Воробушек

Белый фарфор с тупым стуком ударялся об деревянные стенки. Белые фигурки на нем изображали журавлей, вытягивающих свои длинные шеи навстречу ветру. Красная эмаль оплетала изделия, как лоза, она закручивалась и завивалась, обнимая птиц и контрастируя с изумрудной тканью. Обивка ни на грамм не могла удержать фарфора на месте. Он трясся, перекачиваться, стукался друг об друга с протяжным "Цзынь", и так громко, что сердце белокурого юноши пропускало удар каждый раз. Если сервиз разобьётся - быть беде. Охранники легко пропустили его. Они даже не подняли свои глаза, просто посмотрели на серый подол хаори. Они были слишком вымотаны ночной погоней, отъездом хозяина и охраной входа. Ещё и солнце так приятно грело сегодня. Идеальный день для сна. Воскресенье ухмыльнулся. Сусаноо был милостив сегодня: не наслал ни туч, ни урагана. Около первого дерева свернуть за террасу, пройти по деревянному мостику, залезть на один из холмиков и опустить коробку с сервизом на стол перед складом. Ночью эта дорога казалась Воскресенью легче. Намного легче. Вдох. Выдох. Досчитать до пяти. Воскресенье осмотрелся. Золотые глаза перебегали от небольшого здания для слуг, выглядевшего совсем серым даже на фоне цветов рядом, к галерее, которая не имела стен, только поддерживающие крышу деревянные балки. С галереи можно было попасть в главное здание незаметно. Не зря же Воскресенье обокрал бедного слугу, забрав себе чужое серое одеяние. Он мог смещаться с прислугой. Правда для этого пришлось несколько ночей подряд изводить охрану, иначе они бы явно не закрывали бы глаза ни на небольшие крылья на голове, ни на пару дополнительных ушей. Юноша громко вздохнул. Если бы его отец выбрал бы себе кого-то из рода человеческого, или если бы его мама не велась бы на пустые обещания, ему не пришлось бы придумывать тысячи способов прятать свое происхождение. Воскресенье самостоятельно научился подвязывать крылья так, чтобы они могли потеряться в густых волосах, приходилось правда терпеть постоянную боль и ноющие после суставы. Галерея в близи оказалась ещё приятнее и краше чем издалека. Резьба на дереве, из-за геометрических узоров подчеркивала простоту форм. Небольшие ограждения не мешали наслаждаться видом пруда под галереей. Уже зелённые деревья просовывал свои пышные ветви во все отверстия на крыше. Теплый солнечный свет заливал весь пол, он выглядел как растекшееся золото. Воскресенье на секунду закрыл глаза. Шум воды. Шелест листьев. Скрип досок под ногами. Нос только сейчас уловил лёгкий аромат цветом. Вдох. Выдох. Досчитать до пяти. Каждый раз в таких поместьях душу рвало изнутри. Чувство собственной никчемности пыталось разорвать душу на части. Но не могло, поэтому лишь царапало ее, проникая когтями все глубже и глубже, ударяясь прямо о комок нервов и принося собой боль. Твердый ком застревал в горле, не давая ни глотнуть нового, свежего, воздуха, ни даже выдохнуть старого, уже ставшего сродни яду. Он мог сам жить в таком поместье. Он мог сам владеть таким поместьем. Но все, что он получает в своей жизни - крохотную комнатушку с видом на вечно не затихающую улицу. Вдох. Выдох. Досчитать до пяти. Скоро это закончится. Скоро он вернет свою честь. Скоро он сможет начать жить хотя бы как человек. Скоро он оплатит все свои долги. Скоро он оплатит долги своей семьи. Главное - своей сестры... Вдох. Выдох. Досчитать до пяти. Сейчас эмоции лишь станут помехой. Доски скрипели под ногами. Лёгкий ветерок игрался с волосами, зарывался в перья и щекотал шерсть на звериных ушках. Однако умиротворение быстро развеялось, стоило золотым глазам встретится с чужими, темно карими. Мужчина шел к Воскресенью навстречу, неторопливо переваливаясь с ноги на ногу. Он выглядел сильным. И носил черные одеяния. Охранник. Удивительно, что за столько ночей выматывания охраны Воскресенье ни разу не видел его. Вязкая слюна тяжело сглатывалась. На одну проблему больше. -"Эй! Птичка!" - широкие плечи загородили сёдзи, отделяющие галерею и главное здание. Вместе с ними Воскресенью казалось, ему закрыли кислород. Сейчас он даже не сможет убежать. Не в этом неудобном длинном хаори и на этих непривычно высоких и неустойчивых гэта. Воскресенье потупил голову, волосы упали на глаза, закрывая собой блестящее золото глаз. Охранник продолжил говорить, растягивая слова и щекоча уши своим неторопливым говором: "Не хочешь после работы заскочить ко мне? Не думал, что у нас в поместье есть такие воробушки." - Собственный пульс бил прямо в виски, мешая полноценно думать. Воскресенье привык над издевками над собой, над своей внешностью и происхождением, но сейчас, он не мог даже ответить, иначе запомнится охране ещё больше. Чем больше люди тебя заметит - тем сложнее проникнуть на территорию врага. Золото было обращено к деревянному полу. Вдох. Выдох. Досчитать до пяти. -"Ну ты чего? Не бойся. Я же не собираюсь тебя пороть." - Воскресенье от удивления сделал пару шагов назад. Охранник наклонился прямо к его лицу. Прятать взгляд более Воскресенье не видел нужным, он уже провалился в испытании на скрытность. -"Разве ваша работа может перенести подобную поблажку?" - Не можешь победить? Меняй правила игры. Если он сможет запомнится кому-то достаточно сильно одной ситуацией, люди закроют глаза на иные факты его вины. Его хватятся как раз тогда, когда он уже выполнит свою маленькую миссию. Люди хорошо запоминают чужие пороки, особенно, если сами связаны с ними. Воскресенье улыбнулся и сощурил глаза, он старался говорить тихо: "Ночью у вас и без меня наверняка много работы. Будет очень обидно, если вор проберется в поместье пока вы развлекаетесь" - говоря последние слова Воскресенье дотянулся до чужого воротника и провел по нему рукой, "нечаянно" касаясь чужой разгоряченной шеи. -"Я хотел предложить тебе выпить чашечку чая, однако подобные твои мысли тешат мое эго" - Воскресенье отдёрнул руку. Этот охранник быстро понял новые правила, и быстро их снова изменил под себя. -"После работы, чай будет прекрасным лекарством для души" - смотря на вопросительный взгляд охранника Воскресенье хотел рассмеяться: "Если чай будет достаточно хорошо, возможно вечер не завершится простой беседой" - на лице охранника застыла улыбка, он был удовлетворен. Легкой походкой обойдя человека перед собой, Воскресенье сменил залитую светом и наполненную воздухом галерею на темное и тихое главное здание. *** Поместье дурманило запахом яблок, и Воскресенье даже ощутил на языке вкус саке. Многие из сёдзи были открыты - было бы кощунством закрывать поместье в такую погоду, когда ярко светит солнце и лёгкий ветерок играется с листвой, игриво забегая в поместье. Все что было нужно Воскресенью - выкрасть один артефакт, достаточно ценный для того что бы хранить его в надёжном месте, но недостаточно дорогой, чтобы создавать для него тайник. Сокровищница могла стать хорошим вариантом. Но вот есть ли она в небольшом двухэтажном поместье? Хороший вопрос. -"Эй!" - крик недовольной старушки вывел Воскресенье из мыслей. Пожилая женщина в сером кимоно кричала ему с конца коридора: "Эй ты! Почему не работаешь? Тебе дел мало?" -"Я только что вернулся с поручения в городе, сейчас пойду работать дальше." - Негромкий голос, полный учтивости, и вежливый поклон сработали как пыль в глаза. -"Иди как ты в кабинете господина уберись" - Старуха немного подумала и добавила: "И вон, девку эту возьми с собой. Сил ее учить нет!" - В коридор, вылетела девушка. Старушка грубо толкнула ее в спину, и она, чуть не падая под ноги Воскресенья, кубарем пробежала меж ширм. Вдох. Выдох. Досчитать до пяти. Девушка носила все тоже серое кимоно, как и вся прислуга в доме, и из-под бесцветной скучной ткани выглядывали светло зелёные кусочки нижнего кимоно. Ее волосы были распущены, прямые и имели серый цвет, немного темнее чем цвет волос самого Воскресенья. Ее глаза, которые она, отдышавшись после забега - вероятно у нее низкая выносливость - подняла на своего "наставника", переливались от синего, сродни цвету моря, через розоватую дымку в янтарный. -"Меня называют Светлячком. А ты..." -"Воскресенье" -"Я недавно совсем работаю тут. Понятия не имею куда нужно идти, простите меня если стану помехой" - оттарраторя это так быстро как могла, девушка сложилась в поклоне. -"Ничего, я сам тут не долго" - "примерно минут 10" - хотел добавить Воскресенье, но навряд ли бы Светлячок оценила бы такой юмор. Да и хотелось бы сохранить свой маленький секретик в тайне от работников поместья. Девушка в любом случае пробыла в поместье больше чем он. Осталось лишь только ее разговорить, и она поведает Воскресенью грязные тайны поместья, даже не догадываясь о том, кому именно она их говорит. Вдох. Выдох. Досчитать до пяти. Светлячок оказалась весьма... разговорчивой. Пока Воскресенье с ней поднимался на второй этаж, он узнал, что она обожает дораяки, ей нравится нежится на солнышке летом, но она не прочь осенними вечерами посидеть в доме и повышивать, ей не нравится использовать обычные иголки, потому что они колются, но закупленные не подходят под все типы ткани, сейчас она вышивает для себя листики на праздничную юкату и она будет рада, если Воскресенье зайдет к ней вечерком, они попьют там чай, который Светлячку в этом поместье очень нравится. Единственное что оставалось делать Воскресенью - кивать. Кивать и редко отвечать протяжным "хмм". Остановить разговорчивую натуру оказалось невозможно, видимо уж слишком мало было у нее компании последние время. Воскресенью даже стало ее жаль. Наверняка в поместье работают одни бабки, из-за которых бедная девушка целыми днями носится туда-сюда и даже поговорить ни с кем не может. -"Зачем нам в оружейную? Разве мы не убираем кабинет господина?" - Светлячок ориентировалась в особняке явно получше юного воришки - стоило Воскресенью начать отодвигать ширму как переживающая девушка остановила его. -"Мне нужно кое-что оттуда забрать" - Воскресенье нахмурился. Оружейная была идеальна для хранения артефакта, так нужного ему. -"Ты что хочешь розгами от охраны получить? Нельзя нам туда. Забыл?" - Что? Наказание за вход в комнату не могло быть просто так. Воскресенью кровь из носу нужно попасть за эту ширму. -"Если не хочешь, можешь не идти, я не заставляю" - легко улыбнувшись он хотел скрытая от своей спутницы, но был очень быстро пойман за шкирку и оттащен до противоположной стены коридора. -"Ты разве не дольше меня работаешь? Должен уже знать методы Гончих. Начальник же от твоей спины живого места не оставит!" Мешает. Девка мешает. Вдох. Выдох. Досчитать до пяти. В рукаве кимоно для таких случаем запрятано снотворное. Смочить им рукав удалось за пару секунд. Воскресенье развернулся, Светлячок отпустила его воротник и теперь легко улыбалась. Девушка одним резким толчком была прижата к стене, к ее лицу Воскресенье прижал рукав своего кимоно, пропитанным ароматной жидкостью. Ее радужные глаза округлились. Золото напротив хитро щурилось. С лёгкой улыбкой Воскресенье прошептал ей: "Прости, но завтра мы уже не увидимся. Спи" - и девушка уснула. Проявив капельку своей заботы, Воскресенье прижал ее спиной к стене и оставил в сидячем положении. А сам же отправился за ширму, скрывающую запретную комнату. *** Вдох. Выдох. Досчитать до пяти. Время на исходе. Ловкие пальцы перебирают бесчисленные ящики, глаза всматриваются в каждую шкатулку, уши ловят каждый шорох снаружи. Воскресенье нервничает. Его крылья норовят дрогнуть, но из-за ленты державшую их и помогающую замаскировать перья под не самый аккуратный хвост, они только больше болят. Очередная шкатулка была слишком мала для того, что бы хранить в ней веер, так необходимый парню. Веер, управляющий потоками ветра. Веер цвета ночной мглы. Веер содержащий перья тенгу. Веер, ценой равный его собственной жизни. Ему необходимо найти его. Иначе он так и останется в клетке храма Сусаноо, рядом с его любимыми детьми, выполняя все их прихоти. А его сестра... Она так и будет вынуждена петь в императорском дворце, против своей воли и против своего желания. Лента спала с крыльев. Воскресенье развязал ее. Он сидел на полу, пытаясь привести мысли в порядок. Убеждая себя, что ещё не поздно, и он успевает, Воскресенье старался дышать ровно. Последний раз он видел Зарянку кажется вечность назад. Тогда она была рада отправиться во дворец и петь там на приемах. Она светилась от радости. В ночь перед самым отъездом она положила голову брата на свои колени и, невзирая на подколы Воскресенья, гладила его по волосам, щекоча крылья на затылке и перебирая отросшие ещё тогда волосы. Она шептала своим милым, прекрасным, звонким, очаровательным голосом ему прямо на ухо, вызывая мурашки по телу. Шептала что обязательно заберёт его. Что обустроится во дворце и приедет за ним. Что ему больше не придется жить под крылом Сусаноо. А Воскресенье слушал. Слушал и по щекам его тогда текли слезы. Ему не хотелось разбивать ее мечты суровой правдой о его собственном положении. Она все ещё не знает, какую цену заплатил Воскресенье за ее жизнь во дворце... Пусть и не самую счастливую... Пусть и не ту, которой она достойна. Веер ценою в его жизнь. Если он добудет его, он выкупит все свои пёрышки у Сусаноо и навек обретёт свободу. Свободу, которой он лишён с детства. Он найдет пристанище, тихое и безопасное. Он заберёт сестру. Они будут счастливы, в маленьком домике на берегу какой-нибудь тихой речки. Будут за котацу обсуждать новости из деревушки, поедая рис и закусывая солёной рыбой. Будут прогуливаться по полям. Воскресенье будет жаловаться сестре на ее чрезмерную активность, а Зарянка, в свою очередь, будет наигранно дуться. Они будут вечерами распивать саке и засыпать рядом друг с другом. Лёгкий ветерок, еле касаясь кожи, пробежал по лицу Воскресенья, он закрутился у крыльев, закрывающих лицо, и проскользил прямо к шее, забираясь вглубь кимоно. Воскресенье осмотрелся. Небольшая комната, стены которой являлись полками, хранящими все богатства особняка. В противоположной входу стене было окно, достаточно большое чтобы в него пролезть. Оружейная, неожиданно для Воскресенья, больше напоминала сокровищницу. Сюда явно просто свезли все богатство, чтобы похвастаться им перед гостями при удобном случае. Глаза Воскресенья округлились, зрачки сузились, а дыхание участилось. Все в этой комнате - чистейшее хвастовство. Начиная с расписных ширм, заканчивая фиолетовым кимоно, висящим на стене. Все в этой оружейной роскошно и стоит баснословно дорого, но все побрякушки бесполезны. Они не зачарованы, не являются талисманами и для таких отстранённых от людей как Воскресенье они не имеют смысла. Даже мечи, хранящиеся в лакированных кейсах, были ритуальными: тупыми и слишком хлипкими для боя. В этом показушном помещении хранить магический артефакт, заинтересовавший самих Ками не имеет смысла. Скрип половиц за дверью быстро отрезвил голову, избавляя от всех мыслей. Золото глаз метнулось к одной из ширм, разделяющих комнату пополам. Один слой бумаги просвечивает, но за двумя уже можно спрятаться. Воскресенье, снимая надоевшие гэта, отодвинул ширму, и весьма своевременно спрятался за нее: через миг в комнату кто-то зашёл. Человек медленно зашёл в комнату и задвинул ширму. Воздух в комнате казалось раскалился и теперь обжигал лёгкие при каждом вдохе. Время тянулось невозможно медленно. Воскресенье зажал свой рот руками, чтобы не издать лишних звуков. Он старался не двигаться и даже дышать бесшумно. Человек, зашедший в комнату ранее, глубоко вздохнул. Время продолжало тянутся, мучительно неторопливо. Тело начинало затекать, а голос в голове кричать все громче и громче: "Беги!". Не поворачивая голову, Воскресенье осмотрелся, его бегающее по комнате золото остановилось на окне. Единственный доступный выход. Несмотря на почти полное отсутствие грубой силы, из-за которого он явно не может встретится с охраной напрямую, ловкости Воскресенью было не занимать. Все же оба его родителя весьма ловкие создания - кицуне ловки и проворны, а тэнгу быстры и легки. Сейчас мысленно Воскресенье даже поблагодарил их за их связь, пусть и не взял обратно все свои проклятия в их адрес. Зацепится за крышу, быстро подняться на нее и сбежать, пока охранник будет пытаться забраться на крышу сам - звучит как самый настоящий план. Учитывая, что опыт подобных трюков имеется - звучит как очень хороший план. Единственная загвоздка. Он может не добежать до окна. Он не знает ни охранника, ни его подготовку, ни то, если ли у него оружие. Рисковать Воскресенье не любил, особенно в вопросах, касающихся его или чьей-либо ещё жизни. Вдох. Выдох. Досчитать до пяти. Выход казался так близко, но Воскресенье не был готов бежать. За ширмой он чувствовал себя в безопасности, хотя и понимал, что в одной комнате с охранником он не может быть в безопасности. Голова работала слишком медленно. Мысли блуждали где-то в небесах, пока тело сидело в паре метров от этого самого неба. Пару шагов. Всего пару шагов. Но Воскресенье не сдвинулся ни на йоту. Не хотел и не мог, его вжало в ширму и все что он мог делать - слушать спокойное дыхание охранника. -"Послушай, воробушек, мне совсем не охота играть с тобой в эти игры. Я поймал тебя с поличным, мне даже не надо доказывать твою вину" - О милостивый Сусаноо! О великая Аматэрасу! И о любимая Инари! Это был тот охранник, которого Воскресенье встретил сегодня утром. У него был все тот же баритон, он говорил все так же спокойно, немного игриво выделяя кличку. Дыхание Воскресенье участилось. Руки сами собой сжали кимоно, где-то в районе груди. Сейчас закрывать рот было глупо - его уже нашли. Охранник продолжил говорить. И сердце Воскресенье остановилось, когда он услышал медленно приближающиеся шаги. Остановилось оно только что бы начать сумасшедше колотиться, пытаясь сломать ребра и вылететь наружу: "Мы ведь оба понимаем, что, если я тебя найду, хуже будет только тебе, птенчик" - теперь последнее слово было окрашено не только игривостью, но и в нем слышалась насмешка. Воскресенье позволил себе закрыть глаза. Вдох. Выдох. Досчитать до пяти. И прежде чем чужая рука отодвинула ширму, рванул к окну. Так быстро, что ленты, держащие крылья где-то в волосах слетели. Так быстро, что из лёгких вышел весь воздух. Так быстро, что охранник удивлённо застыл на секунду. Решающую секунду, за которую Воскресенье зацепился кончиками пальцев за край крыши, в следующий миг оказываясь на самой кровле, пока охранник сам только очутился у окна. Дальше на раздумья не было ни секунды. Воскресенье рванул по галерее в сторону кровли оград поместья, так он обычно и сбегал в ночные вылазки: через галерею выбегал на стены, обегал их вплоть до ворот и спрыгивал с них. Это поместье построено в таком месте, что только у ворот есть "спуск", по всему остальному периметру только отвесные скалы, и полминуты свободного падения, которые закончатся если не смертью, то такой болью, что Воскресенье предпочтет все же смерть. Кровля под ногами уже привычно скрипела. Босые ноги чувствовали каждый неровный край черепицы. Любой, даже самый маленький, скол резал ноги. Но это было не самым страшным. Самым страшным оказался поворот. На самом краю крыши Воскресенье не смог повернуть. Без обуви стопа просто проскользила по плоской части крыши, и парень соскользнул на скошенную часть. Он летел прямо вниз. К своей смерти. Резкая боль у живота приводит в чувства. Воскресенью требуется пару секунд что бы осознать, что он больше не летит вниз, что он остановился у самого края. Ещё пару секунд уходит на анализ. Воскресенье переводит взгляд от пугающих сейчас лесных пейзажей ниже. Его талию обнимают руки. Сильные, раз могут удержать Воскресенье от падения в пропасть. Они покрыты шрамами, старыми, но от этого не менее пугающими. Почему то, в этих "объятьях" Воскресенье чувствует себя в безопасности. Вдох. Выдох. Досчитать до пяти. От знакомого голоса в новых эмоциях по спине Воскресенья пробежалась мурашки: "Не думаю, что твои крылышки могут помочь тебе взлететь, воробушек"- все то же слащавое прозвища, с нотками заигрывания и растягиванием гласных. Все та же неторопливая манера. Но эта дрожь в голосе, этот нервный смешок в конце и этот переход на шёпот заставляли Воскресенье успокаиваться, пусть он все ещё в шаге от смерти, и стоит только охраннику расслабить хватку, как он полетит прямо в Ёмоцукуни. Вдох. Выдох. Досчитать до пяти. Воскресенье чувствует, как его тянут вверх. Он находит опору и встаёт на крышу сам. Его, как безвольную тряпичную куклу, поворачивают на месте и золоту его глаз приходится столкнутся с чужими пепельными озёрами. Обливаемые солнцем они переливаются сотнями оттенков, от черной туши до яркого зарева. Только вот выглядят они так печально уставшими, что сердце у Воскресенья кровью обливается. Хочется ему прикоснутся к растрёпанным волосам, провести по ним рукой и проследить за тем как золотые блики переливаются с одной пряди на другую. Чужое горячее дыхание возбуждает все нервы, сплетённые в один комок где-то в груди, из-за чего тело болит, а голова не может не думать об обеспокоеном голосе. Воскресенье через силу закрывает глаза, стараясь не думать вовсе. Вдох. Выдох. Досчитать до пяти. Как только руки уходят с его талии, Воскресенье срывается с места и бежит вперёд, игнорируя ком в горле и рой непонятных мыслей. Резко шею, со спины, где-то выше ворота кимоно, что-то обжигает, голову резко накрывает пелена тумана. Боль - единственное что может чувствовать Воскресенье. Он снова падает, но в этот раз на территорию поместья. Сзади шеи все жжёт и саднит, а в ушах все звенит. Перед глазами пляшут блики, и грудь болит при каждом вдохе. В медленно утекающем сознании ни одна мысль не задерживается слишком долго. Последнее, что помнит измученная голова - тихий дрожащий голос рядом, и сильная рука под головой. *** Огонёк внутри фонаря игриво извивался, испускал искры, тлел и снова разгорался. Воскресенье не мог сказать, сколько он наблюдал за этим театром света, но, когда ширма скрипнула и в комнату зашёл человек, он давно уже был в сознании. Это снова был тот охранник, который флиртовал с ним утром, который поймал его днём с поличным. Он застыл в проёме на пару мгновений, а после прошел прямо к футону и присел около него. -"Отдам тебе должное, если бы не попытался самоубиться, убежал бы" - его голос звучал все так же нахально и уверенно, как в первую встречу, от той привлекательной дрожи не осталось ни следа -"В следующий раз, пожалуй, лучше разработаю план по убийству себя, а не доверюсь удаче" - Воскресенье ответил тихо, но все равно был хорошо услышан. Охранник склонился к его уху и тихо сказал: "В таком случае, боюсь я не могу позволить тебе заиметь следующий раз. Было бы обидно потерять такую прелесть. Если воробушек упадет, боюсь от такой прелестной птички останется лишь жалкая кучка перьев" - и вот опять это прозвище. Воскресенье невольно оскалился и нахмурился. -"Хватит меня так называть" - тихо Воскресенье отчеканил каждое слово. -"Уж прости птенчик, имени твоего я не знаю, у преступников не принято спрашивать имена при погоне" -"Воскресенье. Меня зовут Воскресенье" -"Галлахер" - к лицу Воскресенья была поднесена рука. Первостепенно он отшатнулся от нее, но та застыла на месте. Воскресенье застыл вместе с ней, сглотнул вязкую слюну, давящую горло и широко распахнул глаза, наблюдая за каждым движением ладони перед собой. Галлахер наблюдая за этим, тихо хихикнул и тихо, без надменности и даже привычных уже лукавых вытягиваний гласных сказал: "Я всего лишь хочу поприветствовать нового знакомого" - Немного времени ушло у Воскресенья на осознания смысла сказанных ему сейчас слов. И ещё немного на попытку достать руку из-под одеяла, которым его тут любезно укутали, как в кокон. Он протянул свою руку навстречу чужой и не смог не заметить отличия в цвете кожи, видимые даже при тусклом свете фонарика. Его собственная кожа, на фоне загорелой кожи охранника казалась совсем бледной и болезненной. И даже разница в размерах ладоней подчеркивала слабость Воскресенья. Парень прикрыл глаза, ему казалось, что его рука полностью утонула в чужой, во время лёгкого рукопожатия. Цвяньк-цвяньк Метал холодил кожу и слегка бил по костяшкам запястья. Что? Воскресенье распахнул глаза и уставился на свою же руку. Чёрт! На тонком запястье весит металлический браслет шириной в два суна. Он был прост, без узоров и швов, и при каждом движении руки раздавалось тихое позвякивание. С пустого метала Воскресенье перевел взгляд на довольное и ухмыляющийся лицо. -"Эта штука - кандалы для меня?" -"В какой-то степени" -"Ключ у тебя?" -"Я этого не утверждаю..." -"Но и не отрицаешь" -"Но и не отрицаю!" - Галлахер рассмеялся, тихо и ехидно так, что Воскресенье сжал руки в кулаки до боли и победивших кончиков пальцев, лишь бы не ударить. Посмеявшись Галлахер продолжил: "Спросить о правилах и наказании за их нарушение не хочешь? Не надо так смотреть на меня грозно, не идут тебе хмурые бровки. Правило одно - выйдешь из комнаты или отойдешь от меня больше чем на 10 сяку и сгоришь заживо" Что? После последних слов рука невольно потянулась к шее и ощупала, начавшее печь место. План рушился, с каждым новым фактом, который Воскресенье узнавал. Сначала незнакомый охранник. Потом Светлячок. Погоня. Травма. Кандалы. Воскресенью хотелось плакать. Он прижал руку к груди, спрятав ее под одеялом, и закрыл глаза. Вдох. Выдох. Досчитать до пяти. До десяти. До пятнадцати. А был ли у Воскресенья изначально план? Только если в мечтах. -"Что со мной будет?" - Воскресенье не был уверен задаёт он этот вопрос себе или охраннику, учтиво молчавшему до сих пор. За это Воскресенье когда-нибудь поблагодарит его. Если когда-нибудь наступит, конечно. -"Зависит от твоего поведения: будешь милой пташкой и тебя просто с позором выгонят из деревни у склона. Но если уж будешь плести интриги, как утром, боюсь мне придется вспомнить все твои грехи, а не только проникновение на территорию. Форма то у тебя здешняя, и явно великовата немного, значит кража. Старуха тебя за здешнего приняла не просто так - введение в заблуждение. Отравление служанки, даже если и снотворным. Попытка кражи. Попытка скрыться с места преступления. Да и наверняка имущество попортил, когда копался в ящиках. Не думаю, что господин, когда вернётся через пару дней обрадуется всему, что ты натворил..." Тон голоса, некогда нежный, недавно ехидный, сейчас стал усталым. Галлахер с хрипотцой, свойственной старым войнам видевших в своей жизни слишком многое, произносил слова все тише и тише, пока наконец не перешёл на шёпот. Молчание растянулось. Горечь капала Воскресенью на язык, смешивалась с вязкой слюной и разъедала горло. В комнате все застыло, единственное что выдавало неумолимое движение времени вперёд - огонек в фонарике, все так же старающийся танцевать. Наконец Галлахер нарушил тишину. -"Если бы я желал тебе смерти, я бы не бросился спасать тебя от неожиданного суицида" -"Наверное, лучше бы и не бросился..." - Воскресенье не хотел быть услышанным, произнес это так тихо как мог, одними губами, но кажется был недостаточно бесшумен, ведь следующие действия охранника, в ином случае, он объяснить уже не мог: тот склонился к лицу Воскресенья и провёл рукой по крылу, сначала по нечувствительным маховым перьям, перебирая их и приглаживая сбившийся пух. Медленно, как будто бы боялся испортить ненароком нежное крыло. Потом осмелев, провел рукой к сгибу крыла, туда где под перьями уже есть нервы, туда где прикосновения отдаются лёгкими покалываниями в груди. Зарылся пальцами в короткие перья. Пригладил ладонью крыло. Распрямил его, открывая себе покрасневшие лицо молодого парня. Охранник придвинулся ближе, так что Воскресенье, даже в тусклом свете единственного фонаря, мог разглядеть горечь в чужих глазах. Галлахер замер. Его рука, до этого ласкавшее крыло, отпустила перья и сползла ниже, к тонкой и бледной шее. Ловкие пальцы дотянулись до саднящего места сзади шеи и тело на секунду пронзила волна боли, опьяняющая и сбивающая со всех мыслей. В глазах потемнело. Воскресенье закрыл глаза прежде чем теплая ладонь пропала с его тела. С улицы слышались глухие постукивания. Небольшие капельки воды попадали на черепицу, скатывались по ней, играя в догонялки, и падали на доски, застилающие внутренний коридор. Начался дождь. Гармония природы и ночная мелодия провожали сознание к самой Цукиёми. Мысли пустели. Воскресенье перестал даже пытаться ловить их, они утекали быстрее, чем удавалось осознать их наличие в голове. Вдох. Выдох. Досчитать до пяти становится невозможно. Мысли обратно собираются незаметно: только что Воскресенье не мог вспомнить даже свое имя, а через мгновение он ясно мыслит, смотря перед собой. Сёдзи перед ним были распахнуты, и приятная прохлада, какая возникает только после вечернего дождя, тянулась в комнату. Еле уловимый запах сырой травы смешивался с сыростью и пытался снова убаюкать юношу. Уголки губ приподнялись в лёгкой улыбке. Такие ночи были будто созданы для размышлений. Тихие и лёгкие, они не забивали собой голову, скорее наоборот, старались отступать и не мешать думать. Именно в такие ночи Воскресенье, обычно, выбирался из своей спальни (кладовки на самом деле, но имеет ли это смысл, когда там есть футон и даже письменный столик?) и гулял по территории храма милостивого Сусаноо, который, весьма любезно, закрывал на это глаза. Во время прогулки по каменистой тропинке Воскресенье думал о своей жизни, о жизни сестры, о жизни их родителей... Думал о том, как завтра будет убираться в храме. Думал о том, как сестра пишет ему письмо, быстро черкая кистью иероглифы. Думал о том, как могла бы сложится его судьба, если бы родители не поступили бы с ними двумя так неоправданно жестоко. Думал до тех пор, пока не осознавал, что сидит прямо на земле и обильные, жаркие слезы текут ручьем из его золотых глаз, смотря через лужу на которые, ему хотелось выколоть их, лишь бы не видеть больше эту жалкую картину, и эти чёртовы золотые глаза. Вдох. Выдох. Досчитать до пяти. В траве стрекотали кузнечики. Капли скатывались на землю. В эту ночь, Воскресенье будет думать над настоящим. Он заперт в комнате и связан с охранником. В оружейной поместья нужного ему артефакта нет. У него два дня и одна ночь. Очень... Обнадеживающие... До конца ночи Воскресенье не сомкнул глаз. Когда солнце взошло над поместьем и залило своими лучами все комнаты, у Воскресенье был новый план. Со спины послышался стук открывающейся ширмы.