(Не) удавшийся бал

      По утру Настасья улыбнулась, потянулась и принялась проживать свой день. Начала она со знакомства с придворными крестьянами, с горничными, кухарками, со всеми подряд. Обращалась уважительно на "Вы", но слога грубого и строго не теряла. Говорила на все темы, слушала с пониманием проблемы крестьян, но в конце обязательно говорила что-то в роде: "мужик балуется, баба шалит под рукою нетвердой. Видно по вам — распоясались; вот теперь наладим жизнь ладную."        И все были этому рады бесспорно! Действительно, привыкли все к тому, что Манилов ни в поля не ездил, ни хозяйством не интересовался, да и в принципе шло тут все своим чередом. Как оставался он зажиточным, одному Богу известно! Но четыре сотины душ были под его не серьезной властью. У семейства Кулаковых раза в два было больше, так и еще в придачу двухста душонок, поэтому Настасья чувствовала, что пока была далеко не зажиточной, но все придет со временем. Главное желать больше.        Знакомство с поместьем тоже мало обрадовало Настеньку. В каждой комнате чего-то не хватало, что-то было недоделано, поэтому с ней вместе ходил Степашка, малец записывал, чего было надо купить или доделать. Ничего от грубого хозяйского зеленого глаза не уходило, но в присутствии Манилова говорила она об этих известиях несколько нежно и мягко, не желая сделать своим словом ему больно. Василий же ходил молча и на все рассуждения горячо кивал, порой впадая в свою фантазию и раздумывая такие неземные проекты, что Кулакова лишь тяжело покачивала головой. Но по итогу везде аккуратный носик Настасьи Васильевны пролез. Все она прознала, все она поняла, хватанула писчую бумагу с рук Степашки и принялась хмуро читать, да считать, что на что сколько уйдет и где лучше купить. Всё-таки не зря прошли ее общие приключения с Ноздревым, был в ней купчий азарт и торгашество неимоверное.        Слухи о том, какое влияние заслужила избранница барина в самом поместье, луговые крестьяне лишь переглядывались и горячо обсуждали, как же она будет с ними? Мужики радовались, что теперь и работа будет, а главное "паханки ихние" обновят наконец и труд пойдет в сласть. Лодыри лишь качали головую, но их было немного, да мужики таких сразу же наругали. Ждали все приезда некой Настасьи Васильевны.        — А имя то какое! Насти то, все девки своеобразные!        Мужик по глупому улыбнулся и принялся сматывать леску, на которой что-то было.        — Слыхал, что она очень уж... Экстрава... Экстравагантная, вот! - собеседник его, седой мужик, поднял палец кверху. - Девка то, пусть и молодая, а ходит в таких одеждах странных.        — Ну ты, фу ты, подожжи еще, поглядим увидим, что за птица это.        На этом и покончили горячее обсуждение, достали несчастного карася, побранились и продолжили ловлю.        Малыши же, что еще и жизни толком не знали, но понимали, какой человек плохой, а какой не очень, рассуждали о том, будет ли новая барыня любит их и как будет обращаться с малютками. Об этом и матери переживали, ведь толком и не понимали, чего ожидать, но фамилия Настасьи уже говорила о твердом темпераменте ее. Ведь о Василие Кулакове, отце Настеньки, крестьяне много говорили. Вряд ли от сильного мужика родится слабая дочь, а о том, что бранился барин этот много на крестьян своих, что требовал много, знали все. Маниловка переживала и ждала выезда хозяйки в поля.        Настасья же, сидя в кабинете будущего мужа, задумчиво изучала карту Маниловки, площадь ее. Брови были сдвинуты, мозговая активность была очень мощной, это было видно по играющим на лице ее желвакам. Поручик, что был лодырем и лентяем невозможным, трясся перед ней страшно, ибо был вовсе не готов к гурьбе вопросов и требовательности Кулаковой. С ходу она сделала ему замечание о том, что водкой разит нещадно, отметила, что к барыне "набодно приходить опрятно и чисто". Короче говоря, заругала мужика сходу, а так как Манилов ничерта не знал о имении своем, разбиралась она, вроде как, с рабочими людьми, что уж должны были понять положение хозяина своего и постараться самим разобраться. Настасья перевела взгляд на худощавую фигуру и стиснула мощные челюсти, явно испытывая агрессию при виде этого пьяницы.        — Вот знаешь как отец мой, Василий Кулаков, с такими расправляется? - она ласково улыбнулась и склонила голову в бок, но тело ее опасно придвинулось ближе к столу. В момент лицо ее стало серьезным. - Сечет он таких нещадно. Высекает так, что с месяц ходить нормально не могут. Ты что думал, что я к себе такое отношение терпеть буду?        Она изогнула бровь, ожидая ответа. Злость кипела в ней, но она старалась себя контролировать. Сложив карту, она на руках поднялась и слегка сгорбилась, что головорило о не самом хорошем состоянии духа. Была похожа она на хищника, что был готов кинуться в любую удобную для себя секунду.        — Покутить и я люблю, да вот только имение запущено, а ты, дрянь эдакая, водку хлещешь! Мог бы документацию привести в порядок, и может, простила я бы тебе твое распутство, но нет же, даже нормального перечня крестьян нет! Ты у меня пахать будешь, пахать!        Кулакова сжала руку, показывая бедному Архипу Ивановичу кулак, костяшки которого были белесыми от того, что по бурной своей молодости в училище очень уж любила драться, от того руки ее были лишены женской прекрасности напрочь.        — А то смотрю, по нормальному понимают лишь единицы, а остальных пинать хорошенько надо, да?        На помощь Архипу Ивановичу пришел Манилов, ибо возмущенный тон Настасьи был слышен даже в гостиной. Увидев напыщенную и угрожающую фигуру будущей супруги, Василий ласково улыбнулся и расправил руки, держа в одной из них трубку. Он плавно скользнул к ней ближе.       — Душенька моя, ну что ты ругаешься?        Завидев своего возлюбленного, Кулакова опустила руку в стол, сжав плоскость до побеления костяшек. Лицо ее осталось неизменно напряженным, но по крайней мере, она теперь себя контролировала... Немного.        Василий Сергеевич тем временем подошел к ней и обнял рукою за плечи. Нежно оглаживая сильную спину, блондин старался охладить пыл своей возлюбленной. Конечно, он уже давно понял, что эта бестия по истине одна из самых своеобразных девушек, что он видел на этом белом свете, но за то она ему и нравилась. Настасья выпрямилась и тут же получила пару самых чувствительных и нежных поцелуев. Ощущала она себя как ребенок, что уже был в том возрасте, когда начинал чувствовать свою самостоятельность, а от того не сильно то и желал чувствовать проявление любви своей матери на публике. Архип Иванович тем временем посмеивался, на что получил такой убийственный взгляд и еле видимый кулак. Не то, чтобы она боялась, чтобы Манилов увидел это, просто хотела показать ему самому же его значимость. Она слегка прикрыла глаза, чувствуя себя в плену мощной любви Василия, но и не особо хотела выходить, лишь смиренно прижалась к нему плотнее.        Когда наконец прилив нежности Манилова стал чуть меньше, и он остановился на крепких объятиях рукою, Настасья тихонько выдохнула. В другой руке он держал трубку и с слегка задумчивым выражением голубых глаз, втянул из загубника хорошую порцию дыма, пока будущая супруга в более-менее нейтральной манере объясняла поручику, что от него требуется на следующий день. В таком Манилов участия не принимал, от того что природа его хозяйственностью не наделила, а отца попросту не было. Но, это совсем другая история, которая очень травмировала такую невинную натуру.        — Вот... Да. Раз по нормальному не понимаете, буду с вас требовать много и хорошо. Тогда зауважаете работу свою.        Настасья гордо фыркнула и подняла подбородок так, как обычно делали юноши, которых попрекли за что-то. Глянув на своего беспечно курящего возлюбленного, она вздохнула и оставила поцелуй на белесой щеке. Как ни странно, она действительно принимала его таким, какой он есть. Да и утешала она себя тем, что у Манилова впереди еще служба и что после нее он скорее всего очень-очень изменится. Выпустив дым в сторону, блондин уткнулся носом в кудрявую макушку.       — Я тебе не мешаю тут? А то ты, душенька, и так что-то сегодня не в духе.        — Да вот же, из-за этих бездарей... - она кашлянула. - Сил никаких нет. Но ты не мешаешь, садись рядышком.        Кулакова, как всегда, ласково куснула аппетитную щечку, от чего ее настроение хорошо так поднялось. Манилов уже привык к этому, так что красные следы на его щеках и шее, это была не аллергия на какую-нибудь траву, а очень кусучая девушка, что без конца, словно клещ, то и дело покусывала его. Это уже стало некоторым немым ритуалом между ними.        Пока Настасья укладывала имеющиеся бумаги по новеньким папочкам, Василий выпускал облачка дыма и размышлял вслух о разных вещах, которые попадались на его взгляд. Кулакова его внимательно слушала, а после села рядом и заключила его ладонь в свои руки. Она ласково оглаживала костяшки, массировала, слушая предложения о заказе художника, дабы он нарисовал совместный портрет и их по отдельности; мысль о том, чтобы сделать кулон с их фотографиями и любовной подписью, ибо Василий переживал, как будет тут Настасья во время службы его. На все был один разумный ответ Настеньки:        — Конечно, родной, все сделаем, только когда разберемся с более важными делами.        Манилов понимающе кивал, наполнял лёгкие табачным дымом и после недолгой задержки, выдыхал в сторону, дабы ничего не попадало на Кулакову. Так они миловались, обсуждали дела насущие, тепло целовались и просто были счастливы наедине ото всех.        Их уединение прервал дворецкий, что слегка потрепанный и удивлённый, зашел в кабинет и отметил приход некого господина. На губах девушки заиграла легкая улыбка, ведь не надо было многого ума, чтобы понять, что приехал Ноздрев.        Ноздрев оттолкнул широким плечом дворецкого и, невзначай, вовсе вытолкал его из комнаты, бранясь и находясь явно в очень скверном состоянии духа. Захлопнув дверь и уперевшись в нее двумя руками, Ноздрев повернул голову в сторону мирно сидящей парочки и дружелюбно улыбнулся.        — Ба! А вот и голубчики мои, сидят, кукуют... - он отошел от двери и раскинул руки. - Ну что вы тут?        Манилов нахмурился, явно недовольный приездом друга Настасьи, но вместо ответа закурил трубку и сделал вид, что это всего лишь очень крупное видение. Кулакова же поднялась и была тут же затянула в медвежьи объятия, ее властно жали и смачно целовали все еще бледноватые щеки. Она не пыталась сопротивляться, зажмурилась и была вынуждена уткнуться в распахнутую грудь своего друга, дабы хоть чуть-чуть спасти себя от града любви. Она любила его дружелюбность и любвеобильность по отношению к ней, особенно когда давно не виделись. Настасью нещадно тискали, бурчали что-то очень влюбленное и такое довольное от встречи, что ее и вовсе разморило в сильных руках. Отпустили ее не скоро, да и не отпустили толком: Ноздрев отстранил ее от себя, держа за плечи, дабы рассмотреть лицо Настасьи получше. Лицо ее уже было не таким голодным, красным от прилива крови, а взгляд был чертовски мягким.        — Бледнота ты моя! На улицу тебе надо, улицу! - он тут же ее прижал к себе снова и оставил смачный поцелуй на щеке. - Но сейчас нам поговорить надо. Порфирий!       Отстранившись от девушки, Ноздрев тут же метнулся к окну и раскрыл его. Высунувшись в него наполовину, мужчина громко заорал:        — Порфирий! Неси щенка и ящик тот! Да пошустрее!       Засунувшись обратно, он посмотрел на девушку таким довольным взглядом, что похож был на лиса.        — Такую псину уловил, всего два месяца отроду, а лапищи то какие! Зверь просто, вот, будет у меня охрянять!       Когда Порфирий принес светленького щенка, Настасья скептично изогнула бровь. Действительно, щенок очень даже крупный для двух месяцев. Схватив того за загривок, Александр протянул пищащий ком девушке.        — Ну ты, не горлопань! Вишь какой, здоровый.        Зная, как Ноздрев любит собак, она тут же начала гладить щенка, ощупывать лежащие ушки и широкие лапки. Щенок ей очень даже понравился, он порой недовольно попискивал, но глазенок не открывал, уж очень не хотел он видеть людей.       — Да, красавец. Большой будет.        — Хочешь отдам?        Ноздрев посмотрел ей в глаза и отдал щенка Порфирию. В его глазах читался интерес и все привычное ей тепло, которое он так пытался скрывать, но получалось не очень.        — У меня щенков ворох, а у тебя еще и собаки толко́м не водилось. Давай тебе этого отдам, все же лучше будет.        — Да ну, ты ж его не на улице подобрал, чтобы за просто так отдавать...       Кулакова слегка смущенно опустила голову и посмотрела на него снизу. От вида нежных зеленых глаз что-то внутри Ноздрева стало рвать и ныть зверски.        — Ой, да ну тебе, Господи! Уж ни одну зиму дружим, чтобы я тебе за просто так подарка не сделал.        — Я подумаю, Саш, это слиш...        Ноздрев фыркнул так громко и схватил ее за плечо, заставив тут же замолчать.        — Ты возьмешь собаку. Все.        Настасья хмыкнула про себя и легонько качнула головой. Она знала, что у него сносило крышу, когда она говорила его имя, ибо звала его обычно по фамилии. А видеть его таким разгоряченным от этого и желающим приложить все что угодно к ее ногам — доставляло великое удовольствие. Александр взглянул на нее слегка хмуро, но в то же время любовно, он шумно выдохнул и убрал руки в карманы, слегка постукивая ногой.        — Собственно, ты вчера говорила, что поговорить хочешь, а после упорхнула сразу же, в бричку засела и все, не видать. Я и приехал из-за этого.        Настасья глянула на него испытующим взглядом, словно пыталась понять, знает ли, зачем она хотела поговорить? Но глаза Ноздрева были глубокими, понимающими, да такими же задорными. Порфирий как раз принес ящик, да достал оттуда бутылку с чем-то. Девушка перевела взгляд на наблюдающими за ними Манилова, что был очень даже мрачен, но оставался безмолвным, лишь пускал дым и почёсывал порой переносицу.       — Милый, нам очень нужно поговорить. Давай пока, скажи кухарке, чтобы она приготовила нам что-нибудь к ужину, мы к тебе вернемся.       — Спасибо, что вернешься хотя бы... - на выдохе произнес Манилов и вышел из комнаты.        Настасья удивленно смотрела ему в след, чувствуя себя немного обиженной такими словами. Она что, похожа на какую-то прошмадовку, чтобы к ней так относились? Кулакова хотела уж было пойти следом за блондином и разъяснить обстановку, но Ноздрев усадил ее за стол, а после принялся разливать что-то по бокалам. Откуда он достал бокалы, одному Богу известно.        — Для тебя вина купил, сладкое, как ты любишь. - он сел за стол напротив девушки и по хозяйски развалился в кресле. - Ну так что?       Кулакова теперь чувствовала себя не очень расположенной к разговору, сердце неприятно ныло. Поступок Манилова она прекрасно понимала, если бы она завидела его с какой-то девицей, то тоже бы просто развернулась и ушла. Всё-таки, это больно, неприятно, а главное ужас как ненавистно. Настасья нахмурилась, позволив напустить на внешность свою холод.        — Говорить я тогда хотела о твоем поступке гнусном. - от красного вина она оторвала взгляд и посмотрела в глаза Ноздрева. - Ты же, наверняка знал, от чего я тогда чуть руки на себя не наложила?       Александр, поняв, что дело пахнет жареным, постарался тоже принять холодный вид. Получилось плохо, ибо настолько он был горячим, в плане характера, кутилой, что было не возможно ему приписать эту черту характера. Но и Настасья, была горяча характером и бойкостью своей, а когда смотрела так, ничем хорошим это не сулило в любом случае.        — Ну ты выпей, выпей, не горячись. Мы ж не ругаться собираемся, верно? - он закрутил свои черные усищи и улыбнулся. - Вчера да, пришло ко мне письмо. Письмо отец твой начеркал, я его открыл, ей Богу, уже знал, что там что-то не хорошее. Не спалось мне толком в ту ночь, дрянь разная лезла, аж рассказывать гнусно. Ну так вот, я опечатал его, читаю, даже толко́м не дочитываю, все бросаю, одеваюсь и еду.        Он по мере рассказа своего, очень яро жестикулировал, то так рукой сделает, то эдак, пытаясь и слову своему более оживлённый вид придать, да и хоть как-то сквозь холод и сурьезность своей подруги пробиться. Но Настасья смотрела на него так же холодно, так же пусто, чувствуя в этот момент себя отвратительно.        Когда человека случайно запихиваешь в колбу с чем-то очень болющим для него, чем-то отвратительным, он это проживет быстро, может вспомнит еще перед сном, как ему тогда плохо было, да и дело с концом. Но стоит человеку самому задуматься о том, как было ему плохо, с какими трудностями он столкнулся, будет ему очень-очень больно. А коэффициент этой боли будет зависеть от многих факторов. Если ж вспомнит человек, как по молодости он печалился по своей первой любви, он сейчас бы посмеялся и трухнул головой, дабы выбить из себя этот смех; если ж вспомнит что-то действительно тяжелое, потерю самого любимого друга своего, или ж, не дай бог, очень близкого человека, то смеха не будет, будет такое нещадное самобичевание, что перед сном от человека останется лишь ком души. Будет человек себя жрать, морить голодом, или наоборот, есть очень-очень много, дабы забить свою душу этой едою и просто не чувствовать боли душевной. У всех все по разному. Настенька же была человеком очень чувствительным, она чувствовала настроение людей очень тонко, пусть часто этого не показывала, а уж свои чувства тем более. Но та ситуация с Ноздревым очень уж пошатнула ее, что все ее негодования, вся печаль и муки выражались в стиснутых бровях и таком холодном взгляде, в каком она прибывала очень редко, пусть и ходила завсегда хмурой. За маскою холодности, грубости, скрывается либо истинный подлец, либо очень нежный и искренний человек, что познав его мягкость, никогда и не скажешь о нем слова хмурого. Настенька моя принадлежала ко второму варианту, отчего и стала такой. А сейчас слушала она Ноздрева, чувствуя омерзение от этого человека, ибо картинки того дня очень яро болтались у нее пред глазами.        — Я, клянусь, я уже там такого напридумывал, уже чуть сам за повозку не взялся, лишь бы к тебе поскорее. Как приехал, сразу спрос взял, там-туда-сюда-где-когда-зачем. - он всплеснул руками. - Говорят мне, так-то так-то, спит моя красавица. А меня крыло, как представлю, что тебя нет, в груди ломит. Хочу лично тебя увидеть, меня останавливают, говорят, нельзя. Да всмысле нельзя?! Я с ней с пеленок знаком, какие нельзя, черт возьми?!        Взгляд Настасьи несколько смягчился. Уж действительно, что их дружба только не переживала, сколько не жила, но яро билась в бойких сердцах. Только когда настал возраст, когда противоположный пол стал нравится, когда хотелось совершать подвиги ради сердца дамы своей, тогда и познал Ноздрев, что такое любовь. Только вот, не совсем удачная, ибо Настасья не видела в нем больше, чем друга своего, не нравился он ей, как мужчина, как муж и отец детей их. Оттого по началу казалось ему, что все это шутка его чувств, что скоро сойдет все на нет, но вот, шутка не удалась несколько. Уже скоро отправится он на службу, скоро покинет свою Настеньку и город N, а вернется не известно кем. И черт знает, что будет и с дружбой их, и с любовью его чистой к этой девушке; ничего он не знал. И вот, как последние два года он активно ухаживал за ней, а она отдалась какому-то Манилову, было больно его грубой душе, ведь знал он эту девушку уж точно больше, чем этот отпрыск, чурбан, нересь, ракалия эдакая, этот фетюк и баба наконец! Нельзя было сыскать столькой ненависти к Манилову, чем в сердце Ноздрева, что был готов совершенно случайно разорвать его к чёртовой матери, сожрать и закопать. Ведь может, тогда Настенька наконец примет его?        — Ну и вот, я всех раскидал, дрался, буквально, но я к тебе залезть смог. Вижу, ты лежишь, бледная вся, я уж было кинулся тебя обнимать, так батюшка твой пришел. Меня за шкирку и на выход, ну ему я не посмел сопротивляться, ей Богу. Я начал его спрашивать, что да как, что ж снилось тебе, он лишь мне пробубнил: "я тебе все в письме описал". Да к черту это письмо, ты что ли, у дочки собственной чести не имеешь узнать, от чего она исхудала вся, да на скелета похожа стала! Я злой тогда был, как псина. - Александр спустил тяжелый вздох, позволяя агрессии выйти из него. - Потом приперся твой Манилов. Весь бледный, глаза красные. Тоже бунтовал, требовал, чтоб пустили. Каюсь, помог ему, впихнул его на пару секунд к тебе, пока снова Кулаков не пришел и такого больного втыка нам не дал.        На этих словах Ноздрев сморщился и почесал затылок. По видимому, батюшка уж очень постарался, раз даже Ноздрев жаловался, хотя был человеком историческим, а значит получал очень часто, и от того к боли бы не очень восприимчив. Настасья вздохнула, подпирая голову рукой.        — Я знаю, что это все из-за меня, Настенька. Понимаю. Но могу ли я... Что-то сделать для тебя?        Он хватанул ее ладонь в свои руки и сжал крепко, желая слышать ответ. Но ответа не было, от того что Настасья не знала, как мог помочь ей он. Не понимала. Вырвав руку из мозолистых ладоней, она немного помассировала виски, вдруг что-нибудь придёт умное в голову. Но, собственно, ничего. Ведь знала она, что извинялся он искренне, но разве будет склеенный стакан бодро держать в себе вино? Нет, естественно, будет протекать все, как из под сита. Вот таким стаканом она себя и чувствовала, но плюс к этом она чувствовала, что все еще была готова держать в себе вино.        Отведя тяжелый взгляд от Ноздрева, Настасья поднялась из-за стола и отошла к окну, взяв ладони в замок за спиною. Наблюдая за своими будущими владениями, она смотрела, как крестьяне яро работали, дабы барин не жаловался и не ругал. Ее взгляд был необыкновенно мрачным, каким-то пустым, а на сердце было тяжело.        — В тот день мне снился очень странный сон, - она посмотрела на темноволосого через плечо, а после посмотрела задумчиво на пол. - знаешь, что мне там снилось?        Она глянула на Александра, что нахмурился и поддался вперед, дабы услышать Настасью получше. Девушка еще пару секунд подумала, стоит ли ему говорить об этом? Это ведь, так отвратительно...        Она рассуждала так: если она не расскажет, их дружба будет постоянно какой-то колкой и отстранённой, а если расскажет, и Ноздрев ее осудит, то тогда возлюбленной ею Василий будет более спокоен. Кивнув своим мыслям, девушка рассказала весь сон, стараясь не вдаваться в подробности, ибо и так было отвратно на душе. Ей хотелось разрыдаться, выгрызть себе вены, да много чего приходило в голову моей Настеньки. Только вот не давало ей что-то этого сделать. Какое-то чувство силы, держащее ей осанку и гордость, стояло на охране жизни девичьей. Поэтому все это оставалось на статусе желаний, пусть внешне это никак не выдавалось. Глаза были печальны, кожа бледна, губы кривились в ненависти и отвращении.       О Ноздреве можно было сказать, что он испытал весь спектр эмоций, буквально. Его то бросало в жар, то в холод, то хотелось испражнить свой желудок, то хотелось пырнуть самого себя. По итогу Александр не выдержал, видя, что Настасье отвратно и печально. Мысленно он побаивался, что на фоне этих воспоминаний она захочет выпрыгнуть. Поэтому, полностью понимая, что ей мерзко от него, Ноздрев аккуратно обнял девушку, ложа сильную ладонь на кудрявую макушку и прижимая к своей груди. Он знал ее лучше, чем она сама себя и знал, что когда так кто-то прижимал к себе ее, ей становилось менее тревожно. И был очень прав, ведь второю рукою стал чувствовать дрожь сильной, но такой исхудавшей спины. Ноздрев полностью разделял чувства ее, не смотря на свою душу кутилы и вечной несерьезности, сейчас по его лицу гуляла такая сильная задумчивость, хмурила брови его и делала взгляд таким суровым. Настасья, если бы увидела его таким, она бы просто сказала, что это не ее Ноздрев. О чем же он думал? Да пытался придумать хоть что-то, чем можно было успокоить свою возлюбленную, так еще и чем можно было загладить такую огромную вину. Он знал, что был виновен и только ради нее был готов нести ответственность. Была бы это другая девушка, он бы отмахнулся и забыл об этом очень быстро, но это ведь Настенька, самый важнейший человечек, самый прекрасный и любимый. А сейчас она горько плакала, скрывая свою слабость, зарывая личико в его рубаху. Ноздрев сгреб Кулакову в свои руки посильнее, дабы она чувствовала себя не так одиноко. Слова были лишними. Такими не нужными и даже противными, что Александр словно проглотил язык. Лишь мозолистые ладони его гладили этот маленький сгусток чувств и оголенных эмоций.       Лишь через некоторое время он уткнулся носом в кудрявые волосы и вдохнул полной грудью сладкий запах каких-то трав и пороха. Никогда бы он не смог рассказать о трепете в своем сердце, когда она позволяла ему прикоснуться к себе так. Никто бы ему просто не поверил, что лишь от одного нежного взгляда ее он становился таким счастливым, каким не мог бы быть ни один человек. Даже она сама не знает, насколько Ноздрев сходит с ума по ней и как порой серьезно подумывает выкрасть и уехать куда-нибудь далеко-далеко, чтобы никто и никогда не мог помешать его счастью.       — Если хочешь, я могу уйти навсегда... Если тебе так станет легче... - очень тихо зашептал Ноздрев, ласково касаясь волос девушки губами.        — Я не знаю... Не знаю, что нужно сделать, чтобы... Чтобы я тебя простила окончательно...        Она вся задрожала, задыхалась, но всё-таки смогла закончить свою речь. Настасья не осмелилась поднять взгляд и хотя бы взглянуть на друга своего, который был чертовски опечален.        — Давай возьмём Манилова и уедем на время в лес... Как раньше, помнишь?        Александр аккуратно коснулся ее подбородка, дабы взглянуть в зеленые глаза. Для него она была сейчас по ангельски прекрасна: заплаканные глаза были такими натурально зелеными, без всяких примесей цветов, такими блестящими и любимыми. Ему отчаянно хотелось расцеловать все это печальное личико, дабы она больше никогда не печалилась.        — Он и так очень ревнует... Не хочет он тебя видеть, тем более рядом со мною...       — Да и черт с ним. Посидим, порыбачим, а может и вовсе в кабак какой зайдем? Давай на ярмарку сходим, куда захочешь, душа моя. Я готов на все, лишь бы не видеть печаль твою.       Настасья моргнула, прогоняя последние слезки и положила голову ему на плечо, смотря в окно. "Сволота эдакая... Знает же, что надо."        Девушка слегка улыбнулась своим мыслям и глубоко выдохнула, теперь ей было немного полегче. Но все же вопрос о взаимоотношениях Ноздрева и Манилова стоял на главной позиции. Приподняв головку, она взглянула в карие глаза и тихо произнесла:        — Знаешь, о чем я тебя попрошу?        Ноздрев внимательно смотрел в ее глаза, обняв покрепче при таких словах.        — Все что угодно, цветочек.        — Наладь отношения с возлюбленным моим. Стань ему другом. Это было бы лучшее извинение.        Она специально до последнего смотрела в глаза Ноздрева. Настасья знала, что он не любит давать обещаний, так еще и исполнять их, но и так же знала, что она решающее лицо в жизни его. Сначала она увидела растерянность, потом злость, а после радостное для нее смирение. Кулакова улыбнулась, наблюдая, как уже в тысячный раз она усмиряет этого мужчину пред собою. Ей это доставляло огромное удовольствие.        — Только... Будь с ним аккуратнее, хорошо, Сашенька?        Она приподнялась на носки и оставила мягкий поцелуй на румяной щеке своего буйного друга. Он весь разомлел, расплылся в такой довольной гримасе, весь надулся от собственной важности, что она и сама чуть хихикнула над ним. Все материальное Кулакова могла и сама себе добыть, но если всё-таки произойдет смирение между Маниловым и Ноздревым, это будет просто великолепно! Тогда не нужно будет переживать ни за что и жить действительно в свое удовольствие.        Настасья слегка отстранилась, смотря на Александра.        — Теперь мне нужно откланяться. Василий что-то не в духе.        Она напоследок погладила его по груди и стремительно упорхнула из рук его, как и всегда. Темноволосый хмуро смотрел ей в след, чувствуя себя таким пустым. Без нее и жизнь была не та. А теперь еще и дружба с Маниловым... Что может быть хуже?! Ноздрев не знал, ибо ненавидел его больше всего на свете. Схватив клико-матрадуру со стола, он порядочно влил в себя питья, дабы хоть чуть-чуть развеселись свою душонку. "Чертов ишак... Скотовод эдакий... Ей Богу, убить бы тебя к чертовой матери, да и дело кончено будет! А тут... Девочка моя. Что ж ты творишь?! Право, убьет меня, убьет и загробит, так еще и плюнет на гробовщину..."        Утерев влажные губы рукавом, Александр причмокнул губами, смакуя послевкусие. "Эх-ма, так это что значится, мне теперь с ним возиться днем и нощно?"        Ноздрев выпучил глаза и с громким "тьфу!" подошел к зеркалу. Сколько бы водки он не хлестал, все равно оставался он таким здоровым и румяным, что было удивительно. Кровь с молоком, ей Богу, такая жгучая смесь в нем бурлила! Ноздрев почесал густые бакенбарды и провел ладонью по щеке своей. Другою рукою он заправил курчавые волосы назад (а смысл?), но они все остались на его голове плотною шапкою, что довольно симпатично смотрелась на нём. "И чем я тебе не нравлюсь? Зато я мужик! О какой!"        Он разулыбался и расправил руки, демонстрируя самому себе свою широту. Чем-то был он схож с медведем: высокого росту, да шириной в плечах не обделён; густота волос так же была в нем прилична, так еще и везде; ну и конечно, любил он нажраться хорошего куску мяса, да с чем-то пьющим. Но как бы он сам себе не красовался, как бы не отмечал свою недюжую силу в руках, все же при нем оставалась мысль: "Но я ведь ей таким и не понравился."        Печально ему от этого было, ведь за двадцать лет жизни никого он не любил, а как прихватилось в осьмнадцать в свою же подругу, так подкосило в нем все: и сон, и нормальная еда, да и выпивки стало огромное количество. Если бы был у него выбор, никогда бы такого он себе не позволил любить ее. Выбрал бы какую-нибудь теплую бабенку, женился бы, да и был бы доволен. Но нет же, какая к черту теплая бабенка? От теплоты у Настасьи только буква "т" в имени, да и все. Но друг она все же хороший, всегда будет рядом, из участка вытащит, да и сама может рядышком сесть. По истине кутила, такая же, как Ноздрев, бойкая и грубая девушка, такая родная...