Монстр из вулкана
19 апреля 2024 г. в 01:24
Альберт стучит зажившими пальцами по холодной столешнице, что пестрила белыми пятнами грязной документации почти умершей корпорации, доставшейся ему по наследству. Это заброшенный американский филиал в Западной Африке, некогда принадлежавший «Амбрелле», потом «Трайселл», тогда Экселле Джионне, и наконец ему. Убитому, добитому, бумаги редеют, как пустота в душе, из него выбили всё человеческое, расплавили магмой и лавой, огнем выжгли из глотки слова — а голос у него грубый и глубокий, как простуженный волчий вой.
Он точно каменная глыба, высеченная на стене фреска, испачканное чернотой полотно, рассеченное ножом, застывший посреди белоснежной лаборатории, и волосы его такие же белые, отрасли обугленные остатки, пропали проплешины. Проплешин и провалов в памяти нет, он чётко помнит грубое, покрытое морщинами от злости, пропитанное напыщенной уверенностью и неповторимой прытью лицо Криса Редфилда, и он ненавидит все имена, что начинаются на «Крис…», и помнит, как проиграл.
Нет, он никогда не признает, он не проиграл — разве что только тот бой, но он выжил, и восстановился, сросся потрескавшимися костями и покореженным позвоночником, и обычному человеку понадобятся годы, а он необычный — генетическое совершенство Озвелла Спенсера. Вескер с отвращением вспоминает прикосновения Экселлы, когда смотрит на работающих сотрудников свысока, наблюдающий за жертвами монстр из вулкана — он проснулся. Не ожил, ведь Альберт умер давно, ещё будучи в отважном Звёздном отряде, отыгрывая роль верной сторожевой овчарки, хотя под шкурой пряталась гиена — и гиены — кошки на самом деле, жестокие и не оставляющие добычу в живых, — замучивал, добивал, охотился.
Корпорация оживёт, хотя Рикардо Ирвина — перспективного учёного и прекрасного сбытчика биооружия уже нет в живых — он заменит всех. Почти не говорит, мало читает, чувствует пропитанным вирусом нутром окружающую ауру страха вокруг, его боятся, напороться, разочаровать, надоесть. Вескер убивал неугодных, пусть не всегда физически, но выпотрошить всё нутро наружу мог и словесно, убить вербально, истощить морально. Запереть в клетку.
Скоро Федерация Фармацевтических Компаний узнает, что отдел в Африке снова заработал, пока что подпольно, и Альберта это устраивало. Никто из бывших сотрудников не жаловался, ведь многие из них были беглецами из американского филиала «Амбреллы» и поддавались гонениям, а другие — местные, настолько бедные, что готовы работать сверхурочно, и такие низшие работники нередко куда-то пропадали. Неугодные, несовершенные? Нет, в корпорацию, занимающуюся сложными биологическими разработками не брали, кого попало.
Он бы хотел взять её, но она уже — его, и в чужой стране, в той части, где он при власти — снова, никто не спохватится её искать. Она не знает, где её родители, совсем не помнит, как её похитили из собственного дома, как занесли в чёрный внедорожник. Или помнит. Собирает частицы себя прежней и себя нынешней по крупицам, хватается за осколки памяти. Она — когда-то Саша. В воспоминаниях — Кристина.
Перед её глазами проносятся образы, очень четкие, совсем не размывшаяся краска — пропала единственная дочь в семье, очнулась как из вязкой жижи, вот она — думает о холодном пиве и горячей похлёбке из кабака возле дома. Вот она, и ливень раз в году стучит в окна, изображения на нём меняются слишком быстро, как видео на перемотке.
Почти темно, а ноги замотаны в одеяло, как в сети, упираются в какое-то препятствие. Не может двигаться, тело не слушается, всё ещё находясь в какой-то химической пелене. Тяжело дышать, когда сердце бьется медленно, точно под подводной давкой. Вот её привезли в испепеляющий белизной комплекс с психоделическим шахматным кафелем, начищенным до блеска.
Притворно и чисто, будто не тут Вескер предал Джионне, словно не тут убил её, вколов несовершенный образец «Уробороса», превративший её в жижу, разодравшую её гортань, порвавшую её грудь масляными щупальцами, распавшимися по этому самому кафелю чёрной масляной краской.
Альберт смотрит на Кристину, но Экселлу в ней не видит, хотя тоже вколол ей что-то, пока та спала. Транквилизатор, — ещё одна дочь пропала у ещё одной семьи, и семья эта распалась, если родители Кристины вообще выжили. А может осталась одна. Единственная, забытая, обреченная. Тянется холодными льдинами-руками, под землей несносно холодно и морозно в чёрном комбинезоне, и она как мутное пятно на фоне снежных стен, и её тошнит, когда мужчина, старше её на пятнадцать лет оттягивает её нижнюю губу фалангой большого пальца, сползает им же к подбородку, ухмыляется — скалившееся животное, но такое совершенное в своей непробиваемой злобе, а может не злобе совсем, а непонятной жажде, что хочется выть от несостыковки, что возникла меж двух сознаний.
Живот крутит, и теперь она ощущает себя по-настоящему больной. Провода тянутся за единственным окном без затворок — путь в никуда. Но снаружи бродят санитары, медленно, как здесь текло время, словно плененное в сети неизвестности. В камере было тихо, тишина эта только иногда нарушалась слышным жужжанием электрических приборов камер видеонаблюдения, натыканных по углам белесых потолков.
Украсил кто-то насмешливо единственную тумбочку у кровати лютиками в граненной вазе, Кристина не гадала, настоящие ли они. Настоящее ли всё вокруг и взгляды, безликие, но скалившиеся точно под медицинскими масками. Нежные лепестки украшены крошечными метафорами её заточения, цветы зияли на белом фоне яркими и безжалостными красками, цветасто смеясь над её положением.
Альберт называет её пренебрежительно просто — Крис — вертит это слово-имя на языке, как мятную конфету, заглядывает в покрывшиеся паутинкой слез глазницы, что-то записывает, отсчитывает в уме, молчит. Уходит, не обронив ни слова, и вопрос Крис-Кристины о том, где она, — единожды пискнувшая в пустоте высокая нота, никем не услышанная, отбившаяся от глухих стен.
Комната опустела, и только одно единственное окно, до потолка стянутое решетками, открывает вид на просторный коридор, где кипит жизнь. Кристина почти не слушает, не слышит как медсестра, что должна была наконец-то покормить пленницу, появляется на пороге в наполненном безразличии медицинском образе из белых одежд. Её шаги отбиваются шипящим эхо от ушных перепонок, безразличный взгляд скользит по напряжённому облику с той же хладнокровной апатией, с которой на неё смотрят местные охранники и Вескер.
Она протянула руку с подносом, на котором лежали обеденные пакетики, и накрашенные красным губы изобразили призрачную улыбку, лишённую искренности. Кристина не оценила подачку, и аппетит исчез даже при одном виде. Свёртки упаковок были пародией на полноценное питание, более походя на пакеты собачьего корма, лишенные всякой жизненности, словно подача пищи была не для утоления голода, а лишь для поддержания видимости реальности существования, что могло ждать впереди вместе с пленом.
— Тебе пора на процедуры. — Отчеканила безжизненным голосом, словно робот.
— Куда? — Едва произнесла, слова терялись в глотке вместе с воздухом; поднос отставленный на край твёрдой кровати и полная голова паники.
— После того, как ты уснула и прибыла сюда, мы провели некоторые тесты… — Заявляет, взрывая внутри бомбу осознания. — После анализов паразитологи считали, что-то пойдёт не так, но ты отлично справилась, значит, тело не сопротивляется. — Сжала итак тонкие губы в сплошную полоску, вальяжно сложила руки за спиной, как военная. Вышибала для лишних пациентов.
— Почему оно должно сопротивляться?
— Это всё… из-за болезни. — Она говорит странно, слова отскакивают от немного цокающих зубов, Крис даже замечает, как её руки слабо подрагивают. Что-то не так. Всё не так.
— И чем же я так больна, что меня похитили из собственного дома? И что с моими родителями? — Слова-вопросы отскакивают от пересохших из-за участившегося дыхания губ, она жмёт простыни и сжимает одну из своих душ, но болят обе. Обе растеряны, обе пропали, обе… попали.
— Не в моей компетенции отвечать на подобные вопросы. Но твоё присутствие тут — необходимо. Полагаю, ты осведомлена о ширящейся по округе болезни? Это связано с эпидемией.
Дочь медиков выдохнула шумно — мышцы — резиновые провода, погрызенные метавшейся кошкой непонимания. Женщина без бейджика действует на нервы, против её присутствия тело Кристины точно противилось. Но женщина покорно ждала, когда та придёт в себя — надсмотрщица над птичкой, угодившей в шипастую клетку.
Это попадание в никуда — неизвестная точка на карте; это попадание в кого-то — настоящий хит фантастических историй и фанфикшена, и этот смех внутри, разрывающий на части, и это ликование на некогда сожженном лице, и белая шевелюра безупречных волос.
— Больше я ничего не отвечу. — Медсестра не подает надежд, наконец-то надевает бейджик — Дора. Дура, — отскакивает внутри Кристины, но снаружи шепчет «сука», потому что прокалывает, пронизывает сгиб локтя нежадно, санитары жмут грудную клетку к покрытой пеленкой кушетке, течёт неведомая жидкость с тубы шприца по иголке в вену. Слезы не текут, всё кажется нереальным, потом снова поворачивается лицом осознания, потом снова задом. Голова кружится от непонятной субстанции, поразившей тело, покрывается кожа тёмными венами — как мгновенная аллергическая реакция, но это не аллергия, почти эксплуатация, эксперимент.
— Восхитительно. — Вескер гремит над ухом. Не трогает руками немного растрепавшуюся причёску, тонкие, как паутина, пряди ниспадают по вытянутому худому лицу, облепляя скулы.
— Что ты сделал?
— Сделал тебя лучше.
Для него она сродни домашней крысы, и он не боится ещё раз забрести в её клетку. Проводит её под зорким надсмотром горделивого орлиного профиля прямиком в её палату-камеру; клетку. Заплывает туда, как Дракула в строках Брэма Стокера, плывет по строчкам и между строк, наблюдает, как нещадное и грязное нечто расплывается по её телу всё сильнее.
— Что-то в тебе переменилось той ночью. И это не расстройство личности, у тебя словно… всё раздвоилось, две имунные системы и два разных взгляда. Группа крови то первая, то вторая на результате одного и того же анализа. Ты химера, Кристина. Я разберу тебя по частям.
— Мои родители спасли тебе жизнь — так ты отплатил? Похитил их дочь, запер в клетку… — Она сжала всё нутро, когда Вескер подплыл ближе, нависая всем телом над её скукожившимся в горбик телом, застывшим на краю светлой кровати, сел рядом, разворашивая пахнущие новизной одеяла. Она не знает, как на ней спать после этого.
— Твои ли? Или всего наполовину? — Издевается, крутит-вертит чувствами и заплутавшими мыслями. На нём черная рубашка и деловые брюки, нет очков и воротник туго стягивает широкую шею. На его Крис — сплошной комбинезон и облепившие плечи страхи.
Альберт затянул узлом все воспоминания о прошлой жизни, оставляя только Редфилда, а Кристина — будущее его рассыпавшейся карьеры. И оно было предрешено, а иначе девчонка не могла объяснить всю мистику, что липла к ней, как одежда к мокрому телу, как рыбы-падальщики липли к утопленнику. И она тонет в его пронизывающем взгляде, оценивающем — нет, оценивающем лишь ситуацию, и он смотрит долго и бесцеремонно в обе её личности. И одна говорит, что он совершенная машина для убийств, а вторая почему-то дрожит-дрожит от его прикосновения, когда тот задевает пальцем замок, что почти прищепил ей подбородок, точно мать в детстве.
— Что ты делаешь? — Она мяукает, и он резко дергает замок, останавливаясь на груди. Жертва замирает, добыча поймана.
На ней нет лифчика, а из белья только высокие хлопковые трусы, но учёный смотрит на эти два спадающих слегка-треугольника без интереса, словно видит женскую грудь каждый день, а оно может и было так, ведь подопытными крысами чаще были женщины — терпимее к длительной боли. Она совсем не красавица, и большой нос контрастирует с тонкими губами, но мужчина тянет фаланги пальцев к ложбинке посередине меж грудью, останавливается там, где сердце, и оно замирает на миг, Кристина не дышит, а руки его холодные, как окунутые в снег.
— Тут. Под твоим сердцем есть то, что выросло, пока ты меня лечила. Гордись тем, что оно ещё тебя не убило. — Проговорил с докторской серьезностью и резко убрал пальцы. Кристина стыдливо застегнула комбинезон, чувствуя, словно побывала на одном из стыдных приемов у врача.
И внутри неё нечто не хочет противится мистеру Вескеру, а по груди растекаются чёрные-синеватые вены, по зажившим пальцам мужчины тоже. Саша любила это холодное очарование, как могла, новая Кристина привыкает к нему невероятно быстро. Две личности согласовали один общий интерес. Единственный способ выжить в паутине — не злить паука.
— Если будешь вести себя хорошо, возможно, станешь моим главным проектом.
— А если плохо? — Она даже не знала, что это значило.
— Отдел утилизации. — Отчеканивает быстро, держа заготовленный ответ. Всё просто: собак, что не поддаются дрессировке, обычно отстреливают.
Болезнь тянется по венам легким покалыванием, она заболела и ей поддали ещё дозы этой болячки, подкормили растущее нечто в её груди. Ей страшно, мерзко, хочется вырвать саму себя из нового тела и вернуть обратно. Хочется вырвать то, что копошиться под грудью, это не вирус. Вескер оставляет, запирая за собой палату-клетку и открывая зияющую пучину душевных метаний.
Кристина жует сухое свиное мясо и запивает вишневым соком, теребя молнию своего комбинезона. Попадание в игру уже не кажется таким страшным, ведь кажется ей, словно нашла недостающую себя: отныне она героиня мелодрамы. Тянется к своей новой личности, сливается, соединяется: один человек, разные миры. Теперь пазл собрался, и в нем только две детали: она и её похититель.