Важные дела

— Эй, Док. Не хочешь душу отвести? — Зачем оно мне? — Ну так. Для разнообразия. — Какое это все имеет значение? — Никакого. Говорят, становится легче. — А еще говорят, что земля плоская. Веришь в это? — Может, и плоская. — Ох, блять, как с тобой тяжело. — Со мной еще как тяжело. Сигаретой угостишь? — Курение убивает вообще-то. — Ты Деймосу лекции читай, а не мне. Или зеркалу. — Не хочу смотреться в зеркало. — Понимаю. А огоньку дашь? — Зачем ты пришел? — Ты звал. — Я сказал “оставь меня в покое”. — Это все равно, что крик о помощи. — Давай только без драмы. — А кто драматизирует? Или тебе слово “помощь” не нравится? Как и многие другие слова, как я заметил. Сопереживание, сочувствие, дружба, любовь и… — Прекрати. — … и жалость. Ты ненавидишь жалость. — Жалко же… — …только у пчёлки. Ветер воет над головами. Небо над Невадой темное, багровое, с россыпью мелких, едва заметных звезд, болтающихся в дымке ползущих облаков, напоминающих полиэтиленовый мешок. Наверное, это даже отчасти красиво. Для Хэнка похоже на отсвечивающий металл гильз, которые лежат в луже крови. Для Дока — на стекло с биопсийным материалом при лимфоме Беркитта, зачем-то покрашенный в красный. Сухие губы отчаянно сжимают фильтр. Желтый свет дергано прыгает по неприкрытой бинтами и маской коже, отражается в стекле поднятых на лоб очков, подрагивает бликами по рубцовой ткани грубых шрамов, тянущихся почти по всей окружности, от губ и едва не до затылка. Бандана Уимблтона же болтается на шее, а сигарета сдавлена зубами: своими и протеза. — Я устал, Хэнк. Наемник посмотрел на хакера, вскинув бровь. А после задумчиво отвернулся, разглядывая серые пейзажи города с крыши, пока завязки колыхались за спиной. — Хм. Не вижу. — Чего? — Туч. Да и не четверг сегодня. — Очень смешно. Седой дым нарезает круги, расплываясь причудливым узором перед глазами. КПК в кармане 2BD издает слабое пищание, чуть дрожа своим пластиковым корпусом, но тот это лишь игнорирует, выдыхая раздраженно через нос. — Вот от этого и устал. — Не представляю, как ты живешь, будучи на проводе 24/7. — Ну, с другой стороны, это лучше, чем немой эфир. — Док сдается. Тянет руку было, чтобы залезть за средством связи, но ее мягко перехватывают, опуская. — Подождут. У тебя перерыв. И важные дела. — Это какие? — Я, например. — Резонно. Тишина такая густая, что ее можно потрогать. Растереть между пальцами, вдохнуть полной грудью. Для Хэнка она пахнет чем-то освежающим, как асфальт после дождя. Может быть, с привкусом окисленного металла, и финальными нотами бензина. Для Дока — ничем. Он давно не различает запахи: работа весь нюх отбила. Наемник чужую руку, почему-то, не отпускает. Хотя они, вообще-то, не подростки, сбежавшие на выпускном подышать никотином, пока за спиной ревет музыка. И не студенты, прячущиеся от душной лекции поближе к кислороду, переплетающие пальцы на удачу перед зачетом. Они взрослые, серьезные, жестокие подонки, уроды, и далеко не только моральные. И в каждом жесте привязанности будто есть подвох: медик выпутывает ладонь из чужой. — Иногда мне кажется, что я тебя пизжу. Ногами. По спине. — Не люблю телячьи нежности. — Да какие нежности. Рукопожатие. — Оно не длится так долго. — Знаешь, что еще долго не длится? — Знаю, но… — Даже не смей. — … ты обидишься. — Как с тобой можно серьезно разговаривать? — Слушай, ты не мой психотерапевт. Я не понимаю, что ты все пытаешься нащупать у меня за душой. И не понимаю, для чего. Прогнозировать поведение? Я не знаю, какую-то тайну сокровенную выведать? Что? — Ты обо мне такого хорошего мнения. Как будто я умный. И у меня есть план действий. — Ты умный. Просто не тогда, когда надо. — Ты слушаешь нытье Дэя, пока он скулит на перевязках. Выслушиваешь о проблемах Сэна, пока тот перетаскивает новую партию расходников. И мои комментарии терпишь, когда я доебываю тебя во время работы. Просто я подумал, что, наверное, нечестно, что никто не слушает тебя. Ворчание не в счет. Это так, пыль в глаза. Внизу слышится скрип резины об асфальт: одна из машин едва не врезается в выскочившего на дорогу гранта. Хэнк усмехается, Док — кривится. — А что я могу тебе рассказать? — Да, что хочешь. — Я не знаю, что нам делать дальше. Всем планам свойственно обрываться, и сейчас я больше плыву по течению, чем контролирую ситуацию. Решение мелких, часто бытовых задач, дает мне возможность отвлечься от глобальной мысли, что эта война заранее проиграна, а все, что я делаю — не имеет никакого нахуй смысла. Вспоминая дни, когда я был частью штата Нексуса, вспоминая дни, когда я первый и, надеюсь, последний раз оказался в Ином Месте, я задаю себе только один, один единственный нахрен вопрос. — Где твое остервенелое желание жить? 2BD хотел было что-то сказать, но осекся. Из легких будто вышибли весь воздух, глаза заметались по сторонам, боясь даже двинуться в сторону высокой фигуры рядом. Голос Хэнка звучал, как глухой удара молотка по последнему гвоздю в крышку его личного гроба. Дрогнувшие руки тянутся за второй сигаретой. — Да. — А я тебе скажу где. — Давай. Жги. Где? — В пизде. От нелепости ситуации тянет то ли смеяться, то ли блевать. Медик ограничивается кашлем. В ушах все еще воет ветер, от которого Уимблтон поеживается. Док - оттягивает ворот футболки. — Я так понимаю, ты исчерпал свой лимит интеллекта за этот вечер. — Как ты исчерпал свою напускную говнистость. — И ничего она не напускная. — Лечи меня. — Да вроде… и так? — Почему из тебя все надо тянуть клещами? — Ну ты любишь пытки при допросах. — Это было один раз. — Зато какой! Оттирали весь день дерьмо с кровью. — Ну кто ж знал, что этот грант умел держать тайны, а дермо в заднице — нет. — Как мы вышли с разговора по душам на это? — Какие души, такие и разговоры. — Справедливо. Хакер бросает взгляд на часы на своем запястье. Стоило бы идти спать, да скоро светать уже начнет. Ну, по идее должно было бы, если бы кто-то в свое время не решил нарулить гребанному солнцу. И какой только смысл. — Куда-то торопишься? — Нет. То есть. — Он цокает. — Представь, что здесь какая-нибудь остроумная шутка. — Хм. “Тороплюсь на свидание с твоей мамой”? — Это в стиле Дэймоса. — “На ужин в честь твоих похорон”? — Это Сэнфорда. — “Нет, просто смотрю, сколько бесценного времени я на тебя потратил”. — Да. Теперь это звучит, как я. Хэнк делает широкий шаг, выкидывая окурок с крыши, чтобы встать опасно близко. Укладывает тяжелую руку на плечо, чуть прижимая к себе, в успокаивающем жесте ведет вниз, вдоль позвоночника, который, кажется, прощупать можно сквозь одежду. Ну, как. Уимблтон все, что угодно может прощупать, зависит от силы нажатия. Док не сопротивляется в этот раз. Молчит, и даже не так пассивно-агрессивно, как обычно. Он кажется наемнику потерянным, загнанным в тупик без карты на руках, совершенно не знающим, что делать. А не знать, что делать для этого человека — все равно, что для Угрозы забыть, как стрелять. Аж неуютно. КПК снова сигналит, но остается проигнорированным. Хэнк наклоняется, близко к чужому лицу, на пробу тычется оголенными челюстями, куда придется, имитируя поцелуй. Док разворачивается. Смотрит. И смеется: хрипло так, низко, совсем беззлобно. — Что смешного? — Ты себя со стороны просто не видишь. — Ха. И слава богу. — Зато глядя в это лицо, я определенно хочу жить. — И похвалил, и унизил. — Как, вообщем-то, и всегда. Ветер все так же воет. Небо такое же красное. А люди все так же любят: какими бы они не были. Вы только вслух это не говорите, а то звучит как-то пошло для Невады. Здесь принято по-другому. Здесь принято говорить “у меня есть важные дела”, когда спросят, где ты пропадал целых полчаса.