little bird under the sun

      В очередной раз окуная кисть в стакан с чистой водой, мужчина безнадежно вглядывался в пустой холст. На него не падал свет – ни солнечный, хотя уже был поздний вечер, ни от ламп, которые он забыл включить. Однако даже в темноте было заметно, как редкие капли воды пузырили бумагу, как ещё красовались они же мокрыми кляксами на белоснежном полотне. И художник, шумно выдыхая, впервые за день позволил себе перестать смотреть на глухую пустоту.       Ему точно следовало размяться после безрезультатных попыток нарисовать новую картину. Он мог бы накинуть на широкие плечи длинное пальто, предварительно закрутив вокруг шеи шарф, и прогуляться до ближайшего парка. Живописное место с ухоженными кустами и деревьями. Там он с важным видом присел бы на пузатую лавочку и принялся бы любоваться вечерней природной красотой. А если повезет, то издалека заметит белку, спешащую в свой домик, – картина, которая любому показалась бы намного интереснее, чем бессмысленное белое полотно в его комнате.       – Господин Чжун Ли, какая встреча! – и не успел мужчина закрыть дверь квартиры, как звонкий голос закружил у его ушей.       Его в мгновение пробрало от радостных нот в чужом голосе, от чего он мог только растеряться. Художник незаметно поморщился, так как он чересчур глубоко был погружён в свои мысли, что позабыл о столь чудном явлении как диалог. Впрочем, даже так он вряд ли смог бы забыть голос этой девушки.       – Госпожа Ху Тао, вы и сегодня не ночуете дома? – галантно улыбнувшись девушке, Чжун Ли спешно скрыл связку ключей в кармане пальто.       Девушка, лукаво рассмеявшись, подхватила мужчину за руку и, начав рассказывать о своих новостях, устремилась с ним на улицу. Конечно, она не будет ночевать дома, ведь у нее было столько дел по работе и в личной жизни, что в свою квартиру возвращалась она только переодеться и полить незамысловатые кактусы. Она шутила, что, хотя только и вышла из квартиры, а уже не могла вспомнить, была ли в её спальне кровать, как выглядел вид из окна её кухни. А причиной тому был недавний грандиозный заказ в похоронном бюро, над которым Ху Тао корпела несколько бессонных ночей. Она не жаловалась на работу, но уверенно заявляла, что сейчас направлялась к подруге, у которой с особым удовольствием насладится самой лучшей в мире едой.       – Ах, что вспоминала. В этом месяце от вас не приходила плата за квартиру. Вы, вероятно, совсем заработались и забыли об этом, – точно, а ещё госпожа Ху Тао предоставляла художнику комнату.       Они только вышли на улицу, освещенную тусклыми фонарями, как оба тут же поёжились от холодного ветра. Не самое приятное время года и суток для прогулок, однако художник был согласен на любые капризы природы, лишь бы отдохнуть от бесплодных творческих мук.       – Уже конец месяца? – на самом деле мужчина и правда был удивлен, ведь это означало, что он ровно месяц бесполезно пялился на пустой холст, заставляя мольберт покрываться пылью.       И хотел Чжун Ли что-то еще сказать, заверить девушку, что обязательно все оплатит в ближайшие дни, однако та уже убегала к такси. Кричала, чтобы он в первую очередь проветрился и поел, а то стал похож на призрака в своих четырех стенах. И успел мужчина только услышать её бодрый голос, желавший ему хорошего вечера.       Однако, чтобы основательно проветриться, ему пришлось бы отправиться в поход. Его коллеги предпочитали искать прекрасные виды: цветочные поля или бескрайние моря, которые поют песни вдохновения и заставляют руки взяться за кисти. А душа Чжун Ли по-настоящему сияла, когда он имел возможность посетить любимые горы, прогуливаясь по бесконечным лесам. Тишина, гулявшая там вместе с ним, расслабляла разум и омывала его уставшие от городской жизни глаза чистой росой. Песни ему пели бы птицы – громкие, бодрые и интересные. А иногда, если подгадать время для поездки в горы, то можно было удачно попасть в конец сезона дождей. Во время таких прогулок мог случится внезапный дождь – робкий и едва шумный. Хрупкие дождевые капли мягко касались кожи художника, принуждая наслаждаться тем, как запахи расцветали, как менялась картина горных лесов перед его глазами. И всё это нежные, невинные прикосновения природы – его единственной, истинной музы.       И хотя отправиться в горы он сейчас не мог, ноги его уже неспешно прогуливалась по витиеватым дорожкам парка. Мечтательные мысли о его природной музе неожиданно подтолкнули мужчину к воспоминаниям, когда о нем впервые заговорили как о художнике. В его памяти пестрили громкие заголовки статей и хвалебные речи его картинам. Критики неустанно называли его настоящим мастером природы, а картины относили к понятию «шедевр». Все его работы были наполнены настолько живыми деталями, словно если прикоснуться к холсту, то под кончиками пальцев окажется не краска, а настоящие деревья или озёра. А те, кто особенно влюбился в его умение рисовать горы, называли его «Властелин Камня», каждый раз заставляя Чжун Ли смеяться от столь странного имени.       Обойдя все парковые тропинки, он, усаживаясь на одинокую лавочку, шумно выдохнул. И правда, месяца напротив пустого листа бумаги в четырех стенах сделал из него призрака – только не злого, а уставшего, поэтому даже несколько часов неспешной прогулки легко утомили его. И хотя он покинул свою «обитель» телом, сознанием он все еще был там. Поэтому мороз, усердно рисовавший румянец на его носу и щеках, едва ли отвлекал его от рабочих мыслей. И вместе с очередным печальным вздохом прозвучало голодное урчание его живота. Точно, Ху Тао просила его еще и поесть. Поэтому целесообразнее будет вырваться их холодных объятий ночного ветра и задуматься об ужине.       Однако он точно знал, что в квартире не было и намека на хоть что-то съедобное. Такое голодное обстоятельство глупо вынуждало его сейчас свернуть в круглосуточный магазин. Хотя выбор там никогда не бывал велик, а качество некоторых продуктов оставляло желать лучшего, Чжун Ли с особым усердием собирал корзину хоть чего-то, что можно превратить в питательное блюдо. А стоит сказать, мужчина, если бы не был художником, точно прославился бы как шеф-повар.       – Слышали-слышали, у того крутого художника скоро выставка, – вдруг привлек чей-то оживлённый голос внимание Чжун Ли, уже стоявшего на кассе. – Ну тот, который Властелин Камня, – и дальше ему не хотелось слушать.       Это правда, что у него скоро выставка. Вот только его пустые холсты, если бы могли, точно появились бы перед этими восхищёнными людьми и заявили, что выставку отменят. Возможно, они ещё и посмеялись бы над художником и рассказали о том, с каким уморительным лицом тот сидел перед мольбертом, чтобы наверняка испортить новость о выставке.       – Который постоянно жалуется, что его не понимают? – Чжун Ли отдал бы многое, чтобы не подслушивать этот диалог, вот только очередь на кассе внезапно обещала быть долгой. – Его работы хороши, но он слишком придирается к тому, как их видят другие, – ох, как же художник любил такие заявления.       Однако в данном случае правда была на его стороне. Ни одному творцу не могло не нравиться слушать чужие интерпретации его работ – своеобразный чистый, не затуманенный творческими муками взгляд. Художник настолько влюбленно наслаждался тем, как люди сочиняли свои истории на основе того, что он создавал; как они безнадёжно желали коснуться застывших красок, лишь бы узнать, насколько мягкими были цветочные луга.       Вот только даже после того, как эти знатоки узнавали истинный смысл, кропотливо и усердно вложенный в картины, они настойчиво отрицали слова мужчины. Ведь как так, здесь художник точно хотел показать то, насколько прекрасно солнце способно купаться в морских волнах, а не какую-то влюбленную пару, собиравшую ракушки на золотистом берегу и затмевавшую своим светом и теплом это самое солнце. «Вы не поняли свою же картину», – фраза, которую он слышал чаще, чем хотел бы.       Впрочем, среди тех, кто предпочитал закрывать глаза на слова художника, были и те, кто влюбленно слушал его мысли. Им нравилось обсуждать его картины на основе его замыслов и своего видения. Так просто они принимали факт, что люди с картины способны затмевать солнце своими чувствами, при этом оставаясь в гармонии с окружающим их миром. И эту историю художника они лишь раскрывали больше. Например, он не говорил, что именно привело влюбленную пару на пляж – зрители же предполагали, что это место когда-то застало их первую встречу или свидание. Чжун Ли не рассказывал, что будут люди делать с ракушками дальше, а кто-то уже задумчиво мечтал, что из них они сделают украшения для своей свадьбы.       И за очередными воспоминаниями он даже не заметил, как уже закрывал входную дверь квартиры изнутри. Столь увлечен он был своими мыслями, как пропустил весь путь до дома. Посмеиваясь над этой своей неосознанностью, Чжун Ли все же решительно признал, что прогулка пошла ему на пользу. Игривый мороз, борясь с теплом квартиры, кружился на коже его рук и лица, покалывая и бодря мужчину. Казалось, будто ветер успешно отрезвил его и снял с лица мыльную маску усталости. Конечно, это не поможет ему в написании картины, но точно поспособствует приготовлению ужина, ведь кулинария тоже требовала от него творческих мазков.       В квартире же было мирно и тихо. На кухне виднелся включенный свет, а до носа мужчины уже спешно добирался аромат чужого кофе. Точно, он и забыл, что жил здесь не один. Поэтому, тихонько разувшись и сняв своё дорогое пальто, Чжун Ли спешным шагом тут же направился на кухню – хотя бы обменяться приветствиями с соседом ведь нужно.       То был скромный юноша, которого мужчина едва ли имел честь видеть или слышать. И так глупо, но единственным знанием о нём был факт, что он также, как и Чжун Ли, снимал здесь небольшую комнату для работы – писал романы. Ху Тао когда-то шутила, что сама судьба послала ей художника и писателя в виде жильцов, чтобы у неё было время вспомнить о своей любви к поэзии. Впрочем, мужчина о нём знал ещё и то, что тот точно не писал стихи.       Но не успел Чжун Ли дойти до кухни, как даже намек на то, что он был здесь, бесследно исчез. Будто сосед растворился в воздухе и обещал не возвращаться. Впрочем, это абсолютно не помешало мужчине начать готовить – без лишних глаз ведь точно получится вкуснее.       Стоит сказать, что во время готовки мужчина любил представлять себя древним адептом из детских сказок, который сотворял магическое блюдо, должное повысить силу или улучшить здоровье. С такими мыслями он театрально перемещался по небольшой кухне с непроницаемым лицом, наигранно медленно нарезал овощи и с тихим смешком переворачивал мясо на сковороде. Чжун Ли кружился с приправами, будто читал заклинание, способное превратить простую еду в волшебную.       Правда, за таким представлением мужчина частенько не замечал, как блюдо на одного превращалось в ужин на двоих, если не троих. И хотел бы он, стоя сейчас перед сочным мясом с овощами, ароматным струящимся паром, притвориться, что его это не волновало, ведь теперь о готовке он сможет пару дней не вспоминать. Вот только вдруг светлую его голову посетила идея впервые поужинать со своим соседом: одним кофе – точно растворимым – сыт он вряд ли будет. Поэтому еще одна волшебная сцена, где «древний адепт» спешно мыл посуду и накрывал на стол – и Чжун Ли уже тихонько стучал в чужую дверь.       – Я приготовил слишком много еды, поэтому, если вы не против, как насчет скромного позднего ужина вдвоём? – мужчина мягко улыбнулся, демонстрируя свои благородные намерения.       Юноша точно выглядел удивленным. Ещё бы, они, жившие в одной квартире уже какое-то время, почти никогда не разговаривали друг с другом. У них даже не было должного знакомства – Ху Тао однажды завела художника в эту квартиру и коротко проинформировала юношу, мол, вот он, тот самый господин Чжун Ли. И с того самого дня мужчина почти не видел писателя.       – Спасибо за приглашение, но…, – однако голос его прервало голодное урчание его же живота – как же похожи они были в этом.       Мужчина, учтиво пряча смешок, только еще раз озвучил приглашение и заманчиво добавил, что также купил новый чай, который давно хотел попробовать.       – Надеюсь, вы и в этом деле составите мне компанию, – кажется, юношу это заинтересовало больше, чем теплый домашний ужин.       И на самом деле у Чжун Ли никогда не было возможности рассмотреть юношу. Его странную причёску с косыми прядями, прятавшими уши. Робкие усталые морщинки, нежно касавшиеся кожи лица, и чистый, широкий лоб. А также его будто золотые глаза – художник даже не подозревал, что такой цвет мог существовать в природе.       Они оба не знали, что должны были ожидать от первого совместного ужина – еще и столь позднего, ведь стрелки часов давно перебрались за сложную цифру двенадцать. Чжун Ли же незаметно продолжал рассматривать юношу. Он ел столь аккуратно, будто это не тихий поздний ужин, а званый банкет. Его тонкие пальцы изящно держали палочки, которые казались в его руках произведением искусства. Мирное лицо все же иногда окрашивалось удовольствием от трапезы, а едва слышимый стон наслаждения робко ласкал слух художника. Вот она, думал мужчина, высшая похвала, на которую он только мог рассчитывать.       А аккуратные пальцы писателя уже безмятежно придерживали полную чайную чашку, неустанно чаруя своей гибкостью Чжун Ли. На юноше была явно старенькая одежда, но выглядела она невозможно чистой. Под тонкой тканью футболки прятались тонкие плечи, а из-за широкого ворота чуть-чуть выглядывали ключицы. Однако почему-то взгляд художника пленяла его лебединая шея.       – Я и не думал, что чай может быть настолько вкусным, – хотя напиток и был еще чересчур горячим, удивление его будто позволяло ему игнорировать неприятную температуру во рту.       – Этот чай и правда стоит похвалы, однако, если позволите, я мог бы познакомить вас с настоящим чайным шедевром, – сам не понимая, почему его так странно тянуло сегодня к писателю, Чжун Ли не мог насытиться его молчаливой компанией. – Недалеко есть приятное кафе с моим любимым чаем и печеньем. Только там его заваривают таким образом, который может положить начало великой любви к чаю.       – Правда? – а писатель словно засветился от предложения, будто только и ждал, когда же мужчина решится хоть на что-то между ними. – Ты можешь пригласить меня, когда у тебя будет время, – Чжун Ли же мог только восхититься тем, что именно юноша первым стёр между ними хрупкую грань неловкости, перейдя на «ты» и отвечая согласием на приглашение в кафе.       Ах, Сяо.       И пока юноша мыл посуду, Чжун Ли тихонько развивал их легкую беседу. О том, что кактусы Ху Тао еще вполне живые, или насколько сильным был морозный ветер этим вечером. Сегодня он заметил пышный беличий хвост в парке неподалеку, но так и не смог расслышать шум когтистых лапок, когда белка забиралась на дерево. Сяо же, на удивление художника, увлеченно слушал его, иногда кротко отвечая.       Оказалось, что раньше у Ху Тао было множество цветов, которые она из-за своей работы успешно передала Сяо как новых соседей. Юноша тогда не смог ей отказать, а сейчас его комната была вся в них – даже свободного места не было для ручки или кружки. Чжун Ли и представить не мог, что у ныне столь занятой девушки когда-то могло быть время на почти целый цветочный сад.       – А те белки, – вытирая последнюю тарелку, уже сонно говорил Сяо, – если прийти к ним в определенное время, то они будут кружиться рядом, надеясь, что получат угощение.       И художника столь глубоко поразило то, насколько все его представления о Сяо оказались ложными. Ведь юноша, который настолько незаметно жил рядом с ним, точно должен был быть замкнутым и неприветливым. Обязательно угрюмым, вероятно грубым. Вот только писатель, будто специально неверно описав себя в сознании Чжун Ли, мог сейчас лишь удивлять правдой – такой несложный сюжет, трепетно ожидавший время своего начала.       Хотя их ужин был долгим и занятным из-за неспешных разговоров, этой ночью Чжун Ли спал глубоким, мирным сном, словно его кто-то охранял. Его не волновала выставка, не заботил пыльный мольберт. И он не был переполнен эмоциями от первых шажков в знакомстве с Сяо, будто его тело и сознание расслабились рядом с ним, ощутив простоту и комфорт. Возможно, это было особой чертой юноши, а может и воображение мужчины. Однако всё, о чем он мог думать сейчас, был мягкий, нежный сон, в котором он гулял по лесам и отдыхал у горной речки.       На утро же мужчина чувствовал себя так прекрасно и бодро, будто действительно выспался впервые за более, чем тридцать лет. Не было боли в шее или плечах, не ощущалась тяжесть в спине и ногах. И все намёки на творческие муки и будущие проблемы буквально улетели из его головы, оставив после себя лёгкость и радость. Правда, улетели они как перелётные птицы, ведь скоро ему снова придется приютить их в своём сознании. Поэтому, пока грозные «птицы» еще не вернулись, художник решительно выбрал не терять времени и уже приглашал Сяо на чай.       Конечно, в отличие он Чжун Ли, юноша абсолютно не был готов к ранним походам из дома. Открыв дверь своей комнаты, он был еще глубоко сонным и с взлохмаченными волосами. Футболка робко свисала с плеча, а одной её длины было достаточно, чтобы смекнуть, что под ней не прятались хотя бы шорты – только нижнее бельё. И художник, стараясь не обращать внимания на обнаженные ноги Сяо, с завидной бодростью успешно озвучил приглашение. Писателю же потребовалось время, чтобы проснуться и понять, где он, почему он, и кто этот прекрасный мужчина перед ним.       Впрочем, новый день – новые удивления, преподнесённые Сяо. В этот раз это его невероятная скорость в сборах. Пока сам Чжун Ли выбирал из своей небольшой коллекции подходящий ситуации одеколон и неспешно раздумывал о том, какой шарф надеть, юноша уже ожидал его в прихожей. Его лицо, которое совсем недавно хранило следы и мягкость подушки, сейчас было украшено скромным макияжем, подчеркивавшим ровный нос и пухлые губы. Не было и намёка на сонливость в глазах, элегантно подведённых красной подводкой.       На нём был широкий бежевый свитер, гармонично заправленный в прямые тёмные штаны. Простая подвеска с чем-то точно дорогим ему на груди пряталась под тканями недлинного пальто, который не требовал шарфов для поддержания тепла. И пахло от него чем-то сладким, чарующим. Чжун Ли же невольно хотелось соответствовать его образу. Хотя, возможно, ни одному из них не стоило хвастаться своими модными решениями, а посмотреть на прогноз погоды, так как день обещал быть холодным и абсолютно не подходящим для неспешных пеших прогулок даже до тёплых заведений.       И так случайно вышло, что любимое кафе Чжун Ли было таковым и для Сяо. Их даже узнала улыбчивая бариста, изумившись тому, что они – необычные завсегдатаи, которые никогда не пересекались, – пришли вместе. Белокурая девушка, приняв заказ, была поражена, ведь писатель никогда не пробовал их чай или угощения – художник же едва успел сдержать смех, задумываясь, скольких ещё людей мог удивить юноша.       Случайно один и тот же столик был особенно дорогим для них обоих, правда, сидеть предпочитали они на противоположных стульях, словно ожидали, когда свободное место однажды займёт кто-то из них.       – Когда я пришёл сюда впервые, то на этом подоконнике были игрушечные зяблики, – подпирая рукой подбородок, Сяо меланхолично смотрел на ныне пустой, тонкий выступ у широкого окна.       – Я их даже помню, – задумчиво произнёс Чжун Ли, потянувшись к печенью, которое им отдали сразу. – Мне же понравились занавески. На всех окнах они разные, но только у этого стола они самого приятного цвета и с простыми рисунками, – и писатель впервые заметил маленькие квадраты на полупрозрачной ткани.       Когда же им принесли расписные чашки с горячим, невозможно вкусным чаем, то им пришлось оторваться от созерцания прозрачных золотистых квадратов. Ароматный напиток, чаруя своей яркостью, манил Сяо столь сильно, что тот начал сомневаться, а пил ли он когда-либо настоящий чай. Потому что даже струящийся пар его казался восхитительным, танцуя на жидкой поверхности. И столь невинно юноша потянулся к этому витиеватому пару, будто и правда мог прикоснуться к нему. Но тот лишь проскользнул между тонкими пальцами, оставив после себя едва ощутимый холодок на коже. Чжун Ли же впервые увидел, как кто-то мог быть настолько естественным перед ним.       – А печенье я делаю лучше, – мужчина, столь увлёкшись игрой ловких пальцев одной руки Сяо, даже не заметил, как в то же время на другой остались лишь крошки от рассыпчатого печенья. – Мы можем зайти за мукой и творогом по дороге домой. И как ты смотришь на то, чтобы взять ещё и фрукты? – столь беззаботно юноша слизал эти крошки с пальцев, заставляя Чжун Ли смущенно отвести взгляд. И хотя художника никто не предупреждал, что подобную картину он увидит ещё множество раз, ему уже сейчас стоило начинать привыкать к виду ловкого языка на кончиках гибких пальцев писателя.       И так просто они стали чаще видеться в их общей квартире. На самом деле ничего не изменилось, просто каждый вдруг начал обращать внимание друг на друга. Например, завидев Сяо на кухне, мужчина мог попросить его поставить чайник греться, пока сам бы мыл руки после очередного безыдейного дня у белого холста. Юноша же, кротко кивнув, в такие моменты гадал, каким же будет сегодняшний вкус чая, пока сам доставал из духовки своё коронное печенье.       – И как у тебя получилось из набора самых непримечательных ингредиентов создать настоящий кулинарный подвиг? – горячее, безумно нежное творожное печенье заставляло Чжун Ли светиться от восторга, пока юноша, не успевший посыпать его сахарной пудрой, просил мужчину позволить печенью остыть.       В другие моменты, когда юноша собирался в магазин, Чжун Ли мог попросить его купить что-то из еды. Чаще всего это были дорогие приправы или жутко редкие заграничные ингредиенты, изображения которых Сяо приходилось искать в интернете и сохранять на телефон, чтобы не ошибиться.       – Кунжутное масло? И всё? – хотя иногда это были и простые вещи. – Неужели теперь тебе совсем не интересны те огромные сумерские орехи? – подшучивая, юноша даже почти наслаждался тем, как Чжун Ли тут же принялся совсем не коротко рассказывать о том, что лучший сезон орехов аджиленах уже закончился – им придётся на долгое время забыть об их сладости.       Такие походы в магазин занимали у Сяо больше времени, чем он привык. Однако мужчина готовил действительно невероятно, поэтому лучше уж он заблудится среди магазинных стеллажей, но найдет то, что было нужно его соседу.       И, конечно, они не всегда находили слова для общения. Даже когда холодные поцелуи зимы окончательно перестали касаться румяных щек расцветающей весны, они всё ещё привыкали друг к другу. Неспешно запоминали чужие привычки, любимые фильмы и исторические события. Замечали незначительные мелочи – милые и смешные, – которые нередко становились незамысловатой темой для разговоров.       И в один момент пустой холст в комнате художника стал наполняться красками. Чжун Ли еще не знал, что именно должно стать идеей, не мог представить конечный результат своей работы, но кисть в руке лежала так уверенно, что он бесстрашно позволял ей двигаться так, как она хотела – как он сам того подсознательно желал. Было много золотых и изумрудных оттенков, которые обнимались и расставались, грациозно кружились по полотну и неустанно тянулись друг другу. Сложные цвета, которые он вдруг полюбил. Наверное, его выставка, которую учтиво перенесли на неопределённый срок, получит новый шедевр, чем-то похожий на Сяо.       А пока Чжун Ли неспешно, но желанно рисовал, стараясь уделять больше времени его приятной дружбе с соседом, повода спросить писателя о том, какие книги он писал, всё не находилось. Проведя небольшое расследование, мужчина понял, что юноша точно использовал псевдоним, от чего поиск его произведений тут же зашёл в тупик. Да и сам Сяо в открытую не разговаривал об этом. Лишь кротко он иногда предупреждал, что будет занят письмом в своей комнате, оставляя художника наедине с тихими вечерами.       Хотя сам мужчина тоже не спешил делиться своими картинами. И так жаль Чжун Ли иногда становилось, что его работы невозможно было найти под его именем, так как он тоже использовал псевдоним и прятал своё лицо от публики. А иногда безумно хотелось спросить Сяо, знал ли он об этом художнике, видел ли его картины хоть раз и понимал ли он его. И так мечтательно он думал, что уж юноша точно был из тех редких людей, которые понимали его.       Впрочем, даже без этого тем для разговоров у них было достаточно. Однажды художник, вспомнив, что комната Сяо была переполнена цветами, предложил распределить их по квартире. Во-первых, начал он, все комнаты разом станут выглядеть живыми. Даже если растения и не могли похвастаться яркими или нежными цветами, один их вид точно превратит любое место в красочное. Во-вторых, сам Чжун Ли ещё с момента, как оказался в этой квартире, хотел заполнить особенно пустые полки, тумбочки и углы хоть чем-то. На примете были антикварные вазы, вычурные лампы и даже цветочные горшки. Однако он просто не был уверен, что сосед, с которым он в то время не общался, одобрил бы данную идею.       И, конечно же, в-третьих, Ху Тао оставила Сяо чересчур много растений. Из-за этого юноше приходилось на скромных пустых местах на полу размещать часть рабочих предметов и свои любимые чашки с кофе и даже чаем, который Чжун Ли заваривал специально для него. Хотя сосед и не жаловался, мужчина даже не мог представить, насколько это могло быть неудобно. Поэтому художника, закончившего озвучивать все положения своей цветочной идеи, тут же встретило облегчение на чужом лице, будто тот сам искал повод поднять этот вопрос.       Не теряя времени, Сяо, бегая из комнаты в комнату, выносил маленькие и крупные горшки с цветами на кофейный столик в гостиной. Чжун Ли хотел было помочь ему с этим делом, однако вдруг подумал, что, наверное, они ещё не настолько близки, чтобы становиться гостями в чужих комнатах. Сам он точно был готов пригласить его к себе, показать какие-то любимые книги, свои наработки и просто вещи, которые были ему дороги. Однако ощущение неопределённости между приятельством и дружбой останавливало его.       И из-за этих терзаний он даже не заметил, как и на столике, и на полу вокруг него не осталось свободного места – всё было в растениях. Несколько комнатных глазурных лилий и одомашненных горных цинсинь. Нежные сумерские розы, которые совсем даже не розы, и строгие падисары. Сесилии, поющие песни на своём цветочном языке, и радужные розы, а может и лилии. И ещё множество других редких цветов, которые Чжун Ли не мог узнать.       Каждое из растений было невероятно прихотливым, из-за чего их сосуществование друг с другом должно было быть невозможным. Ведь кому-то нужно было одиночество, а кто-то любил внимание. Одни благоухали в тепле, другие же тянулись к холоду. И художник в жизни бы не подумал, что кому-то могла прийти в голову идея держать столь разные цветы вместе. Однако удивительное дело: каждое растение выглядело живым и ухоженным. Словно Сяо приложил невероятные – невозможные – силы и упорство для заботы о них. И даже не из-за просьбы подруги, а потому, что хотел этого сам. Особенно, если знать, что Ху Тао вряд ли когда-нибудь заберёт их обратно – на то она и назвала это подарком.       И по счастливой случайности количество всех этих горшочков было идеальным настолько, что без труда могло заполнить все пустые и грустные места в квартире. На кухню они тут же определили самые светолюбивые цветы, которые чуть ли не на их глазах потянулись лепестками к свету. Вдруг оказалось, что их уютная кухня никогда не была большой, только пустой. Это же утверждение коснулось и гостиной, где остались самые величественные растения. В ванной комнате нашли место для любителей влаги и тишины, а самых неприхотливых гармонично распределили в прихожей и на высоких полках по всей квартире.       А все привередливые в уходе цветы Чжун Ли забрал себе. Конечно, он их выбрал не потому, что хотел облегчить работу писателю: даже если все эти растения теперь не будут находиться в его комнате, это не означало, что ему не нужно больше ухаживать за ними. Причиной не была даже забвенная красота их лепестков и листьев. Мужчине вдруг захотелось узнать, какого это, окружить себя цветами, за которыми долго и кропотливо ухаживал Сяо. Ему было интересно, смогли бы они рассказать ему, о каких вещах молчал юноша, а о каких не терпелось рассказать своему новому другу. Поведали бы истории о том, какой его жизнь была до их знакомства – до первого общего ужина. И только возможно, они прошептали бы тайны о том, каким он видел художника и отношения между ними.       В итоге, проведя целый день за озеленением их квартиры, оба мужчины устало решили отпраздновать это событие за лёгким ужином с фильмом. На скорую руку нарезав фрукты и сделав подобие сэндвичей, Чжун Ли уже спешно выбирал картину, которую ни один из них ещё не видел. Сяо же решил задержаться на кухне, чтобы по рецепту художника заварить для них чай.       Правда, выбранный фильм совсем не цеплял внимание, а еда почему-то не казалась желанной. Наверное потому, что оба вдруг нашли то, что действительно могло удовлетворить их больше всего после цветочного дня: они впервые разговорились о своём творчестве.       Чжун Ли, стараясь среди гениев современной литературы Ли Юэ выискать Сяо, успешно производил впечатление глубоко начитанного человека. Он выделял своих любимых писателей, отдельные произведения, коротко комментируя их, и надеялся, что уже был знаком с книгами юноши. Вот только так и не угадал, что же именно писал его сосед, чем и заставил того кротко рассмеяться и чуть не выронить из рук чашку с горячим чаем.       – Детские книги. Когда-то я начал писать их для одной девочки – приёмная дочка одного моего… друга.       Девочка когда-то попала в аварию, вину за которую Сяо неустанно брал на себя. Она долго лежала в больнице в плачевном состоянии, и юноша, боясь, что нужно готовиться к худшему, пытался заранее связаться с похоронным бюро. Молодая хозяйка его сразу же выпроводила, даже не желая слушать о возможных смертях, мол, когда случится, тогда и приходи. А он продолжал бегать из больницы в бюро, чтоб узнать хотя бы цены – Ху Тао тогда первые заговорила с ним. Но ни о похоронах, ни о состоянии малышки, а о самом тогда ещё будущем писателе.       В конце концов девочка очнулась, но юноша, проклиная себя за то, на что обрёк её, всеми силами пытался вернуть ей утерянное детство. Вот только он мало умел и ещё меньше понимал, как заботиться о детях. Тогда один из врачей, зная о любви Сяо к писательству, предложил ему написать сказку для неё.       – Просто однажды Ху Тао прочла то, что я передавал для девочки, и предложила обратиться в издательство. Сейчас я даже не помню, какие книги хотел писать до этого, – взгляд прекрасных золотых его глаз был невозможно грустным и одновременно нежным. Словно даже если он вспомнит, о чём хотел писать в молодости, то всё равно не сможет, ведь его главная поклонница вряд ли поймёт сложные романы. А раз так, то он приложит все свои усилия, лишь бы невероятные, волшебные сказки радовали её.       Это было абсолютно не тем, что ожидал услышать Чжун Ли. Он готов был представить, как юноша писал сложные детективы, пленявшие читателей с первых страниц. Любовные драмы, полные чувств и страсти. Или жуткие, тёмные истории с проклятой моралью. Однако вместе с этим ответ Сяо показался ему самым логичным из всех возможных. Робкая мечтательность, приобретённая с годами работы над детскими книгами, вдруг показалась ему самой дорогой, ценной чертой писателя. Конечно, ведь это было тем, что подходило ему идеально.       – Теперь твоя очередь, – устремив взгляд прямо в янтарные глаза мужчины, Сяо столь просто вернул спокойный тон голоса, прогнал грусть с лица. – Почему ты стал именно художником? У тебя ведь такая речь, мысли. Я почти уверен, что ты мог бы прийти в любое учебное заведение, притворившись преподавателем, и блестяще провести лекцию на тему, в которой даже не разбираешься, – хотя его слова заставили Чжун Ли рассмеяться, сам юноша говорил серьёзно. – Или стать писателем, если тебя тянуло в творчество.       Художник же знал, что его ответ точно не будет столь глубоким и удивительным. Он просто однажды взялся за кисти и больше не смог выпустить их из рук.       – Потому что я хотел придать своим словам форму. У меня есть бесконечное множество историй, которые я хочу рассказать. Вот только если бы я писал книги, то добился бы ничего – уж много я люблю и умею философствовать, разглагольствовать, – и театральное закатывание глаз Сяо было почти слышно, хотя он и согласен с мужчиной. – Поэтому насколько бы сложную историю я не хотел рассказать, а она всегда гармонично расположится по всему холсту. Какие-то детали спрячутся за игрой света и тени, другие же будут сиять на изгибах мазков краски. А иногда кто-то мог увидеть даже больше, чем я хотел показать.       – Это похоже на тебя, – и улыбку, которой Сяо одарил его, Чжун Ли точно будет трепетно хранить в памяти.       Столь мягкий изгиб пухлых губ казался светлым и тёплым. Скромные морщинки вдруг напомнили о себе, заиграв на его лице аккуратными мазками нежности. А неизменно золотые глаза были полны чего-то, чему мужчина ещё боялся дать название.       – Тогда следующий вопрос. Почему именно квадратные чашки? Даже тарелки. Они неудобные и абсолютно не похожи на тебя, – в одно мгновение от нежной улыбки на лице Сяо не осталось и следа – только шутливая серьёзность и нескромный интерес.       Наверное, юноша никогда не перестанет удивлять мужчину. И теперь даже не имело значение, чем именно: своей историей, интересами, чертами характера или вопросами, которые могли терзать его долгое время.       – Это самая идеальная для меня геометрическая фигура, – несомненно, Сяо заметил это, однако ответ он ждал другой. – Есть тонкая грань между эстетикой и удобством. Удовлетворяя одно, можно теоретически удовлетворить и другое. Моим приоритетом было первое.       – Значит, квадратные чашки не просто так выглядят неудобными – они на самом деле такие, – обычная – круглая – чашка в руках юноши, если бы могла, то точно усмехнулась перед мужчиной.       – И снова – тонкая грань. Если найти баланс и склонить её под определенным углом перед глотком, то она будет неотличима от круглой, – и теперь писателю было необходимо узнать, что это за наклон такой.       Устроившись на общем диване поудобнее, юноша прильнул к Чжун Ли, который сразу же принялся показывать свою тайную технику. Длинными пальцами мужчина нежно обхватил ручку квадратной чашки, которая и сама была далеко не округлой. Неспешно склонил её к губам и до безумия просто отпил из неё. Действие, которое Сяо видел множество раз, теперь выглядело невероятно сложным.       Однако художник, передав чашку юноше, с особым любопытством устремил свой взгляд на него, ведь верил, что тот обязательно справится. Сяо же неуверенно взялся за ручку, которая тут же неудобно надавила на пальцы. Тогда он второй рукой обхватил её грани и теперь мог предпринять первые попытки испить чай.       Аккуратно и неспешно он поднёс чашку к губам, постепенно склоняя её сильнее, пока уже чуть остывший чай долгожданно не заиграл фруктовым вкусом на его языке. Сяо пил медленно, потому что ему казалось, что одно неловкое или резкое движение заставит напиток пролиться. А Чжун Ли с замиранием сердца вдруг понял, что юноша касался губами той же грани чашки, которой касались его собственные губы. Художник едва не ахнул от осознания.       Он думал, что в его возрасте уже невозможно испытывать смущение от непрямого поцелуя или видеть в этом особенный подтекст. Конечно, юноше просто было удобнее идеально повторить чужое действие, даже если это означало испить не просто из одной и той же чашки, но и с той же стороны. Вот только поймав взгляд золотых глаз писателя, уверенно смотревших на него и точно забывших о несерьёзных переживаниях из-за напитка, Чжун Ли понял, что Сяо сделал это специально.       И даже когда робкий глоток из неудобной чашки был окончен, юноша всё еще касался губами её. Между ними не осталось слов, которые можно было бы превратить в шутку или вопрос для того, чтобы перевести тему. Они просто смотрели друг на друга, словно каждый из них что-то взвешивал на чашах своих чувственных весов. И только если выиграет здравый смысл, то больше ничего не произойдёт. Но когда Сяо первым прервал зрительный контакт, чтобы поставить проклятую чашку на кофейный столик, Чжун Ли понял, что своим собственным желаниям он уже проиграл.        – Давай займемся сексом? – мужчина даже пропустил момент, когда Сяо навис над ним, расположившись так, чтобы учтиво не касаться его.       Ему точно неудобно со столь по-глупому широко расставленными коленями, упиравшимися в чересчур мягкий диван. Плечи едва не тряслись, а руки его вот-вот готовы были заявить, что им нужно избавиться от внезапного сильного напряжения. Однако он продолжал так нависать над мужчиной, будто обещая, что ни за что не коснётся его без согласия.       – Потому что ты позволил себе поддаться настроению ситуации? – Чжун Ли же не был уверен, чего именно он хотел добиться этим вопросом, ведь знал, что этому человеку он не откажет, каким бы не был его ответ.       – А тебе самому нужно «настроение ситуации» или чувства? Потому что я хочу этого только с тобой, Чжун Ли, – а юноша не выглядел оскорбленным вопросом. – Итак, твой ответ о глупости ситуации или о чувствах? – мужчину больше ничего не останавливало.       Он тут же потянулся руками к лицу Сяо, нежно касаясь его. Пальцы не знали, куда им двигаться, за что цепляться первым. Поэтому Чжун Ли аккуратным движением коснулся длинных прядей изумрудных волос, заправив одну из них на ухо. Лицо юноши казалось ему невероятно волшебным: золотые глаза, полные желаний и устремлённые на одного лишь него, мягкие щеки под ладонями тёплые, а пухлые губы, ожидающие поцелуя, едва приоткрытые. И художнику стоило прильнуть именно к ним.       Вот только юноша, опередив его, первым коснулся чужих губ своими, опускаясь на колени мужчины. Его вес был настолько приятным и желанным. Впрочем, Чжун Ли едва мог уделять внимание этому ощущению, позволяя себе наслаждаться поцелуем, которого они оба желали. И столь быстро невинное прикосновение губ окрасилось влажными звуками, когда Сяо наконец вынудил его приоткрыть рот.       Руки юноши незаметно оказались на широких мужских плечах. Он неосознанно мял их через ткань рубашки Чжун Ли, желая ощутить тепло его кожи. Художник, переполненный этим же чувством, приобнял Сяо, выискивая край чужой футболки, лишь бы коснуться его неизменно ровной спины. А руки мужчины холодные, от чего писатель поёжился на коленях, заставив их обоих заметить своё и чужое возбуждение.       Мужчина, у которого даже не было идеи перестать целовать юношу, тихо прошептал ему, чтобы тот позволил ему большего – Сяо тут же переместил свои руки к домашним штанам мужчины. Тогда им стало жарко от своих желаний и мысли, что именно они сейчас делали.       Сяо несколькими ловкими движениями рук проник под ткани чужих штанов и трусов, коснувшись члена. Ему хотелось увидеть его, узнать, как лучше ласкать, однако Чжун Ли не отпускал его, целуя грубее с каждой секундой, путая собственные пальцы в его волосах. И даже когда юноша из-за невозможности видеть чужое возбуждение начал неумело касаться головки, когда пробно водил подушечками пальцев по стволу, мужчина лишь шумно выдохнул, но не отпускал его.       Чжун Ли бесстыдно наслаждался тем, насколько их поцелуй был сладким. Всё, что они успели съесть, это несколько ломтиков сочных фруктов, которые точно не должны были до сих пор напоминать о себе. Конечно, возможно, это был и Сяо, неосознанно позволивший мужчине распробовать свою природную сладость.       А как только он почувствовал, как член Сяо коснулся его собственного, художник понял, почему тот столь сильно рвался опустить взгляд. Одних ощущений было мало: мягкая кожа юноши под его пальцами горячая настолько, что мужчина даже не знал, чего касаться в первую очередь, а скольжение гибких пальцев писателя по их половым органам принуждало Чжун Ли к первым стонам.       Лукаво улыбнувшись такой реакции, юноша решил подготовить мужчину к тому, что их губам всё же придётся расстаться. Он специально прикусывал чужой язык в моменты, когда особо увлечённо ласкал головку его члена. С силой давил всем телом на широкую – желанную – грудь художника, пока ладонями грел их возбуждение, принуждая органы к болезненно медленным движениям о друг о друга. И этого было достаточно, чтобы Чжун Ли первым шумно прервал их поцелуй.       И Сяо тут же склонился к роскошной шее мужчины. Он одаривал её влажными поцелуями, неустанно пытался оставить на изящной коже следы своих зубов. У Чжун Ли, увлеченного таким вниманием и ласками его члена, хватало сознания только на то, чтобы касаться мягких бёдер юноши. А от ощущения тёплых и невозможно больших ладоней на своих ногах, которые медленно мяли кожу, писатель тут же потянулся ртом к вороту чужой рубашки, нагло оттягивая его и раскрывая чужую грудь.       Вид крепких плеч мужчины так и манил его, вынуждая кусаться сильнее, грубее. И от того, как просто Чжун Ли позволял это, наслаждаясь всем, что делал Сяо, юноша только и мог одарить его своим первым стоном. Столь низкий звук, совсем не похожий на голос писателя, вынудил художника усилить хватку на мягких бёдрах – тогда же стон стал громче и пошлее.       А ловкие пальцы юноши уже безумно уверенно ласкали, играли с их членами вольно и вульгарно. Мужчина, желая помочь Сяо, потянулся ладонями к чужим рукам, как тут же застонал из-за особенно сильного – протестующего – укуса на своей груди. Конечно, только так он и заявил бы, что в этот раз сделает всё сам. Но даже когда художник вернул руки на его бёдра, когда специально грубо надавил на забвенную мягкость, то ощутил, как дьявольские губы играли с одним его соском, заставляя ожидать очередной укус. Чжун Ли нескромно стало интересно, насколько беспощадно этот человек способен его искусать, если не будет занят их возбужденным органами. И он точно хотел получить ответ на этот вопрос.       Однако каким бы не был ответ, сейчас художник едва мог думать. Сяо перестал зубами мучить его грудь и соски, уткнувшись носом в чужую шею. Его тяжелое, редкое дыхание, дополнявшееся едва слышимыми молебными стонами, ласкало слух мужчины чрезмерно интенсивно. И совсем не помогало то, как проворно он водил гибкими пальцами по их членам, как уделял особое внимание именно возбуждению Чжун Ли: писатель до невозможного быстро научился в этом положении касаться самых чувствительных мест его полового органа.       И при всём своём упорстве довести их обоих до оргазма, Сяо умудрялся быть достаточно тихим. Несколько вскриков, когда сильные руки болезненно впились в мягкие бёдра, парочка всхлипов от внезапных прикосновений к его ягодицам, и редкие, приглушённые стоны – этого было недостаточно. Чжун Ли хотел видеть юношу полностью, слышать его голос громким, чувствовать всем телом его вес и тепло. Он желал прикоснуться к его груди и члену, заставив испытать всё, что тот дарил сейчас мужчине. И даже хотя бы раз укусить его – несильно, но ощутимо.       Теряясь в наслаждении, Чжун Ли даже не знал, из-за чего хотел скорее кончить: прикоснуться к пику плотского наслаждения или получить право перенять инициативу на себя. Однако Сяо не оставил ему возможности хотя бы на мгновение задуматься над ответом, когда в последний раз вольно провёл пальцами по стволу его члена – больше в голове мужчины не осталось места для мыслей или вопросов. И тело, и сознание его наполнились чувственным удовольствием, автор которого был едва ли в лучшем состоянии.       Сяо мгновенно обмяк на коленях мужчины и уткнулся лбом в широкую его грудь, выпустив из рук их члены. Его лицо точно было в беспорядке, а пальцы в сперме, из-за чего ему было неловко даже пытаться посмотреть в янтарные глаза или потянуться к прекрасному Чжун Ли за поцелуем, хотя сейчас это было его единственное желание. Словно ему нужно выждать минуту или две, чтобы найти силы привести себя в порядок, и тогда художник исполнит его прихоти.       Однако ему точно стоило быть лучшего мнения о мужчине, которого он сам и выбрал. Чжун Ли незаметно для юноши потянулся тёплыми ладонями к его лицу, аккуратно приподнимая его и ища блеск золотых глаз. А стоило умиротворённому янтарному взгляду заметить его пухлые, искусанные губы, как он тут склонился к ним для поцелуя. Когда удивление Сяо сменилось спокойствием, он уже искал чужие руки, лишь бы прикоснуться к ним, обвить своими пальцами чужие.       И пока Сяо внезапно неуверенно отвечал на поцелуй, робко сам касался чужих рук, художник тихо шептал ему в губы вульгарные глупости. О том, как его никогда в жизни так грубо не кусали, из-за чего он даже и не подозревал, что ему нравилось это. Или насколько он поражён умением писателя находить особо чувствительные места на чужом – незнакомом – теле. Чжун Ли теперь не был уверен, что хорошо знал себя, но уже готов изучать тело юноши. И под конец он самым галантным голосом прошептал, что хотел бы зайти дальше.       – Правда, у меня уже давно нет ни презервативов, ни смазки. Поэтому, если и у тебя их нет, то я буду вынужден сейчас же сходить за ними, – и столь невинно мужчина, приобняв Сяо, поцеловал его в лоб, будто обещал, что вернётся быстро.       – Ты ведь не серьёзно? – Чжун Ли давно не видел столь глубокого удивления на лице писателя. – До ближайшего магазина придётся конкретно пройтись, а когда ты вернёшься, то уже не захочешь, – наверное, когда-нибудь мужчине придётся узнать, как эта неуверенность могла сочетаться с его же активностью в отношении Чжун Ли. Хотя, вернее будет спросить, откуда она вообще взялась.       – Не вижу в этом проблемы. Я уже давно думаю о тебе, поэтому моих желаний хватит, чтобы возбудиться снова, – Сяо не мог поверить, что мужчина не только озвучил что-то настолько смущающее, но и заставил его щеки покраснеть – будто они какие-то глупые подростки, а не взрослые мужчины за тридцать. – К тому же, у тебя будет достаточно времени, чтобы подготовиться, – ну точно, ни стыда ни совести.       И Сяо, пытаясь осознать, в какой он сейчас ситуации, упустил момент, когда мужчина снова нежно поцеловал его, скрылся в ванной на несколько минут, а после спешно выбежал из квартиры в магазин. Наверное, если бы юноша заранее знал, что так будет, то сам позаботился бы о презервативах. Тем более, что в ближайшем секс-шопе, куда и спешил художник, подрабатывал его дорогой друг. Ещё одна вещь, о которой рано или поздно он узнает при интересных обстоятельствах.       Однако сейчас его заботило другое. Раньше Сяо частенько указывали на его чрезмерную активность. «Не кусайся, не жадничай, слезь с меня, не будь громким», – слова, которые он слышал слишком часто. Будто всем хотелось, чтобы его кроткий обыденный образ оставался таким же и в постели. И хотя тогда он ещё научился контролировать свою громкость, то остальные требования юноша буквально не мог удовлетворить, так как не хотел.       Поэтому он ожидал от художника всё что угодно. Правда, точно не его явное наслаждение Сяо. Как мягко он сам тянулся к чужим губам, как позволял ему вести, ласкать себя и кусаться. Мужчина даже похвалил его и не отпускал, получая удовольствие от того, как писатель сидел на нём. И, возможно это всего лишь игра одурманенного похотью сознания, но юноше казалось, будто сильные руки мужчины столь грубо впивались в мягкие бёдра для того, чтобы хоть как-то заставить его издавать больше звуков.       «Ну что за мужчина», – проскользнула мысль в голове юноши, который только понял, как бездельно сидел на диване уже какое-то время. И вдруг раздавшийся тихий звук уведомления заставил Сяо тут же подскочить в поисках телефона, чтобы наткнуться на короткое сообщение от Чжун Ли, который уже возвращался домой. Кажется, у него теперь было не так много времени для прихорашивания.       Свет в ванной приятно отражался от растений, которые, завидев юношу, будто потянулись к нему приветливо. И у Сяо ещё была возможность прикоснуться к ним, огладив их гладкие листья, ведь он точно успеет подготовиться к приходу мужчины. А значит парочка глупых диалогов с цветами не украдёт много времени.       Несколько методичных действий подряд, и юноша уже крутился у зеркала для финальных штрихов. С его лица не сходила шутливая улыбка, ведь он приводил себя сейчас в порядок только для того, чтобы при удачном раскладе быстро обратиться в «беспорядок». Однако даже эта мысль не позволяла ему укрыться банным полотенцем, заставляя его искать что-то, что могло не понравиться художнику.       Где-то в голове мелькало предположение, что мужчина будет в восторге от всего, что связано с ним: он пытался смотреть на себя с этой мыслью. Неровности кожи и морщинки на лице не показались ему чем-то плохим, ведь они могли рассказать истории о его жизни. Совсем не бледная кожа предстала перед ним приятного золотого оттенка, будто хранила красоту настоящего золота. И даже природная мягкость его тела притягивала его самого, словно сладостное угощение, которым он мог насладиться – которое мог предложить Чжун Ли. Сяо будто заранее знал, что художник найдёт слова для восхваления его обнажённого тела, будет неустанно касаться его. И этого было достаточно, что тянущее возбуждение заиграло внизу живота снова.       И стоило юноше, завернувшись в полотенце, наконец покинуть ванную комнату, как Чжун Ли только вернулся. Мужчина стоял перед ним растерянным, будто не ожидал, что писатель так удачно одарит его настолько интимным образом. Естественно, ведь робкие капли воды украшали его кожу, влажные кончики волос невинно касались тонких ключиц. Прекрасные длинные ноги совсем не прятались под махровым полотенцем, когда грудь и живот его стеснялись сейчас предстать перед художником. Однако его янтарные глаза словно в миг засияли от столь уязвимого вида Сяо. И правда, не соврал, что возбудится ещё раз – и только для него одного.       Они не нашли слов для того, чтобы оговорить ближайшие действия. Однако это было так не нужно, когда Сяо тут же выхватил из рук мужчины скромный пакет с презервативами и смазкой, а после одним взглядом пригласил пройти в квартиру. Чжун Ли же, спешно избавляясь от уличной одежды, раздеваясь на полпути до ванной комнаты, неустанно гулял взглядом по телу юноши. Горящий янтарь его глаз заставлял писателя дрожать от предвкушения.       И на самом деле Сяо полагал, что душ в какой-то степени должен был помочь ему самому остыть, словно всякая пошлая страсть волшебно могла обратиться изящной интимностью. Однако сейчас, сидя на своей кровати в ожидании художника и вслушиваясь в звонкую мелодию воды, доносившуюся из ванной, он понял, как же сильно ошибался. Его тело было странно горячим от мысли, насколько далеко Чжун Ли хотел зайти с ним, вынуждая юношу беспомощно касаться себя: медленно и едва ощутимо, ведь он должен оставить хоть что-то для этого мужчины.        А ожидания его стоили свечей: мужчина столь невинно приоткрыл дверь в его комнату, словно извиняясь за бесстыдный визит. Внимание Сяо тут же привлекло обнажённое тело Чжун Ли – он не оставил юноше возможности разгорячить своё воображение, представая перед ним в богоподобном обличии. Писатель даже шумно сглотнул, когда перед его глазами была роскошная грудь художника с ещё едва заметными следами укусов. Рельефные руки точно могли бы без труда поднять его, заставив смущаться и восхищаться беспамятно.       Золотые глаза гуляли по каждому изгибу чужого тела, не зная, где лучше остановиться. И то, как аккуратно художник подходил к Сяо, вынуждало его трепетать. А когда тёплые, ещё влажные руки Чжун Ли нежно прикоснулись к щеке юноши, тот только и смог вожделенно промычать. Тогда же его взгляд упал на прекрасное возбуждение мужчины.       – Позволишь мне присоединиться, – шутливо пропел Чжун Ли, заставляя юношу понять, насколько бесстыдно он ласкал себя, любуясь его телом.       Мужчина всё ещё нежно касался его лица: проводил подушечками пальцев по щекам, аккуратно оглаживал пухлые губы. Юноше почему-то не хотелось торопиться, а только позволить в этот раз Чжун Ли самому выбрать темп. И будто прочитав его мысли, он наконец прильнул к желанным губам.       Влажный поцелуй тут же наполнил комнату, окрашивая каждый уголок пошлым звуком. И он словно предупреждал, что совсем скоро подобных звуков станет больше, громкость вырастет. Сам Сяо только и ждал, когда это произойдёт.       – Пока мы не начали, – вдруг прошептал мужчина, – я бы хотел слышать тебя. Не сдерживайся, – ох, Сяо лет десять назад точно кончил бы от этой просьбы, произнесённой бесстыдно низким тоном. – Обещаю, мне понравится, – юноша и не знал, что Чжун Ли умел управлять своим голосом так виртуозно.       Опускаясь на кровать, художник начал неспешно касаться желанного тела. Под его руками было всё, о чём он мечтал, чего желал. И, конечно, даже его фантазии не хватило бы, чтобы сотворить подобный образ. Сяо, столь забвенно тянувшийся к мужчине, ещё был укрыт полотенцем, которое невольно прятало его плечи, руки и живот. Поэтому прошептав молитву, Чжун Ли мягко стянул с юноши махровую ткань.       Невинные ключицы были столь заметными, тонкими, что мужчина мог бы из небольших ямочек пить вино. Грудь, украшенная словно идеальными сосками, казалась крепкой и одновременно мягкой. Однако ей точно никогда не сравниться с мягкостью живота юноши. Сидя напротив Сяо, Чжун Ли мог думать только о том, что именно на его животе он хотел оставить след от своих зубов. И ему несомненно позволили бы даже больше.       И столь просто янтарный взгляд скользнул по правому плечу писателя. Мужчина был глубоко поражён тем, как никогда не замечал татуировку, красовавшуюся там. И вместе с тем, как он уже захотел её изучить, запомнить образ и узнать историю, он ощутил зависть от того, что не он создал её на золотистой коже Сяо. Хотя Чжун Ли это чувство не мешало мягко касаться татуировки, которая под подушечками пальцев словно расцветала.       А Сяо, плавясь от трепета мужчины, снова забрался ему на колени. Обнажённые тела тут же принялись делиться теплом – настоящим жаром желаний. И любовников сейчас даже не интересовало то, как их возбуждение неспешно соприкасалось, или как от попыток найти удобное положение члены тёрлись друг о друга. Они просто не могли перестать целоваться, шептать глупые комплименты в губы.       Гуляя руками по чужому телу, Чжун Ли неустанно тянулся к ягодицам юноши. Он уже чуть ранее понял, насколько приятно было ощущать их мягкость, как идеально его пальцы обхватывали их, однако тогда кожу прятала ткань чёртовых штанов – сейчас же он мог позволить себе зайти дальше. Мужчина думал, что теперь он неспешно войдёт внутрь Сяо, станет тем, кто подарит ему первые стыдливые ощущения наполненности. Вот только у писателя было достаточно времени, чтобы сделать это за него – пальцы художника спокойно входили внутрь, заставляя писателя издать первые полустоны.       – В следующий раз, Чжун Ли, это право будет твоим, – прошептав, Сяо сделал акцент на «следующем разе», наслаждаясь шумным выдохом мужчины. Ему точно понравилась эта идея.       И спустя несколько ловких движений, когда презерватив был надет, когда смазки стало чересчур много, долгожданно для обоих Сяо начал медленно опускаться на член Чжун Ли. Запрокидывая голову и стараясь не забывать дышать, он ощущал, как ласковые руки мягко придерживали его. Ловкие пальцы нежно гладили его бока, успокаивающе постукивали по бёдрам, заставляя юношу невольно хныкать. А взгляд Чжун Ли коснулся его изящной шеи.       Ещё когда он впервые обратил внимание на шею Сяо, художник неустанно любовался ей при любой возможности. Чжун Ли наслаждался её длиной, прятавшейся за особенно длинными прядями изумрудных волос. Удивлялся тому, насколько кожа там была вероятно тонкой, пленяя взгляд янтарных глаз. А сейчас мужчина даже не мог представить, что же такого он сделал в своей жизни, чтобы заслужить право прикоснуться к этому произведению искусства.       До этого момента он мог только представлять, насколько кожа его шеи нежная. Чжун Ли с особой осторожностью касался её губами, боясь оставить следы. Однако вместо едва ощутимых поцелуев он игриво поддразнивал Сяо, нарочно шепча бессвязные комплименты. От робких прикосновений дыхания мужчины к своей чувствительной коже писатель дрожал всем телом, запрокидывая голову и выдыхая с шумным полустоном. Делал неосознанно всё, что заставляло художника наслаждаться процессом.       Конечно, писатель не оставит это действие без внимания: пока мужчина беззаботно ласкал его шею, он наконец привык к члену внутри. Надавливая одними пальцами на чужую роскошную грудь, Сяо вынуждал его упасть на спину. Хотя его кровать и не была достаточно большой, им идеально хватало места. Поэтому Чжун Ли, театрально выдыхая, но не переставая касаться мягких бёдер, прекрасно расположился на подушках, хранивших едва уловимый запах юноши – робкая сладость чего-то молочного, медового.       Улыбаясь мужчине, Сяо неспешно начал двигаться. Его сердце билось в безумном ритме, когда Чжун Ли смотрел на него так, будто он был самым ценным человеком в его жизни. Сознание желанно таяло, заставляя его купаться в непривычной ласке и внимании. Горячие руки учтиво оглаживали мягкие бёдра, каждый раз будто неловко задевая ягодицы, ведь художник точно стремился уделить им много своего внимания.       И хотел бы юноша ещё какое-то время иметь возможность думать, однако внезапная особенно сильная, абсолютно не грубая хватка на ягодицах вынудила его издать первый звонкий стон. Он был чем-то похож на пение птиц, словно заговорив на языке ласковых пташек, Сяо рассказывал, как ему было приятно. А от столь пронзительного, желанного звука Чжун Ли мог лишь прошептать комплименты.       Хотя движения их тел были неспешными, плавными, особо проворные руки мужчины умудрялись оказать везде. Словно пока Сяо искал самый приятный угол, ему хотелось ласкать его ягодицы. Когда юноша начал всхлипывать от удовольствия, Чжун Ли ладонями потянулся к чужой груди ради нескольких нежных мазков пальцами по соскам, заставляв его склониться ниже. Тогда угол изменился, и член его стал тереться о живот художника, вынуждая того обнимать его.       От стимуляции со всех сторон Сяо начал забываться и теперь мог позволить себе неустанно стонать и хныкать. Мужчина же ещё находил силы запоминать столь яркие, божественные звуки. Однако, даже когда показалось, что юноша уже предложил ему, всё, что мог, мужчина находил что-то новое. Как из-за пота родной запах его насыщенным, более сладким. Как писатель искал поцелуев, а тот игриво поддразнивал его – кротко целовал – и вынуждал быть активнее.       Им обоим, едва способным мысль здраво из-за нежного секса, граничащего со страстью, было сложно дышать. Потому что Чжун Ли прижимал юношу к себе, принуждая Сяо дарить ему каждую крупицу своего веса, тела. Он не мог насытиться его прикосновениями, активными движениями. Хотя стоны юноши и были прекрасны, звуча около его ушей, художнику всё ещё казалось, что его чего-то лишают.       Сам Сяо же слишком терялся от жара и члена внутри, когда под ним мужчина сам неустанно стонал. Его бёдра постепенно переставали слушаться его, обрывая движения, лишая всей полноты ощущений. Он уже не знал, кто из них был громче, где начинались пошлые звуки соприкосновений их тел, а где кончался шум в ушах. Однако вместе с этим он был так счастлив: быть в объятиях Чжун Ли, с которым он изначально был благодарен просто жить рядом. Словно этот мужчина был каким-то божеством, обратившим взор на него и решившим благословить лаской и поцелуями, позволившим юноше прикоснуться к себе.       И сам того не осознавая, юноша, задыхаясь от удовольствия, вдруг начал нашёптывать молитвы Чжун Ли. Художник же будто только и ждал этого момента. Он тут же приподнялся вместе с писателем, который неустанно хныкал и бессвязно шептал свои молитвы ему. Тогда мужчина обрывистыми поцелуями принялся заставлять Сяо дышать: словно от игры желаний чужих губ он мог насытить кислородом своё тело, и так дрожавшее на грани оргазма. А когда юноша наконец с силой схватился за чужую широкую спину, то он парой быстрых движений уложил его на подушки, нависая над ним своим телом, принуждая их обоих к особо громким, бесстыдным стонам.       Дыхание совсем не спешило выравниваться, как и сознание всё ещё плавало в стыдливом удовольствии. Даже бёдра мужчин продолжали двигаться без ритма или идеи, ведь всё, что действительно могли они делать осознанно, это целоваться. Смазано и тяжело, с попытками рассмеяться или заговорить. Хотя слова произносить сейчас им было, пожалуй, сложнее всего.       И всё же Чжун Ли, первым вернув трезвость ума, понял, что всё ещё нависал над Сяо всем телом. Поэтому столь аккуратно он вышел из меньшего тела, укладываясь рядом. Юноша едва ли понимал, что именно сделал мужчина, однако ощущения лёгкости и пустоты тут же заставили его снова искать чужое тепло: нежные руки художника, его роскошную грудь и просто внимание.       Мужчина же, обещая позаботиться о них в ванной, невинно целовал лицо юноши. Широкий лоб, который совсем скрылся за растрёпанными нефритовыми волосами. Писатель даже показался ему моложе, чем был на самом деле – Чжун Ли едва успел не засмеяться. Длинные ресницы были прекрасны: влажные и на фоне чуть красной кожи глаз. Художнику хотелось запомнить столь прекрасный цвет кожи, словно обещал он себе однажды собрать лучшие цвета и образы Сяо и воссоздать их на холсте – конечно, только для них двоих.       – Останься, – сонным голосом прошептал юноша, умудрившийся пропустить все комплименты Чжун Ли, его тёплые руки в душе и прикосновения мягких полотенец. Художник, улыбаясь этой просьбе, не смог бы отказать ему.       Устроившись рядом, даже взявшись за руки, они прижались невозможно близко друг к другу. Сяо нашёл утешение в груди мужчины, наслаждаясь его ароматным гелем для душа и крупицами естественного запаха его тела. Ему было так приятно в объятиях Чжун Ли, будто тот защищал его – и даже неважно, от чего именно. Художник, ещё аккуратно играя с влажными нефритовыми волосами, вслушивался в его мирное дыхание, любовался золотистой кожей. И только уже засыпая, он вдруг понял, что так и не смог укусить юношу ни за его прелестный живот, ни даже за плечи.       И насколько же эта ночь была спокойной для них – невозможно довольных, бесстыдно умиротворённых. Сяо спал крепко и едва двигался, будто его тело желало покоя хотя бы во сне. Поэтому у Чжун Ли было предостаточно места, чтобы расположить своё слишком крупное для этой кровати тело. Возможно, когда-нибудь, если писатель позволит, у них будет большая кровать, на которой не придётся ютиться. И, наверное, как раз из-за этой мысли, мужчина в своём сне был прекрасно весел и счастлив – тем более, что в этом сне с ним рядом был юноша.       На утро же Чжун Ли ощутил робкую боль по всему телу. Словно секс заставил его использовать именно те мышцы, которые редко поддавались нагрузкам. Он не знал, улыбаться этой новости или грусть из-за неё, ведь когда он нашёл баланс между работой и отдыхом, то возобновил домашние тренировки и походы в спортзал, которых, видимо, не хватало для подобного вида активностей. Однако вместе с этим вдруг перед глазами всплыло восхищённое лицо Сяо, когда мужчина стоял перед ним обнажённым. И вот такой новости уже можно было только улыбаться, так как художник не успел вернуть свою истинную форму к вчерашней ночи – он ещё обязательно удивит юношу.       Впрочем, право удивлять всё ещё было у Сяо – даже у глубоко спавшего. Мужчина ощущал лишь скромную радость, наблюдая, как тот не подавал и единого намёка на желание проснуться. Сейчас его сознание не было окутано похотью, из-за чего Чжун Ли мог здраво проанализировать то, что произошло между ними. Его глубоко поразило то, как он сам хотел этого человека, как желал подарить ему удовольствие. Чжун Ли понимал, что его чувства к писателю явно не были просто дружескими, он точно хотел быть чем-то в его жизни. Однако вместо того, чтобы поговорить и обсудить отношения между ними, он сам легко поддался плотскому желанию. Сейчас он мог лишь верить, что юноша не назовёт их связь ошибкой.       Хотя в его голове и кружили слова Сяо о том, что он хотел Чжун Ли, мужчина не мог уверенно верить им сейчас. Потому что он не уточнил, хотел он его только в сексуальном плане или в первую очередь романтическом. А сейчас юноша, встретившись с ним столь близко, приняв его невероятно глубоко, мог изменить своё мнение о нём, лишив художника возможности прикоснуться к себе снова. И это точно было тем, чего боялся мужчина.       И вместе с этим тревожно лежать в чужой кровати казалось художнику неправильным. Поэтому он аккуратно привстал, стараясь не разбудить юношу – это, несомненно, было просто, ведь сладкий сон Сяо был настолько блаженным, что его невозможно было потревожить. Чжун Ли, наперекор своим переживаниям, робко поцеловал его в висок и провёл рукой по изумрудным прядям мягких волос. Ах, он хотел бы стать в этом дне первым, кого увидит писатель.       Бесшумно выскользнув из комнаты Сяо, он уже кружился на кухне, готовя незамысловатый завтрак. Чайник был переполнен водой, ведь Чжун Ли хотел поприветствовать писателя с его любимым кофе, но и про свой чай он не мог забыть. А когда от мужчины на кухне не требовалось больше строгого присутствия, он наконец свернул в ванную комнату.       Спешно умывшись, он с особым удовольствием осматривал все укусы на своём теле. Ожидаемо, живого места было меньше всего на груди. Словно для Сяо она была как сладость, которую нужно вожделеть. А когда ему позволили вкусить её, то он не стал медлить, припадая к чужой груди ради удовольствия. Чжун Ли шумно выдохнул от этой мысли, чтобы не окунуться в новое возбуждение, исполненное желанием снова ощутить ласку юноши на своём теле.       Однако даже после долгого душа, после медленного завтрака и нескольких чашек чая его сосед всё ещё спал. Чжун Ли нескромно начал завидовать его сну, который кружился с юношей в танце из грёз и не отпускал его к мужчине. Поэтому, заявляя этому сну сну, что не позволит ему выиграть, художник тихонько внёс мольберт в комнату писателя. Вчера Сяо даже не начинал заполнять свободное пространство, оставшееся после растений, поэтому для мужчины места было предостаточно.       Чего нельзя было сказать о картине, которую мужчина почти закончил. Грация цветов танцевала по всему холсту, рассказывая свою историю. Множество разных форм и узоров словно играли на музыкальных инструментах, дополняя рассказ. А особенно вычурные мазки краски обратились декорациями для прекрасного выступления. Чжун Ли, мягко гуляя кистью по полотну, вносил лишь маленькие правки и добавлял незаметные детали, преображавшие каждого героя истории.       – Ты всё ещё здесь, – а внезапный сонный голос сбоку напугал Чжун Ли.       Мужчина, откладывая кисть, мягко улыбнулся Сяо, отвечая, что обещал ведь остаться с ним. От столь простых слов юноша тихо рассмеялся и упал лицом на подушки. Чжун Ли, умиляясь тому, как тот принялся ворочаться на кровати, выискивая удобное положение и наиболее приятный для себя край одеяла. Он точно не спешил покинуть постель, и художник был уверен, что ни завтрак, ни кофе не заставят его изменить это решение.       – Разбуди меня, когда закончить картину, – Сяо сдался в поисках нужного угла одеяла, поэтому накрылся тем, который подвернулся под руку.       – Я приготовил завтрак, поэтому ты можешь поесть, пока я работаю, – мужчина уж точно не хотел, чтобы юноша возвращался в объятия своего блаженного сна.       В ответ Сяо что-то промычал – в подушку, конечно. Чжун Ли, протягивая ему руку, нежным тоном рассказывал о том, чем он хотел угостить его. Яркие овощи, сочные фрукты, хрустящий хлеб и несколько заранее приготовленных пирожных – мужчина оборонялся всем, что нравилось писателю. А стоило добавить, что он собирался всё это принести ему в постель, как сонное личико приподнялось, и юноша прошептал, что согласен.       А когда мужчина вернулся с импровизированным подносом с едой, Сяо пригласил его на кровать. Пристроившись рядом с ним, Чжун Ли аккуратно расположил поднос между собой и писателем колени. А тот абсолютно не желал вставать – даже присесть, поэтому художнику оставалось повернуть мольберт к себе и продолжить работать, всеми силами не обращая внимание на сонную, милую неловкость юноши.       И в насколько же удачное время Сяо вообще проснулся. Потому что до того, как последние мазки краски окажутся на холсте, как финальные положения истории будут превращены в крошечные крыши зданий, оставался лишь один глубоко мудрый взгляд Чжун Ли.       – Птица и солнце, да? – от сонного голоса Сяо не осталось и следа, а сам он наконец приподнялся, изучая картину.       Главными героями истории и правда были солнце и птица. На картине раскинулась волшебная гавань, полная золотых и красных оттенков. Место, точно полное жизни и богатств, возвышенных идей и меланхоличных тонов. Однако насколько бы детальной не был морской городок, внимание привлекала птица, застывшая в небесах. Её грудь открыта для зрителей, а роскошные крылья были чувственно раскрыты. Сама она будто соткана из нефрита и золота, которые изящно танцевали на её перьях. А прямо за ней сияло солнце – большое, великое. Оно казалось полным эмоций, будто было живым.       И птица не прятала солнце – лишь верно служила ему. Вот только тогда горящая звезда должна была сиять выше пташки, чтобы та стремилась прикоснуться хотя бы пёрышком к её величию. Вместо этого солнце было чуть ниже головы птицы, выглядывая из-за широкого крыла. Оно словно уже закончило гореть на вершине и теперь тянулось к гавани – к людям. И птица – покорная и прекрасная – могла лишь быть рядом, чтобы защитить этот город для того, кому была верна.       – Однако солнце никогда не прикоснётся к гавани, как и птица к солнцу. И всё равно, она парит в небе для него, будто таков её долг. Однако рано или поздно любой долг будет полностью выплачен, а значит, и птица сможет улететь, но никогда не сделает этого. Потому что её верность больше похожа на любовь. Безответную и тяжелую, ведь даже если солнце решит снова подняться высоко в небо, она всё равно не может ощутить его тепла. А если настанет момент, когда она больше не сможет держать это тяжелое чувство в воздухе вместе с собой, то ей останется лишь упасть. Она думает, что тогда ничего не изменится ни для солнца, ни для гавани. Вот только если это действительно произойдёт, то солнце упадёт вместе с ней. Ведь без этой птицы оно больше не будет сиять, так как и само влюблено в неё, – юноша, закончив говорить, робко потянулся к птице на картине, но остановился за мгновение до прикосновения. – Я прав?       Чжун Ли же не мог найти слов. Сяо описал всё, что закладывал в эту картину. Каждую деталь, эмоцию и настроение он идеально правильно рассказал. Именно эту историю он хотел запечатлеть на холсте. Мужчина даже не мог представить, как юноша смог столь правильно понять его мысли. Ведь даже если бы он с первых мазков кисти наблюдал за процессом создания, это не дало бы ему никакой информации. Художник, поражённый и восхищенный, словно потерял дар речи.       Тогда Сяо, выпрямив спину, оказался на одном уровне с Чжун Ли, любуясь красотой его янтарных глаз. Он тихонько начал рассказывать, как однажды друзья взяли его на выставку одного художника. Тот тогда был не особо известным, о нём только начинали говорить. Особенно о том, как зрители его не понимали. Коверкали его произведения, стирая первоначальный замысел. И как художник не злился, а просто объяснял то, что было в его работах. Впрочем, это не помешало им всем полюбить работы этого художника.       А когда компания друзей начала обсуждать картины, то оказалось, что интерпретация Сяо была самой сложной и такой, которая не могла иметь отношения к тому, что было изображено. Но стоило им найти комментарии художника к этим же работам, как оказалось, что юноша почти слово в слово пересказал то, что говорил он.       – Художник, который скрывал лицо и своё имя, – юноша невинно прильнул к мужчине, обнимая ладонями его прекрасное лицо. – Поэтому друзья брали меня на каждую его последующую выставку, так как хотели знать, о чём же рисовал он. А я каждый раз поражался мастерству художника, – и робко поцеловав чужие губы, он одаривал нежным взглядом художника перед собой, – И кто же знал, что и лицо, и имя его невероятно прекрасны.       И мужчина точно искал слово, которое должно было описать то, что он испытывал сейчас. Однако это не просто восхищение, неустанно следовавшее за ним рядом с Сяо. Не восторг, заставлявший его тянуться к юноше. И даже не увлечённость, рождённая из значимых и маленьких деталей, которые писатель дарил Чжун Ли. Вот только слово, хотя и было ему известно, терялось среди других, пока само чувство заполняло его сознание и тело.       Сяо же, будто не сделал что-то особенное, снова прильнул к мужчине, обнимая его и борясь с желанием весь день провести с ним в кровати. Тогда Чжун Ли, возвращаясь в реальность из сложным раздумий, попытался встать с предложением о кофе. Однако юноша театрально начал говорить о том, что его тело, давно не знакомое с физическими нагрузками, не позволяло ему встать, поэтому художнику придётся остаться с ним.       И писатель точно не ожидал, что Чжун Ли, целуя и приобнимая юношу, поднимет его на руки. Сяо, тут же окрасившись смущением, даже не мог сопротивляться. В столь нежных объятиях было тепло и уютно, а заботливое выражение лица мужчины так и призывало его устроиться поудобнее и покрепче ухватиться за чужие плечи.       Художник, обещав быть рядом, бесстыдно использовал эти слова сейчас. Он, чтобы впечатлить писателя своей силой, специально неспешным шагом передвигался по комнате в поисках его любимых футболок, а после направился с ним в ванную комнату. И Чжун Ли, присев на край ванной, снова позволил ему расположиться на своих коленях. Мужчина, наблюдая, как Сяо уже потянулся к зубной щётке с пастой, совсем не двусмысленно шутил, как юноша прекрасно смотрелся на нём. За что, конечно же, получил едва ощутимый удар локтем в живот.       – Могу я кое-что спросить? – аккуратно приобняв юношу за талию, начал Чжун Ли.       Сяо, понимая, как из-за чистки зубов он плохо слышал мужчину и ещё хуже мог говорить, шумно выдохнул и, даже не убирая зубную щётку изо рта, озвучил абсолютно непонятный набор звуков, странно похожий на согласие.       – Твоя татуировка, – мужчина, хотя и ощущал острую потребность спросить о том, что было важно, выбрал то, что просто оказалось на виду. – Какая у неё история?       Юноша, кротко кивнув, свободной рукой постучал подушечками пальцев по костяшкам обнимавших его руки, будто сообщал, что почти закончил чистить зубы. Поэтому Чжун Ли раскрыл руки, выпуская Сяо, мог лишь наблюдать, как пена зубной пасты спешно пропадал с его лица, как вода нежно омывала его, даруя бодрость и лёгкость.       – Девочка, для которой я пишу сказки, однажды так впечатлилась одной истерией, что постоянно рисовала персонажей из неё. Чаще всего, конечно, того, кто ей понравился больше всего – бирюзовая птица. Она так и не смогла объяснить, почему выбрала именно этого героя, ведь он была самым молчаливым и отстранённым из всех. Но это не мешало ей любить его, – Сяо прильнул к Чжун Ли, укладываясь на его груди поудобнее. – Поэтому однажды, когда я навещал её, она подарила мне свой самый лучший рисунок с этой птицей. И сейчас ты можешь видеть результаты её стараний на моём плече, потому что я не знал, как ещё отблагодарить её за это.       А может, это был правильный вопрос. Чжун Ли, снова обнимая юношу, мог думать только о том, как глубоко он влюблён в него. И это было именно то слово, которое он искал, чтобы описать свои чувства к нему. Больше не было места для неуверенности или неловкости в его голове. То, как Сяо относился к этой девочке, как принимал условия, которые не мог изменить, и как сложно воспринимал простые вещи, заставляло мужчину хотеть быть рядом с ним. Не тревожить его жизнь, не изменять его мысли или ценности. А просто иметь возможность быть на его стороне.       Снова столь легко мужчина поднял юношу, который нежно обнял его в ответ. Теперь они направлялись на кухню, где Чжун Ли должен был удивить его своим кофе – раньше у него не было возможности сварить любимый напиток Сяо.       – Теперь я хочу спросить тебя, – удобно устроившись на стуле и играя с ещё пустой чашкой, вдруг произнёс писатель. – Почему я? Для меня не заинтересоваться тобой было невозможно. С того дня, как ты первым заговорил со мной, я понял, что обязательно захочу большего. И хотя я так мало могу предложить, ты продолжаешь касаться меня, целовать. Почему?       Чжун Ли не знал, как лучше ответить ему. Ведь это было очевидно, разве нет? Сяо был стойким и сочувствующим. Его руки могли создавать целые миры – сказочные или реальные. Мысли и чувства отражались в действиях, а история его жизни, которая мужчине была известна лишь крупицами, заставляла его неустанно думать о нём. Юноша был прекрасным во всём, что делал. И именно себя художник считал тем, кто должен спрашивать «почему я?».       И мужчина с необычайной лёгкостью начал говорить всё, что приходило ему в голову. Он старался в слова обратить свои чувства, которые оказались глубже, чем он сам ожидал. Подмечал каждую непримечательную привычку Сяо, заставлявшую его улыбаться, каждую незначительную деталь его характера, вызывавшую в нём отклик. И Чжун Ли, хотя и знаком лишь с малой частью его жизни, уверенно был готов узнать о нём всё.       Сяо, слушая его, мог лишь смущённо отводить глаза и шумно выдыхать, когда мужчина одаривал его особенно чувственными комплиментами, которых было много – даже чересчур. Однако то, с какой нежностью он смотрел на него, было достаточно, чтобы писатель верил ему. И когда длинные пальцы художника коснулись его рук, чтобы взять чашку, юноша вдруг понял, что с настолько заботливым теплом и глубокой любовью к нему ещё никогда не прикасались. А кофе, который сотворил для него Чжун Ли, показался вкуснее, чем тот, к которому он привык.       И пока мужчины любовно ворковали, Сяо даже не подозревал, что ещё ночью ему пришло сообщение от Фуше с одобрением Чжун Ли как его партнёра, ведь он был тем самым дорогим другом, работавшим в ближайшем секс-шопе и уже ожидающим, когда его и их чудную компанию познакомят с «прекрасным мужчиной». Наверное, юноше, чтобы не смущать себя подобными сообщениями, когда он в следующий раз возьмёт телефон в руки, не стоило скидывать друзьям фотографии из парка, на которых к художнику на руки забралась белка с невероятно важным видом и не уходила до самого вечера.