Сборник рассказов

Амфитеатр окрасился криками ужаса, восторженным лаем и пением скорби. Симпатичный Арен с виду был жив, если не считать того жуткого пятна, которое оставил на груди удар электрумной пики. Обломок ее так и застрял в ране, и кровь медленными толчками покидала тело. На молочной, сегментированной броне отразилось небо: бурые полосы туч раскрасили мертвеца как на парад. — Достойная смерть. — заключила Эрид, глядя вниз. — Для червяка разве что. Молодой Фелм не умеет драться. — возразила Безгласая. Жрица не шевелила губами, полностью полагаясь на силу мыслей. Язык у нее вырезали еще в детстве, да только та все равно могла общаться нахлобучив шлем — высокий, золоченый, с красным рубином над гребнем. — Если б он хотел победить, то вышел бы против Юларена с лазерным копьем, как думаешь? Эрид не удостоила ее ответом. Вместо этого она продолжила любоваться павшим. Волосы юноши были подобны красному золоту с облаков Денеба; их теребил ветер и алые космы разметались по песку причудливыми волнами. На минуту ей подумалось, что это неправильно, глупо, жестоко, но она не могла оторваться от вида. Эрид наблюдала происходящее с каким-то болезненным, безумным интересом. Вот она какая, смерть. Раньше ей лишь приходилось видеть как дохнут звери: вихрезубы из Рыжих Туманов, эринии с Воздушных плит, те слепые черви, пожирающие облака и даже один раз — ехидну. Смерть человека была на ее памяти впервые. — Красивый он. — вздохнула Эрид. — Жалко все же, что песен по нему не споют. — Петь по нему мы с сестрами будем. — шепот Безгласой проникал в мозг как зазубренная пика. Интересно, поют они так же? Эрид постучала по золотому шлему жрицы: — Да-да, слышала…— Поучения уже начали ее доставать. — Отец говорил, вы забираете павших к Владыке Плача. Всех, кто умер на Сатурниях. — И всех, кто когда-либо умрет. Сатурнии — единственное время, когда погибают бессмертные. Рубин на шлеме пульсировал всякий раз, как Безгласая произносила слово. Высохшая, выпитая до кровинки девица с синими губами. И холодом от нее веет..Эрид поежилась, представив, как окажется в лапах этой твари, если сегодня умрет. — Боишься меня? “Как тут не бояться?” — Бессмертным… не ведом страх, — заставила она себя пробормотать. Безгласая только улыбнулась. “Все ты знаешь, сука” — подумала Эрид, нагнувшись к кувшину с вином. Головокружение напомнило ей, что она и так порядочно надралась, но еще одна чаша погоды не сделает. — Зря ты пьешь перед боем. — Что, хочешь присоединиться? — Протянув кубок Безгласой, она хохотнула, вылив содержимое себе в рот. — Ах да, совсем забыла, что вы пить не умеете. Горькая ноша, однако: не лакать ничего, крепче гидрии, не чувствовать вкуса еды… Скажи, чумазая, стоило твое бессмертие такого? Жрица недовольно скривила рот: — Я выбрала свой путь, как и ты. Много колец назад, на посвящении, отец дал мне право решать, биться ли за жизнь на каждую Сатурнию, или стать Безгласой. — Выходит, ты единственная дочка у него, а? Ясно теперь, зачем он тебя бережет. А вот у меня как видишь, более запасливый родитель: старшие братья на Юпитере воюют, так что я отдуваюсь за них тут. — Тогда благодари отца, Эрид из Вента. Не всякую дочь отправляют на Сатурнии. — О, я поблагодарю. — съязвила Эрид, пригубив новую чашу. “Это последняя. — пообещала себе она. — Если выживу, напьюсь сегодня вдрызг”. — Ладно, давай глядеть, кого еще сегодня укокошат. К этому времени небо уже потускнело и Энцелад медленно проплывал в аммиачных облаках, даруя Сатурну короткую ночь. Тело Арена унесли. Песок съел кровь и красное пятно, разлитое под ним, стало бурым, а потом и вовсе исчезло. Вкруг поля подняли осветительные столбы и огненные чаши, купели с искусственным пламенем украсили высушенными травами с Тарвоса, лавром Палиака и кровавыми тряпицами. Следующие два поединка тоже закончились смертями. Авл Пропус уступил какому-то бойцу с кольца Фебы — тот рассек его с плеча до пупа, а Марк Юларен сошелся с Дитраром, прозванным “Принцем боя”. Последний, как решила Эрид, вполне достоин своего титула. Боец этот, закованный в черную, хлад-паристальную броню, и впрямь блестяще выступал, а его противники каждый раз лишались головы. Сначала он победил Крокуса Волкобоя, затем Фекду из Бурых полос, что на экваторе. Девица вышла на пару с дроидом, плоским и хвостатым, напомнившим Эрид облачных каракатиц — этих чудищ, кажется, там за зверье держат — да и рухнула в песок, только он жгутом вильнул. Зрители с соседних рядов еще долго оттирали с себя плазму вперемежку с кровью, а потом Дитрар даже оказал дикарке милость: острой мордой ее же робота, отделил голову от тела. Эрид подумала, что ее вырвет от эдакого зрелища, но когда все кончилось не смогла выдавить и слезинки. Неужели ей нравится? Стоило хоть для виду погоревать, кто знает, может и ее башка сегодня полетит с плеч? . Следующими выступали Квенр Центалес и Бескад Аммиан, герой Вендурогматы. Безгласая смотрела на них, блестя от волнения глазами, из-за чего Эрид захотелось, чтоб проиграли оба. — Так тебе нравится кто-то? — Она, ухмыляясь, показала ей зубы. — Боюсь спрашивать, хочешь ли ты своему чемпиону победы: вы ведь лапаете их, если они проиграют? Глаза жрицы сверкнули, как расплавленное серебро. — Мы несем их Владыке Плача, во дворец Бурь. Дальнейшего знать тебе не положено, Эрид из Вента. — Ну так значит вы их… Что-то неведомое сдавило глотку, едва она попыталась докончить мысль. В висках начало стучать, а за глазами будто паучьи лапы шаркали — тонкие, мохнатые. Мозг заливало болью. Эрид схватилась за голову, чувствуя, как теплая кровь вытекает из ушей. — Хочешь знать, что мы делаем с ними дальше? — Ка-а… — хрипнула она, пытаясь всосать воздух горлом. — Как-то расхотелось. Едва обретя возможность дышать, Эрид занялась кашлем. Правду говорят, с Безгласыми опасно водиться — еще того мозг повредишь. Те, кто долго с ними общался, сходят с ума и теряют дар речи, а песнями их пытают рабов. Интересно, те же ли песни они поют свободнорожденным во дворце Бурь? И что, если те же? Некоторые ответы лучше, пожалуй, не знать — Смерть! Смерть! Смерть! — кричал тем временем стадион. Сребровласый Центалес, выигравший бой, высился над соперником уперев ногу тому в грудь; меч его уже был занесен для удара. Казалось, гладий вот-вот поцелует плоть, но в последний миг боец отвел оружие. Рокот негодования прокатился по рядам. Эрид поймала себя на мысли, что готова присовокупить к нему и свой голос: бой был, видно, тяжким, а изувеченный Аммиан едва ли мог подняться вновь — в лучшем случае он останется калекой. Половины его лица просто не было, ухо отгорело, а вместо глаза зиял черный, запекшийся провал. Перебитый позвоночник вывернул беднягу в неестественно-жуткой позе, отчего голова то и дело сваливалась набок. Мерзость. Милосердней всего было бы подарить ему легкую смерть — чего Центалес возится? — Убей его! — не сдержалась Эрид, крикнув через поле-усилитель. — Давай! Чего ты медлишь? — Давай, давай! — доносилось со всех сторон. Вдруг чаши-антигравы вспыхнули, озарив арену снопом красных искр. Воздев ладони, из главной ложи показался Владыка Плача и встал под тенью царского велариума. Голос дюжины труб заставил толпу замолчать. Седобородый юноша в прогнившем черном хитоне опустил взгляд на бойцов. Эрид подумала, что обозналась, но перед ней действительно стоял самый могущественный человек на Сатурне. Тело его иссохло и побледнело, как у Безгласых, а длинные волосы отросли до самых сандалий. Несмотря на седину, лицом Владыка был молод; лишь кое-где под скулами проглядывали бурые старческие пятна — следы его истинного возраста. Отец рассказывал, Владыка древнее всех свободнорожденных. Старше неба и звезд. В Черных Лунах ходит легенда, будто он видел, как раскручивались первые кольца Сатурна — те самые, с которых пошло время. Сказки это, конечно. Но отказывать в почтении Владыке — себя не уважать. Эрид склонила голову, как и остальные. — Убей, — провещали синие губы на весь амфитеатр. Голос его был мягок, как вода, и почти осязаемо холоден. Центалес, однако, не двинулся с места. Тогда Владыка протянул к нему руку: Эрид видела, как из сжатого, костлявого кулака выпростался вбок большой палец. Это его проняло. Боец ударил себя в грудь, что-то прокричав, но было уже поздно: из ушей Центалеса потекла кровь, он рухнул наземь, забился в корчах, и собственный меч рассек ему горло от уха до уха. Затем последовал черед Аммиана. Оба юноши умерли, как Эрид и хотела. — Каждый бой идет до смерти. — объявил Владыка, под ликование толпы. — Убей, или будь убитым. Выживает один, или никто. Возрадуйся, Сатурния! — Возрадуйся! — подхватили ряды. — Возрадуйся… — буркнула Эрид, представив, каким выйдет ее бой. Глянув на свою Безгласую, она осклабилась. — А ты чего молчишь, язык проглотила? Жрица решила пропустить ее остроту мимо ушей. — Знаешь, зачем Центалес так сделал? — Это что, загадка такая? Говори прямо, я не в настроении отгадывать. — Он хотел умереть. — Если б хотел, умер бы с честью. Дурак. Арена ему на что? — Не все желают смерти в битве. — Кто бы говорил, языкастая. Не все желают смерти вообще. Потому мы и бьемся тут. Ледяной Энцелад зашел за горизонт, высвободив крохотное солнце. Небо вновь стало золотым, а кудрявые вихри спрямились в дюжину разновеликих полос. Эрид присела, завязывая калиги. Скоро ее черед: надо подготовиться. Нахлобучив осьмидиевый галлик, она подозвала раба, который все это время безмолвно нес стражу возле доспехов. — Давай, Ксен. — Я — Кассий, госпожа. — Неважно. Мальчишка вспыхнул. Он, конечно, обиделся, но изобразил это так неловко, что Эрид только позабавило. Волчонок. Как же сладко его дразнить. Подняв подбородок, она дала невольнику разобраться с застежками на вороте. Грязно-серые, отлитые из звездного железа оплечья были украшены головами змей и Ксен всякий раз пугался, пристегивая их к магнитам. — Не бойся, не укусят. Невольник надул ребячьи щеки: — Не боюсь. Пальцы его, однако, говорили об обратном. Шнуруя сквамату, он дважды ошибся, так что вынужден был повторять узел наново. Наконец, мальчишка вручил Эрид мечи и отошел, предоставив ей сделать пару выпадов. — Славно, Ксен. Славно, — Зажав в руке сталь, она резко взмахнула вбок и повернулась на месте. — Ты хорошо их заточил? — Да, госпожа. — Проверим. Подойди ко мне. Опустив голову, раб шагнул вперед и вывернул перед собой руки наружней стороной — на них уже зияли борозды от предыдущих проверок. Эрид с удовольствием отметила, что каждая новая выходила у нее все лучше. Два гладия мягко опустились на предплечья и разошлись в разные стороны. Выступила кровь. Клинки взрезали кожу, как шелк. — Красота. Ксен изо всех сил сжал рот, чтобы не закричать. По щекам у него покатились слезы. — Чего это ты? Не рад моему подарку? Видишь, какие ровные получились! — Р-рад, госпожа. — То-то. — Эрид отерла мечи о его тунику и обернулась: с акротериев донесся звук горна, возвещавший о новом бое. — Труба зовет. Помни о подарках, принесенных мной — может, этот был последним. Ее вызвали, когда Одинокий Титан показался на небе, сразу после двух больших битв. Сначала сошлись Омпей Сарин и Кис Цегиннус по прозвищу “Гиена”. Низкий лоб, жуткая улыбка — гиена и есть. Но бился он честно: каждый выпад лазерного копья отбивал лишь сверху, предоставляя доспехам довершить все остальное. Увы, противник его не был столь великодушен. Воспользовавшись моментом, Сарин зашел с фланга и всадил наконечник под незащищенный правый бок. Град ударов, последовавших за этим, иссяк так же быстро, как и начался: Цегиннус, измотанный боем, начал хромать, движения его становились все медленнее, по руке и бедру стекала кровь. — Мертвец. — прошелестела Безгласая, и Эрид была готова с ней согласиться. Гиена, однако, устоял. Вложив весь свой вес в тень-клинок, он рубанул снизу, переломив копье противника. Сарин охнул, поворачиваясь и пытаясь защитить себя ополовиненным древком, но неудачно: черная кромка рассекла паристаль, кожу и кость точно воду… Крови не было — только шипение кислоты. Омпей Сарин содрогнулся и затих, проваливаясь в песок. Следующий бой показался Эрид скучноватым: Принцепс Крат Амиран вышел против Дионы из Меры. Первый был просто дурак, а вторая к тому же этим и гордилась — даже шлем не подумала надеть. Дураки дрались на ави-топорах и колошматили друг друга к восторгу ревущей толпы, пока Амиран не расколол девице череп. Позже, увидев, что натворил, он расколол череп и себе. — Какая трагедия. — зевнула Эрид. — Крат был обещан Дионе ее отцом. — пояснила Безгласая. — К сожалению, он не сказал, как именно сдержит свое обещание. — Наши отцы большие шутники, да? — Отцы как Сатурн, Эрид из Вента — а Сатурн пожирает своих детей. Тебе еще предстоит это узнать. — Узнаю. — “Если останусь живой к концу дня”. Эрид скрестила мечи на груди помолившись Титану, чтоб так оно и было. — Ну что, кажется, моя очередь? Безгласая коротко кивнула. — Бейся достойно и победишь, буде на то воля судьбы. — У судьбы нет воли, — осклабилась Эрид. — только у человека. Пока рабы уносили любовников с песка воздух уже замерцал от зноя. В ложе, с которой она опускалась на платформе было прохладно, но здесь, среди каменных глыб и нагретой солнцем паристали от жара не спасало ничего — даже велариумы, растянутые над стадионом. Соскочив с грави-люльки, Эрид всем телом ощутила обжигающий ветер Сатурна. Что-что, а он был знаком ей даже больше отца: сто пятьдесят колец назад, еще до Посвящения, она попала в вихрь на охоте и ссадила себе пол руки. Страшная боль. Тогда Эрид увидела истинное лицо Сатурна. Отцовское же лицо ей довелось увидеть лишь через двадцать долгих колец, когда тот забрал ее из Весеннего Дома. — Смотри на меня, девочка. — говорил он, пока дроид-медик носился рядом, мерцая стальными приборами. — Хорошенько смотри. И запомни. Отец протянул огромную руку; повернул ее лицо, взяв за подбородок. Эрид смотрела, не отрываясь: человек перед ней был словно отражением, двойником из зеркала… если б тот двойник оказался более точной копией, чем она сама. Все, от золотых волос, до неровных скул и глаз цвета стылой крови говорило о том, что их связывает не простое родство. — Я… твой клон, верно? — Все дети свободнорожденных Сатурна клоны. Такова традиция. Лишь рабам да зверью позволено множить потомство без памяти. Бессмертные воспреемствуют только от себя самих. Эрид тогда не понимала, что это значит. — Бессмертные? — Да. — Пальцы отца больно сжали ее челюсть. — Ты — моя плоть и кровь, моя кожа и кости. — Глаза его были голодны, как у вихреволка, а на губах выступала синяя пена. — Носи их и радуйся, пока час не придет… Час пришел. Эрид двинулась к краю арены, где ее уже ждали кентурион Лютовер в сопровождении Безгласых и походный алтарь. Юноша, ударив кулаком в грудь, протянул к ней раскрытую ладонь. — Почет и процветание, дочь Сатурна! — Лицо его было скрыто за стальной маской; шлем покрывала шкура митральва. — Могу я узнать твое имя? — Эрид из Вента. — Вент… — по одному лишь его голосу было трудно понять, удивлен он, или разочарован. — Не слышал о таком месте. Где это? — Вентаруланум. Недалеко от Рыжих Туманов. Кольцо Эпиметея. — Мне стоило догадаться… Красные глаза, золотые волосы — вы все там такие. Эрид горько усмехнулась: — По братьям моим судишь? — Да. — Лютовер кивнул Безгласым, и те водрузили на алтарь большую бронзовую чашу: содержимое в ней напомнило Эрид о гидрии, Синей воде, которую пьют бессмертные, продлевая молодость — правда, в этот раз она не была синей, да и пахло от нее, как от протухшего мяса. — Пей. — повелел кентурион. “Да уж, это не вино Палиака”. Эрид зажмуринась, поднося чашу к губам. — И что будет? — Красная вода заберет свое. — прошипела одна из Безгласых. — Ты сподобишься рабу и зверю. Почувствуешь холод горечи и жар боли. Станешь смертной. — Пей. — повторил Лютовер. Первый же глоток обжег ей горло, но тут же остыл, стекая в нутро склизским ледяным комом. Холод охватил грудь и вполз в сердце — на миг показалось, будто оно замерзло тоже. Эрид застучала зубами. Красная вода была горькой и отдавала на языке металлом, однако она заставила себя выпить еще. И еще. Из помутненной воды пришли голоса. Сначала неразборчивые и едва уловимые, они сложились в песнь: — Прими, Сатурния, свою дочь… — шептал призрачный хор. Безгласые обступили ее, раскрыв синие рты и Эрид поняла, что слышит их без помощи разума. — Прими ее плоть и кровь, кожу и кости. Мир затек красным туманом, поплыв перед глазами. Ей виделось, как старики пьют из чаш, стоя над убитыми в лужах стынущей крови. Алое становилось синим, губы их окрашивались тенью и шевелились, подобно червякам. Тысячи лиц, бескостных и жутких, смотрели на это и тысяча рук поднималась в приветствии. А затем кто-то больно дернул за плечо — чаша опустела. — Теперь ты готова, Эрид из Вента. — Железная длань саданула ей по щекам, приводя в чувство. — Так отец… — слово застряло у нее в глотке. — Отец получит из меня гидрию, если я умру?! Я видела… — Как Красная вода становится Синей, верно. Дети Сатурна — клоны отцов. После смерти мы отдаем им свою молодость… или становимся ими, побеждая в бою. — Лютовер кивнул на ее мечи. — Сама решай, что для тебя лучше. — Но… мои братья. — Она, должно быть, выглядела сейчас такой глупой. Глупая девочка, дитя Весеннего дома. Отец, разумеется, солгал, и ни на каком Юпитере они не воюют. Но раз так… Нет, лучше об этом не думать. — Твои братья мертвы. — подтвердила одна из Безгласых. — И ты, может быть, тоже. Но стоит ли это горе твоих слез, если награда за него — бессмертие? Эрид чуть не подавилась рвотой. Ведь она тоже пила гидрию — пила вместе с отцом. Синюю воду из ее собственных братьев… — Сатурн пожирает своих детей, Эрид из Вента. — бесстрастно произнес Лютовер. — А от синей воды синеют губы. Неужели она такая глупая? — Эол и Эвр… — Имена эти теперь казались чужими, будто вызванными из прошлой жизни. Эол в грязном атласном наряде, любил дразнить ее, ероша волосы, а Эвр брал с собой в охоту на вихрезубов. Как давно это было… Последний раз, когда они встечались дома, оба негодяя обещали, что подарят ей на день рождения котенка митральва. Мальчишки, что с них взять? Тогда шла пора восьмисотой Сатурнии — и второй в жизни Эрид. Слезы выступили внезапно, совсем без спросу — она попробовала вытереть их и тотчас всхлипнула, согнувшись пополам. Так вот значит как смертные грустят… Раньше Эрид никогда не плакала, только притворялась, клянча у отца подарки. Реветь по-настоящему оказалось даже тяжелее, чем чувствовать боль. — Я отомщу. — прохрипела она со злобой глядя вверх — на Одинокий Титан, качающийся в небе. — Будь мне свидетелем: я отомщу. — Эрид уставилась на кентуриона. — Что, если за мной победа будет? — Отца заменишь. Бессмертные воспреемствуют только от себя самих. “Это я уже где-то слышала. От одного лгуна”. — Кем же тогда я стану? Матерью? — На Сатурне нет матерей, — Из-за стальной личины голос кентуриона казался призрачным, словно ожившее эхо. — Победивший в схватке убивает своего отца и сам становится им за ложей Бессмертных. Такова традиция. — “Выживает один или никто”. Знаю, слышала. Лютовер приподнял свою маску. Из-за кованой стали ей явилось совершенно молодое лицо — ни морщинки, ни пятнышка. Крупные синие вены вползали с шеи на щеку, синие губы были полны крови а глаза — жизни. Время, однако, украло последний цвет из его волос, выбелив их как лед Энцелада, а кожа, туго натянутая на скулах, казалась чуть прозрачной, обнажая тонкие как нити сосуды. — Я — один из немногих, кто добыл бессмертие здесь. — Кентурион указал на арену. — Сатурн знает меня, как полководца, разбившего царя Бота Юпитерского в войне Пяти владык, но правдою всегда было также, что я отец, убивший сотни своих детей и тысячи чужих. — Он коснулся ее и смазал по лицу холодной перчаткой, выбивая слезы — Не ищи в этом какую-то мораль, дочь Сатурна. Не думай и не бойся. Бессмертным не ведом страх. Эрид осклабилась: — Видно, как и узы семьи? — У Богов нет семьи. Лютовер кивнул Безгласым, и те стащили ее на поле. Ветер Сатурна поцеловал щеки Эрид раскаленным песком. Как же больно… Больно все: больно кожу, больно быть смертной. Она закатила глаза, глянув на гигантский купол, поднятый над велариумами. Интересно, если ей и здесь так паршиво, то каково рабам на этой жаре? Проходя мимо ложи Бессмертных, Эрид обеими руками сняла шлем и взяла его на сгиб локтя. Капли пота выступили на ее коже, волосы прилипли ко лбу. — Слава Отцам! — с гневом отсалютовала она, как и положено, подняв над собой меч. Отцы, высохшие и сребровласые, не ответили ей ничем. Как истуканы, они лишь коротко кивнули, разрешая бой. Среди бесстрастных, серых лиц было и одно знакомое — с ним, впрочем, Эрид не пожелала встретиться глазами. “Полюбуемся друг на друга позже, отец. Когда один из нас будет мертв”. Владыка Плача подал знак к началу. Встав напротив одного из мраморных пилонов, она вновь нахлобучила шлем и ударила плашмя о колонну, сообщая о том, что готова к схватке. Амфитеатр громко поддержал ее выход и уже готовился выкликать имя второго бойца… Эрид проморгалась, решив, что наверное бредит. В двадцати шагах от нее стоял юноша, точь-в-точь похожий на Арена, убитого в первом бою. Красные волосы змеились по плечам, голубые глаза сверкали, словно гидрия. На поясе, обхватившем дистальную серту, красовалась голова лунотигра — символ его фамилии. — Фелм, верно? — догадалась Эрид, подойдя ближе. — Жаль твоего брата. Хорошо он бился. Как твое имя? — Авр. — Юноша указал на нее мечом. — А ты, змеиная голова, должно быть Сеспер? — Эрид. Эрид из Вента. Девы Сатурна не носят фамилий. Авр понимающе кивнул, ударив о пилон гладием. — Тогда давай начнем, к чему время терять? — Он принял боевую стойку. — Нападай! Впервые за время Сатурнии Эрид обрела уверенность. Сомнения и тревоги будто растворились, все стало пугающе просто: был только враг, его меч и смертельный танец. — Нападай! — повторил Авр, явно теряя терпение. Но она не поддалась на уловку. Отступив вбок, Эрид позволила сопернику нанести первый удар. Гладий Авра, длинный и тяжелый, рубанул в воздухе, так и не достигнув цели; потом мечи их дважды столкнулись, пробуя оборону. Фелм напирал жадно, как ураган. Эрид приходилось уклоняться, изматывая его и заходя за спину. — Куда ты убегаешь!? Встань и прими бой! — На этот раз клинок просвистел уже в дюйме от шеи. Видно теперь, почему он хотел подпустить ее ближе. Эрид, согнувшись, проделала поворот. — Куда-то торопишься, Авр? Не бойся: я или ты — один из нас все равно сдохнет сегодня. — Так ты подыхать пришла, или драться? Фелм занес меч обеими руками и ринулся вперед. Отчаянный жест. И глупый. Не смерти ли он сам ищет? Отбивая выпад, Эрид успела задеть его голень с незащищенного конца и оцарапать ножную крагу. Звон стали ударил в уши и вместе с ней заревел стадион. — Ты красивый, знаешь. — поддразнила она. — Будет жалко тебя убивать. Следующий удар был гораздо сильнее. Авр шагнул влево, и с гневом рубанул ей по шлему. — Ты никогда и не убивала. Неужели это у меня на лице написано, подумала Эрид и зашла с другой стороны. — Мести хочешь? — Ее мечи приняли клинок Авра в захват. — Но не для себя… для брата, верно? — Она ткнула плюмажем ему в глаза, заставив отшатнуться. — Посторонись! Ты потерял всего одного, а я двух. Меч Авра соскользнул из тисок и устремился вниз. Сталь полоснула по ноге, вызвав боль, еще невиданную ей — в коже словно огненную черту прожгли. Эрид невольно качнулась. — Меньше болтай. — Авр издал лающий смех. Чего это он радуется так? — Мне в детстве язык не отрезали, чтоб ты… — махнула клинком Эрид, но тут же ощутила головокружение. Мраморные колонны, велариумы и флаги стали смазываться в одно разноцветное месиво. Сердце в груди стучало как молот. “Яд? Что ж, стоит отдать ему должное — придумано красиво”. — Забавно, что это не я отравила клинки. — посмеялась она над собой. — В следующий раз буду умнее. — Следующего раза не будет. Серебряная полоса вспыхнула чуть ниже глаз, залив красным половину мира. Эрид попятилась, выставив перед собой клинок. Кровь заливала шлем. Стадион вопил страшным криком. Круглые, рабские лица растворялись во мгле. — Позади тебя! Оглянись! — вскричал кто-то. Достаточно вовремя, чтобы она сумела отразить удар. — Умри! — прорычал Фелм, идя в новую атаку, и его клич дружно подхватил амфитеатр. — Умри! Умри! Умри! Припадая на раненую ногу, она сделала поворот. Песок, казалось, скользил под ее сандалиями, делая каждое движение неловким. Клинки отяжелели. “Неужто все?” — подумала она со страхом. Сквозь прорезь шлема ей было видно, как тонкий силуэт Авра колышется в рыжем мареве, подступая все ближе. — Нападай и покончим с этим! — А ты все торопишься я вижу… — Эрид заставила себя улыбнуться. По губам пошла кровь. — Дай Богам решить, кого из нас укокошить. — Все Боги здесь.— Рукой он указал куда-то в сторону. Эрид догадалась, куда. — Вот они, живые, во плоти! Сидят и смотрят. Смотри же! — Подойдя, Авр приставил меч к ее горлу. — Кто они, если не Боги? Беспощадные, как им и должно быть. Бесчувственные ко всему. Безрадостные. Единственное, что скрашивает им вечность — кровь. Наша кровь. Эрид почувствовала, как лезвие режет ей глотку. Она бы попыталась вырваться, но сил у нее осталось едва ли больше, чем у тряпичной куклы. — Не бойся. Бессмертным не ведом страх. — Тут ты прав… — хрипнула Эрид. — Но это Бессмертным. Сжав зубы, она качнулась влево, падая на песок. Сталь рассекла кадык, лизнула кожу под челюстью. Толпа, приняв это за смерть, взорвалась овациями. Эрид слышала их правым ухом, обращенным к небу: — Авр! Авр! Авр! Шевельнув ногой, она все же сумела их разочаровать. Арена тотчас загудела, требуя новой крови. Интересно, сколько рабов мысленно ставят сейчас своего хозяина на ее место? Авр, выругавшись, опустился на колени, чтобы ее добить: Эрид видела, как блестит серта у него на груди и не знала, сможет ли ударить меж пластин. Наконец, он нагнулся, обнажив незащищенное горло. — Что за… — только и успел крикнуть Авр, прежде чем кровь залила ему рот. Первый клинок Эрид скрежетнул о кость — и это был самый приятной звук, который она слышала — а второй, по ощущениям, подсек руку, но не перерубил. Все начало расплываться — теперь уже окончательно. Что-то теплое потекло под горлом и ей захотелось спать. Нет, нет… Только не сейчас. Меч выпал из рук. Стало тихо — слишком тихо, как перед бурей. Эрид воздела над собой окровавленную ладонь (липкие пальцы с трудом собирались в кулак) и погрозила стадиону. Последнее, что она слышала был гром. Приятный. Звенящий. Человеческий. “Все же нравится мне это. — успела подумать Эрид. — Видно, несильно я от отца отличаюсь”. Она закрыла глаза, чтобы скорее уснуть, но смерть все не шла к ней. Смерть, словно лютый призрачный зверь, замерла в полушаге и принюхалась, трогая плоть мокрой собачьей лапой. “Брезгуешь мной, да? Я бы тоже собой побрезговала”. Зверь ничего не ответил. Он просто исчез. Навсегда.