***
Но тяга увидеть этого парня не заставляет долго мучаться. На выходе из галереи он снова видит его. Тот мирно общался с людьми из его группы, что уже частично покидали галерею, но некоторые, по-видимому, задавали дополнительные вопросы у него, а тот в ответ увлечённо что-то рассказывал. Хёнджин снова приковал свой взгляд к нему, продолжая любоваться, а когда те немногие, самые жадные до знаний, попрощались, он решил, всё же, не упускать такого шанса. — Извините! — говорит ему в спину он, но тот не оборачивается. — Извините? — тогда Хёнджин идёт на наглость и чуть касается чужого плеча. Тот оборачивается, взглянув сначала растерянно, а затем, узнав уже знакомое за вечер лицо, чуть расслабляется. — Вы меня звали? — спрашивает тот, немного смущаясь, будто понимает что-то. — Э-э… да? — неловко отвечает Хёнджин, пока его уверенность медленно выбегает из тела. Хочется быстро откланяться и выбежать вслед за ней из этой галереи и уже никогда сюда не возвращаться, высматривая картины через окна с улицы. — Ох, вы, наверное, не поняли. Извините, я просто не слышу, — отвечает парень, как громом среди ясного неба, стукая пальцем по своему уху. Перспектива выбежать даже без поклона, сверкая пятками, и уже даже за десять метров не подходить к этому месту кажется Хёнджину не такой дикой. От неожиданности он глупо чуть приоткрывает рот, тем самым ещё яснее выражая свою откровенную тупость. Может, картины он писать и умеет, но ума ему точно это не прибавляет. — О боже, извините пожалуйста, я такой идиот, — кланяется Хёнджин в знак искреннего сожаления о недопонимании, чем вводит в ступор уже того парня. Тот сначала теряется, а потом начинает тихо смеяться. — Вы уж больно самокритичны! Всё в порядке, правда. Если вас это успокоит, то вы не первый, кто этого не понимает поначалу из-за того, что я читаю по губам, — улыбается тот, и тогда Хёнджин немного расслабляется, перенимая чужое приподнятое настроение. Даже смеет немного улыбнуться в ответ. Они стоят так с десяток секунд, пока в какой-то момент тишина между ними не становится неловкой. — Вы что-то хотели у меня узнать? — всё же спрашивает тот с ноткой интереса в глазах и голосе. — А! А… Да, точно, я хотел… — Хёнджин мнётся и заикается, как пятиклассник перед своей первой любовью. Так хочется дать себе затрещину. — Я хотел передать вам это. Он двумя руками протягивает перед собой сложенный вдвое лист, а сам, пока тот думает, что с этим даром делать, поспешно удаляется из галереи. И как бы нелепо он себя ни повёл в тот момент, это был настоящий максимум всех душевных порывов, на который он был тогда способен. И когда Ким Сынмин развернёт листок, он увидит своё лицо, отражённое через призму восприятия другого человека. Самое тонкое искусство. И он, признаться, чуть не пустит слезу, потому что это первый раз, когда он получает такой подарок. А на обратной стороне его будет ждать ещё более пылкое: «Ты невероятно красив, когда говоришь о картинах». И он зажмёт рот рукой, чтобы не издать любой неподобающий звук неизвестной громкости, потому что сам себя не слышит, что сейчас хочет из него вырваться. Перевернув листок всеми сторонами, он не обнаружит ни номера телефона, ни ещё какого-нибудь способа связаться с этим парнем.***
А Хёнджин ежесекундно себя за это теперь будет корить. Он ведь даже не может узнать понравился ли ему этот небольшой набросок? Или он смял и выбросил его сразу, как увидел? Так изнутри зудит всё разузнать, ведь это первый раз, когда он дарит кому-то что-то созданное им самим. Он думает об этом случае всю следующую неделю. И всякая мысль оканчивается словами: «Вот если бы я тогда…». Каждый последующий вечер, когда он едет мимо галереи на автобусе с университета, он надеется, что на остановке зайдёт именно он. А когда немногим после решает посетить выставку современного искусства, то, сам того не признавая, ищет глазами среди экспонатов знакомый силуэт, что тоже бы ходил в одиночестве, упиваясь многообразием форм. А может, чёрт знает как ещё, судьба их всё же бы свела, чтобы ему не пришлось самому возвращаться туда. Очень спокойно жилось до появления Ким Сынмина в его жизни, но, отчего-то казалось, что с ним было бы ещё спокойнее. Поэтому, была не была, думает Хёнджин, и шагает по ступеням на входе в галерею ещё один раз. Он озирается по сторонам, надеясь, наконец, увидеть его, стоящего в одном из залов и проводящим экскурсию со всей присущей ему грациозностью и плавностью движений. Он проходит первый зал, второй, поворачивает, идёт через несколько сразу вперёд, но его нет. Нигде нет. Никогда ещё так быстро Хёнджин не выходил отсюда. И таким дураком себя чувствовал в очередной раз. Казалось, каждая пара глаз с картин насмехалась над ним. На что он надеялся? Очевидно, эти экскурсии не проходят тут каждые пять минут. Направляясь к двери, ведущей на выход, он, всё же, решается поинтересоваться, а когда именно проходят эти экскурсии? На случай, если он соберёт свою разбитую гордость по кусочкам и принесёт её сюда снова вместе с собой. — Ой, извините, но у нас сейчас меняется расписание как раз, мы не можем сказать вам точно. Скоро на сайте галереи появится актуальная информация, поэтому… Хёнджин успевает тяжело выдохнуть, не представляя, что за удача его сегодня преследует. Ему, может, ещё пойти купить лотерейный билет? — А хотя вон, смотрите, у вас за спиной стоит молодой человек, подойдите к нему, он вас сориентирует. А может, и правда стóит. Хёнджин оборачивается и снова встречается глазами с ним. Сегодня Ким Сынмин одет в простой коричневый джемпер и синие джинсы, но даже так он выглядит достаточно статно. И Хёнджин подходит к нему, невесомо улыбнувшись. — Вы пришли снова? — улыбаясь в ответ, говорит парень. — Люблю смотреть на искусство, — отвечает Хёнджин, сам уже сомневаясь в том, что имеет в виду. На Ким Сынмина он тоже любит смотреть. Должно быть, Ким Сынмин тоже искусство? Молодой человек напротив чуть ярче улыбается. Так хотелось добавить: — И на вашу улыбку. И Хёнджин не осознаёт, что произносит это вслух. Только растерянность на чужом лице приводит его к осознанию сказанного, но он не успевает смутиться, как тот признаётся: — Мне очень понравился ваш рисунок, — что ни на есть искренне произносит тот, будто это самое крепкое обещание. Хёнджин уже готов себе горсти медалей и кубков вручить за железную выдержку и сохранённое лицо. Как минимум, он был на грани того, чтобы свалиться пластом в обморок. Он сказал, что ему он понравился. «Ах, Хёнджин-а, ему понравился только твой рисунок, а не ты сам, перестань» — успокаивая своё бешено бьющееся сердце, вторит он себе. — Но знаете, что мне не понравилось в нём? — прерывает его сахарные мысли Ким Сынмин, резко становясь серьёзным. Это, почему-то, ему не шло. Хёнджин нервно сглатывает: — Вам что-то не понравилось? — Да. «Не стоило мне писать сзади те слова. Дурак, дурак, дурак». — То, что вы не оставили на нём никаких своих контактов, — парирует парень, довольно улыбнувшись. Хёнджин будто скатывается с горки под углом девяносто градусов, когда кажется, будто органы внутри меняются местами. Он чуть смеётся, неровно выдыхая, стискивая с груди гигантский камень. — Могу исправить это прямо сейчас, — улыбаясь намного ярче, отвечает он, а потом вспоминает. — Меня зовут Хван Хёнджин, кстати. — Ким Сынмин. Хёнджин молчит о том, что уже знает, делая учтивое лицо. В его телефоне появляется новый контакт.***
Именно так зарождается крепкая связь между двумя интересующимися искусством людьми. Само же искусство может не только воедино собрать сломанную личность, но и соединить две души вместе. Так и случается, когда тем же вечером Сынмин сам пишет Хёнджину и между ними начинается самый примитивный, но такой важный и интересный обмен различными фактами друг о друге. Хёнджин делится, что занимается живописью ещё с начальной школы, а принимает участие в выставках со старшей, а в ответ узнаёт об увлечениях Сынмина и историю того, как он оказался экскурсоводом в галерее. Галерея — это его частичная занятость, в основном он занимается организацией выставок и иногда выступает куратором некоторых мероприятий, связанных с искусством. А у Хёнджина сжимается внутри каждая клеточка от радости общения с человеком, настолько же вовлечённым в эту сферу. Они договариваются встретиться в кофейне, недалеко от места их знакомства, как раз, когда у Сынмина заканчивается рабочий день. Снаружи опять начинает моросить дождь, когда парни, встретившись до этого на улице, забегают в кофейню, успев немного промокнуть. Запах кофе, тепло и спокойные беседы быстро согревают обоих. Они находят общие интересы в искусстве, в образе мыслей и банановом рафе, который они оба одновременно произносят официанту, делая заказ. Сынмин периодически просит Хёнджина не отворачивать голову, потому что иначе не понимает, что тот говорит, а тот бесконечно извиняется, стараясь контролировать себя и говорить медленнее. Как он узнал, тот даже так пропускает некоторую часть слов, потому что понимать сто процентов сказанного по губам практически невозможно. В этот момент Хёнджин принял решение, что обязательно выучит язык жестов, чтобы тот мог понять всё, что он ему говорит. Сынмин, помимо красоты внешней, имел и чарующую красоту внутреннюю. С ним можно было обсудить всё, что угодно, и тот на всё имел ответ, либо открытое поле для размышления. — Язык жестов и искусство очень похожи. Они оба выражают чувства, но не всем дано их понять, — в какой-то момент говорит Хёнджин, проведя две параллели. — Наверное, ты прав. Но всё же, языку жестов можно научиться, а искусству — нет, — отвечает Сынмин, и Хёнджин задумался. В ту секунду он понял, что с ним по-настоящему его человек. В тот вечер он не сдерживается и, предварительно получив разрешение, опять рисует Сынмина. Но в этот раз он рисовал его случайно (вовсе не потому, что он рассчитывал на это, выходя из дома) завалявшимися в сумке цветными карандашами. Сынмин в цвете ощущался на листе бумаги совершенно иначе. Казалось, Хёнджин не мог вдохновляться образом человека ещё больше, но, оказывается, мог. И, может быть, это был первый раз, когда его вдохновляли свои же работы. От недолгих встреч в кафе они перешли на встречи друг у друга дома. Сначала всё начинается с идеально убранной квартиры, чистой опрятной одежды и заранее приготовленной еды. Такая обстановка мало отличается от кофейной. А потом всё плавно скатывается от картинки с иголочки к заглядываниям в гости с предупреждением за полчаса до прихода, немытой посуде в раковине и растянутой домашней футболке. Так уютней. Но даже так Сынмин продолжал быть в его глазах настоящим ангелом. Он рисовал его и в мятой футболке, и готовящим ужин, и смотрящим телевизор. Рисовал его домашним. Даже когда сам Сынмин вопил, что ему надо пойти переодеться, и что не надо его таким неряшливым изображать. Хёнджин тогда за плечи садил его обратно и говорил, что он в любом виде будет для него самым большим вдохновением. А тот на время затихал, борясь со внутренними ураганами, пока Хёнджин рисовал румянец на чужих щеках, не догадываясь, что его вызывает. Но больше всего он любил смотреть вместе фильмы. Ему не сколько нравился процесс обсуждения во время просмотра или деление впечатлениями от увиденного после. Это вообще с фильмом не было связано. Сколько ему нравилось сидеть рядом с Сынмином и украдкой следить за чужими эмоциями. Нравилось незаметно подсаживаться ближе так, чтобы их плечи соприкасались, а иногда вообще расстилаться на чужих ногах поперёк дивана. Правда, после такого по возвращении домой своя квартира ощущалась промозгло холодной и до писка в ушах тихой. Одинокой. Но он не любитель страданий, а потому визиты в квартиру Сынмина становятся всё чаще и чаще. У входа появляется вторая пара тапочек, вторая зубная щётка на случай, когда они теряют счёт времени, и он не успевает на последний автобус, комплект одежды, что когда-то был Сынмина, но из-за того, что тот всегда давал её ему на сменку, стал уже практически его. В одежде Сынмина он вообще себя лучше всего на свете ощущал. Она пахла его домом. И пахла им. Ещё по квартире Сынмина теперь валяются его же наброски, карандаши, а сам он часто жалуется Хёнджину на то, что после его художественных сессий весь пол усыпан крошками из-под ластика. Когда Сынмин недоволен, Хёнджину так сильно хочется его поцеловать, что ему физически становится дурно. Однажды, в разгар обсуждения одной из очередных тем, Хёнджина что-то смешит, и он заливается звонким смехом. Отдышавшись, он поднимает глаза на Сынмина и видит в них доселе незнакомую эмоцию. Тот, казалось, был готов заплакать. — Ты чего? — обеспокоено спрашивает он, подсаживаясь ближе, сбрасывая с себя всё веселье, что плясало на его лице секундой назад. — Я… Вот чёрт, — Сынмин зажмуривается, не давая прозрачным каплям упасть со щёк. — Эй, эй, что случилось? Ты можешь рассказать мне всё. — Я просто… — и плотина, что он так усердно старался удержать, рушится. — Я просто, знаешь, так часто думаю о том, что хотел бы услышать твой голос. — Сынмина-а, — у Хёнджина дёргается голос, и он готов разрыдаться прямо сейчас вместе с ним. — Я не знаю, я никогда раньше не думал об этом. Меня не сильно волновало, что я не слышу других людей, я не думал об их голосах. Но мне почему-то так бы хотелось услышать именно твой. Хёнджин смотрит на него, как на самое драгоценное создание. Ему хочется положить того к себе в карман и оберегать от всех невзгод, чтобы никогда больше он не увидел чужих слёз. Плачущий Сынмин это самое душераздирающее зрелище, какое он только мог наблюдать. — Ты можешь… Ты можешь послушать, как бьётся моё сердце, например. Знаю, альтернатива слабая, но… — А можно? — Тебе можно всё, — говорит Хёнджин и расставляет руки на манер желания обнять. Сынмин прижимается ухом к чужой груди, обнимая за спину. Хёнджин не был готов к такому напору, поэтому заваливается на спину на другую половинку дивана и начинает смеяться. Наверное, внутренние вибрации доносятся до Сынмина, и тот прижимается ещё теснее, полулежа на Хёнджине. До его макушки можно легко достать губами, если чуть наклонить голову, и так он и делает. От этого его сердце начинает биться чуть сильнее, потому что он не знает, как тот отреагирует на такой жест. Хоть Сынмин и не мог полноценно услышать чужое биение сердца, но это было то немногое, что он мог бы, по крайней мере, ощутить, что доказывало бы реальность этого самого Хван Хёнджина. Это заземляло. Сам Хёнджин не успел получить реакции на свой небольшой отпуск чувств, потому что кто-то на нём начал тихо посапывать. Сынмин уснул. И Хёнджин сцепил руки нём, прижимая к себе, и сам решил чуть вздремнуть. Всё же, шанс поспать в обнимку нельзя было упускать. И уже домой он сегодня точно не поедет.***
А сам он своим желаниям и стремлениям оставался верен и поэтому приступил к изучению языка жестов. Хоть его руки и привыкшие к нагрузкам, но отчего-то были совсем неловкими. Он не успевал быстро переставлять пальцы, и поэтому Сынмин над ним часто смеялся, когда вместо слов получалась какая-то каша, либо менялось даже значение. Он начинал с простого внедрения самых простых слов в общение с Сынмином. Например, говорил что-то, но при этом часть слов заменял на известные ему на языке жестов. Ещё сложнее стало, когда он понял, что помимо основного жестового языка, ему ещё надо выучить побуквенные жесты. Тогда они сидят у Сынмина дома всё на том же так полюбившемся Хёнджину диване в зале. Тот ему объясняет, как показывать собственное имя. Он один раз повторяет за ним и уже хватается за голову, не понимая, как это запомнить. — Сначала выучишь алфавит отдельно, а потом уже сможешь собирать слова. Сейчас ты только мозг себе перегружаешь, — говорит Сынмин, вливаясь в роль строго учителя. — Как скажете, учитель, — кривляясь отвечает Хёнджин, в шутку кланяясь. Он уже отвык менять смешно интонации в речи, поэтому теперь использует только мимику и жесты. Возможно, так часть его шуток становится менее смешной, но пока Сынмин с них смеётся, для него нет ничего важнее. Они сидят друг напротив друга, скрестив ноги на диване. Сынмин в домашней толстовке, что приятно отдавала кондиционером, а Хёнджин… Хёнджин, как обычно, в одежде Сынмина. — Попробуй угадать, что я скажу, — вдруг, излучаясь игривостью, предлагает тот. Хёнджин видит быстро пробегающий перед глазами набор жестов. Руки Сынмина всё такие же изящные и плавные в своих движениях. Но внутри разливается горькая досада от того, что он всё равно ни слова не понимает. — Даю подсказку, одно из слов — это имя. Даже больше: первое слово — это имя. — Что-то, что-то и на конце… «человек»? — предполагает Хёнджин, щуря глаза, поддавшись иллюзии, что это как-то поможет. В ответ он получает утвердительный кивок. Головоломка начинает потихоньку решаться, а азарт поскорее её разгадать бурлить в крови. Сынмин показывает ещё раз. — Чьё-то имя и потом «красивый человек»? Ты говоришь об одном из своих любимых актёров? — спрашивает он, улыбаясь, на что Сынмин мотает головой. Внутри рысью пробегает вопрос о том, кого ещё он может считать красивым, если слышал от него только о них? Желание узнать заиграло новыми красками, и уже отнюдь не самым добрыми. — Чьё-то имя и «самый красивый человек»? — Ага, продолжай. Это корейское имя, если что. Но не мои любимые актёры. Изнутри что-то начало неприятно щипать. Сдвинув брови, он начал всматриваться в набор букв, что тот показывал, но никак у него не получалось сложить их в одно. Стараясь не показывать своего раздражения своим непониманием этих букв, он с тяжёлым выдохом открыл картинку с подсказкой, молча сравнивая, что показывает Сынмин с тем, что он видит на ней. Да кто же этот человек, чёрт бы его побрал. Первая буква «Х». Вообще их, кажется, там много. «Хван». Однофамилец? «Хван Х…». Он бегает глазами с экрана телефона на чужие руки. «Хван Хёнджин»? — Хван Хёнджин? «Это ещё кто такой?» — задумывается он, не желая допускать мысль, что у них друг от друга есть какие-то секреты. В ответ он получает сначала взволнованный взгляд, будто бы выжидающий реакции, а затем смех и закрытое лицо руками. — Ты дурак? — заливается Сынмин, а потом до него доходит. «Хван Хёнджин самый красивый человек». Ким Сынмин считает его красивым? — Это ты так думаешь? — по-детски неверяще переспрашивает он так, будто ему только что рассказали о существовании Санты. — Ну а кто ещё? Ты самый красивый, — последнее он произносит, вероятно, тише, чем хочет, но оно всё равно долетает до ушей Хёнджина, и он смотрит так, будто ему продолжают врать. Сердце бьётся с бешеной скоростью, и как бы сам Хёнджин не лишился слуха от отдающего в ушах стука. Изнутри всё рвётся возразить и сказать, что кто он по сравнению с ним самим, ведь, это нечестно. Он столько раз говорил ему о его красоте, но тот, почему-то, применяет это слово к нему. Так не должно быть. — Неправда! Из нас двоих самый красивый тут ты. И не только из нас двоих, вообще. Во всём мире. Ты такой один, — борется Хёнджин, пока сам Сынмин смотрит на него с неким задором и увлечением. Ему кажется, что Хёнджин очень забавный, когда так распаляется. — Если хочешь что-то доказать мне, то сначала начни говорить медленнее, а то я все твои старания даже не пойму, — смеётся тот, чуть склонив голову в бок. — Извини, — замолкает Хёнджин, обдумывая, а потом говорит. — А знаешь что? Как на языке жестов сказать: «Ким Сынмин такой красивый, что я хочу его поцеловать»? — Что ты сказал? — Чистую правду. Повисает некоторое молчание. Сынмин смотрит на Хёнджина непонятной смесью эмоций, а тот в свою очередь уже начинает жалеть о том, что сказал это. Может, он всё не так понял? Ему хочется сорваться с места и убежать, как тогда в первый день знакомства в галерее. Сердце уже, кажется, не бьётся. — Ты правда этого хочешь или ты просто так это сказал? — выдавливает из себя Сынмин, и он не может понять, тот разочарован или наоборот? — Правда хочу. Очень сильно хочу. Каждый раз, когда смотрю на тебя, хочу, — почти шёпотом говорит он, пристально смотря на парня напротив. — Тогда целуй. Сынмин делает глубокий вдох, и Хёнджин, не дожидаясь некой моральной готовности того, припадает к губам. Он чувствует чужое напряжение, пока через несколько секунд его плечи не опускаются, и он не обмякает, прижимаясь ближе. Чужая рука помещается на его щеку, а сам он обхватывает того рукой со спины. Движения Сынмина даже тут кажутся ему плавными и изящным. Сынмина целовать было очень приятно. И ощущать его так близко тоже приятно. Внутри всё трепещет и поёт. И как бы он хотел, чтобы Сынмин услышал свои же рваные выдохи по прошествии нескольких минут, и, он уверен, тот бы очень сильно этому смутился. Он бы так хотел это увидеть. Но пока яркого румянца на чужих щеках, тяжёлого дыхания и припухших красных губ достаточно, чтобы Хёнджин не мог оторвать от него взгляда. Он хватается за лежащий рядом блокнот и карандаш и делает наброски. Ему жизненно необходимо запечатлеть такого Сынмина прямо сейчас, несмотря на то, что он уверен, что увидит его в таком виде ещё не один раз. — Это был развод на поцелуй ради твоих работ? — выровняв дыхание, говорит Сынмин, обратно поудобнее усаживаясь на диване. Позирует. — Конечно, — шутит Хёнджин с ехидным взглядом, оставляя ещё один поцелуй на чужих губах. А Сынмин будет готов каждый раз на это попадаться.