Лёгкие наполняет свежий утренний воздух с ароматом росы и скошенной травы. Я люблю просыпаться летом. Особенно рано утром, когда всё тело наполняет лёгкость, а комнату заполняет солнечный свет первых лучей солнца. Можно спать с окном на распашку всю ночь, а утром за ним монотонно щебетала какая-то птица, которая совсем не раздражала сегодня, а напротив, я рад, что меня разбудил этот чистый и звонкий щебет. Когда ты встаёшь в школу рано утром, оно никогда не бывает таким добрым, как летнее, ведь даже когда стрелка на часах еле перевалила за шесть часов утра, ты знаешь, что сегодня можно не спешить. Только спокойствие и умиротворение…
— Эрен вставай, мы опаздываем! — резко открыла дверь Микаса в мою комнату. — Ты ещё в постели?!
— Мика, шесть часов утра, ещё целых полтора часа, — забурчал я, зарываясь носом в мягкую, ещё тёплую подушку.
— Час из которого мы будем в пути, и ещё тридцать минут ты будешь собираться, — она прошлась через всю комнату, переступая через стопки разбросанных вещей. — Ты ещё не собрал чемодан? Издеваешься?
— Издевательство — это твоё присутствие здесь, а чемодан — лишь творческий беспорядок, — недовольно нахмурившись, сказал я, принимая сидячее положение и широко зевая, — срыгни отсюда, дай мне собраться.
— А что тебе мешает это делать при мне? — язвительно сказала она, наклонив голову вбок и вылупив на меня глаза, опустила взгляд вниз, — ааа…
— Пошла нахуй, извращенка! — я кидаю в неё подушку, чувствуя, как щёки горят от смущения.
— Ладно-ладно… — растянула она, кидая в меня пачку влажных салфеток и ехидно прикрыв рукой губы, прячет усмешку, — у тебя всё ещё пол часа на сборы, хотя, я думаю, тебе хватит и пяти мин…
В неё сразу же летит вторая подушка, но эта застранка успевает закрыть дверь, прежде чем её лицо встретится с перьевой, тяжёлой подушкой, которой, по ощущениям, можно было убить человека.
— Эрен уже встал? — слышу голос мамы за дверью, и я, путаясь в одеяле, спешно натягиваю штаны, закинув на плечо полотенце.
— О да, и он в приподнятом настроении, — слышу приглушённо я.
Вот она жопа.
Кажется, это так заведено во всех семьях или младших сестёр делают на одном заводе, но вредничать у них в крови. Микаса не стала исключением, и я даже не представляю, как бы наши отношения сложились, если бы мы оба не были похожи на язвы. Я люблю её, просто по-своему, и уверен, она ответила бы так же, и наша забота друг о друге немного другая, но понятная лишь нам одним. Со стороны могло казаться, что мы не ладим, но в противоречие этому она была единственным человеком, с которым я мог говорить часами. Ну, или, точнее, разбрасываться язвительными словечками?
Мы не были родными друг другу, о чём можно было сказать даже по отсутствию какого-либо внешнего сходства, но по ощущению — роднее, чем большинство по крови. Она рано потеряла родителей, а косвенные родственники либо отказались от неё, либо не достигли совершеннолетия, либо опека не дала права по другим какими-то своим выдуманным причинам.
Наши родители дружили, и мои, соответственно, не стали стоять в стороне, когда она осиротела, а опека дала добро на испытательный срок. Счастью не было придела. С того времени прошло больше восьми лет, и через год Микаса скоро сама станет совершеннолетней, но точно не останется одинокой. Я не позволю. Как бы она меня ни бесила.
Выйдя из ванной со спущенными на бёдрах спортивными штанами, я, как и всегда, осмотрел себя в зеркале, проверяя, не успел ли исчезнуть за ночь пресс, после ночного жора. Пересчитав каждый кубик и убедившись, что все на месте, я довольно натягиваю чистую майку с открытыми плечами и завязываю часть верхних волос в пучок, чтобы они не прилипали к лицу. День ожидается тяжёлый и длинный, но такой долгожданный, что даже если я устану как собака в конце дня, оно того точно стоило.
Летний лагерь был моей отдушиной каждый год и смыслом жизни, который помогал мне выживать до нового учебного года. Сладкие двадцать один день, когда родители тебе не указ, сестра тебе не болячка и только свобода, по ощущениям похожая на крылья за спиной. Но в этот раз в этом где-то были нотки грусти, ведь это моя последняя смена перед началом вступления во взрослую жизнь, так как в конце лета я должен поступать в колледж.
Хоть мне и в марте исполнилось восемнадцать и, по идее, по возрасту я не подходил, мне сделали исключение ввиду того, что я был «постояшкой» и с десяти лет ездил туда каждое лето. Можно сказать, я был своеобразной знаменитостью там, ведь всегда участвовал во всех мероприятиях, помогал вожатым с их работой насколько мог и всегда не был против поняньчить детей из младших отрядов.
Хороший мальчик.
Вот только этот «хороший мальчик» выломал в четырнадцать лет забор за туалетами, чтобы сбегать в лес покурить, и умело скрывал брешь. Об этом, конечно, директор Смит никогда не узнает, ведь мне хотелось донести эту тайну до конца. Об этом тайнике знали лишь пару парней, с которыми мы чаще всего попадались на смене.
Ну и девчонки. Много девчонок. Которые, купившись на смазливое личико, вешались на меня, желая создать приятные воспоминания, которые будут греть их весь следующий год.
Догадывались ли вожатые, что корону в этом лагере ношу я, а не директор, который не смог ни разу застукать нас за курением, хоть и пытался? Ой ли.
Запах сигарет, словно шлейф парфюма, всегда сопровождал старшие отряды, но пахнуть — ещё не значит курить, поэтому он молчал, ожидая, когда кто-нибудь из нас проколется. Некоторых, конечно, удавалось застукать, но моё местечко ещё не нашёл никто. Так как телефоны забирали, я научился умело прятать свой, отдавая вожатым старый, побитый и не работающий телефон. Даже немного горжусь, что только мне за десять лет удавалось донести его до конца, ведь большую часть ребят палили.
В этом году по плану было оторваться, впрочем как и всегда, и запомнить эту смену как самую лучшую за все годы.
Склеить пару девчонок, а, возможно, и что-то более интересное, и попрощаться с этим периодом в моей жизни. Хотелось искренне убежать. Убежать от ответственности за свою жизнь и побыть подростком хотя бы ещё немного, не задумываясь о своём будущем.
Ведь что ни день, а часики до подачи документов в колледж тикали. Родители доставали с расспросами, и я понимал их беспокойство, ведь совершенно не умел врать, и они понимали, что когда я говорил «всё под контролем» — это было очевидная ложь.
Мне нужна была перезагрузка. И этой перезагрузкой обещал стать ближайший месяц.
Быстро собравшись, я переодел штаны на более «приличные» — чёрные, свободные джинсы, которые держались на честном слове. Ведь, как говорила моя мама, дырок в них нет только на заднице, и я не стал ей говорить, что был бы не против разреза под бедром. Она и так с подозрением на меня просматривала в конце каждой смены, когда забирала меня, когда девчонки по какой-то сложившейся традиции по очереди оставляли на моей шее засосы за корпусом, вместо росписи на фотографии.
Отец всегда отвешивал мне подзатыльник, строго говоря садиться в машину, а мать, качая головой, молча бубнила под нос.
Микаса не отставала от меня и стала самопровозглашенной королевой, у которой было право на моё унижение, которое я не позволял больше никому. Ну а я, несмотря на её выходки, всегда был готов вмазать любому парню, что посмеет тронуть её ниже талии во время медляка на дискотеке.
Этот год обещал быть не менее интересным, и я с предвкушением пшикаюсь парфюмом, распределяя его по шее, ведь знаю, что объятий сегодня будет много. Уложив флакон в рюкзак, забрасываю его на плечи и спускаюсь с чемоданом вниз, чувствуя на кухне запах свежего сваренного кофе в одноразовых стаканчиках, что были подписаны поимённо.
Пожалуй, это было самое милое, что делала Микаса каждое утро, заботясь о всех вкусовых предпочтениях по отдельности.
Найдя свой стаканчик с ласковым прозвищем «Красавица», я отпиваю его, замечая, что на столе всё ещё стоят родительские. Что было странно, ведь я носил титул главного «опоздуна» в этом доме, и моя самооценка пошатнулась.
— Возьми… — слышу я на улице и, выйдя из дома, замечаю отца, укладывающего знакомый мне чемодан.
— Эреееен! — слышу тонкий голос Армина.
Поставив стаканчик на лестницу, я расставил руки в стороны, готовясь к первому нападению за сегодня, и меня сносит светлым вихрем по имени Армин. Я ловлю его, подняв друга на руки, и радуюсь, увидев его в хорошем настроении.
— Доброе утро! Когда ты приехал? — говорю я, крепко обнимая его, и он спускает ноги с моих бёдер, становясь на собственные.
— Вот только что! Как давно не виделись, я так ждал сегодняшнего дня, что совсем не мог уснуть, — он с энтузиазмом стиснул кулаки, прижав их к груди.
— Эрен! — слышу я вопль Микасы с кухни. — Ты почему стаканчик Армина забрал? Нарциссизм в голову ударил окончательно?
— Что? Разве это не мне адресовано, — я показываю его ей, и та, держа в руке другой, хмурится, впихивая его мне в руку.
«Засранец.»
— Эй! — крикнул я ей вслед, когда та уже ушла помогать маме с сэндвичами в дорогу. — На, «красавица», я успел сделать только глоток.
— К-красивица?! — воскликнул он, краснея, и, смешно нахмурившись, отпил глоток. — Ах, как хорошо. Ты действительно это всё с собой берёшь?
Я смотрю в сторону своего нескромных размеров чемодана и пожимаю плечами, мол, «всё надо».
Искренне не понимал тех, кто берёт с собой две пары трусов и одну майку со штанами только потому, что едут на двадцать один день. Я же был тем самым продуманным человеком, который распределил одежду буквально на каждый день и мероприятие заранее.
Каждый год было одно и то же, за исключением двух-трёх дней, которые чередовались каждые три года.
— Да ладно, мне же это тащить, — отмахнулся я, отпив кофе.
Как всегда, бесподобно. Что б ещё характер был таким же.
— Аха, пожалуй, ты действительно единственный, кто каждый день меняет одежду и умудряется не повторяться. Можно погонять ту голубую байку?
— Ой, я её забыл взять, — я шлёпнул себя по лбу. — Подожди здесь, я быстро, — говорю я, всунув ему в руку стаканчик, и поспешил на верх.
Я поднимаюсь быстро по лестнице, рискуя осуществить мамины предостережения про разрез на жопе, но, успешно переступая по три ступеники за раз, добегаю до комнаты. Если бы сюда зашёл человек не знающий меня, подумал бы, что её ограбили. Но на самом деле здесь всё находилось на своих местах, и я, ловко лавируя между вещами в темпе вальса, дохожу до шкафа, открыв который я сразу нахожу необходимую вещь. Взгляд цепляет стол рядом, на котором был бардак похлеще, чем во всей комнате, но опять же — здесь всё на своих местах. Как и скетчбук, который лежит всегда на одном и том же краю стола, под определённым углом. И который я, к слову, забыл.
— Хорошо, что вернулся… — сам себе говорю я и захватываю его с собой, попутно переделываю пучок на голове, меняя резинку на карандаш, когда спускаюсь по лестнице вниз.
— Эрен, дорогой, подойди сюда, — слышу мягкий голос мамы, и я, как зачарованный, иду на него.
На кухонном столе стояло три пайка с едой, размеры которых были внушающими и, если постараться, их можно было бы растянуть на месяц, не то что на двадцать один день.
— Мам, ну я же просил…
— Ничего не хочу слышать. Ты видел себя после смены? Кожа и кости! — она всунула мне в руки два пайка. — Если не едите в столовой, то ешьте хотя бы это. Этого на неделю должно хватить…
— На неделю?! Мама, да этого на месяц хватит! Я же говорил, что у нас там всего один холодильник…
Спор по поводу еды — скорее традиция, чем обязанность, и я знаю, что заранее проигрываю, но повозмущаться это святое. А заканчивается всегда это поцелуем в обе щеки заботливой мамы и словами благодарности.
Часики тикали, и оставались считанные минуты до отправления. На улице многообещающе светило яркое солнце, и всё говорило о том, что эта смена будет только лучше остальных.
Спустившись, я накинул на плечи Армина кофту и потрепал его по голове, слушая возмущение в ответ. Мы ходили в одну школу раньше и даже были соседями, поэтому сдружились с самого детства. Однако с переездом родителей Армина, мы стали видеться только в летнем лагере, из-за чего встречи и проведённое время было ещё долгожданнее и приятнее. Он всегда приезжал к нам в утро перед сменой, чтобы вместе поехать на регистрацию, потому что родители всегда на работе и берут отпуск в августе, а мои же наоборот — в июне, из-за чего сложилась такая традиция.
— Все пристегнулись? — спрашивает отец, поворачиваясь назад и осматривая каждого. — Ладно, в путь, мы и так уже опаздываем.
Не дожидаясь расспросов, я надеваю наушники, дав понять, что не желаю разговаривать всю дорогу. В частности, это было адресовано именно маме, которая уже начинала поглядывать в зеркало заднего вида в поисках «жертвы». И чаще всего этой жертвой становился Армин, который был и не против поболтать.
Вспомнив о скетчбуке, я достаю карандаш из пучка и продолжаю рисовать то, что начал ночью. Рисование всегда было у меня на уровне хобби, которое успокаивало мой своенравный и временами вспыльчивый характер. Как говорит Микаса, я становлюсь другим, стоит мне взять карандаш в руки. Хотя и разницы особой не замечал, но то, что если ей что-то надо, и она просит у меня это тогда, когда я именно рисую, я заметил.
Я не любитель рисовать пейзажи или натюрморты.
Меня привлекали тела. Натуры. Мужские, женские — изгибы, которые старательно вывожу, и линии с тенями почему-то успокаивали. Когда-то Микаса назвала меня маньяком, увидев, как я увлечённо рисую мужскую спину с улыбкой на губах. И да, так бы подумал, мне кажется, любой. Ну а родители знали о моём странном хобби и с пониманием отнеслись к нему, не видя в этом эротики.
В какой-то момент я отвлекаюсь на песню, что играла в наушниках, и прикрываю глаза на кульминационном моменте, вкушая каждую ноту. В этом дне идеально всё.
Я откладываю блокнот, залипая на такую знакомую мне дорогу, и начинаю считать деревья по обочине до самых ворот лагеря, помня, сколько их должно быть. Я спотыкаюсь взглядом о пеньки, которые начались ближе к воротам лагеря, и удивлённо смотрю на них. Раньше эта дорога была под навесом деревьев, из-за чего она мне и нравилась, а сейчас здесь было непривычно светло, из-за чего у меня даже настроение подпортилось. Ведь как можно было угробить такую изюминку! Проехав мимо таблички «Шиганшина», я снимаю наушники и смотрю в зеркало на сиденье напротив, поправляя выбившиеся пряди.
— Ой брось, красавица, прихорашиваться. Тебя оближут взглядом даже если ты будешь в картофельном мешке, — буркнула Микаса, подкрашивая губы бледно-розовой помадой.
— Вау, ещё даже не вечер, а ты разбрасываешься комплиментами… — говорю я, усмехаясь и, прокручивая в пальцах волосы, возвращаю карандаш в пучок, так как боялся его сломать набитым битком рюкзаком, но тут же спохватился. — Стоп, так это всё-таки был мой кофе?!..
— Так, — говорит отец покрывая моё возмущение, — знаю, бесполезно это говорить, но постарайтесь не ссорится. Ругань, нарушение правил и тому подобное — и я тут же забираю вас, а оставшееся лето вы проведёте под домашним арестом. Всё ясно? — он обманчиво вежливо улыбнулся.
— Предельно, — хором говорим мы и так же синхронно открываем двери машины, выходя из неё, словно на красную ковровую дорожку.
— Вещи заберём потом, — говорю я Армину, который собирался брать с собой рюкзак, — сначала пройдём регистрацию.
Мама вручила нам путёвки и паспорта, и мы пошли в главный корпус, напротив которого уже растянулась очередь до самого футбольного поля. Нам сильно повезло, что смогли найти парковочное место поближе к воротами, ведь все были заняты, а остальные машины начали выстраиваться по обочине дороги. Стоило нам встать в очередь, как к воротам подъехал общественный автобус с новой порцией детей и их родителей. А из самого автобуса, в самом конце выходит директор Смит, в чёрных очках из лучших жанрах эпичного появления.
— Эээ, Йегерская жопа, — слышу я лошадиное ржание сзади и разворачиваюсь на него.
— И я тебя рад видеть, — говорю я без настроения на обмен «любезностями».
— Микаса, ты прекрасна, как всегда, — он делает поклон, получая взамен закатившиеся глаза. — Это, типа, значит «спасибо»? — шепчет он мне.
— Нет, это значит «отъебись», — говорю я, закинув ему руку на плечо, — ты снова в пролёте. Конни ехал не с тобой?
— Цы, он приедет позже, опоздал на автобус… О, Армин, не заметил тебя сразу, — говорит он, отвлекаясь на блондина, который рылся в телефоне.
— Привет, — говорит он, засунув его в карман, — я видел, Саша тоже приехала с вами.
— О да, она съела все свои припасы до того, как мы выехали из города, — усмехнулся он.
— Пожалуй, она единственная, у кого вызывает аппетит еда в столовке.
— И при этом она всегда стройная! — говорит Микаса.
— Если бы тебя гоняли круги бегать вокруг лагеря, как её за каждую спизженную картошку, ты бы тоже была стройной, — говорит Жан, и я в голове начинаю считать.
Один.
Два…
— То есть, по твоему… — ну всё, пиздец, Жан, земля тебе пухом, — я жирная?
— Нет-нет, Микаса, — неловко замахал руками он, потея и осознав свой прокол, — ну, знаешь, э…
Я абстрагировался от них, всматриваясь в толпу людей и стараясь найти как можно больше знакомых лиц, попутно отмечая для себя симпатичных девчонок, которых не видел прежде. Их оказалось довольно много, и это радовало, ведь так только веселее. А ещё я, конечно же, успел словить на себе несколько взглядов, которые, как и говорила Микаса, облизывали меня. Кто-то перешёптывался, глядя на нашу компанию, кто-то смотрел, отводя глаза.
— Всем внимание, — раздался хорошо поставленный низкий голос директора. — В первую очередь, хотелось бы поприветствовать каждого из вас и поздравить с прибытием. Для тех, кто приехал в первый раз, сообщаю, что, в первую очередь, необходимо пройти медицинский осмотр. Девочкам необходимо распустить волосы для осмотра, — он заглянул в папку в своей руке, переворачивая листок, — вас распределят по логическим возрастным группам в отряды, а вожатые сопроводят, если вы не знаете, где находится ваш. Пожалуйста, не толпитесь и не пытайтесь обогнать друг друга, все успеют пройти регистрацию…
Он говорил что-то ещё, что я уже, кажется, знаю наизусть, но мой взгляд привлекает водитель автобуса, после появления которого в толпе стало более шумно. Мужчина в белой футболе и джинсах, на бёдрах которого была завязана клетчатая красная рубашка, встал рядом с директором. Из-за сложенных на груди рук очертание его мышц стало ещё более чётким, и мои глаза прокатились снизу-вверх по незнакомому мне мужчине. Лицо не смазливое — скуластое, острое во всех смыслах, и даже глаза: соколиные и лениво прикрытые. Он был невысокий, но при этом хорошо сложен, и в дуэте с Эрвином смотрелся даже как-то комично. Но, чёрт возьми, какой же он был…
— О бог ты мой, — озвучил мои мысли Жан, смотря на него, — это что за ходячее порно восьмидесятых?
— Вообще-то, девяностых, — говорит Микаса и машет ему рукой, получая в ответ беглый взмах бледной ладони мужчины, — и это мой дядя.
— Дядя?! — крикнули мы втроём, синхронно поворачиваясь в её сторону.
Всё затихли, и Эрвин тоже прервал свою речь, глядя на нас.
— Хотите что-то сказать? — говорит он нам, и я вижу, как брюнет знакомо закатывает глаза.
— Прошу прощения, — говорит Микаса, дёргая нас за руки, и тянет в толпу, лишь бы скрыться от этого позора, — вы спятили?! — шёпотом кричит она на нас и почему-то щипает за живот только меня.
— Ай… Да ты никогда не говорила, чёрт возьми, о нём! — так же ответил я ей. — У тебя же нет родственников!
— Тупица, конечно есть! Он учился за границей и работал там же, а сейчас вернулся и взял отпуск, чтобы помочь Эрвину и провести со мной время! Они служили вместе! — поясняет она, и у нас у всех открывается рот от удивления, — это ему отказали в опеке десять лет назад.
— Он-то, служил? — говорю я, усмехаясь. — Ты рост его видела? Да этот коротышка едва ли Эрвину до подмышки достаёт. Как он вообще на турник залазит…
— Стул ставлю. Ещё вопросы?
— Ааа, вот оно как. Стоп, что? — я дёргаюсь от неизвестного мне голоса и подскакиваю, как ужаленный, когда справа вижу в нашем перешёптывающемся круге объект обсуждения.
— Ах, Леви, познакомься, это Эрен, Жан и Армин, — она по очереди указала на всех нас, — извини, что навели шум, они просто не знали о тебе…
— И даже этот долговязый? Вы же вместе живёте, — говорит он, указывая на меня пальцем.
— Откуда…
— Ну, я скидывала наши фотографии иногда, — поясняет Микаса мне.
— Кхем, Эрен Йегер, — я протягиваю руку мужчине, приветливо улыбаясь.
— Леви Аккерман, — говорит он, игнорируя мою руку, и смотрит в глаза каждому из нас, — вожатый первого отрада. Я прощаю ваши слова в честь нашего знакомства, — он остановил суровый взгляд на мне. — Но если назовёшь меня так ещё раз, намотаю твои патлы на спинку кровати так, что отрезать придется.
— Ой, боюсь-боюсь, — хмыкаю я, ухмыляясь и выставляю руку вбок, получая по ней шлепок от Жана, когда понимаю, что рукопожатия не будет, — звучит не очень угрож…
Но я запинаюсь о свои слова, когда его рука мелькает с крышесносительной скоростью у моего лица. Волосы рассыпаются по плечам, а он в своей крепкой, жилистой руке держал карандаш, что был в моих волосах секунду назад. Я в шоке роняю челюсть, замирая на месте, и смотрю в его невозмутимые глаза.
— Не слышал? — говорит низко он. — «Всем девчонкам распустить волосы». Выполняй, — он брезгливо поднимает карандаш на уровне моих глаз двумя пальцами.
— Хах, да, сэ-эр, — растянул я в восторге от его действия и, принимая вызов, ловлю карандаш прежде, чем он падает.
Вау, да он копия Микасы во всех смыслах. Нееет, он ещё хуже. Теперь мне хватает одного взгляда на него, чтобы это понять, и я, довольный своим открытием, улыбаюсь, как чеширский кот.
Кажется, на этой смене мне в кое-то веки не будет скучно.
— Микаса, почему ты не говорила о нём раньше… — тихо говорю я, прокатываясь по уходящей спине вниз до поясницы, — он такой же сноб, как ты…
— О нет, Эрен, даже не думай, — говорит Микаса, увидев мой взгляд на нём, — он уложит тебя в два счёта, поэтому подотри слюни.
— Эй, — рявкнул я на неё, а поняв, что снова повысил голос, мило оглядываюсь по сторонам, улыбаясь, и обращаюсь к Микасе, — я не педик, и мне не интересны старпёры.
— Вообще-то, ему двадцать семь, а та учительница была и то старше…
— Не важно, — отмахнулся я, затыкая её, чтобы та не разболтала больше озадаченным Армину и Жану, — то, что я рисую мужские тела, не значит, что я хочу их.
— К слову, я вообще не «это» имела ввиду, — говорит она, дёрнув бровями, — не дразнись с ним — проиграешь, — сложив руки на груди, говорит она, — всё, заткнись и двигай вперёд, очередь не задерживай, — она пихнула меня в спину, и я действительно замечаю, как перед нами образовалось метровое расстояние, а впереди мило болтал Жан с какими-то девчонками.
Дальше всё было как обычно.
Возраст: восемнадцать лет.
Рост: метр семьдесят пять.
Вес: шестьдесят восемь килограммов.
Голова чистая, первый отряд — следующий.
И так на конвейерной системе медсестра осматривала всех, вписывая в наши личные карточки наши данные. Дальше из медицинского корпуса, сразу по коридору располагался главный холл, где за расставленными столами с нумерованными табличками сидели все наши будущие вожатые. Ну, почти все. Ведь за столом под номером один не замечаю угрюмого мужчину, которого недавно видел.
Были лица и знакомые, которые, узнав во мне постояшку, приветственно машут рукой, ведь знают, если заручиться моим расположением, я могу здорово помочь.
Были среди вожатых и нескрываемые взгляды интереса, которые не могли не льстить, но я старательно делаю вид, что не замечаю, как молоденькие вожатые из двенадцатого отряда перешёптываются, глядя на меня.
— Нечестно, — говорит Жан за спиной недовольным голосом, — опять все лавры тебе.
— Кто тебе мешает их получать? — говорю я, перехватывая взгляд красоток, и улыбаюсь.
— Ты кобелина! — он стукнул меня по спине, отвлекая от гляделок, и я, пожав плечами, двигаюсь вперёд к столу первого отряда.
— Добро пожаловать в "Шиганшину"! — бодро поприветствовала нас вожатая в очках, что сидела в одиночестве. — Боже, сколько крепких парней в этом году! Это хорошо, надеюсь на вашу отдачу на всех спортивных мероприятий, которых в этом году будет немало, — она приветливо улыбается. — Зовите меня просто Ханджи…
Странно. Она не смотрит на меня, как остальные — с личным интересом, а скорее с перевозбуждением и энтузиазмом. Я впервые не смог вставить и слова, когда та тараторила, рассказывая обо всём, что я и так знал. Однако она с таким азартом говорила, что я просто не смог её остановить, слушая искренне радостную девушку.
— Эй, — шепчет справа Жан, — может её…
— Потом, — говорю я, смотря в открытый дверной проём, где мелькает красная рубашка, — потом…
Леви
Крики, сопли родителей, вопли малышни — и я во всём этом, который раз задумываюсь, на кой чёрт я вообще согласился участвовать в этом дерьме. А всему виной образование педагога, о котором Эрвин узнал совершенно случайно, и решил, что будет очень «весело», если я составлю ему компанию в его детище в виде летнего лагеря.
— Дерьмо…
К воротам лагеря подъехал автобус с новой порцией кричащих детей.
— Ты говорил, их будет чуть больше ста…
— Ста пятидесяти, — поправил Эрвин, — ну, или на пару сотен больше?
— Я увольняюсь.
— Поздно, Леви, теперь мне без тебя не справиться. Знаешь, как сложно найти вожатого для старших отрядов?
— О да, соглашаются только бессмертные или такие психи, как я, — киваю в сторону моих потенциальных подопечных, — напомни, что ты мне прикажешь с этим делать? Не дать перетрахать весь отряд или не дать поубивать друг друга?
— И то, и другое, а ещё заставить ходить на зарядку и участвовать в спортивных мероприятиях. Поверь, это намного тяжелее, чем сказанное тобой, — довольный собой, он сложил руки на груди, улыбаясь, как будто это пиздец как просто. — Кстати, хотел тебя попросить кое о чём. Видишь того длинноволосого парня? — я кинул взгляд в сторону парня, что, наклонившись, поднимал свой чемодан, а чёрные джинсы обтянули ягодицы настолько сильно, что в фантазии не осталось ровным счётом ничего.
— Да, Йегер, братец Микасы. Уже познакомились, — боги, да он всем своим видом ластится на солнце, заставляя девчонок краснеть и кидать на него взгляды.
— К нему особенно пристально будь внимателен. Он один из редких совершеннолетних постояшек, которому сделали исключение, и в его смену всегда что-нибудь да происходит… А сейчас… — растянул он задумчиво. — В общем, присмотри за ним.
— Пф, я в личные няньки не нанимался. Хочешь, чтобы я ему и задницу подтирал?
— Не обязательно, но убедись, что эта задница не нарвётся на приключения и не будет снабжать всех детей сигаретами и алкоголем. В эту смену обещает приехать проверка, я не хочу, чтобы из-за него и его дружков мне влепили штраф.
— Отстой…
Этот месяц обещает быть отстойным.
Эрен
В столовой даже запах всегда был одинаковый, и не важно, что бы они не готовили, здесь пахло школьной едой. Вот только в противоречие крышесносительному запаху на столе передо мной стоит ничто иное, как…
— Это что? — говорю я, смотря на тарелку с серой субстанцией.
— Перловка, — вздохнул Армин, ковыряя её ложкой.
В так называемой «перловке» плавал ещё до конца не растворившийся кусочек сливочного масла, делая кашу ещё менее аппетитной.
— Ты хотел сказать, оружие массового поражения? — я поднимаюсь с места, взяв в руки поднос.
— Не будешь есть? — с надеждой в глазах посмотрел на меня Армин.
— Только через свой труп…
— Тогда я могу это устроить, — слышу строгий голос из начала длинного стола, где сидел Леви, роясь в телефоне, — сядь и ешь.
— Слушай, нравится тебе она, ты и ешь, — я ставлю нетронутую тарелку на мойку и иду в направлении двери.
— Эй! — рявкнул он на всю столовую, когда я уже оказался у выхода, закрывая дверь.
Отстой. Кто вообще решил, что кому-то может понравиться это исчадие ада?
— Эрен, — слышу голос Микасы, и та, нахмурившись, догоняет меня, потянув за пучок на голове. — Ты что устроил?! Иди и извинись!
— С чего бы? Хочет, пусть сам её ест, нахрена ко мне прикопался?! Там пол отряда уже сдрыснуло!
— Ты с высоты своей невъебенности совсем ослеп или не понимаешь, что он таких, как ты, на завтрак ест? Будешь выпендриваться, и твоя жизнь в лагере превратится в ад!
— Ой, да брось, что он может мне сделать? Ударит? Накажет? Мы здесь последний год, Микаса, расслабься и получай удовольствие, — я обнял её за плечи. — Пошли лучше посмотрим, что там наложила мама из еды.
— Это не позволяет тебе быть скотом! — она ткнула меня локтем в бок. — Я тоже хочу есть, пойдём.
Знаю, что мне не стоило позволять себе так резко с ним обращаться, но почему он ко мне приебался? Я ещё ничего не успел сделать, а он меня уже ненавидит! Не понимаю, как он вообще мог быть преподавателем, ведь ему больше подошло бы командовать ротой, чем оравой прыщавых подростков.
— Хм… — задумчиво смотрю на девчонок, идущих впереди.
Увидев, что я на них смотрю, они предсказуемо захихикали, опуская глаза и дёргая друг друга за руку.
Да. Правильно. Именно так всё должно быть. И никакой коротышка не испортит мне это лето.
