Боги, отвечающие во тьме

Прошлое неделимой нитью связано с настоящим — нечто, вытекающее из горести бытия. Позолоченные оковы, ставни прошедших веков и неминуемого рассвета нового дня. Человеческая натура искажается с течением годов. Стареет, покрывается ощутимой корой мудрости и блеском слёзной печали в туманных очах. Жизнь так коротка, она обрывается в одно непредсказуемое мгновение, забирая в холод могил все тянущиеся ветви развития. Природа же остаётся неизменной. Ветра льются, вьюга поёт, солнце обнимает ласковыми лучами россыпь звёзд на румяных щеках. Люди возлагают Господу свои надежды, вымаливают прощение и урожайное будущее на коленях сверкающих церквей. Вера перестала источать бескорыстную истину под натиском католического тщеславия — религия стала привычкой, обыденностью, которую довели до автоматизма. Юное дарование света с отроческих годов наблюдала за семейными традициями припадать к зияющим полам Божьего храма два раза в неделю: её родители истинно прославляли слово Господа и неустанно молились. Прививали ей любовь к единому создателю, пресекали глупые вопросы девушки и вербовали растущее любопытство. «Почему мы поклоняемся одному богу?» «Отчего Бог забирает самых хороших людей?» «Неужели мы не властвуем над судьбой? Зачем тогда жить? » Вопросы оставались без ответа. Они тлели на покрасневшей щеке хлесткой материнской рукой. Сянь Юнь принадлежала всем и никому. Была сама по себе, вырастая на почве забытой деревушки величественным древом. Никто из малочисленных жителей не мог вспомнить, когда их земли омрачились появлением неизвестной женщины. Эти зоркие изумрудные глаза лелеют речной берег, вознося пророчественные, тайные верования неумолимой глади воды. Она считала нового Бога излишне благородным. Ветхий создатель следующего поколения принадлежал величавым кораблям, небу знойного Парижа и лепету аристократии. У него не было времени на обычных крестьян, не хватало сил обратить своё внимание на просьбы обычных людей. Отец называл Сянь Юнь чокнутой, порочной. Мать неустанно говорила, что эта женщина попадёт в Ад. А Нин Гуан сбегала после службы на песчаный берег местного водоёма, горящим сердцем надеясь заприметить трогательный отблеск иссиня-черных волос. Одним осенним днём девушка поведала своей тайной душевной услады говоры деревенских людей и абсурдные слухи, всецело охватывающие образ Сянь Юнь. Женщина никогда не злилась по пустякам — из её груди вырывался смех, похожий на шелест опавшей листвы. — Ада не существует, caelesti puero , лишь холодная земля и вечная темнота. Окутанный первыми морозами воздух пронзает аромат свежего кофе. У Сянь Юнь он был самым вкусным. Их встречи оставались неизменными в своём первобытном лике. Нин Гуан, отрекаясь от доводов родни и лепета местных зевак, сбегала в лучи лунного затмения. Стремилась скрыть свои трагедии с омутом чародейских глаз. — Как ты говоришь с ними? — речной бриз путался закатной мелодией в пелене пшеничных волос. Девушка любила распускать их сплошным веером безрассудства, ненавидела нравоучения и попрекательства матери: «Приличные девушки ходят с косой». У Сянь Юнь волосы были распущены. Рубиновые очи робкой пташкою наблюдали, лелеяли водопад кромешной тьмы. Деревенские поговаривали, что бледнолицая женщина, носящая тёмные юбки, продала душу дьяволу в обмен на колдовские чары и бессмертие. Однако, сколько бы Нин не наблюдала за своей названой наставницей, так и не смогла разглядеть в чужих манерах демонический слог. Бордовые уста усмехаются, искажают лицо отблеском умирающего дня. «Ведьма» мягким движением зарывается тонкими пальцами в прогретый песок и испускает тихий вздох: — У моих богов нет имён, — симфония сверчков сливается с голос брюнетки. Его можно было сравнить с гулом приближающейся вьюги: холодный, певучий и кристально чистый. Каждое слово этой женщины неминуемо заставляло верить в правдивость отшельнического мировоззрения. — А сколько их? —Столько, сколько у тебя вопросов, caelesti puero , — без доли насмешки, Сянь Юнь обрывает горящее, ребяческое любопытство собеседницы. Нин Гуан знает — надо чуть-чуть помолчать. Затаив дыхание, ожидать, когда ставни хрустальной сказки отворяется перед тобой. Они делают это всегда. Понемногу. Осторожно. С опаской. Словно ожидают, что наивная юная девушка убежит, принимая облик одной из глупых крестьянок, злобный язык которых обжигает чистое имя Сянь Юнь. Названая наставница смотрит прямо за горизонт, навевая мысль о неистовой красоте природы. До недавнего времени, Нин никогда не обращала внимания на такие мелочи. Весь её мир был столь скупо сложен в коробочку из домашнего очага и редких поездок в соседнюю деревню на ярмарку. — Боги повсюду. Они живут в воде, в нашем воздухе и в облаках, — женщина поднимает пальцами песчаную пыль, позволяя мелким крупицам пархать в кровавом отблеске небосвода. — Они живут на границе дня и ночи, освещая мой путь. — Ты научишь меня общаться с ними? — девушка порывисто подрывается с места, падая из сидячего положения на колени — белоснежная юбка, вышитая тонким хлопком, покрывается цветочной пыльцой и пеплом когда-то жжёного костра. Большие глаза невинной антилопы взирают с немой мольбой, упрашивают носительницу дурной славы поведать шёпот старых секретов. Нежный ветер бьёт по лицу, разбиваясь о границу звёздных веснушек. Такое миловидное дитя. Чистое создание света и красоты. — Число веснушек на твоём лице — количество твоих прошлых жизней. — Старые боги не любят детей, — колосья вороньего крыла подрагивают от размеренного качка головы. Нин Гуан всегда хотела прикоснуться к водопаду ночи, расчесать блестящие волны и узнать, откуда приходит исток магии. Эта женщина отвергала всех загадочным мужеством и несвойственным для «прекрасного» пола красноречием. Но девочка любовалась творением своих самых сокровенных фантазий: рисовала иные исходы их встреч, мечтая избежать жёстких стен насущного. — Многие из них очень капризные и жестокие. Они приходят, чтобы получить награду и сделать нам одолжение. — Я не ребёнок, — встревоженно негодует белокурая девушка, сжимая тонкими пальцами ткань своей любимой юбки — именно так считали её родители. Она уже являлась взрослой дамой, которую не жалко ударить по лицу и лишить возможности выезжать за пределы скучной деревенской жизни. Матушка активно подыскивала единственной дочери достойного мужчину, стремилась поскорее отдать в чуждые руки «избалованное отцовской любовью создание» и позволить вести быт за стенами родного дома. Нин не хотела, но не могла противиться. Её сердце выло от болезненной неизвестности впереди, а стойкие алые глаза кричали о приближающемся бунте. Она не отдастся так просто. «Отчего же люди не птицы? Улететь бы далеко, чтобы однажды разбиться» Смиренное молчание говорит громче любых слов. Сянь Юнь минуту колеблется, пытливо врезаясь зачарованной зеленью в изученные черты румяного лица. Она ходит по грани, готовит себе смертный алтарь. — Пообещай мне, что никогда не обратишься к божествам, которые отвечают под покровом тьмы.

***

Девушка бежит, заламывая ступни и сбивая дыхание в неуловимом темпе. Лай поисковых собак болезненным грохотом долетает до её слуха, смешивая в общую картину звучание собственного имени:«Нин Гуан? Нин Гуан?» С белокурой головы на влажную землю опадают белые лепестки, впитывая в себя свечение удаляющихся свадебных фонарей. У девушки на щеках россыпь веснушек — по одной на каждую прожитую ей жизнь. На каждую любовь. По одной на Бога, который будет стоять за её спиной. Так говорила Сянь Юнь. Лагала ей. Эти отметины — отголоски грубой лжи и разрубленных надежд. Нин Гуан влюбилась лишь единожды, познав всю горечь несправедливой потери. Нин Гуан не жила. Никогда. Ей обрезали крылья, и никакие Боги так и не пришли на помощь. Но девушка продолжает бежать, не желая, страшась оглядываться назад. Позади её ожидала жизнь, полная утраты. Ненастоящая жизнь. Точно нарисованная, выкованная на могильной плите. С тех пор прошли века, уносящие на ветряном потоке каждый трагичный отголосок прошлого: пощёчины матери, гул деревенских голосов и несбыточные надежды. Цветущий вишнёвый сад за окном сменился мёртвыми небоскрёбами, а аромат сена растворился в коктейле из дорогого парфюма. Нин Гуан ослушалась наставления своей истинной покровительницы, потеряв былую душу и звёздный пейзаж на лице. Голос тьмы засел назойливой пеленой в самом сердце, он стучал по артериям трагичной симфонией Шекспира и сеял тоскливую ностальгию. Бессмертие и свобода стали проклятием. Вдали от всего, от самой себя и лика юношеского максимализма. Пепел осыпался сигаретным шлейфом с балкона, омрачая картину лунной ночи мягким потоком сплошных воспоминаний. У всего есть своя цена. Плата Нин Гуан — беспамятство. Люди не могут запомнить её ангельского лика. Теряют образ очаровательной незнакомки в трагичном отблеске магической пурги. Ветер уносит из мыслей прохожих рубиновые глаза, холодную улыбку и чуть осипший голос. Всё пропадает. Растворяется. Вся людская сущность находится в памяти, в собственных творениях и великих поступках. Лик Нин Гуан изображали бывалые художники, разливая краски сожаления по полотну. Но они и не вспомнят, кто обладательница столь сокровенного сияния. Кто эта дама, подарившая кротостью губ желание творить. Её не существует. Пустота. Лишь оболочка, отбросанная временем в пучине солёного горя. «Я тебя помню», — звучит голос тьмы в громоздкой голове. Она сбежала. Больше никогда не завязывала длинные пшеничные волосы в косу, не ела свежую малину с лесной поляны и не видела похотливых глаз нежеланного суженного. Стоило ли спасение юной крестьянки вечного скитания в забвении? Нин оборачивается в сторону приоткрытой двери, замечая мирно спящее тело на простынях. Единственная живая душа, не похоронившая в памяти образ бессмертной. Теперь, девушка каждый новый день встречала с ароматом свежесваренного кофе и тарелкой покупной малины. Никаких правил. Никаких сожалений и навязанной веры. Сянь Юнь беспокойно вертится на кровати, обнажая под светом ниспадающей тьмы шелковистую гладь синевы и хрупкие плечи. Слухи оказались правдивы. Эта женщина продала свою душу, невольно обрекая малую подопечную на схожую участь. Белокурые локоны растекаются поодаль от женского тела. Нин Гуан смотрит пристально, наслаждаясь образом до боли породнившихся черт. Была ли между ними любовь? Она не знала. Их души, обречённые на проклятие вечной жизни, нашли негласное успокоение в объятиях плотского влечения. Этого хватало. Было достаточно утопать в минутах уединения, переплетая разбитые сердца и ледяные пальцы в комок багряной боли. — Опять кошмары? — Сянь Юнь тянется, с грацией израненной кошки потягиваясь вдоль всего полотна. Она могла бы и не спрашивать, ведь знала наверняка. Времени не под силу стереть последний остаток человечности у белокурого небесного дитя — отчаянные глаза. Взгляд антилопы, как и в былые года молящий защитить, спасти, укрыть. — Я устала бежать, — кошмары вынуждают бессмертную душу ломать ноги, поднимая пыль лесной тропинки. Снова та ночь. Те безжалостные факела и лай далёких собак. Всё тот же голос тьмы в голове и тошнотворная пульсация в самом горле. Божества жестоки, но можно ли винить их? Сами люди вынуждают себе подобных прибегать к жертвоприношениям и покидать родные земли. Сянь Юнь по старой привычке прижимается горячими губами к щекам, исцеловывая те места, на которых когда-то сиял лик звёздного неба. Беспамятство стирает самое ценное. Оставляет пустое желание смирения и покоя. Они сбежали, но так и не обрели свободы. Запах съёмных стен душит чуждой атмосферой, побуждая белокурое творение зарыться лицом в шею бывшей наставницы. Впитать самыми лёгкими аромат ночи и сладкого миндаля. Она заснёт в объятиях своего единственного спасения, в очередной раз рискуя проснуться под заливистый аромат кофе и утренней суматохи. Новый день настанет, но не для них.