Сборник рассказов

Не было ничего. Не было моря, соли во рту, песка, деревьев с кровавыми перевязями, ликов, проступающих из тумана. Не было тяжести — все стало легким, почти невесомым. Не было неба. И стали — ее тоже не было. Той тонкой, щекочущей горло. Не было ветра, дыхания, воздуха в груди, костей, плоти. Лишь голос из пустоты вопрошал: — Ты понимаешь меня? Рела изо всех сил старалась сохранить ясность рассудка — мысли ее будто таяли в пустоте. — А? Да. Да. — Язык она тоже не чувствовала, но каким-то образом знала, что ответ услышат. — Тогда у меня скорбная весть. Приготовься к ней, смертная, потому что такие вещи вы всегда воспринимаете… диковато. Готова? Ей хотелось бы кивнуть, но в последний миг девица поняла, что у нее нет и шеи. — Ты мертва. — безразлично процедил голос. — Тебя больше нет. Твое тело сейчас рухнет в Марь и все закончится. Страх сжал сердце ледяными когтями. “Нет, — только и успело пронестись в голове. — Нет, не сейчас, только не так”. Рела попыталась дернуться, но ничего не вышло — тьма, непроницаемая и глубокая, лишь посмеялась, заволакивая девицу в себя. Ну что ж, бывает смерть и похуже. По правде сказать, она умерла уже давно — когда Смотрящий занес кинжал над ее лицом, посвящая в вервии. ”Вера и кровь, — говорил он, а кровь текла под ноги черными струями. — Одно от другого неразделимо. Пусть око твое изыдет, ибо оно зеркало Покрова — сердце обмана и лжи. Врата, чрез которые ступают тени из Мари”. Смотрящий был слеп, а рабы, суетившиеся рядом, направляли клинок, чтобы довершить как следует начатое. Лишь когда половина мира утратила свет, он потянулся, чтобы достать из глазницы окровавленный сгусток. — Теперь ты видишь. — Сказал слепой, поедая ее глаз. Но Рела ничего не видела — вокруг была лишь боль, чернота и страх. С этой минуты она принадлежала лишь Мари. — Истинный мир. — хрипнул Смотрящий. — Мир грез и порождение теней. Она везде, в каждом дереве и камне. Во сне и мысли. В глазах живых. Все сущее, что мы знаем, лишь грубый Покров, накинутый на ее плоть. Сними его — и узреешь Ну теперь уж ей придется узреть. Смотрящий говорил им, что вся жизнь только сон и лишь под конец ее каждому дано будет проснуться. Сон, похоже, кончился... Пора вставать. Рела попыталась открыть глаза — сначала живой, затем тот, что выкололи — но глаз у нее не было. Все стало мертвым, чистым, почти безразличным. Разум куда-то поплыл, увязая в угольной пустоте, уши оцарапало долгим лязгом стали… А затем что-то змеиное скользнуло по ней, будто удерживая от падения. — Не торопись ты так… Сгинуть успеешь. Да и не закончили мы. Я, кажется, остановился на том, что ты мертва… Да, мертвая смертная, мне хочется предложить тебе дар. — Дар? — Рела почувствовала холод, ужаливший лицо. Густой мрак как и прежде был пуст, но в то же время ей казалось, будто что-то огромное свивается в нем кольцами, ползет сквозь тени. — Мертвая смертная хочет обратно к живым? — Голос пропел прямо над ухом. — Я могу ей дать это. Новая кость, плоть, кровь… но в обмен на услугу. Что она скажет? — Злой дух, ты… — Озарение пришло даже быстрее страха. — Ты — Тень, да? Морок Покрова, слизень… Существо как будто ее не слышало. — Я жду ответа, смертная. Не томи. — Думаешь, боюсь? Мне не страшно ступать за Покров. — соврала она. — Истинный мир ждет всех. Всех… кроме тебя. — Да, вервия. Но стоит ли стремиться к тому, что ждет всех? “Все” — какое жуткое слово. Все цветы должны распуститься, но половина из них смерзнет до срока, четверть едва проклюнется и лишь единицы будут красивы. Красота — дар, который выпадает не каждому. Все из вас, смертных, умирают, но лишь немногие по-настоящему живут. — Я не буду слушать тебя… — А следовало бы. Ведь разница есть: отдаться Мари во всем цвету с оружием в руках или как ты — завянуть, точно петух на тризне. Глотку тебе перерезали совсем справедливо, к слову, а вот братьев твоих перебили ни за что — не хочешь отомстить? Она бы улыбнулась, да не было рта. — Принесший глаз отрекается от имени и рода — тебе ли не знать? Мы не берем ни виры кровью, ни отдаем ее. — Рела из Люта, дочь Еслы — вот ты кто, а не кучка слепцов, заглядывающая в туман. — Прогрохотало откуда-то с высоты. — Неужто вместе с глазом Смотрящий выклевал тебе и мозг? Глупая вера… Кому ты собралась ее доказывать — пустоте? Открою тебе правду, мертвая: за Покровом ничего нет — лишь тени и прах. Горы, одетые в кость и гиганты-велеты, наполняющие воды мироздания своей кровью. Страх зажал Релу, точно тисками. “Нет, это все обман. Ложь.” — Откуда ты… — Верь мне. Или не верь — все одно. Другое важно: дерзнешь ли ты сама выяснить. “Нет”, — отозвалось вдруг из глубины. С запозданием Рела поняла, что это была ее мысль. Ее собственная. — Славно. — Что-то тяжелое подняло ее и овило в холодных кольцах — что-то из чешуи… и будто бы из камня. — Да, славно, мертвая смертная. Ты не так глупа. Теперь слушай, слушай внимательно, потому что это наш уговор: на береге Ликов, где тебя убили, живет один нечестивец. Он — сын Волвика из рода Тригна, вожак человечьей стаи. Неряд — так его зовут. Ты сразу приметишь: волосом он бледен, нравом суров а в лице безобразен, как зверь. — Что… мне с ним делать? — Убей. Тотчас же, как встретишь. И не дай ему последних слов, не дай никаких слов вовсе, а буде то — не слушай. Просто — убей… и умри сама, если потребуется. В тот миг отмщение — твое и мое — будет исполнено. — Но… — Убей. Слово дважды прогрохотало в ушах, будто напоминая о себе — зловеще, протяжно. А потом хлынул свет. Рела вдруг почувствовала, как изнутри, в месте где должна быть шея, хлынул жар. “Это горло, — утешала себя она. — Всего лишь горло”. Первый вздох обжегший грудь был долгим и дался ей не без мук, но сложнее было открыть глаза. Наконец, Рела разомкнула веки. Левый, тот, что выкололи, прозрел — правым же она видела, как исполосованное тучами небо переворачивается, падает за горизонт, чтобы снова взойти с обратной стороны. Жуткое зрелище… Девице казалось, что вместе с небом наизнанку выворачивают и ее нутро — но то было лишь мгновение. Соленые брызги вдарили по лицу, а в ушах загремел шум прибоя. Рела пошатнулась на неверных ногах — теперь уж у нее они были. Как больно… Больно. Ей казалось, что за время, проведенное под Покровом она разучилась ходить. Кости, мышцы и кровь одевали ее, точно рваная рубаха, худо накинутая на плечи. — Эй ты, осторожней! — подхватил ее кто-то за локоть. — Все позади, парень: ты молодец. Что-то острое холодило руку и что-то теплое — еще теплое — лежало под ногой. Обратив к нему взгляд Рела согнулась пополам. И ее вырвало. — Ты чего? Девица с распоротым горлом лежала перед ней. В длинных медовых волосах запутались водоросли — сталь ни разу не касалась их с тех пор, как она преклонила колено Смотрящему. Левый глаз под повязкой выколот, правый смотрел в сторону — жутко, безучастно. Так только мертвые могут. Мертвые… испуганные перед смертью. — Нет… Не может быть. Рухнув на колени, Рела встряхнула труп за грудки. Прилив омыл тело дочиста, но кровь еще медленно сочилась из шеи… ее шеи, напоминая огромный, красный рот. — Она мертва, Вед. — Чья-то рука легла ей на плечо. — Ты хорошо потрудился. Теперь пойдем. Пальцы — совсем не ее пальцы — разжались, выпуская ее тело из рук. Только теперь она увидела берег, заваленный мертвыми: потревоженное воронье, накрывшее их живым одеялом, пировало, выклевывая глаза убитым, а ветер колыхал кровавые тряпицы, повязанные на сучья ледовых осин — по каждой на покойника. Ладью, с которой она сюда добралась, перебило пополам высоким, острым камнем — одним из многих, что будто выросли тут, проклевываясь из песков. Каждый такой валун напоминал Реле голову. Каменные рты их, вымытые приливом, злобно улыбались (особенно тот, что перекусил ее лодку) и глядели на берег дырами выдолбленных глаз. — Не смотри на Лики. Одуреешь. Грузный парень с рисованным глазом на щите дернул ее с колен одним махом. Ноги едва слушались. — К-кто? Кто ты? — Мер меня звать. Впрочем, не помню, чтоб ты так головой ударился… — Рука толстяка больно смазала ее по лицу. — Ну вот, другое дело! Вспомнил, а? — Вспомнил. — солгала Рела. — Славно. Давай, пошли — нас уже ждут. — Кто ждет? Мер деланно скривил рот. “Глупый вопрос”. Случайно ли она оказалась именно в этом теле? Ответ пришел раньше, чем сорвался с чужих губ: — Неряд. Пошли уж, пора тебя с нашим вожаком побратничать. Не дожидаясь ответа он повернулся и зашагал прочь от Ликов, покачивая своим рваным плащом. Дружинники, стерегшие пляж, тотчас обступили его . Кто-то протрубил в рог: кто-то ударил топором о щиты — так они и двинулись. — Славная тризна, — поздравил ее один мечник, плюгавый, с бубоном на щеке, а другой — тот что с рогом — встряс за грудки и ударился лоб в лоб. Вышло больно, но эта боль ни во что ни шла с той, что испытывали ее ноги. Тяжесть всей земли будто проходила через них на хребет, а с него и в голову. Позади глаз тоже ломило — особенно за тем, что съел Смотрящий И как она сможет кого-то убить? Нет, видно те, что за Покровом, совсем не знают тягот смертной плоти. Сделав еще пару шагов она снова упала. — Ох ты ж! — буркнул Мер, взваливая ее на плечо. — Говорил же: не смотри на Лики. Сбрендишь. — Поняла… Понял. — Надеюсь на это. Давай, шевелись. Она подумала, что скорее умрет чем сделает хоть шаг, но как ни странно, в этот раз тело ее болело не так уж сильно. Словно тот, чужой человек, в котором ей довелось оказаться, ушел, оставив от себя лишь блеклую тень. С тех пор каждое движение выходило легче предыдущего. Мер вел свой отряд, оглядываясь на море — глубокое, серое как сталь — будто хотел в нем чего-то найти. Дорога петляла вдоль берега как змея, узкая и длинная, но Рела заметила, что по ней прежде катили повозки. Сорные травы, проклевывающиеся меж камней перемежались с песком и влажным дерном..За час до полудня они вышли к первому селению — трем хирым домикам с соломенными крышами посреди стерни. Чуть вдалеке в редких полях еще зрели пшеница и ячмень. Хлеборобы расхаживали по меже с серпами в руках; дозорные прятались в деревьях. Мер свистнул одному из них и тот живо сполз. — Толстяк. — Прыщавая лучница с копной серых волос двинула бровями. — Новенького ведешь? Мер оскалил зубы. — Какого ляда я б тебя звал, если нет? Вон он, герой. — Рела почувствовала, как чей-то локоть толкнул ее под бок. — Ты бы видела как он убил ту одноглазую! Девка брыкалась словно гусь, но Вед эдак ее схватил, что прям жуть, да и рассек горло над Ликом. — Добрая жертва. — кивнула девица. — Но кажется, я ослышалась: “Одноглазую?” Глаза ее, серые, словно лед, пронзили Релу острым, долгим взглядом. — Да. — Ей казалось, что выговорила она это даже слишком тихо — зубы выстучали одно лишь “Д”. — Плохая примета, парень. Только за морем люди глаза выкалывают. Девка эта, по твоим словам, верно с Севера — места там дикие, необжитые. И Ликам там не поклоняются. — Слыхал я, что северяне бывает и оба глаза выкалывают, — добавил рябой с мечом. — А потом их едят. Вот мерзость! — Не едят… — начала было Рела, но вовремя осеклась. — Говорят, их жрецы глаза пожирают. — А не все ли равно? — сплюнул Мер. — Нечистое это все. — Верно, нечистое… Сероволосая нахмурилась, облизнув губы. — Не нравишься ты мне. Как говоришь, тебя зовут? — Вед. — А я — Весть, — Она шагнула вперед и схватила Релу за предпечье. — И вот мое слово — к Неряду ты пойдешь только со мной. “Просто чудесно”. Рела закатила глаза, мысленно прокляв весь Покров а заодно и ту тварь, что вернула ее к жизни. Глупо все же это. Глупо все. В каком теле ни окажись, свое нутро за чужой кожей не скроешь. Она — северянка. Ходит как северянка и говорит так же — коротко, с отрывом. Здесь, за морем Героев живут совсем другие люди. Волосы их серы, как пепел, но бывают и красные — прямо кровь Отец, возвращаясь из плаваний, рассказывал, что деревни они ставят не у берега, стерегутся всякой большой воды, предпочитая селиться у рек, а детей своих, что мальчиков, что девиц, на совершеннолетие отводят к валунам на кряжистых пляжах. — Никто не знает, кто их там поставил, — вспомнила она его слова. — То ли гиганты какие, то ли Боги сами — те, что за Покровом. Но молятся они этим камням знатно. Еще отец видел там города — мертвые, древние — точно скалы, поросшие мхом. Шпили, как сломанные копья, круглые башни без крыш. И ворота, сплошные ворота без дверей и засовов — будто так и задумано было. Те кто построил эти чудеса похоже некогда правили тут, но их царство исчезло, камень их дворцов овил плющ, а сами они пропали — одни Боги знают куда. “Если долго вглядываться в Марь когда спишь то на краю всех мест, откуда бы ни пал взгляд ты увидишь город.” — говорил Смотрящий. Город этот — узилище мертвых, темница, слепленная из человечьих душ. Что если эта темница настоящая? — Эй, Вед! — прогрохотало над ухом. Весть, вздернув губу, осклабилась — совсем как волчица. — Чего без щита ходишь? Не могу понять, из какого ты рода. Вопрос застал ее врасплох. Только сейчас Рела обратила на это внимание: все здесь носят щиты на спине — круглые, сплюснутые. На Севере она обходилась одним топором да сулицей. Щит бесполезен в охоте. Суровой зимой доброму дереву можно найти куда лучшее применение, да и Лют из которого она родом почитает боле всего железо и сталь — защита нужна лишь тому, кто трусит. Настоящий воин должен всегда нападать. — Ну, чего язык проглотил? У Релы пересохло в горле. Мест она здешних не знала: Юг огромен, как ни посмотри, но северяне называют все по своему. Вель — “Большая земля” — так ее именуют за морем Героев, а здесь… Рела не знала даже, как местные обозвали эту сушу. Не хватало еще, что она этим себя выдаст. — Да я… — Безродный он, отстань. — Мер, шагавший впереди, обернулся. — Парень прижился к нам у Вселы, что к западу от берега Ликов. Деревню его сожгли, родню перебили. Вот и вся история. — Кто твоих-то убил? — не унималась Весть. На сей раз Рела знала, что ответить: — Северяне. — “Кто ж еще? Только наши эти берега грабят”. Возможно, она даже знала того, кто ходил в набег. Всезрим, кажется, хвалился тем, что пожег какую-то южную деревушку — то было с месяц назад. Гридник его тогда притащил целую дюжину девиц и сталь — хорошую сталь. Рела взяла себе немного. — Лядово отродье… — выругалась сероволосая. — И чего этим разбойникам от нас нужно! Сталь, золото, рабы, земли — земли тут богатые, не то, что на ее родине. Лют славится крутыми горами и утесами — такие ни один враг не возьмет — но к пашне они не годятся, да и зимы с последних пор начали крепчать. Смотрящий шлет несколько ладей к Югу каждый день середины лета и, хоть не все доплывают, надеется что однажды северяне там утвердятся. Еще совсем недавно и она сама так думала, покидая родные земли вместе с братьями по оружию. Теперь все они мертвы, кроме нее, и она тоже все равно что мертвая. Сойдя с дороги, они вышли к ручью. Каменное русло чуть затянуло тиной, но вода внизу все еще струилась, напоминая вязкое зеленое марево. Вслед за Вестью, она перешла на другой берег, пачкая сапоги. — Чего, не нравится? Добро пожаловать ко мне домой, безродный. Рела хмуро глянула ей в спину — У тебя на щите зеленая лента и волк. — А у тебя — глаза, чтобы их видеть. Поразительно, правда? — Девица взмахнула рукой в сторону — туда, где поток переходил в реку. — Вон — там живет род Присла. Мы все родня на Зеленой Воде. “И волки, должно быть, тоже”, — подумала Рела, но вслух конечно, не отважилась сказать. Дозорные Неряда встретили их на узком мысу в месте, где зеленый ручей входил в широкую реку — Весть сказала, ее Змеиной зовут, но прежде, когда у той было меньше излучин, звали Ровной. — Ну-ка, кто у нас тут? — Командир отряда вышел вперед, расчесав маску из кожи — жуткую, с рунами, намалеванными над прорезью рта — она закрывала почти все его лицо, а капюшон — волосы. — Свежее мясо. Как мило. Весть хохотнула, обнажив щербатые зубы. — Твое мясо северянку прикончило. Одноглазую. Рела почувствовала, как из глубины маски на нее посмотрело что-то — что-то едва ли похожее на человека. — Это правда, Мер? — Да чтоб мне в Марь провалиться — видел собственными глазами. — Вон как? — Рукою в перчатке, он приподнял Релу за подбородок. — Да, что-то в нем есть… Нынче примешь дозор за меня. — Пальцы его разжались, а глаза посмотрели прямо в душу. — Ну что, пойдем, парень. Неряда хочешь видеть, да? Отведу тебя к Неряду. Западный ветер бил в лицо всю дорогу до лагеря. Ближе к вечеру, когда оба солнца стали падать за холмы, Рела увидала город. Темный, мрачный и грозный — он тянулся к ним тенью башен, проломленных крыш и одиноких колонн как огромная черная длань, простертая над долиной. Отец видел такие, рассказывал ей, но одно дело слышать и совсем другое — лицезреть самому. “Этот раз в десять больше отцовских”, — решила про себя Рела, заглядываясь на треснувшие купола. В дырах, где некогда были окна, теперь расхаживали хмурые нерядовы лучники. — Станем здесь, — приказал тот, что в маске, указывая на брешь в стене. — Глуб, Тож — готовьте лагерь. Весть и новенький пойдут со мной. Остаток пути им пришлось проделать вдоль стопп гигантских статуй. Забытые Боги мертвого города грозили небу обломившимися руками и треснувшими копьями. Лица их давно выщербились и покрылись пятнами, в глазах зияли дыры. У одного изо рта выползал лиловый мох, другой с натугой сжимал в разбитых пальцах воздух — увы, тщетно. То, чем он когда-то обладал давно унес ветер. Запрокинув голову, Рела проговорила: — Дыхание Мари, кто построил все это?! — Странно, что ты не знаешь, — Весть почтила ее насмешливой улыбкой. — Великаны, конечно! Она нахмурилась, не веря своим ушам. Великаны… — Да-да! — кивнула лучница. — Те самые, что ступают в воду мироздания. Велеты, гиганты Мари. Мне мамка сказывала, а мамке моей — милостник деревни, он человек умный, читать умеет. — Щеки ее так и надулись от важности. — Но... зачем? — Рела не могла поверить, что великаны строили эти дома для себя. В сказках Дезны, деревенской старицы, они жили в пещерах и ели маленьких детей — человечье жилье было им противно. — Для Богов, дуреха. Великаны тащили сюда камни из-за Покрова, чтобы сложить стены, выше и крепче всех сложенных. Однажды, когда Марь прорвет и сонный мир окутает наш, небо закатится, точно глаз мертвеца и лопнет, освободив Богов — вот тогда они и придут в Темные города, ожидающие своих бессмертных владык. Мир закончится, солнца станут лунами и звезды… звезды куда-то упадут, я уж не помню. Рела заглянула в глаза одной из статуй позеленевшей от плесени, с уродливым звериным ртом. Уж кого-кого, а их возвращения ей бы точно не хотелось. Тот, что в маске, наконец остановился возле широкой лестницы, ведущей в какой-то храм; у подножия его, меж телег и палаток, горели костры. Гридники, одетые кто в сталь, кто в кожу, сооружали на ночь шалаши, обжигали копья и оперяли стрелы. Пара мечников сцепилась в тренировочном поединке, лязгая сталью под проломленным потолком старого дворца — их подбадривали, собравшись кружком, с дюжину зевак. Шатер Неряда она так и не увидела. Вместо него Релу повели в обугленный храм — крыша его давно почернела, неведомые слова на стенах истерлись, и лишь пара пузатых колонн, чудом уцелевших от прежнего пожара, одиноко стояли, подпирая свод. — Пришли. — сухо обронил провожатый. Часовые у врат откинули занавесь и Рела шагнула в дымный сумрак вместе с остальными. Жаровни, стоявшие по обе стороны от входа тотчас дыхнули на нее горящим торфом, ветошью и пахучими травами. Тусклый, красный свет вырывал из тени очертания колонн и росписи на стенах: забытые жрецы со стертыми лицами воздевали обломанные руки к провалам, где некогда были их Боги. На веревках, растянутых меж арок висели коренья и сушеные листья; свежая солома устилала пол. Проморгавшись, она разглядела там и человека — высокого, почти великана. Лицо его было похоже на источенную ветрами скалу, на ручищах красовались бронзовые браслеты. Стоя за огромным каменным троном гигант мычал что-то про себя не придавая ей совершенно никакого внимания. “Убей. — прозвучало в голове. — Убей тотчас же, как встретишь. И не дай ему последних слов…” Потянувшись к клинку, Рела ощутила успокаивающий холод стали. — КТО? — голос великана проскрежетал, словно ржавый металл. — Ве… Вед. — солгала она, ступая вперед. — Вед из Вселы. — Следующий шаг дался проще. — Мою родню перебили северяне, а я — их. — Может, ей стоит просто метнуть кинжал? Шея у него толстая, промахнуться трудно… — ВЕ. ВЕД? КТО ТЫ, ВЕВЕД? Громадными локтями, великан оперся о спинку трона. В глазах, подобных поблекшим, белым жемчужинам не отражалось огней. Да ведь он слепой, поняла Рела. И тут ей заломили руки. — Осторожнее, — произнес тот, что в маске. — Хлыд не любит сталь — особенно если та послана врагом. Верно же, Хлыд? — ВЕ-ВЕ! — радостно пролепетал детина. Рела не сразу обрела дар речи. — Так он… — Мой хороший друг — так скажем. — Носящий маску дернул ее за ладонь, ломая кисть. — А я — Неряд. Будем знакомы. Боль вошла в мозг тупым, зазубренным кинжалом — ее же собственный клинок уже давно блестел в чужих руках. Весть, подошедшая сзади, ударила ей под ребра, выбив последний дух, и мир потонул в черной, клокочущей тени… Когда Рела очнулась, соломенный пол вовсю колол ее лицо. Она перекатилась на спину и проглотила кровь, ища взглядом серовласую мерзавку. Увы, той нигде не было — зато Неряд стоял рядом, улыбаясь губами, в тени маски похожими на червяков. “Ты сразу приметишь: волосом он бледен, нравом суров а в лице безобразен, как зверь.” Дура! Неужто она была так слепа? — Подними ее, Хлыд. Волосатые руки в браслетах вздернули Релу как перышко. Голова закружилась и что-то влажное промочило рубаху. Кровь. Это была кровь. Красные подтеки пропитали подклад: она снова почувствовала, как открывается рана на горле. — Вервия. — Неряд запрокинул голову, чтобы приглядеться. — Да… сомнений нет. Редкий вы, однако, народ. Немногие из северян готовы колоть глаза, чтоб так вот увидеть Марь. Ты ведь видела ее, верно? Тьму без конца и края, черный сумрак — живой, голодный, вечный… И голос, что скрежещет в тенях, вползает, будто червь, в твой череп? “Не дай ему последних слов… Не дай слов вовсе”. Будто слыша ее, Неряд с улыбкой покачал головой. — Знаешь, что это за трон? — Глаза его на мгновение обратились к престолу. — Не… — хотела сказать Рела, но из глотки пошли кровавые пузыри. — Я понял — не надрывайся. Хлыд, держи рану: она мне нужна в сознании. — Тотчас что-то большое и холодное обхватило шею, чуть не сдавив гортань. Головокружение как будто ослабло. — Трон этот поставили маги, правившие городом. Древние волшебники, столь могущественные, что своей силой смогли пронзить сам Покров и войти в Марь. — Невоз… — прокашлялась она, едва совладав с дыханием. В груди сжималось что-то — что-то едва похожее на сердце. — Заткнись. Для них было очень мало невозможного. Все что ты видишь и по чему прошла от каменных стен могло бы убедить и слепого. Арки, башни, рукодельные реки, текущие с гор по прямым ложбинам… Пусть некоторые и думают еще, что возводили это великаньи руки. Глянь — вот же они, на твоем горле! Рела попыталась ухватиться еще здоровой рукой за браслеты на предплечьях гиганта, но все без толку — пальцы ее не слушались. Неряд фыркнул с пренебрежением: — А вы, северяне, упертые. Может, ты думаешь, Боги защищают вас — так позволь немного рассказать тебе о Богах... — Потянувшись к маске, он снял с лица черную кожу. Если б Рела могла кричать, вопль ее, наверное, услыхали в самом Люте. Безобразный мякиш плоти — живой, шевелящийся — мигнул ей из под клубка обожженных шрамов. Половина лица — та, где должна быть челюсть, напоминала сосущую воронку, полную зубов, проклюнувшихся из глубоких рытвин. Когда Неряд шевелил этим “ртом”, казалось, в них поблескивает что-то красное… — Боги — демоны. Призраки, живущие за покровом, завидующие всем живым — и потому людские тела для них так сладки. Они нашептывают нам во снах, манят открыть двери, ведущие в смертный мир — и пробиваются. Те Лики, что на берегу, не единственные. Их еще очень много. Язвы Покрова, раны на коже мироздания… Но главные из них — сами города, выстроенные с одной лишь целью: завоевать Марь. — Глаз Неряда сполз на щеку. — Ты стоишь у Сумеречного трона, престола магов Рыдающего града — того самого, что видится каждому во сне, единственного, что существует наяву и за Покровом. И я намерен тебя на него усадить. Хлыд! Великаньи руки обхватили ее за плечи и повернули над полом, точно куклу. Внутренности Релы поднялись к глотке. Темный, начищенный камень ринулся ей навстречу. Она хотела крикнуть, но голос совсем отказал. — Не заламывай шею, — донеслось откуда-то — будто с края сознания. Мир тускнел, а вместе с ним и все звуки. — Не… ламывай ..эю, говорю! Чья-то рука больно смазала ее по щекам, заставив очнуться. Пара желтых глаз, сияющих, словно солнца, жгли Релу взором полным дремучей ненависти. Волосы, белые как ранняя седина, разметались по плечам; безобразный рот вывернулся в подобии улыбки. — Чего, нравится? — Неряд взял свою маску с обратной стороны. — Когда-то и я сидел на твоем месте — всматривался в Марь… но мне повезло меньше, вервия. Глаз себе я, правда, не колол — оттого быть может, и не получилось. Однако ты… — Ладонью, он схватил ее за космы. — Ты — другое дело. Осознав, что сейчас ее ждет, она попыталась снова вывернуть голову, но было уже поздно. — Узри Покров, вервия… Узри и убей для меня столько Богов, сколько найдешь! Маска, черная как трон, впилась ей в лицо. Рела закричала, хрипя и закусывая до крови губы. Как больно. Больно. Личина, точно живая, колола ее тысячью жал, проникая все глубже, забуряясь под кожу, вползая в кость… — Открой глаза. — шепнул ей кто-то. Но она не слушала. — Открой. “Нет” — стучало у нее в голове. “Нет, не буду.” Она попыталась встать, упершись ногою в пол… и тут ей стало дурно. Рела изо всех сил зажмурилась, в ужасе осознав, что до сих пор не смыкала век. Глаза ее закатились, и что-то красное потекло со лба, застилая взор… Тьма, распустив черные щупальца, пожрала землю и небо. Белый мир отошел прочь, отделив плоть от тени. Все стало легким, почти невесомым. На миг Рела оказалась по ту сторону залы, глядя на то, как умирает Вед. Юноша, распростертый на троне, смотрел в потолок — белые губы его красила кровь, но в глазах под маской не было ни боли, ни страха. Рана, похожая на огромный, красный рот, кровоточила, поливая грудь алыми слезами. Она была в ней, была им — его кровью, кожей и венами, а когда он умер, то стала и тем, что в нем когда-либо жило. Она была всюду, была всем. Словно взгляд, лишенный смотрящего, Рела шагнула под Покров, оказавшийся чуть толще паутины. Голос, бледный, словно тень, шепнул ей: — Ты подвела меня, мертвая смертная… Теперь она видела и его хозяина — огромного дракона с тысячью ликов, пронзающих занавесь миров. Черный, будто сам грех, он извивался, разматывая шеи и шипел на все лады: — Подвела… Подвела… Голоса, мужские, женские и даже ребячьи, сливались в один сплошной хор, но Рела могла различить в нем каждого. Древнего старца, сморщенного и безволосого, мальчишку с бубонами на шее, девицу в сгнившей рубахе и тысячи других — молодых и старых, красивых и не очень. Их призрачные губы, не шевелясь, стонали: — Помоги… Выпусти нас… Выпусти... Нутро Релы обратилось в воду. — Вы… маги. — поняла она. — Те самые, что ступили за Покров… — Были… Были… — шептали драконьи пасти. — Выпусти… Выпусти… Рела заколебалась, обернувшись назад, к трону. — Нет… Не туда… Не ходи… Престол Сумерек, престол проклятых… Лишь мы, короли за Покровом, можем его занять… Она отступила на шаг, к завесе во тьме. — Не-ет! — шепоты превратились в вопли. — Не туда! К нам! Иди к на-ам… — Тысячеглавый змей забил крыльями, выпуская из глоток копья лазурного огня. Черная, трехпалая длань потянулась за ней, рассекая тени. В первый раз Реле удалось увернуться, но отскочить назад она не успела и коготь вспорол ее с плеча до пупа. Боли совсем не было — лишь холод, да белая слякоть, толчками текущая из груди. Тысячи зубов сошлись вместе и тысяча языков свернулось, проглатывая ее. Напоследок, она успела подумать о Люте.