Наркотики - дрянное увлечение

До боли знакомые стены подъезда режут глаза. На подоконнике сидит Осаму. Замечательный друг. Был. Когда-то… До того, как Фëдор застал его с наркотиками. До того, как попытался откачать, а Осаму в замен хотел его подсадить. — Это не дело!.. Ну и где ты был, а? — с презрением смотря на Дазая, спрашивает Фёдор. Шатен плывëт в беззаботной улыбке. — Дазай, отвечай! — уже гораздо громче шипит Достоевский. Бледной тенью он разворачивается и подходит к другу. Руки упираются в подоконник, а нос едва не соприкасается с чужим. Чужие зрачки расширены. У ноздрей злополучная белая пудра. После этой мысли хочется плакать. Опять. Всë опять повторяется! — Дазай! Сука! Ну почему? Что? Блять? Опять? Случилось?! Крики из собственного горла вылетают с хрипотцой. Ком в горле давит. Брови сходятся на переносице. В глазах Дазая насмешка с примесью той самой бомбы под названием «желание дать отпор». А еще лучше послать нахуй. Некультурно, за то честно. Бледные руки с подоконника неожиданно переходят на чужую шею. Еë обладатель пытается перехватить цепкие лапы, но уже их собственник качает головой. — Отвечай, Осаму! Тебе же хуже будет, бинтованное ты животное! Бледные руки слабо сжимают чужую шею. Со стороны Дазая слышатся только хрипы. Ему и так не сладко. Слабо горящая сигарета, потушенная о ладонь и параллельно подоконник, едкий дым в горле и саднящий от удара о стекло затылок. Всë это собирается в невероятное неприятное комбо. «Да так ему и надо! Ладно хоть не алкаш ещё!» — зло думает обладатель трезвого рассудка. Благо Фёдор, чуть ослабив хватку, убирает руки и даëт Осаму упасть на пол, тяжело дыша. — Это не твоë крысячье дело! — сипло огрызается шатен. — И не твоя святая тайна, — отрезает брюнет. — Ещё какая моя! Всë это: «моя святая тайна, мой вересковый мëд», идиотина. Не хочу и не буду рассказывать, — на распев цитирую балладу, отвечает тот. — Ах ты... Договорить пару лестных строк в адрес Дазая Достоевский не успевает. Его ноги пинают, заставляя пошатнуться и наклонившись, едва не упасть на пол. Сидящий на полу подросток с бинтами на голове, тихо и жалобно зовет товарища. — Фе-едя. Наклонился ближе, пожа-алуйста. Достоевский с трудом убеждает себя в том, что это просьба товарища. Ему необходимо помочь. Хоть и единоразовое спасение жизни Достоевского никак не равноценно постоянным приходам к Осаму на помощь. Неожиданно сидящий на полк хватает чужие волосы и притягивает лицо их обладателя ближе к своему. — Только ты здесь сука и двуличная мразь, понял? Теперь страдает Достоевский. — Оса… Ш-ш-ш, пусти немедленно! Но «Оса» не отпускает. — Приходи почаще если волосы лишние. Одна рука переходит на шею, а вскоре и вторая. Пальцы давят на шею. Не щекотно, не смешно — страшно. Руки крепче сжимаются чужую шею. Хриплые крики не помогают, руки шатен кусает, если они слишком близко к его лицу. — Тоже позадыхайся! Герой нашего времени! — нагло выплёвывает Дазай. Горе-спаситель падает на пол. Почти не дышит. Осаму, словно добивая остатки жизни заносит ногу для удара в живот и без зазрения совести бьёт. — Чтоб ты сдох поскорее.