, утягивая двурядного в самый невинный поцелуй из всех, что были у них за всё это время. Карпаччо отвечает жадно, задыхается, тянется навстречу. Последние рваные движения предупреждающие: ещё немного, и Эймс не сдержится — кончит прямо внутрь. Предполагая, что этого допустить нельзя, он, будучи целиком внутри, решительно выходит на половину длины, как на него моментально насаживаются обратно, покрывая потерянное и издавая наифривольный стон. — Н-н... Не смей. — Ха-а?!.. Но... но если я не... Это всё окажется в тебе... — Плевать. Заканчивай. Финн больше ничего не говорит, только вымученно улыбается. Ладонь скользит к багровой от прежних касаний шее, вновь накрывая её целиком. Упирается большим пальцем под челюсть, чувствуя, как острый кадык врезается в неё от малейшего сглатывания. Кровь приливает к щекам, шумит у Карпаччо в ушах, пульсирует в выступающих на члене венках. И когда Финн толкается финальный четвёртый раз, сжимая этот самый член у самого основания, тугое напряжение, долго томившееся где-то внизу оголённого живота, наконец взрывается. Кульминация ослепляет, лишая чувств на несколько восхитительных секунд. Ло-Ян сотрясается в тёплых объятиях мальчишечьего тела, и на мгновение мир будто гаснет. Собственная сперма течёт по крепкому рельефному животу, смешиваясь с кровью от ран, и тонкими струйками стекает с боков на кровать. В голове точно взрываются цветные дымовые шашки. Вибрирующее напряжение и пульсация головки, неизменно остающейся внутри, растёт. Но только ровно до того момента, пока Карпаччо из последних сил не притягивает к себе Эймса за грудки его плаща, целуя и изливаясь во второй раз от ощущения такой же горячей жидкости у себя внутри. Последний, скуля от нахлынувших ощущений в стиснутую зубами ладонь, начинает дышать тяжело так, как обычно дышат при астме. А Ло-Ян, уже закончивший увязать в ощущениях, обыкновенно водит пальцами по своему животу в белёсо-кровавых подтёках, будто никогда не видел ничего интереснее. Вдобавок смотрит на реакцию адлеровца и забавляется. Финн понимает, что начинает терять сознание. Ноги окончательно подкашиваются от бессилия и изнеможения. И в этот же момент увитая венами рука аккуратно подхватывает его за талию, заботливо придерживая и не давая упасть. «Впечатляет»

***

— ...Что? Финн уставляется на растрёпанного в дверях человека, что со свойственной ему флегматичностью смотрит на него в ответ. — Почему ты снова пришёл ко мне?.. Зачем? — Я думал, это понятно, — подаёт голос Карпаччо, — Ты ладный парень. Мне скучно, вот я и пользуюсь твоей добротой. — ...Проходи, — выдавливает из слегка онемевшего горла Эймс и сдержанно кивает вглубь комнаты. Терять нечего. Ведь он уже отчётливо представляет себе всё то, что неизбежно произойдёт в этой комнате дальше. ​