Освобождение

Стоит, привычно театрально заведя руки за спину, и смотрит на него своими идиотскими нахальными глазами, всё не переставая улыбаться. Эта приторная идеально выверенная улыбка каждый раз выводила его из себя. Улыбка обслуживающего персонала, без капельки искренности, рабочая. Её хотелось стереть. Разбить до крови бледные губы, чтобы он пошатнулся, спешно щупая пальцами теплую жидкость, текущую по подбородку, чтобы, когда в шоке попытался вдохнуть, хватая дрожащими губами воздух, зашёлся кашлем и хрипом, выплёвывая красную слюну. Ударить так сильно, чтобы у него подкосились ноги и он упал на колени, уткнувшись в холодную плитку пола, уронил голову на грудь, смотря, как покрывается грязными каплями светлая поверхность. Схватить за ослабшие плечи и встряхнуть со всей силы, крикнув прямо в лицо: "Улыбайся как человек". Пальцы невольно сжались в кулаке. - Кто же знал, - а в голосе не единой эмоции, напускное безразличие, - что КММ подарит тебя как раба за провал миссии. Как самого жалкого раба, извинительный подарок, - чужие губы дрогнули, искривились, всего на мгновение, и это не ушло от его взгляда. - Кто же знал, что их драгоценный работник, полностью уничтожит дело, на которое корпорация выделила так много средств, - вздыхает. - Кто же знал, что Веритас Рацио, согласится закрыть на этот феерический провал глаза всего за одного жалкого раба корпорации. Молчит. Что за глупая вышла сделка? Авантюрин совершил ужасную, непоправимую ошибку. Провал задания возможно и не ударил бы по нему так сильно, но то, что из-за этого нахала два опорных камня теперь находятся у Семьи, а его собственный - уничтожен, не могло сойти ему с рук. Возмутительная дерзость, богохульство. Он сам закопал себя в могилу, отчаянно играясь собственной жизнью, как самой мелкой фишкой. Нет, корпорация не позволила бы ему так просто умереть - это не выгодно. Вместо этого КММ решила избавиться от него, отдав доктору в качестве извинения. Его последняя работа. Устало потёр переносицу. Зачем он согласился? Это не имеет никакого смысла. И вот перед ним стоит этот недоумок, уже не такой пёстрый и вызывающий, не прячущийся под всем этим вычурным богатством. Всё его имущество изъяли, вещи раба - это вещи хозяина. Единственное, что ему положено иметь, - товарный номер, татуировка на шее, давно посадившая его на цепь, а этот ужасный наряд больше похожий на лохмотья, в который его нарядили - последнее, что осталось от статуса человека. Корпорация не прощает ошибок, тем более таких феерических. Корпорации нужна лишь выгода, а когда их ценная пешка перестала приносить такую, её безжалостно выкинули, опустили до самого низа, откуда, вероятно, в своё время и достали. - Извинись. Смотрит на него своими столь необычными павлиньими глазами, неестественными, глазами куклы. Смотрит и спокойно опускается на колени, склоняя голову. До чего же жалкая кукла. - Прошу прощения... хозяин. Да уж, это он умеет делать правильно. - Думаю ты не понимаешь как я собираюсь использовать тебя, - крепкие руки качнулись, ложась на груди. - Мне не нужна помощь такого бездаря как ты. Мне не нужен ты. Просто не мешайся. Всё равно от тебя будет больше пользы как от молчаливого украшения. Ты всё понял? - Да, - отвечает, не поднимая головы. Красные медные глаза бегут сверху вниз, от макушки золотистых волос, до пальцев рук, упирающихся в этот чистый скользкий пол. Покорный. Тихо шуршит ткань, щелчок, в лоб, приминая светлые пряди, упирается что-то холодное твердое металлическое. На лице авгина появляется смятение, улыбка слабеет, и он, осторожно, проверяя не встретит ли сопротивления, поднимает голову. Блестящее дуло револьвера смотрит нетерпеливо вопрошающе, указывает прямо в душу, сквозь все маски и притворства. Здесь всё просто. - Хочешь? Авантюрин удивленно глядит на него, пытаясь прочитать по глазам, что же твориться в голове этого невыносимого Веритаса, но его замешательство длится совсем недолго. Улыбка, почти искренняя, тянется на губах, и он покорно закрывает глаза. Пускай свинец пробьёт ему лоб, раскрошит череп вместе с мозгом, разольёт яркий красный, расплещет, безнадёжно марая это раздражительно светлое помещение, пускай его последние минуты окрасятся в цвет крови и жестокости, пускай боль пробьёт насквозь, путая мысли и ломая умирающее сознание, в панике пытающееся ухватиться за последние минуты существования, пускай он умрёт столь пышно и столь ничтожно одновременно. Пускай, он уже давно готов. Как глупо. Рацио вздыхает, убирая оружие. Авантюрин в недоумении тянется вслед, наклоняется вперёд, падая на четвереньки, но вовремя останавливается, растерянно провожая взглядом револьвер, скрывшийся в кармане чужих штанов. Так близко и так далеко одновременно. - Это будет твоей наградой, - хмурится, и тонкая складка разрезает идеальный лоб. - Повторюсь, ты мне не нужен. Просто постарайся не мешаться, пока КММ, ещё не забыли о твоём существовании, и я дарую тебе "освобождение". - Вы считаете, что я желаю смерти? - Другого выбора у тебя всё равно нет. Смотрит, внимательно, насквозь, узкие зрачки подрагивают, пока в голове толпятся какие-то мысли, кричащие наперебой, раздирающие изнутри. Нужно выбрать что-то одно, соединить из нескольких, найти и вдруг, картинно выгинаясь назад в позвоночнике, расплыться в совсем уж безумной улыбке. - Но если я не буду подчиняться, не захочешь ли ты убить меня ещё раньше? - усмехается, с вызовом наклоняя голову. - Есть ли смысл унижаться перед тобой, если исход одинаков? - Что за глупец, чертов суицидник, - раздраженно приставляет пальцы к виску, усердно массируя кожу. - Стоит признать ты провёл меня тогда со своим пистолетиком. Так бесстрашно играться с собственной жизнью может только тот, кому она вовсе не нужна. Завязывай. Теперь ты моя собственность, и я сам решу когда подарить твоей бестолковой голове пулю. В твоих силах только быть послушным мальчиком или оказаться у кого-то другого, уже не столь благодушного. Я понятно изъясняюсь? Сглатывает, опуская голову, и доктор мельком замечает, как сжимаются его ладони. - Да. *** Быть украшением оказалось ужасно скучно. Рацио дал Авантюрину всё необходимое и даже больше: одежду, достаточно изящную для украшения, но не слишком пёструю для раба, комнату, достаточно просторную и обустроенную, но с вечно закрытыми дверьми и решётками на окнах, а взамен просил лишь молчать. Такая бессмысленная работа. Зачем доктору содержать того, от кого всё равно собирается избавиться? Эта такая шутка держать рядом экзотичную игрушку? Никакого толка. Авантюрин чувствовал себя даже как-то неловко: среди всего декора в доме Рацио, он был, пожалуй, самым дешёвым. Они никогда не говорили. Лишь изредка Веритас спрашивал его о чём-то короткими односложными фразами, и он отвечал также просто и сухо. Доктор любил тишину, извечно находясь в раздумьях, или же просто не хотел говорить с ним. Кажется, он не считал его достаточно интересным для бесед, для такого гения он был лишь глупым игроком, проигравшим собственную жизнь. Они постоянно были рядом. Рацио носил с собой своё украшение. Оставлял его подле себя, когда работал и когда отдыхал, садил за один стол во время еды, приводил в академию, оставляя среди студентов где-то на задних рядах, ходил с ним в рестораны, в библиотеку... Он таскал его везде. Всегда на безопасном расстоянии, он доверял ему оставаться без присмотра лишь на короткое время, полностью осознавая, что тот не посмеет сбежать. Авантюрин достаточно расчётлив, чтобы понимать - Рацио легко его найдёт, куда бы он не успел спрятаться за эти несколько минут, тем более что вокруг всегда были люди, готовые любезно всё рассказать. Доктор может их подкупить, Авантюрин может только бояться. Слишком мало информации, чтобы что-то обещать, слишком мало власти, чтобы обещать не зная чего. Иногда они проводили вместе целые ночи: Рацио, потерявший в своей гениальности понятия сна, увлечённо что-то записывал, читал, проводил какие-то опыты, исследования, он вечно чем-то был занят, а его раб сидел в кресле неподалёку отчаянно пытаясь не заснуть, с мыслью, что впереди ещё целый день бодрствования. Однажды Рацио взял Авантюрина с собой в театр. Не как раба, прислуживающего своему хозяину, - как спутника. Они сидели рядом, чуть ли не касаясь руками, и, всё также молча, смотрели на сцену. Веритас наслаждался спектаклем, Авантюрин делал вид, что тоже, раз за разом запоздало ловя себя на мысли, что его взгляд вновь и вновь скользит к идеально выверенному, словно на чертежах, профилю учёного, сидящего так близко, вместо того, чтобы следить за далёкой сценой. После окончания Веритас, ничего не объясняя, схватил его за край рукава, поднимаясь с места и ведя за собой. В тот день Авантюрин украшал самого доктора. Разные люди подходили к ним, о чем-то говорили, делали комплименты, смеялись. Рацио невозмутимо отвечал, благодарил, хмурился, продолжая держать в руке атласную ткань пиджака, который он сам и купил. Его украшение растерянно смотрело на всех этих незнакомцев, слабо улыбаясь. Наверняка это были какие-то важные персоны, учёные, коллеги доктора, возможно они даже знали Авантюрина ещё, когда тот работал на КММ. Понимали ли они в каких отношениях сейчас эта неуклюжая пара? Знали ли, что одно из каменных сердец межзвёздной корпорации опустилось до дешёвой безделушки Рацио? Почему Веритас выставлял его на показ? Гордится, что теперь ему прислуживает такой важный сотрудник КММ, пускай и в прошлом? Смеётся над тем, что этот самоуверенный нахал, теперь его игрушка? О чём он вообще думает? Доктор ведь даже никогда не любовался своим украшением, когда оно смотрело только на него. Зачем он ему, смеха ради? Так жестоко. Зачем держать его так долго, не давая обещанную свободу? *** Каждое утро Авантюрин был обязан выходить из своей комнаты, как раз к завтраку, чтобы усесться напротив Рацио и они вместе начали очередной безмолвный день. Каждое утро повторялся один и тот же бессмысленный цикл, каждое утро они притворялись, что это нормально. Каждое. Веритас раздражённо ударил костяшками пальцев по столу. Посуда мелко задрожала, с тихим звоном стучась друг об друга, испуганно заволновалась вода в прозрачном кувшине. Где носит этого недоумка? Четыре минуты, он опаздывает уже на четыре минуты! Тихо скрипнул стул, отодвинутый от стола. Его терпение исчерпано. Ежедневно, после всех утренних процедур, Рацио открывал дверь в комнату раба, чтобы тот мог выйти на завтрак. Он никогда не заходил внутрь, никогда не извещал его голосом, не делал ничего. Щелчка замка было достаточно, и Авантюрин никогда не задерживался более чем на минуту, которую готов был простить ему доктор. От него требовалась лишь простая пунктуальность, разве это так сложно? Впервые этот недоумок позволил себе нечто подобное. Всё время, что они жили вместе, Авантюрин вёл себя как-то странно. Он совсем не походил на того азартного упрямца, с которым однажды свела судьба Рацио. Слишком послушный, слишком покорный, униженный. Не пытался завести разговор, не пытался выбраться, не пытался спастись, не делал ничего, лишь смиренно дожидаясь конца. Так просто смириться с ролью раба, неужели у него не осталось никаких причин для жизни? На самом деле, это сильно разочаровывало доктора. Не особо церемонясь, Рацио с раздражением дёрнул за ручку, нараспашку открывая дверь. Утреннее солнце заливало комнату до краёв. Так светло. Застеленная кровать, книги на полках расставлены в идеальном порядке, будто и не тронутые вовсе, ночная пижама, аккуратно сложенная, на краю тумбы. Всё здесь было как надо. Авантюрина здесь не было. Размеренно стуча каблуками, доктор подошёл к двери в ванную комнату. На мгновение замешкался, думая стоит ли предупредить, того, кто внутри. Не стоит. Дверь тихо свистнула, плавно отворяясь перед ним. Он сразу увидел белокурую макушку лежащую на краю ванны. Растрёпанные волосы закрывали его глаза, спадали вниз, на лакированный бортик, скользили по шее и окунались в воду, окрашенную в красный. Рацио бросился к нему. Чужое тело безвольно, словно марионетка с обрезанными ниточками, сломанная и выкинутая грубым кукловодом, лежало в воде, как-то неестественно сгорбившись, с полусогнутыми ногами, упавшими набок, всё в насквозь промокшей измятой одежде, липшей к коже, пока из рваных порезов на запястье медленно, растворяясь причудливыми разводами, сочилась тёмная кровь. Вторая рука, перекинутая за край ванны, свисала вниз, держа ослабевшими тонкими пальцами небольшой осколок стекла. Невольно скрипнул зубами, с силой сжав челюсть. Чёртов недоумок. Положил два пальца на шею, судорожно ища пульс. Скользнул вдоль натянутой мышцы, случайно дотронувшись воды, ледяная. О чём вообще думал этот картёжник? Легкий толчок из-под кожи, ещё один, отдающий слабым теплом. Живой. Подхватив одной рукой под коленями, другой - за опущенные слабые плечи, поднял его из ванны. Вода струями побежала вниз, ударяясь об заволновавшуюся поверхность и брызгая во все стороны. Прижимая к себе Авантюрина, Рацио чувствовал как его одежда тоже промокает этой пробирающей до костей жидкостью словно с тела утопленника. Резкий запах железа и сырости ударил в нос, заставляя невольно стиснуть зубы, задерживая дыхание. Тонкая тягучая боль разлилась по виску. Неприятно, неприятно ощущать его таким. Чужая голова, качнувшись, склонилась назад, обнажая татуировку на шее. Раб. Как бы сложилась его жизнь, если бы не она? Где бы он был сейчас? Может быть тогда, эти посиневшие губы, сейчас улыбались бы. Может быть тогда он был бы счастливым. Он отнёс его на кровать, аккуратно уложив среди подушек. Отпустил, мягко вынимая руки из-под него. Они мелко дрожали, не то от холода, не то от страха. Авантюрин лежал на этом одеяле так беззащитно и смиренно. Бледный ангел, упавший на землю, разбитый, бескрылый, беспомощный, но всё такой же прекрасный. Почти мёртвый. Он выглядел действительно сломанным, убитым, но таким спокойным. Что выражало это расслабленное будто прозрачное лицо? О чём шептали эти приоткрывшиеся фиолетовые губы? От него пахло смертью и свободой. Спокойно, с силой сжал кулак, вгрызаясь до красных ямок ногтями в кожу ладоней, успокойся, сейчас главное остановить кровь. Спасти его и лишить долгожданного освобождения. Аптечка, аптечка, а руки всё трясутся, он сам дрожал вместе с ними, безуспешно повторяя "спокойно-спокойно-спокойно". Давящая повязка на рану, кровь остановилась, освободить от мокрой одежды, полотенце, одеяло, проверить пульс. Живой. Устало опустился на край кровати. Живой. И уже не такой спокойный. *** Авантюрин очнулся спустя несколько часов. Ресницы мелко задрожали, и он открыл глаза, с удивлением смотря в потолок, в сонном не понимании, что случилось и почему он сейчас находится здесь. И почему он проснулся. Голова разрывалась на части от тупой боли то приходящей, то уходящей, будто кто-то размеренно бил по ней молотком, но всё не решался раздавить, лишь нанося увечья. Прикрыл губы, сглатывая. Слюны практически не было, во рту пересохло. Невольно сжал челюсть, чувствуя болезненное покалывание в горле. Осторожно, опираясь руками о прогинающийся матрас, уселся на кровати, подтягивая к себе ноги. Слабо соображая, оглянулся, в поисках воды. На тумбе стоял прозрачный, будто светящийся в лучах безразличного солнца, стакан с водой. Наклонившись, потянулся к спасительной жидкости, радужный блик на стене задрожал. Подхватил пальцами за толстые стенки, мельком замечая, что у него забинтована рука, поднял к покрывшимся сухой корочкой губам, отпивая. Ах да, у него ведь никогда не было в комнате стекла. Скрытый в тени Рацио неподвижно сидел в кресле у дальней стены, сложив ногу на ногу, и невозмутимо что-то читал. Увидев, что Авантюрин очнулся, он лишь поднял глаза по верх книги, не то в недоумении, не то с осуждением смотря на него. - Доброе утро, - непроницаемая маска сарказма. Авантюрин тихо вздохнул, склонив голову. Обнажённые плечи устало опустились, и он весь сам, как-то сгорбился, искривился, увял. Да, конечно, всё не может быть так просто. Стакан, почти опустошённый, приятной тяжестью лежал на ладонях, побуждая необъяснимое желание с силой сжать его в руках, так, чтобы осколки впились в кожу, раздирая плоть, прошли насквозь, навечно уродуя это лживое тело. Жаль его пальцы слишком слабы. Жаль он слишком слаб. Поднял голову, смотря в глаза доктору. Под светом солнца лилово-изумрудный сквозь опавшие в беспорядке волосы казался ещё ярче. Завораживающий. Привычная улыбка скользнула по губам, щуря щёлки глаз. - Теперь ты продашь меня? Веритас невольно дрогнул. Почему? Почему у него такая печальная улыбка? Застывший в непонятных самому себе чувствах, Рацио мог лишь молча смотреть на него, широко распахнув глаза. Авантюрин впервые видел у доктора такое необычное испуганное выражение лица. Хлопок двери и удаляющиеся шаги. Он так ничего и не смог ему ответить.