Завяжи ещё раз

— Ты в курсе, что шнурки завязывают только детям и тем, кто сам не в состоянии с этим справиться? — Рацио опускается на колени, чтобы сделать то, от чего Авантюрин в очередной раз нос воротит. Бантики этот жутко наглый халтурщик вязать так и не научился, сколько бы ни старался — не его репертуар — поэтому он носит туфли, игнорирует корсеты, которые ему очень идут, и всегда несёт подарки на упаковку в ближайший торговый центр, где заботливая девушка за прилавком с шариками ещё и открытку вместо него оформит за щедрые чаевые. — Ты меня сейчас инвалидом назвал? — уточняет Авантюрин, ничуть не оскорбившись, ведь ему так нравится смотреть на Рацио сверху вниз — моменты, которые стоит ценить, ведь их так мало. Они одеты легко, не по погоде, ведь, собираясь впопыхах, пропустили момент, когда солнце наконец спряталось за тучи, пообещав, что не будет их испепелять, просто потому что красивые такие. Стоят аккурат перед входной дверью, напротив зеркала в прихожей, где шкаф для верхней одежды ломится от пёстрых пальто с мехом и не выдерживает коллекцию шляп на все случаи жизни. Застряли там, потому что Авантюрин решил, что хочет идти в кроссовках, а Рацио всё-таки наклонился, чтобы помочь ему со шнуровкой — иначе из дома они не выйдут, а семейное застолье, на котором им нужно быть через час, никто не отменял. Веритас не любит опаздывать, поэтому старается завязать бантики как можно быстрее, но впервые путается в собственных пальцах и мажет — шнурок слишком длинный, и, если оставить его в таком состоянии, Авантюрин обязательно на него наступит и заставит Рацио наклоняться уже на людях. — Всё, а теперь идём, — торопит, заталкивая результат поглубже в ботинок, чтобы ничего не болталось. — У нас не так много времени. Но прежде, чем он успевает выдохнуть и встать, отряхнуть колени от мелких пылинок, не поддающихся влажной уборке, Авантюрин под властью своих каких-то мыслей слегка склоняет голову к плечу, зарывается пальцами в уложенные волосы Рацио, давит на затылок и заставляет того уткнуться носом в его пах. Секунда стоит целой жизни, потому что именно она проносится у Авантюрина перед глазами — он никогда не видел такой растерянности на чужом лице. Веритас глотает сначала оскорбления, потом томит бездействием и вдруг обжигает дыханием через одежду: тут же становится тесно — он не двигается, только взгляд поднимает, чтобы увидеть эту наглую ухмылку, из-за которой ему тоже теперь не так удобно — всё-таки штаны подобного кроя ему никогда не нравились. Тесно не только в штанах, но вообще везде — в груди, в прихожей, где вдруг заканчивается почти весь кислород: Авантюрин дышит глубже и громче, смотрит вниз сквозь полуприкрытые веки, мнёт губы и запрокидывает голову назад, когда Рацио открывает рот и нарочито прикусывает возбуждённую плоть через одежду — это не больно, а чертовски хорошо. Футболка липнет к спине, ноги словно в кипятке варятся, а щёки покалывает румянец, от которого эпицентр бури плавно спускается к рёбрам и лопаткам, к пояснице, копчику, ниже. — Нам ведь только через час нужно быть у твоих родителей? — сквозь сдавленный вдох переспрашивает Авантюрин, вскидывает руку с часами и пропускает несколько секунд, чтобы понять, где находятся стрелки на циферблате. — На такси доедем минут за двадцать, — сглатывает. Ему уже не просто жарко, а мокро. И кожа покрывается гусиными капельками, и мурашки от запястий бегут к позвоночнику, а потом теряются там, где всё так напряжено. Рацио молчит, потому что ужасно занят, а он всегда немногословен, если увлечён — кладёт руки на чужие бёдра, всё смотрит, почти не моргая, и цепляет большими пальцами петли по бокам для ремня, которого нет — Авантюрину шьют одежду на заказ прямо по фигуре, и всё сидит шикарно. — Я пошутил, — просит тот пощады. — Ладно?.. Хватит! Закусывает губу, когда Рацио зубами цепляет пуговицу с инициалами бренда, ищет глазами, на что бы ему опереться, когда тот зубами прихватывает собачку на молнии и тянет её вниз, а та проезжает по зубчикам со звуком, который Авантюрин так громко только в фильмах слышал. — Веритас?.. — это даже не вопрос, а просьба о помощи. Сложно понять: разыгрывают его сейчас, или Рацио действительно согласен ехать на такси, готов опоздать на семейное застолье? Ответ приходит сам собой, когда тот тянет чужие штаны вниз и языком очерчивает границы члена сквозь дорогую ткань, что всегда приятно ложится к телу. Авантюрин ведёт подбородком в сторону, находит опору в той самой входной двери, которую они так и не открыли, наклоняется вперёд едва ли и ждёт. Ждёт, пока Веритас прикусит резинку боксеров и спустит её вниз; ждёт, пока он осмотрит его так, словно никогда раньше не видел; ждёт, пока тот едва ли коснётся головки кончиком языка и раздразнит его настолько, что Авантюрин сильнее стянет чужие волосы на затылке и буквально заставит Рацио взять в рот. Глубоко, жарко. Тяжко, томно. Горячо и приятно. Веритас изучает пульсирующие вены, слизывает капли смазки, рисует иероглифы, которые сейчас изучает по программе обмена с восточными странами, берёт его с силой, даже если дышать без труда уже не получается, и закрывает глаза, сжимая пальцами уже кожу, потому что эксклюзивная одежда ему мешает наслаждаться тем, насколько же Авантюрин всё ещё не привык к этой своей стороне. Ему сложно владеть собой, когда Рацио действительно идёт на поводу — не хмурится, не причитает и не строит обделённого свободным временем, а поддаётся на провокации, отпускает себя и делает, что вздумается. Авантюрин никогда не справится с этим желанием отдать ему ещё больше, даже если ничего уже не осталось. Он стонет себе в ладонь, зажимая рот той рукой, где дорогие часы отсчитывают минуты до отметки невозврата, после которой они уже будут вынуждены врать про пробки и красные светофоры. Он украдкой разглядывает собственное отражение в зеркале и краснеет даже ушами, не справляется с давлением, не хочет тянуть чужие волосы так сильно, но не может оторваться. Авантюрин словно впервые смотрит сверху вниз на то, как Веритас ему отсасывает, и допускает мысль, что они никогда не делали этого вот так: внезапно, при включенном свете, когда оба не рассчитывали, не готовились — адреналин переполняет кровь, заставляет наклониться ниже, ведь именно там всё сжимается, связывается, тянет в разные стороны точно так же, как Рацио растягивает бледную кожу бёдер с едва различимыми напоминаниями о предыдущей ночи; точно так же, как он берёт ещё глубже, из-за чего головка трётся о нёбо — Авантюрин сглатывает слишком громко, прикусывает указательный палец, чтобы не стонать во весь голос — соседи, проходящие за их дверью, не поймут правильно… никогда. — Не так быстро, — шепчет Веритас, когда напряжение начинает подбираться к линии финиша, и мажет губами у основания, возвращая Авантюрина в реальность — нити внутри того превращаются в струны ужасно расстроенной гитары, что вот-вот лопнут. Он не сдерживает возмущённого оценивания и растерянной одышки, стискивает зубы, когда Рацио встаёт с колен и теперь возвышается над ним, вот-вот затмит собой всё свободное пространство. — Это жестоко, — упрекает его Авантюрин, не отражая действительности и не понимая, к чему всё это ведёт. Рацио делает шаг навстречу, а тот, по наитию, два назад — переступает порог в комнату, где полы намного чище, где нельзя ходить в уличной обуви. Авантюрин сводит лопатки и выставляет руки перед собой, чтобы ловить что-то незримое — кольца блестят так же, как его глаза, как испарина на лбу, как желание на дне золотых радужек Веритаса, который переплетает их пальцы вместе и опускает их к ширинке своих штанов, прижимает чужие ладони к тому, что тоже хочет поучаствовать. Авантюрин справляется с чужими штанами даже слишком быстро, пока они вальсируют до дивана, на который садятся неуверенно, цепляясь за возможность прикоснуться друг к другу. Футболки мешают, но не летят на пол, штаны, бельё и обувь путают, но остаются на ногах, потому что времени не хватает. Рацио заставляет Авантюрина лечь, нависает сверху и припадает к шее, с которой только недавно исчезли засосы — непрофессионально. Он не понимает, как ему приблизиться, потому что привык, что их кровать огромна — прижимает к спинке дивана, обшитой мягким бархатом, и ложится на бок напротив, кладёт руку Авантюрину под голову, обнимая за плечо и привлекая к себе, чтобы наконец-то поцеловать так горячо и страстно, что ему самому уже недалеко до разрядки. Головки сталкиваются друг с другом, запуская новые волны мурашек и превращая вздохи в тихие незапланированные стоны. Авантюрин подаётся ближе, но не спешит взять инициативу в свои руки, ведь они заняты чужой спиной, где ещё не зажили царапины от его ногтей, и линией подбородка, шеей, где он нащупывает кадык, оглаживает его большим пальцем. Веритас же сосредотачивает внимание на пульсирующих в нетерпении членах, оглаживает их ладонями и прижимает друг к другу пальцами — тяжёлое движение вниз, короткое вверх, чуть ниже, снова выше — дышать становится всё сложнее, а ещё придётся переодеваться. Они теряют время — на экране блокировки всплывает первое сообщение от отца, привыкшего к тому, что сын всегда приезжает заранее. Рацио сквозь полуприкрытые веки смотрит на чужие дрожащие ресницы. Авантюрин стонет ему в поцелуй, ведь не любит прятать именно эти эмоции — он хочет дарить Веритасу всё своё восхищение. Они липнут друг к другу, кусаются, целуются, делят воздух, которого не хватает, мажут поцелуями по коже, куда только могут дотянуться, прислушиваются, пока Рацио расчёсывает светлые волосы, пока ведёт Авантюрина к желанию остаться здесь с ним навсегда, отдаться так, чтобы пульс встал, чтобы сердце замерло от нахлынувших чувств. — Я сейчас… — Веритас не знает, почему они вообще ещё держатся, ведь видно, что сложно, что вот-вот накроет с головой. Свет вокруг становится слишком ярким, во рту же очень сухо, а химчисткой диван больше не пахнет. Растрёпанные светлые волосы всё равно лезут Рацио в глаза, потому что Авантюрин сжимается от захлестнувших его ощущений — мокрые руки, ещё несколько сильных уверенных движений… а дальше только тишина в голове, от которой всё тело сначала вздрагивает и сжимается до размера атома, а потом расслабляется, превращаясь в целую планету, что в этой немой сцене взрывается яркими контрастами. По оголённой коже нежными полуприкосновениями гуляет сквозняк — Веритас вдруг слышит, как Авантюрин судорожно глотает воздух, отбирает его, наполняет лёгкие до краёв и смотрит неоновыми глазами куда-то мимо, едва ли касается губ своими и смаргивает выступившие слёзы. — Мы опоздали, — точно знает Рацио и целует Авантюрина в нос, затем в веки и щёки. Касается губами лба и задерживается там, крепко так сжимая в горячих объятиях, потому что истома, но и дрожь не отступает. Тишина, как и пылинки в лучах выглянувшего солнца, наполняет комнату. И даже если телефон в беззвучном режиме уже перегрелся от количества пропущенных, это больше не напрягает, ведь всё равно им ещё нужно в душ, нужно поставить стирку, выглянуть в окно и захватить куртки… нужно снова завязать шнурки.