Ведь нет слаще невинности, чем наш нежный грех.

      Люби ближнего своего.       Ведь боятся стоит только Бога.       Так учили в церкви. Так священник учил смирению и послушанию, приговаривая о подставленной правой щеке, а затем левой, пока ночами трахал проституток в исповедальне.       Аарон принимал это как данность. Это казалось глупостью, но против воли родных он не шел — слушал каждое слово набожных дяди и тётки, все больше убеждая себя в том, что встал не на путь истинный. Смирялся. Ставил свечку. Складывал ладошки вместе и молился.       Эндрю относился к религии с абсолютным безразличием — в жизни и так ничего не радовало. Повезло, что он слишком апатичен ко всему, что происходит вокруг, иначе бы сошел с ума и повесился, как это происходит в белых стенах лагеря исправно, каждую неделю. Апатию ошибочно принимали за смирение. За это его и любили. Пока он в тихушку ходил со сворованными сигаретами, спрятанными в кармане. На груди его рясы.       Из-за неверия. Эндрю грешил, пока Аарон замаливал грехи за него с особым упорством. Каждое воскресенье.       Он не просил такого чудного ангелка, чертового набожника, с чьего носа всегда сыпется отнюдь не мука просфоры, а самая настоящая ангельская пыль, ставить свечку за него и молится. Ведь лучше бы он о своих грешках так позаботился.       Воскресенье же с каждым разом всё мрачнее.       После каждого утреннего служения они вместе с другими служащими принимали натощак завтрак в виде хлеба и дойного молока. Слушая, как за столом читали молитвы и, взявшись за руки, произносили тихое «Аминь».       Эндрю держал за руки только Аарона.       Единственного свидетеля его безмолвных слов.       Для них уже привычны безнадёжные людишки, которые собираются в церковь в конце недели, чтобы пустить слушки о пасторе, трахающего не легкодоступных девиц, а невинных мальчишек, исповедаться, а потом пойти опять грешить. Аарон в такие дни всегда стоит рядом с ним по правую сторону, пока Эндрю поджигает восковые свечки. Единственное занятие, которым он не брезгует заниматься.       Когда все разойдутся, Аарон снова спуститься в кладовку ради чтения своих книжек, расположенных на старом стеллаже. Эндрю же заведомо двинется за ним следом.       Кроме священных писаний, читать тут больше и нечего. Но благодаря Эндрю появились детективные романы, история и научная медицина. Назревающие вопросы, как и откуда, так и остаются не озвученными. А Аарон просто рад хоть какому-то новому чтиву.       В подсобке горит только одна свечка, с помощью которой Эндрю поджигает уже вторую сигарету, пока Аарон на фоне шелестит страничками книг.       Он замечает, что иногда Аарон пьёт кофе, размешивая вместо сахара метамфетамин. А сам Эндрю после этого начинает верить в его заумные россказни об Иисусе, живущим в доме на конце соседней улицы.       Такой абсурд, если честно.       Они лежат на грязном полу, валетом сцепив пальцы, качая замок из рук вперед-назад. Эндрю всё пытается согреть чужие промерзшие пальцы. Но у него есть только тускло горящая свеча, и ему, наверное, остаётся только смирится с этим холодом между рук, разделяя его вместе с ним.       Пока свеча всё же не потухнет, оставляя их мёрзнуть. Как самых обычных людишек.       На вечерней службе становится намного тише.       Мельком только проскакивают прихожане, пришедшие покаяться. Эндрю ходит всё также, поджигая свечки на кандили перед иконами, пока Аарон отвечает на вопросы посетителей. Эндрю это уже немного раздражает, оттого и отсчитывает секунды до окончания службы.       На улице темнеет, и сквозь витражи более не проходит свет солнечных лучей, от которых создаются цветные отблески на полу.       Пока церковь через пару мгновений, наконец, не опустеет.       Пастор с воскресной службы уходит только после полуночи. А они, пользующиеся приютом при церкви, домой не спешат. Остаются в окружении свечей и смотрящих отовсюду бездушных глаз.       На скамьях видны тени, подобные людским телам. Словно мрачный остаток грешных душ.       Эндрю подобно им сидит. Только ноги к верху закидывает, опуская их на впереди стоящую скамью. Аарон пристроился от него сбоку. Снова с книжкой в руках. Пока у Эндрю между пальцев за сегодня уже шестая сигарета. А в зале только и слышится треск от неочищенных свечек. Так раздражает.       Эндрю переводит взгляд на книжку и только сейчас понимает, что Аарон снова взялся за Библию.       — Разве ты не зачитал её уже до дыр? — Болтовня эхом отдаётся в пустом помещении. С высокими потолками.       — Всё остальное я уже прочёл. — Отвечает, не отрывая глаз от текста. — Пошёл по второму кругу.       — Надо было сказать. Я бы ещё принёс.       — Ну, значит, говорю сейчас.       Последующая минута молчания прерывается шелестом страничек. Это уже начинает надоедать.       — Ты и вправду веришь в это всё? — Эндрю задаёт вопрос, который задавать никогда и не думал, ведь вроде как, всегда знал на него ответ.       — Это интересно, если смотреть не скептически. Я не религиозный фанатик. — Отвечает, наконец, отведя взгляд от книги.       — Это я знаю, — делает долгую затяжку. — Священник, который пропускает через ноздри белый порошок каждое утро перед молитвой, это, конечно…       — Это вовсе не отменяет того факта, что все всё равно попадут в ад. — Отвечает Аарон, равнодушно ведя плечами.       — И почему же ты так думаешь?       — Небеса полны мормонов и любовников Сатаны.       О таком в церквях не говорят и от такого точно не смеются. Это подобно смешку на похоронах. Но Эндрю давит уголки губ вниз, стараясь скрыться. Аарон всегда выдаёт то, что заставляет его скуку слегка развеяться.       Он оглядывается по сторонам: большое помещение, в котором эхом по утрам отдаются тяжелые шаги, ряды лавочек, ковер под ногами, мутные мозаики из стекол на окнах. Ему становится дурно. Помещение пропахло запахом ладана, и приступ тошноты упорно давит в горло. К тому же ему давно уже осточертело видеть один и тот же вид изо дня в день.       Ему больше по душе их слегка пыльная подсобка. Со старым стеллажом, горящей уже не просто свечкой, а стеклянной лампадой и расстеленными простынями. Полы тут бетонные, так что комфорта толком и не прибавилось. Зато стало менее грязно, а посидеть можно и на коленях другого. Меняясь местами с регулярной переодичностью.       Лицом к лицу, без зазрения совести смотря в глаза друг друга. Нужно всего-навсего каких-то шесть секунд, чтобы почувствовать на губах горечь и металлический привкус чужих губ, которые вяло и мягко прикасаются, заставляя невольно отвечать им в такт.       А вот и единственный грех, который уже сам Аарон отмаливать не в силах.       Потому что в покаяние как такового смысла и не видит.       Отстраняясь, Эндрю приоткрывает глаза. Совсем немного, а они застелены дымкой белого света. Над ним нависает Аарон, за головой которого ярко светит лампада, и в его поплывшем зрении кажется, что это нимб.       Искушение.       Он бы отсосал ему такому. В одной из двух комнат этого святого здания, залезая руками под рясу и любезно подставляя для него левую щеку, пока свет последней свечи тихо погаснет, в истоме слушая сиплые вздохи, приглушённые стоны, наслаждаясь багряной красотой на бледных щеках.       Но это чуть позже.       Сейчас же на полу, прижимаясь спиной к серой стене, на коленях сидит его мессия, который разбавил мрак в этом помещении своей святой душой. Он учится любить, ведь любовь покроет множество грехов. Он знает, что на самом деле подразумевается под этими словами. Но ведь все есть любовь, даже такая.       Эндрю ведь грешный богохульник с чертовски важными набожными промыслами в отношении своего брата. И у него по правую сторону всегда находится ангел.       Но чтобы удержать этого ангела на своей стороне, придётся преподнести ему требуемую жертву.       Достаточно ведь просто больше не позволять мешать метамфетамин с кофе. Приносить новые книжки, не дышать на ладан и чистить чужой тяжёлый нимб от смертных грешков.       Достаточно просто целованного горячими губами лба и расположенной на его правом плече чужой макушки.       Только после этого можно почувствовать себя немного человеком.       Только тогда можно почувствовать себя немного святым.