Ведьмино озеро

      В доме тётки с утра шумно. Готовимся к юбилею её мужа Степана Фёдоровича. Две её невестки хихикают на кухне, нарезая многочисленные салаты, а я вяло вожу по ковру пылесосом, заглушая смех его шумом. Они не любят меня. Почти не общаются, считая странной. Да, я для них странная, потому что не могу смеяться над их идиотскими шуточками, обсуждать соседей, платья коллег и чужих любовников.       После смерти мужа и ребёнка вот уже пару лет я чувствую себя оторванной от нормальности. Я вижу этот мир и всё, что в нём происходит, словно через какую-то призму. Всё исказилось до неузнаваемости. То, над чем раньше я бы смеялась до одури, теперь не вызывает даже улыбки. Всё стало серым. Покрылось пеплом. Как будто моя жизнь попала в проснувшийся вулкан и он просто смёл меня, стёр всё хорошее, что было, оставив одни тлеющие кости. И тупую боль. — Настя, что ты елозишь на одном месте? Проснись уже! — крик тётки выводит меня из глубокой задумчивости.       Я вздрагиваю, приходя в себя, и нажимаю на кнопку, чтобы выключить пылесос. — Тёть Тань, всё, я закончила?       Тётка, Татьяна Ивановна, не скрывая своего отношения ко мне, закатывает глаза и фыркает. Для своих пятидесяти пяти лет она выглядит роскошно — тяжёлая чёрная коса, пышная грудь, осиная талия, крепкие бёдра и красивое стервозное лицо. Её внешность непрозрачно намекает на азиатские корни, но по документам она считается чисто русской. Вот только строит она своих невесток, ну и меня заодно, как казахская свекровь. Мы у неё пашем, как рабыни на плантациях. Сидение без дела больше пяти минут карается осуждающим взглядом и злым недовольным шипением. А ещё… она может и ударить.       Но, несмотря на её жесткость и требовательность, я благодарна Татьяне за то, что она не бросила меня в трудный момент моей жизни. В то время меня некому было поддержать — моя мама скончалась от рака, когда мне исполнилось девятнадцать, а отец являлся для меня фигурой неизвестной. Я осталась одна и трагедия просто снесла меня с ног. Я забила на работу (а работала я учителем русского и литературы в престижном лицее) и очень быстро потеряла своё тёплое место. Забила на долг по ипотеке и потеряла нашу двухкомнатную квартиру в новостройке. Забила на свою внешность и здоровье и в двадцать семь лет выглядела, как тень. Потом попала в больницу. Да не в простую, а психоневрологическую. За попытку самоубийства.       Да, мне до жути хотелось освободиться тогда. От мыслей, от кошмарных снов, от голоса мужа и дочери, что звали меня с собой. В какой-то миг я поддалась на их зов и подошла к мосту через нашу местную реку. Свесилась с перил… Попытка не увенчалась успехом. Кто-то заметил, перехватил, вызвал скорую.       А потом появилась Татьяна Ивановна. Вытащила меня из ПНД, привезла к себе в посёлок городского типа и закрыла в своём особняке. — Работай и забудь эту дурь, Настя! — В первый же день она заставила меня драить весь её дом, а это, на минуточку, два этажа по пять комнат на каждом, с широкой лестницей и тремя ванными. — Я не позволяю тебе помирать! Ты молодая, красивая баба и поставила на себе крест! Марина бы не поняла этого!       Марина — это моя мама и её старшая сестра. И да, она бы не поняла и отхлестала меня по щекам, узнав, что я пыталась покончить с собой.       С тех пор я живу у Татьяны. Её муж, Степан Фёдорович, бывает тут наездами, он работает в краевой столице на какой-то важной должности и мы с ним нечасто пересекаемся. Гораздо чаще я вижусь со своими двоюродными братьями Алексом и Ванькой и их стервозными жёнушками. Иногда мне кажется, что братья специально выбрали в жёны таких неприятных женщин — чтобы чувствовать себя так же неспокойно, как с матерью. Привыкли они к «каблуку» с младенчества. И не уехали из своего посёлка, хотя всю жизнь мечтали об этом. А всё потому что — «мама против». — Я вас растила не для того, чтобы вы сбежали от меня за тридевять земель и там наслаждались жизнью. Вы теперь должны мне по гроб жизни! — так чаще всего начиналась её речь, когда кто-то из сыновей заводил речь об отъезде. — Или вы без зазрения совести бросите тут родную мать одну, бесстыжие?       Братья не спорили, и отодвигали свои мечты всё дальше. Но у них хотя бы была мечта. А у меня нет. Я чувствовала себя так, словно жила в дне сурка. Очень тусклом и однообразном. Тётка, конечно, пыталась меня растормошить. Вот, например, сегодня снова объявила о том, что я должна выглядеть, как девочка, и вместо своих чёрных тряпок натянуть красное платье, которое она мне недавно купила. И туфли на каблуке. — Настя, — в очередной раз наставляла она, с недовольством наблюдая за тем, как я медленно сворачиваю шланг пылесоса. — Андрей хороший мужчина, я его знаю с детских лет! Хватит избегать его и строить из себя неприступную крепость. Два года прошло! Два! Ты женщина — здоровая, симпатичная, хоть и похудела до невозможности! Подкрась свои зелёные глазища, распусти волосы и перестань ходить привидением по моему дому! Завлеки, поговори с ним нормально, глядишь, и вновь станешь счастливой.       Старая песня о главном. Она говорит, а у меня внутри собирается противный, кислый ком. Два года прошло и это слишком мало для меня. Боль ещё здесь, прямо в сердце. Время не лечит, как бы ни обещали все вокруг. Не могу и не хочу ни с кем ничего начинать. И не буду. Но тётке этого не понять. Она упрямо хочет свести меня с сыном соседки и по совместительству её лучшей подружки. Я тоже знаю его с детства. И он мне никогда не нравился. Сейчас ему тридцать пять лет, в разводе, работает на нашей местной пилораме заместителем начальника, да и выглядит внешне вроде ничего — крепко сбитый мужик с острым хищным взглядом прозрачно-серых глаз.       Но не нужен он мне и всё. Не лежит у меня к нему душа. Все наши встречи, подстроенные Татьяной Ивановной, заканчиваются одинаково — я сбегаю, как только он начинает тянуть ко мне свои наглые руки. Думает, что если моя тётка даёт добро, то ему всё можно. От этого он мне ещё более противен.       И сегодня на юбилее Андрей тоже будет, и от этого знания мне действительно хочется превратиться в привидение. Чтобы раствориться в стенах дома и не видеть его сальных взглядов в свою сторону. — Ну что ты морозишься? — рявкает Татьяна. — Скуксилась вся! Такой экземпляр на тебя глаз положил, а ты строишь из себя Снежную королевну! — Зря он это сделал. Пусть побережёт свой глаз для другой. Он меня плохо знает, а я его… — устало вздыхаю я. — И… не хочу я ничего, тётя. — Господи, дура ты какая! Не знает? Узнает! — Если я вам надоела, я могу… — бормочу я, нервно почёсывая кожу на предплечье. — Сейчас получишь, неблагодарная! Может она! — тётка замахивается, а я лишь прикрываю веки, покорно ожидая удара, но его не следует. — Ничего ты не можешь! Я хочу как лучше, а ты! Хватит уже Андрюшу мучить! А ну, пошла в свою комнату и переоделась! Чумичка!       Она всё-таки толкнула меня в плечо, и я поплелась на второй этаж. В самом дальнем углу коридора мне выделили небольшую комнатушку, в которую вместился шкаф, кровать и столик у окна. А ещё я смогла поставить сюда старое дедушкино кресло — коричневую, но очень уютную развалюху. Дед любил сидеть в нём, когда смотрел футбол. Душевный был человек, жаль, что мы так мало общались после моего замужества и переезда в столицу.       Платье лежит как раз на этом кресле, стекая по подлокотнику кровавой каплей. Красный словно выжигает сетчатку глаза своей жуткой яркостью. Не надену! Пусть побьёт меня, мне уже всё равно! И краситься не буду, а волосы… Волосы вообще обстригу!       У меня в душе такой сильный протест давлению Татьяны Ивановны, что я сажусь за столик, достаю ножницы и… Нет, не жалко! Отрезаю свою косу, которая ничуть не уступает в толщине тёткиной — только цвет её пшеничный, словно колосья в поле жарким августовским днём. Мама всегда говорила, что волосы — это моё богатство, моя сила и память…       Память о моём Саше…       Слёзы брызгают на щёки, когда я вспоминаю, как он любил гладить мои волосы, как шептал мне ласковые слова и обнимал. Так тепло и хорошо было в его руках. Словно меня обнимает целый мир. Он и был моим миром. Моим домом и сердцем. Он и наша маленькая Сашуля — девочка, которую мы удочерили, когда ей исполнилось два года, а нашему браку три. И да, так вышло, что наша малышка тоже носила имя Александра. И это не единственное совпадение. Моя фамилия до замужества была Александрова, и в универе меня так и называли — Алексашка. Там у нас с мужем всё и началось…       И в итоге из нас троих сложилось прекрасное трио Алексашек.       А через несколько лет счастья это трио разбилось, превратившись в грустное соло… Хотя, какое соло, если я не чувствую, что вообще существую? Даже рыдая в свою отрезанную косищу, я не чувствую ничего, кроме выжигающей дотла скорби. Меня нет, потому что они забрали меня с собой. — Настя! — тётка громко зовёт меня, как дрессированную собаку. — Настя, ты переоделась? Иди помоги девочкам!       Она всегда так кричит, потому что, если меня не шевелить, я могу сидеть на одном месте весь день, погрузившись в мысли и воспоминания, пока не засну от усталости.       Осторожно положив косу в верхний ящик стола, натягиваю чёрные джинсы и чёрную водолазку. Краситься не буду. Бросив поверхностный взгляд в зеркало, вижу, что стала похожа на старшего сына Ваньки — Антошку. Тот тоже ходит с каре и вóлос у него светлый, густой. Представляю, как взбесится тётка, когда увидит последствия моего безрассудного поступка. Знаю, что не таких перемен она ждёт от меня. — Что? Ты с ума сошла?!       Мне даже жаль её, потому что Татьяна Ивановна первым делом хватается за сердце. Она в шоке смотрит на мои волосы и, когда я спускаюсь с лестницы и становлюсь к ней ближе, ударяет меня со всей силы по лицу. — Какая же ты идиотка, Настя! Идиотка!       Я почти не чувствую боли, только по инерции делаю пару шагов назад, наверх. — Ты что творишь, больная?! Я думала, возьму тебя к себе и ты будешь мне доброй любящей дочерью, а ты ведёшь себя, как взбесившийся подросток! — орёт она. — Зачем ты подстриглась? Зачем изуродовала себя? Марина так гордилась твоей косой! Ты же красоту всю свою срезала, дурная!       Её невестки с любопытством выглядывают из-за дверей столовой. На их лицах изумление и усмешки. Они закатывают глаза и хихикают в ладони, наблюдая за открывшейся драматической сценой, а я опускаю голову, чтобы не видеть их довольных ядовитых улыбок. Плевать на них. — Тётя, прости, что не соответствую твоим ожиданиям.       И не буду соответствовать. — Ты разочаровала меня! В очередной раз! — психует та, покрываясь розовыми пятнами. — Иди в свою комнату! Чтобы я тебя сегодня не видела! Для всех ты заболела! Завтра поговорим!       Она машет на меня рукой, словно хочет ещё раз ударить. Но в этот момент на весь дом разносится трель звонка — кто-то приехал. Тётка вздрагивает, опускает ладонь и взволнованно оборачивается на звук. — Степаша, Степаша прибыл! — всё, теперь она точно забыла про меня и торопится в коридор, чтобы встретить мужа, а я сбегаю обратно в свою комнату.       Запрыгиваю на кровать прямо в одежде и заворачиваюсь в одеяло. Мне не хочется ни о чём думать, я просто закрываю глаза и слушаю, как звучит дом. Приглушённо хлопают двери, слышатся голоса, смех, первые ноты любимой классической музыки Степана Фёдоровича. Сегодня его день, скоро дом заполнится его важными друзьями и другой, более праздничной музыкой. Тётка ещё и фейерверками закупилась, так что праздник намечается грандиозный. Там внизу, в огромной столовой будет весело и сытно. Как хорошо, что без меня. Нет желания улыбаться, словно заведённая кукла, и строить из себя леди, чтобы не опозорить Татьяну.       Потихоньку меня смаривает и я погружаюсь в вязкое сонное забытьё.       Просыпаюсь от того, что кто-то гладит меня по бедру. Очевидно, одеяло с меня спало, и тяжёлая рука переходит на талию, нагло скользит по груди, сжимает… И я тут же подскакиваю.       Андрей. В тёмно-синем костюме, при галстучке. Сидит рядом на кровати и с лёгкой усмешкой разглядывает меня. Что? Нет! Как он посмел войти ко мне без приглашения?! — Привет! Таня сказала, ты приболела, — низким голосом произносит он, гуляя взглядом по моему лицу, задерживая его на губах. — Мне кажется, ты хорошо выглядишь. Соврала?       Я бросаю взгляд в зеркало на столике — волосы всклокочены, как у домовёнка Кузи, глаза опухли, как у местной алкашки. Но, кажется, Андрею всё равно и на мой неприглядный вид, и на моё «нет». — Я соскучился… — шепчет он и пододвигается ближе. — Андрей… — я еле шевелю пересохшими губами. — Ты не мог бы выйти из моей комнаты?       Он отрицательно качает головой и снова тянет ко мне руки: — Настюша, мне кажется, пришла пора поговорить нам с тобой серьёзно.       А мне кажется, что пришла пора огреть его чем-нибудь тяжёлым… Я прерывисто дышу, раздумывая, как от него избавиться. — Ты красивая девушка, — его палец скользит по моему колену, прыгая на джинсовом рельефном шве. — Я тоже не урод, так ведь, Настенька? Мы с тобой могли бы отлично состыковаться… И телами, и…       Я пытаюсь оттолкнуть его ладонь, когда она переходит на пояс джинсов. Андрей сжимает челюсти и, схватив за ремень, легко перекидывает меня к себе на колени. Я цепляюсь за его плечи и стараюсь отклониться как можно дальше. Он ещё никогда не был настолько напористым. Меня это дико пугает. — Сухарев! Не трогай меня! — ору я, а он давит мне на затылок другой рукой, наклоняя к себе. — Я буду кричать! — Кричи, глупенькая, сколько хочешь кричи, — усмехается он, борясь со мной. — Никто не услышит, все внизу уже достаточно пьяные.       Я хочу ударить ублюдка и как только отпускаю одно его плечо, Андрей хватает меня за руку и кидает на кровать, наваливаясь сверху. Визжу, дерусь, но он прёт, как танк. Давит, скручивает, целует и шепчет: — Ну, что ты, хорошая моя… Что ты так дёргаешься? Я же хочу быть ласковым с тобой. Я могу быть ласковым, только дай мне шанс… — Отпусти! Не надо! Андрей! — пинаю его коленом, но выходит очень слабо.       Мокрые настойчивые губы закрывают мой рот, и меня чуть ли не тошнит от движения его языка и довольных стонов. Я и не замечаю, как начинаю плакать навзрыд. — Не плачь, тебе понравится, понравится, — лихорадочно шепчет Сухарев, зажимая оба мои запястья одной рукой, а второй жадно оглаживая меня от груди до бёдер. — Ты поймёшь, что я лучше, чем твой Санька… Он же врал тебе постоянно, а я буду честным мужем… Хочу тебя, Настенька… Давно тебя хочу… С тех пор, как застал голой в сауне… Ты такая, м-м-м… Сладкая конфетка… Моя!       Да, я хорошо помню его ошалевший взгляд, когда он, будучи ещё женатым, случайно зашёл в сауну у бассейна в доме тётки. А может, и не случайно. Я была полностью голой, стояла под душем, а тут Андрей. Я взвизгнула, прикрывая рукой грудь, а он почти минуту пялился на моё тело и когда взглянул в глаза, мне стало не по себе. Он словно мысленно предупредил меня: «Ты моя!» — и вышел, резко бухнув дверью. Но я тогда была Сашина. И даже сейчас, когда моего мужа нет в живых, я всё равно Сашина. И поэтому слова Андрея только злят меня. — Отпусти меня, гад! И не говори ни слова про Сашу! Не трогай его! — рычу я, извиваясь в его руках и стряхивая нахальную ладонь с груди. — Ты и мизинца его не стоишь! — Глупышка, твой покойный муженёк врал тебе как дышал! — самоуверенно смеётся тот. — Хочешь что-то узнать, спроси у тётки! Она знает всё, но не говорит, чтобы тебя не беспокоить. Ты же у нас хрупкая девочка.       На какой-то миг он вдруг отпускает мои руки, и я, пользуясь этой свободой, слепо хватаю что-то твёрдое со стола и с остервенением луплю Андрея по голове. Слышится треск. Он рычит, отталкивает меня, резко отстраняясь и хватаясь за голову. Пихаю его ногами, выпрыгиваю из кровати и бегу к двери. — Бл*ть… Ты что сделала, психичка? — шипит он мне в спину.       Обернувшись, я вижу, что Сухарев в шоке смотрит на свою руку, по которой стекает кровь. А потом его глаза закатываются, и он сваливается на подушку.       Что я наделала? Я ранила его? Убила? Перевожу взгляд на разбитую вдребезги фоторамку, зажатую в моих пальцах, тоже испачканную в крови. Весёлые лица Саши и Сашули смотрят на меня всё так же невинно сквозь тёмно-красные разводы и треснувшее стекло. Я в ужасе кидаю рамку на пол, а потом падаю перед ней на колени, пытаясь выгрести из осколков снимок. Они спасли меня. Спасли… Или?       Мне надо бежать. Это самая первая моя реакция на любую пугающую ситуацию. Кто-то кидается на амбразуру, кто-то замирает, а я бегу. Всегда.       Хватаю чёрную толстовку и натягиваю её на себя. Запихиваю в карман помятое фото и свою косу. Смотрю на Андрея: тот лежит так, словно сладко заснул. Не шевелится, хотя грудная клетка спокойно поднимается и опускается. Дышит. Значит, просто отключился. Его лоб и глаза заливает кровь. Нужно позвать помощь. Вызвать скорую. Вдруг я раскроила ему череп? Только не это! Кусаю губы, задыхаясь от новой волны паники.       Если кто-то узнает, что я напала на человека, сумасшедший дом раскроет для меня свои гостеприимные объятия. А возвращаться туда я не хочу под страхом смерти! Нет! Мне хватило двух месяцев под седативными препаратами и в окружении совершенно невменяемых людей. Ни за что! Даже брак с Андреем покажется раем. Но такого рая мне тоже не надо.       И я решаюсь. Сейчас самое подходящее время сбежать из дома тётки. Из моего единственного пристанища на данный момент. Я никому не нужна и не интересна, пока вовсю идёт празднование юбилея Степана Фёдоровича. Натянув на голову капюшон толстовки, спускаюсь вниз по лестнице. По пути встречаются какие-то гости, важные мужчины в костюмах, но они уже в порядочном подпитии и не обращают на меня внимания, разговаривая о чём-то своём и жутко важном. Женщины хохочут в столовой, гремит танцевальная музыка, слышны подбадривающие крики и стук каблуков. Из-за дверей гостиной доносятся звуки борьбы — это мои двоюродные племянники играют в приставку. Они-то мне и нужны.       Проскальзываю внутрь и застаю нашу детвору — троих пацанов-подростков и одну девочку — сидящими на диване с джойстиками в руках. — Привет, Настя! — машут они мне. — Идём, сыграем с нами! Садись вместо Машки, она достала тормозить.       Машеньке всего семь и она обидчиво швыряется диванной подушкой в мальчишек. Те смеются.       С детьми я дружу. Мне кажется, что только они одни и понимают меня в этом мире. Да и что скрывать — в учителя я подалась только потому, что очень люблю детей. И сегодня мне особенно нужно их понимание. — Нет, ребят, не сейчас… Антош, можно отвлечь тебя на минутку?       Ему почти пятнадцать. Он смотрит на мои обрезанные волосы и с восхищением поднимает большой палец вверх: — О, классная стрижка под меня, Настюх! А ты говорил, что я как идиот с карешкой! — он даёт щелбан своему младшему братцу и под его гневные вопли сбегает ко мне. — Что случилось? — Слушай… — подхватив под руку, я тащу его к дверям. — Минут через десять вызови скорую, пожалуйста. Там в моей комнате… Там Андрей Сухарев… С ним кое-что произошло.       Антон смотрит на меня с тревогой. Замечает, как трясутся мои пальцы, перепачканные в крови Андрея. И только сейчас я вижу, что мальчишка-то вырос — слишком уж серьёзен его взгляд для обычного подростка. Он понимающе хмурится: — Насть… Он напал на тебя? — Неважно. Просто сделай, как я прошу.       Он тяжело дышит, кусая губы: — Окей. Ты уходишь? Совсем? — Прости… — я быстро обнимаю его, а он вдруг достаёт из кармана несколько тысячных купюр и суёт их мне в руку. — Давай, Насть. Потом напиши или позвони… Если сможешь. Короче — береги себя, ладно?       На прощание он целует меня в щёку, и я, тихо всхлипнув, исчезаю за дверью. Знаю, он всё сделает. Он отличный парнишка. Могу с уверенностью назвать его своим другом. Но вряд ли я ему позвоню. Потому что собираюсь уйти туда, откуда не возвращаются. — Эй, Антош, куда спешишь? — кричит мне вслед одна из невесток тётки, когда пробегаю мимо открытых дверей столовой. — Да пусть идёт! Отстань от него, мать!       Значит, по пьяни эта мать спутала меня с сыном. Хорошо. Я ещё сильнее горблюсь, как это делает он, и заворачиваю в прихожую. Ищу свои кроссовки на полке. Быстро натягиваю их и вырываюсь наружу. Свежий вечерний воздух бодрит, июнь в этом году не жаркий. Затянув капюшон на самый нос, иду через стоянку, заполненную навороченными пафосными автомобилями. Подхожу к воротам. Охранник поглядывает на меня с подозрением. — Пока, Борисыч, — машу я ему, ломая голос.       Мне кажется, получается похоже на Антошку. Борисыч кивает мне, не интересуясь, куда может спешить несовершеннолетний мальчишка на ночь глядя. И я торопливо выскальзываю за ворота. И с каждым шагом ускоряюсь, глядя на надвигающийся густой лес на той стороне дороги, который как будто светится в предзакатных лучах солнца.       Именно туда я и направляюсь.       Чтобы спрятаться в пугающе мрачной чаще, окружающей наш посёлок плотной стеной с северо-востока. Опасное место для человека, который давно не выходил за пределы забора тёткиного особняка. Но мне хочется именно туда. В самую глубь. Я знаю, где-то там прячется озеро, которое называют Ведьминым. Голубое, как небо, и дико холодное даже в жаркие дни. Помню, в детстве ходила к нему с двоюродными братьями. Говорят, оно очень глубокое и через него можно попасть в другие миры. Мы и пытались попасть, плавали, хоть и не умели, а Ванька даже чуть не утонул — ногу свело от холода. А потом мы все вместе получили от тётки тумаков.       Конечно, это всё сказки, и добраться до озера я желаю по другой причине, не затем, чтобы перебраться в какой-то новый мир. Я просто хочу «уйти». За ними. За Сашей и Сашулей. Чтобы моя тоска и моя никчёмная жизнь наконец-то закончились. Мне кажется, это лучший выход. Возвращаться к Андрею или в ПНД у меня желания нет.       Достаю из кармана фотографию моих Алексашек. Скоро я приду к вам, любимые. Они улыбаются, глядя на меня одинаково синими глазами. Удивительно, как они были похожи. Как родные.       Сухие ветки хрустят под ногами, когда я схожу с тропы в глубь леса, интуитивно помня, каким путём мы с ребятами шли к озеру много лет назад. У меня хорошая топографическая память: побывав где-то один раз, без проблем могу добраться обратно и ни разу не заблудиться даже спустя годы. Даже в лесу.       В какой-то момент краем глаза замечаю непонятное движение рядом. Рыжее пятно скачет по деревьям, нагоняя меня. Оборачиваюсь. Неожиданно оно напрыгивает на меня, пищит, и через секунду я вижу, как моя фотография оказывается в зубах… белки. — Э-э… Отдай мне… — неуверенно прошу я, протягивая руку к воришке, но та прыгает выше по веткам деревьев и скачет вперёд.       Как-то странно разговаривать с белочками в лесу, но мне становится так обидно! Мне нужна эта фотография! Это всё, что осталось от моих Сашек! И я бегу за бешеной лесной тварью, не разбирая дороги, спотыкаясь и падая на влажную землю. Кричу ей вслед: — Стой, маленькая зараза! Отдай! Это моё!       Конечно же, рыжая злыдня не внемлет моим мольбам, заводя меня всё глубже в чащу. И я плачу от беспомощности и осознания, что теперь заблужусь и пропаду, так и не добравшись до озера.