После матча

Рин заваливается в его квартиру далеко за полночь, когда его родители уже крепко спят. Это им на руку: никто не может их прервать. Он шумно выдыхает и тихо стаскивает с себя пыльные кроссовки под чутким присмотром Исаги, периодически шикающего и прикладывающего палец к губам. Поношенная ветровка падает мимо крючка, но хмурящийся Рин этого даже не замечает: тотчас же хватает Йоичи за плечи и чуть подталкивает вперёд. Исаги недовольно хмурится, но послушно ведёт его в свою комнату, боясь возразить ему. Последний раз он видел рина в раздевалке после матча со сборной, и ему, очевидно, было не слишком хорошо—он так и не смог получить от него внятного ответа на вопрос о том, что именно с ним случилось, но ясно понимал связь подавленности Рина с поведением его старшего брата. Рин написал ему только спустя пару дней, видимо, окончательно отчаявшись. По коротким сообщениям и общей картине Исаги кое-как сумел догадаться, что у него дома Рин собрался прятаться от контактов с Саэ. Выведать у него, конечно, ничего не получилось: Рин умеет хранить секреты. Рин не любит, когда к нему лезут в душу. Но ужасно нуждается в этом. Глаза блестят в свете настольной лампы, горящей круглые сутки. Рин быстро стаскивает с себя футболку и позволяет Йоичи коснуться губами его шеи, даже не оскалившись. Его руки неуверенно блуждают где-то по талии Исаги, они стоят так добрых три минуты: Рин устал с дороги и определённо нуждается в эмоциональной разрядке. Секс почему-то неплохо успокаивает его—Исаги, правда, совершенно уверен в том, что после разговора по душам ему стало бы ещё легче, но Рин в жизни не согласится признать свои слабости. Йоичи уважает его, уважает его механизмы преодоления и желания—и поэтому покорно падает на кровать, когда Рин толкает его одной ладонью. —Что, даже не поздороваешься?—тихо хихикает Исаги. —Нет,—шипит Рин.—Цыц. Исаги закатывает глаза, но послушно прикусывает губу, глядя на то, как Рин снимает с него пижамные штаны и сжимает крупные бëдра, оставляя на них отпечатки длинных пальцев. В острых и угловатых чертах Рина есть всё же что-то мягкое, завораживающее. Он смотрит волком, но Исаги знает: в душе-то он мягче какого-нибудь пломбира. Если правильно подцепить его, можно уловить крупицы этой мягкости, почувствовать в синяках и засосах часть оставленной нежности. Целуется Рин размашисто и болезненно, дыхалка у него покруче, чем у Исаги—Йоичи явно не хватает воздуха, и он протяжно скулит Рину в губы. Рин не станет его щадить—не после прошедшего матча и того, как Йричи припëрся к нему в самое неудачное время из всех возможных. Он отстраняется спустя, наверное, пару минут, оставляя Исаги лежать с ощутимым головокружением и недостатком кислорода в лёгких. Итоши переворачивает его, подхватывая под грудной клеткой, и Исаги звучно ойкает, лишëнный опоры на пару секунд. Рин лезет под резинку белья, не церемонясь и явно не намереваясь долго возиться с растяжкой. Когда они трахались в первый раз—в душевой после матча с Локи и прочими—Рин только по-быстрому вошёл в него двумя пальцами, почти сразу же убрав, а после, попутно криво объясняясь в чувствах и чуть заметно краснее, отымел его до необходимости взять перерыв на целые сутки. А ещё, кстати, наивно решил, что таким образом он—нет, только подумайте—подчинил себе Йоичи. И это ещё при том, что Исаги на твёрдых ногах приходил к нему снова и снова. и это при том, что ещё никто не подчинил себе никакого Йоичи. Рин недовольно цокает языком: у него не получается открыть купленную смазку одной рукой. Он не может убрать ладонь, удерживающую Исаги на животе и вынуждающую тереться чувствительной грудью о неожиданно жёсткую простыню. За спиной наконец щëлкает крышка, Йоичи морщится от холодного лубриканта, но разводит ноги шире—насколько позволяет растяжка. Кстати, не помешало бы её улучшить: это ещё один параметр, по которому Рин его превосходит. В комнате виснет неловкая тишина: Рин, видимо, наблюдает за тем, как смазка бессмысленно стекает по чужим бёдрам, но не желает ничего предпринимать. Исаги ëрзает—ну, насколько это позволяет чужая ладонь—и смотрит в стену, боясь повернуться назад. Рин очень не любит, когда он разворачивается—не дай бог он увидит в его лице какое-нибудь не то чувство. Ну, какое счастье, что Исаги для этого совсем не надо на него смотреть. Его эмпатия позволяет ему без труда читать чужие эмоции, видеть чужие переживания и понимать, как стоит мотивировать людей: и Бачиру, и Чигири, и даже непоколебимого и кругом закрытого Рина. —Почему ты остановился?—спрашивает Исаги ради приличия. —Жду, пока попросишь,—беспристрастно отвечает Рин. Это, конечно, наглëж—но что уж тут поделать. Рину наверняка необходимо быть уверенным в том, что его чувства взаимны, что его любят, что Исаги не предпочтёт ему каких-нибудь Мегуру или Наги. Конечно, он прирывает этим чем-то пошлее и правильнее: желанием подчинить и унизить Исаги, вынудить его заплатить за возникший в нём страх проиграть. Ну, Йоичи не против грязных разговоров, раз уж это так ему нравится. —Кринжово,—тянет Исаги.—Ну, Рин, ну? Растяни меня пальцами. Растяни меня пальцами, пожалуйста. —Вытяни руки, —коротко приказывает Рин и, едва дождавшись выполнения приказа, немедленно стискивает его запястья. Какой же огромный—просто ужас. Рин щедро награждает за несколько слов: входит двумя пальцами на две фаланги, а после, подлив смазки, входит до самых костяшек, неспешно раздвигая тугие стенки. Исаги стонет в подушку, боясь быть услышанным: в этой огромности Рина определённо есть свои плюсы. С ним всегда хорошо и много—и ментально, и физически. Здорово. Он нелепо дëргает запястьями, желая чуть облегчить покалывание в сосках, но ему не разрешают, и он покорно обмякает на собственном постельном белье. Рин знает, что с ним надо делать, почему-то понимает, куда стоит надавить и как именно Исаги больше нравится. Йоичи открыт для разговоров—у Рина наверняка ещё целая куча кинков. Он готов поспорить, что ему зайдёт какое-нибудь лайтовое БДСМ—ну, без плëток и всякой подобной ерунды, просто всякие там контроль и связывание. Может, даже кляп: Итоши зажимал его рот, когда брал его ночью под одеялом. Прямо в их спальне. Прямо при Бачире, чутко спящем Токимицу и Арю. Рин вдруг оставляет его пустым: выводит на дополнительные эмоции и хочет большего. Ему определённо нравится видеть слëзы Йоичи—может, это как-то помогает ему разобраться с собственными чувствами. До плача ему недалеко: Рин держит на хрупкой границе между запредельным удовольствием и болезненной неудовлетворëнностью. Исаги чувствует, как в горле пересыхает. Язык тяжелеет и не поворачивается, потому что всё медленно и верно катится к тому, что ему придётся переступать через гордость и эгоизм по такой ерундовой причине. —Ри-ин... хотя бы говори, что мне нужно сделать, чтобы получить желаемое... Вставь, Рин, вставь уже, Ри-ин... Нелепая мольба Рина вполне устраивает. Исаги чувствует его крупную головку между своими ягодицами и подаётся вперёд ровно настолько, насколько способен. Из-за отсутствия должной растяжки Рин входит тяжело, но невыносимо приятно: правильно распирает и заставляет внутренности гореть—то ли от стыда, то ли от чего-то ещё. —Жалкий,—буднично заявляет Рин, толкаясь до упора.—Не знаю, почему брат тебя выбрал. —Меня выбрал? С чего ты взял, что твой брат... —Жалкий,—повторяет Рин отчаяннее.—Жалкий! Признай, Исаги, откажись от его слов. Признай, ты променял похвалу от Итоши Саэ на член его никчëмного младшего братца. Исаги оторопело замирает—Рин замирает вместе с ним, посчитав это уколом в свою сторону. Старший брат нанёс ему ещё одну непоправимую травму: видимо, сказал ему что-то ужасно обидное. Видимо, сказал, что Исаги лучше него. Немыслимо, просто немыслимо—нет, Йоичи, конечно, эгоист, но отрицать очевидное глупо: он на порядок хуже Рина. Ему ещё нужно расти и совершенствоваться. Ему до него далеко—не может быть, чтобы знаменитый Итоши Саэ не заметил такой разницы в их показателях. —Ты... ты не никчëмный, Рин, я... похвалу? Саэ хвалил меня? —Конечно,—хмыкает.—Это же ты у нас герой матча, да? Давай, Исаги. Скажи, что трахаться со мной тебе нравится куда больше, чем играть в футбол. —Я же с тобой... не ради секса, Рин... Рин, пожалуйста, уже больно!—хнычет Исаги, сжимая его в себе. Его руки всё ещё стянуты у него над головой, он не может ничего сделать,и ему становится неприятно от долгого возбуждения.—Мы оба герои матча, Рин, дай мне кончить, двигайся, пожалуйста? Ты мне куда дороже похвалы твоего брата... Я люблю тебя, и поэтому люблю, ну, секс с тобой, и... —Достаточно,—грубо обрывает Итоши. перемена в его голосе неочевидна, но Йоичи на то и Йоичи: он чётко ощущает смягчение. —Успокойся. Я тебя слышу. —Тогда двигайся!—нетерпеливо взвивается он. —Тогда двигайся, пожалуйста, Рин! Итоши вздыхает и делает пару долгих толчков, наконец-то заполняя его и пачкая тëплые внутренности горячей спермой. Исаги содрогается, заметно вздрагивает и со всхлипом изливается вслед за Рином. Семя пачкает тëмно-синие простыни, но Йоичи благополучно принимает решение застирать их завтра с утра—ну, желательно, конечно, до того, как его родители проснутся. Волосы неприятно липнут ко лбу. Рин отпускает его руки, и Исаги пару раз двигает плечами на пробу—конечно, у него всё затекло. Наконец свободный от ограничений, он переворачивается на спину, лицом к Рину, и ласково проводит по его щеке. Слова здесь, похоже, не помогут: Рин просто не верит, что кто-то может предпочесть его. Похвала от Саэ теряет ценность после одного взгляда на дрожащего Рина. Рин осторожно ложится рядом с ним—на вторую подушку, приготовленную с вечера специально для него и шевелит губами, словно собирается что-то сказать. Йоичи молчит, боясь сорвать намечающейся откровения, но и это не помогает: он всё-таки молча замирает, бездумно постукивая пальцами по твёрдому матрасу. Исаги несмело приобнимает его, прижимаясь к его грудной клетке. Рин как будто сам вот-вот расплачется—он будет готов послушать, вытереть слëзы кончиком одеяла и повторить, что он ценен не из-за его дурацкого старшего брата. Пусть Саэ хоть трижды будет гордостью японии—это не делает его мнение самым авторитетным. —Можешь остаться у меня до тех пор, пока он не уедет,—предлагает Йоичи, крепче обхватывая его. —Всё хорошо. Родители будут не против. Я тоже. Рин кивает, но совсем ничего не говорит. Не желает рассказывать и делиться. Саэ здорово на него повлиял: Йоичи видел блеск в его глазах, видел, как он тухнет каждый раз, когда упоминают его брата, видел, как они разговаривали после матча—но, к сожалению, не слышал того, что сморозил Саэ. Он не знает чёткой формулировки этого страшного приговора, но определённо понимает, что он вполне может стать самой настоящей преградой для Рина. Эта дурацкая похвала играет против него, раз Рин из-за этого делает какие-то ужасно глупые выводы, нарушает все каноны собственного характера и позволяет обнимать его дольше одной секунды. —Я, знаешь... на всякий случай. Я с тобой не из-за того, что ты чей-то брат. И ребята, если что, тоже не за это тебя ценят. Если тебе интересно. Рин неуклюже заставляет Исаги вжаться в себя, едва не ломая ему рëбра. Йоичи слышит, как учащается его сердцебиение: это помогает. Разговоры на самом деле помогают. Тактильность на самом деле помогает. Рина на самом деле ещё можно спасти. небыстро, потихоньку и понемногу, но спасти—вытащить из омута зависимости из старшего брата. Исаги слышит сверху только один короткий, но ужасно значимый всхлип—первый шаг на пути к его заоблачной цели.