***
Итак, Иззи благословил Эдварда на новые приключения в море, Иззи бережно, как сумел, передал ему команду, Иззи отпустил Эдварда в свободное плаванье, и трагически умер — с дырочкой в левом боку, откланявшись напоследок и божьей коровке, и цветочной головке. А Эдвард, сволочь, сел на мель и осел на суше! С Боннетом! В развалюхе буквально в ста шагах от места его захоронения! И нет покоя нечестивым. — Доброе утро, Иззи, — весело вышагивал мимо креста Стид, нагруженный снастями и ведрами. — Иди на хуй! — выл из-под земли Иззи, но, очевидно, Боннет его не слышал — и шел дальше на рыбалку. Чайка гоготала так, что чуть не свалилась с крестом — протез покосился еще сильнее и в какой-то момент всё-таки рухнул. Иззи смотрел на это с философским безразличием, чувствуя необычайное единение с природой. — Совсем тебя разъебало, старик, — с нежностью в голосе сетовал Эдвард и закапывал протез обратно, втыкая его в почву по середину голени. — Сучий потрох, оставь деревяшку в покое, — рычал ему на ухо Иззи. — Ветер сегодня особенно сильно напоминает о тебе, мужик, — добавлял Эдвард, любовно отряхивая запачкавшуюся ткань платка. — Иногда мне кажется, что я до сих пор слышу твой голос... — Знаешь, что, блядский ты Эдди! Я благословил тебя не для того, чтобы ты на хер зарыл весь свой гребанный талант в песок! — в небо орал Иззи бился в бессильной злобе. — Не для того, чтобы ты поселился в ебучем домике у моря со своим ебучим Стидом блядским Боннетом! Эдвард мечтательно возводил очи горе. — И ты говоришь мне — Эдди, я благословил тебя, чтобы ты поселился в домике у моря со своим Стидом, — с длинными паузами повторял Эдвард и улыбался как конченый дегенерат. Эдвард уходил, медленно выплывая из поля зрения, величаво, как линейный корабль. Иззи пнул вкопанный крест со всей яростью, собранной за эти дни. Крест, только что с такой заботой воткнутый в землю, затрещал и снова покосился. Иззи смотрел на взбугрившуюся землю, пока мысль со скрипом и неохотой оформлялась в голове. Копытце выглянуло из-под почвы, мелькнуло потемневшим золотом — и крест снова рухнул. Даже Чайка заткнулась.***
— Отринь земное? — уже как-то не особо уверенно предлагал Баттонс и перебирал хвостовые перья. — Бегу и падаю, — веселился Иззи, раскачиваясь вновь установленный крест. Чайка прыгала по земле, смотрела то одной стороной, то другой стороной, изгибала голову, складывала ее под крыло — Баттонс вообще зачастил к нему. Иззи объяснял себе это тем, что с ним интересно. Боннет пару раз пытался возвращать крест на место, потом — решил обходить его стороной, потом — останавливался у его могилы слишком надолго, и хмурился, хмурился, хмурился — Иззи успел выяснить, что Боннет его слушать не желает и не может, и явно, очевидно, не пытается — зато реагирует на физические воздействия. Иззи с налетом напряжения даже как-то решил, что довел несчастного до сердечного приступа — хотя всего-то ткнул пальцем ему в грудь, а Боннет весь побелел так, что слился со своей в кое-то веки выстиранной блузой. — Мужик, слушай, я не знаю, что происходит, — говорил Эдвард обеспокоенно и что-то мудрил с крестом. — Стид напуган. Уверяет меня, что ты вернулся приведением, потому что мы отказались за тебя мстить, и теперь ты... гневаешься. Называет тебя Приззи. Призрак-Иззи. — Эдди, Эдди, ты ёбнутый? Ну какие призраки? — ворковал ему Иззи, с ленцой облетая чуть сгорбленную фигуру. — Ты прав, конечно прав, я тоже не верю, — соглашался Эдвард. — Не хватает тебя, мужик. Не думал, что буду скучать по тебе. — Отринь земное, — советовал ему Иззи. Эдвард кивал, и качал головой, и вздыхал тяжело, и смотрел в сторону моря с затаенной тоской. Иззи кривился — он вообще не понимал, зачем Эдвард решил вернуться на землю, когда море было его жизнью — Эдвард, как и любой рожденный для моря, хирел на суше. Но со своим обычным нечеловеческим упрямством продолжал жить в чертовом домике. А ещё — он примотал к кресту коровий колокольчик, и это была ошибка. Колокольчик был удобный — Баттонс звонил в него, когда прилетал, Иззи слышал звон, даже когда был под землей, даже когда облетал окрестности, и Иззи возвращался — Баттонс практически перестал общаться загадками и начал — говорить как относительно-нормальный человек-чайка. — Ты же свободен, — говорил ему Баттонс. — Волен лететь над морем и над сушей. — Оно мне надо? — спрашивал Иззи. — Что я буду делать в море? Тут и компания есть, и не так скучно. Ещё, когда звонил колокольчик, прибегал Эдвард. Но он видел чайку и разворачивался — даже знающий, что Баттонс стал чайкой, он его, разумеется, не узнавал. Поэтому в колокольчик Иззи тоже звонил. Днем, ночью, упирался колокольчик из скуки, и Эдвард перестал приходить на каждый услышанный звон — и Иззи снова свалил крест, про себя ответив — теперь это было не в пример проще, чем раньше. — Пора, — делился он с Баттонсом. — Свалить эту халупу к чертовой матери. Чайка кричала, прыгала по сбитому копытцу, шелестела перьями, а Иззи — неумолимо летел вперед, к замшелый доскам и выбитыми окнам. — Ах, Эд, быстрее, быстрее! — Ты такой мягкий, такой тёплый, Стид, я так тебя люблю! — Не останавливайся, дорогой, обожаю тебя! Замшелые доски и выбитые окна могли подождать.***
Он перевернул крест вверх тормашками. На это ушло полночи, но теперь копытце гордо смотрело в небо. Иззи надеялся, что получившаяся пантомима достаточно выразительная и считываема, но он надеялся на слишком многое. Чета Титч-Боннетов самообоюдно разжижала мозги. Иззи беспокоился, что они вскоре деградируют слишком сильно и не смогут даже добывать еду. — Я всю жизнь считал себя рациональным человеком, — жаловался Стид. — Но я просто не могу понять, что происходит. Иззи, мы обидели тебя? Подай мне знак! — Обойдешься, — фыркал Иззи. — Сердце не выдержит. — А может это у меня в голове помутилось, — тут же давал заднюю Боннет. — Я так счастлив здесь. Правда-правда. Но рутина... она слегка давит. Знаешь, носить себе воду оказывается очень утомительно. А еще Эдвард вчера притащил змею и мы не смогли ее приготовить, потому что прошлую готовил, ну... Люциус. Я думал это будет романтично, а мы ее просто сожгли на открытом огне до угольков. — Избавь меня от этого, Боннет, — пытался убедить его Иззи. — А еще рыбу ловить непросто, — продолжал Стид. — Я чуть не оторвал себе пальцы, когда сеть запуталась! — Боннет, я сейчас в тебя ткну, — предупреждал Иззи. — Дом разваливается, Эдвард попытался забить гвоздь в доску, а вбил его себе в палец, — неумолимо давил Боннет. — Пришлось перевязывать, а я всё ещё плохо переношу вид крови. И не надо надо мной смеяться, каждый имеет право на свои слабости! И Иззи тыкал. Прямо пальцем в лицо, потому что мог, и потому что морда Стида выглядела так нелепо в подчеркнутой траурности, а еще потому что Боннет забавно дергался, когда Иззи приближался слишком близко. — Холодно, — жаловался Стид, чесал щеку и продолжал жаловаться. Иззи считал себя почти святым. Он выдержал это до конца. Потом Иззи посчитал себя дураком — потому что Боннет начал приходить каждый день. И жаловаться. Баттонс потешался над ним так громко, что Эдвард выскочил проверить что происходит.***
Иззи все-таки добрался до домика. Домик будто бы отталкивал его одним своим видом — в душе скреблось резкое неприятие, что Эдвард мог выбрать это своим жилищем, но потом Иззи находил взглядом Боннета и всё вставало на свои места. В конце концов, Боннет подходил Эдварду идеально. Дом дышал на ладан. Придурки жили в нем уже месяц и в крыше всё ещё были дыры. Они были заброшены поверх толстым слоем слегка спревших листьев, проваливающихся вовнутрь по диаметру, еще рядом же валялась окропленная кровью доска. Иззи понимал, что стёкла достать будет непросто, но банально починить хотя бы крышу, чтобы не текло? — Бля, Эдди, я знаю, что у тебя руки из жопы, но хоть что-нибудь вы с этим делать собираетесь? — шипел ему на ухо Иззи. — Вот-вот сезон дождей, Эдди, я не ебу, что у вас в головах, кроме ебли, но вы утонете на хер прямо в доме, если не залатаете ебанную крышу! — Стид, дожди приближаются, — отстраненно говорил Эдвард. — Уже? Я и не заметил! Ты такой у меня умный, Эд! — восторгался Стид. — Надо бы всё-таки что-то делать с крышей, — добавлял Эдвард, и Иззи дергал Боннета за волосы, буквально вынуждая его посмотреть на небо через потолок. Эдварда он дергать не мог. Пальцы пролетали через него, оставляя после мерзкое липкое ощущение чего-то неправильного. Зато Боннет забавно дергался, поджимал губы, сглатывал, но послушно вглядывался в звездное полотно над головой в широкой пробоине. Спали они посередине, аккурат между двумя провалами. Иззи вообще редко рисковал к ним ночью соваться — последнее, чего он хотел, это прервать их, когда они трахались — а трахались они так же, как и кролики, которых они жрали, и Боннет жаловался на то, что не может больше видеть зайчатину, так жалостливо и упорно, что он всё-таки вытащил Эдварда на рыбалку. Иззи через окно наблюдал, как они поднимают на место крест, пока проходят мимо его могилы, и скрываются за холмиком в звуке морского прибоя. Смотрел, как на ветру шатается незапертая дверь, как убого корчатся внутренности халупы, в которой жили два самых грозных пирата своего времени, и думал. Хотелось отколупать прибитую к оконной раме ткань, заменяющую штору, хотелось подпилить ножки единственной действительно добротной вещи — кровати, хотелось ночью ворваться сюда с криками и истыкать Боннета, чтобы они начали делать хоть что-то, кроме базового выживания и целенаправленного деградирования. Они хотя б привели в порядок жилище! Но они словно не собирались здесь оставаться надолго — но продолжали жить всё там же.***
— Я так больше не могу, — выл Боннет с утра пораньше. — Скучаю по морю, мужик, не могу, — хрипел по вечерам Эдвард. — Всё разваливается, ни души на столько километров, — плакался Боннет на рассвете, — если бы не желание Эда оставаться здесь — мы бы вернулись на Месть. — Сдуру пообещал Стиду спокойную жизнь, я думал, тут будет клёво и весело, но всё то время, что мы не спим — приходится охотится, рыбачить, наводить порядок, крест ещё твой постоянно падает, — бурчал Эдвард под закатывающееся солнце. — Эд хотел открыть тут гостиницу, но кто тут будет заселяться? — вздыхал Боннет и щурился, смотря на восток. — Да и… кажется, проще весь домик снести и потом отстроить заново. Нанять бы людей, которые умеют строить, но тут нет людей! — Оказывается, Стид практически не умеет готовить! Кто бы готовил постояльцам? Мой максимум — это рыба запечённая в золе, но ее почему-то даже Стид отказывается есть, — грустно выдыхал Эдвард и отворачивался к западу, под розовые лучи. Чайка сдавленно крякала каждый раз, когда Иззи скалился Эдварду в лицо, а Эдвард — смотрел сквозь него, пальцы в бинтах и руки в порезах. Чайка шебуршала крыльями, когда Иззи высказывал Боннету всё, что думал о его мыслительных навыках, Боннет прятал глаза, грязные разводы под ногтями и россыпь ранок от рыболовных крючков. — Им нужно обратно, — говорил Баттонсу Иззи, и тоска жрала душу. — Упёртые бараны. — Отринуть земное, — кивал Баттонс и щелкал клювом. — И тебе тоже, мистер Хэндс. Иззи морщился и отворачивался — ничего земного в нем не осталось, но Баттонс продолжал гнуть свое. А потом зарядил дождь. Не очень сильный, всего сутки поливало, Иззи подставлял воде лицо, но вода пролетала насквозь. Баттонс гордо мок на кресте. Внутрь чаши протеза наливалась вода, золотая краска проплешинами и проталинами слезала с гладкого дерева, платок прибило с кольцом из-за веса воды. Отсутствие ощущения дождя бесило сильнее, чем понимание, что холодной воды за шиворот — не очень приятно получить, поэтому — Иззи пришлось выбрать из двух зол меньшее. Меньшее — это вломиться в халупу и устроить какую-нибудь срань. — Нам придется попрощаться с Приззи, — печально вытягивал Боннет. — Мы будем его навещать, — обещал Эдвард. Иззи наблюдал за тем, как складываются в крошечную суму все пожитки и хмурился. С обеих сторон кровати — разливались крошечные моря, ветер продувал сквозь щели в досках так яро, что поднимал в этих крошечных морях — крошечные волны. Под потолком еле теплился свет в лампе. — Или не будем, — совсем тихо добавлял Стид. — Может, если мы как-то пересечемся с этим… Ричи, он всё-таки упокоится? По-человечески. — Или не будем, — соглашался Эдвард и начисто игнорировал вторую часть боннетовой фразы. Иззи обернулся, выглядывая в дыру в стене. Там, невдалеке, на настоящих волнах, качалась настоящая Месть, и дождь неожиданно показался таким реальным — настоящим ушатом ледяной воды, вылитой прямо на обнаженное неживое сердце. И они уходили. А Иззи — оставался.***
Когти царапнули по щербатому отшлифованному солью волн дереву единорожьей шеи. Ветер под крыльями был таким живым и настоящим, и такими неловкими были первые движения, и Чайка гоготала над каждым провалом, и каждым взмахом, и каждым потерянным воздушным потоком, а из клюва вырывались только скрипящие отрывки птичьих слов, и над ними Чайка гоготала тоже. Но когти царапнули по щербатому отшлифованному солью волн дереву единорожьей шеи. Тёмная крачка взошла на борт своего корабля вместе со своими капитанами.