Только прошу, не пропадай без вести, Оставь хоть какие-то ниточки, адреса. Я буду искать тебя до бесконечности, Пока мне будет сниться наша весна.
«Зимняя душа», Сергей Есенин.
***
– Мишенька, Господи, я не могу!.. – совсем юный голубоглазый паренёк, чувствительный и нежный, никак не может отпустить из крепких, удушающих объятий своего супруга. Он жадно целует всё лицо Горшенёва: щёки, нос, лоб и губы. – Какая к чёрту Чечня!? Ты погибнешь там! Загубят тебя черти эти! Не пущу, не поедешь никуда!.. – Андрюш, – Миха тяжело вздыхает, кое-как расцепляет эту хватку, отталкивает Князева, – да разве ж так прощаются? Что ты меня хоронишь раньше времени? Типун тебе на язык! – брюнет берёт партнёра за мягкие горячие румяные щёчки и смотрит в эти намокшие глаза, – Я вернусь: хоть живым, хоть калекой. Но вернусь. Ты только верь. Всё, пора мне... – Горшок затянул Дюху в долгий поцелуй, нехотя отрывает от себя и залезает в тамбур. Поезд тронулся и уехал куда-то на юг. Сотни матерей, отцов, братьев, сестёр, возлюбленных махали своим солдатам, также отчаянно надеясь, что они вернутся живёхонькими. – Письма!.. Письма!.. – Андрей, запыхаясь, зачем-то бежит за уходящим вагоном. – Я буду трепетно ждать!.. Всегда!.. Миша только и улыбался, махая бледной ладошкой, пока совсем не скрылся в загадочной дали. Лишь бы он слово своё сдержал... Солнце скрылось за горизонтом, а небо — из багрово-розового оттенка окрасилось в тёмно-угольный; также на нём вскоре рассыпались миллиарды мелочных звёздочек. Но город не спит — стреляет в ночь дробью огней. Чеченская война уже окончена, о чём твердит долгое время телевизор: вновь один за другим показываются кадры со счастливыми солдатамис которых измотали эти два года. Они передают привет членам своих семей и друзьям, махая рукой... Может быть, Мишенька, так донельзя любимый, где-то с ними, с этими счастливчиками и вот-вот прибудет домой с минуты на минуту? Или он в беспамятстве лежит в сырых окопах или под бетонными обломками жилых домов... ах! а как душенька хочет верить, что он всё-таки жив: хоть едет домой, хоть в госпитале лежит лечится. Князев обращался в различные поисковые бюро, только никаких вестей о Горшенёве не поступало... Но в простонародье говорится: надежда умирает последней. Настольная лампа блёкло освещает комнату. Андрей, кажется, потерял счёт времени: он уже битый час сидит на постели и трясущимися руками держит извещение, читает его снова и снова:Гр. Князев Андрей Сергеевич г. Санкт-Петербург, Ленинградской области ИЗВЕЩЕНИЕ Извещаю Вас с прискорбием о том, что Ваш муж, рядовой Горшенёв Михаил Юрьевич, выполняя боевое задание, пропал без вести 19 июля 1995 года. Районный (городской) военный комиссар майор Котёночкин Начальник «6» части майор Безруков
Кто-то встретил своего отвоевавшего героя живым, пускай и поколеченным: лелеет его, целует, лепечет о тоске или любви, или о том и другом одновременно, устраивает в честь этого застолье. Кто-то, увы, получил тело грузом двести. А кто-то, как и Дю, всё ждёт и ждёт... «Где ты, милый? Как ты? Пришли любую весточкуч прошу», – русоволосый снова бросается в слёзы, которые тут же падают на извещение. Бумага опять намокает. Скоро чернила смоются. Сколько ещё, чёрт побери, нужно ждать да мучаться? Бесконечно!? Стужу на сердце помогает лучше всего ненадолго усмирить рюмка горячительного. Андрей прошёл на кухню, рывком открыл холодильник и достал портвейн, которого в тёмно-изумрудной бутыли осталось чуть более половины. Парень вытащил пробку буравчиком и за один присест высосал алкоголь из горла. Каждый глоток металлом звенел на губах. Физиономия резко искривилась: глаза зажмурились, образовались морщины, губы искривились. К несчастью, увы и ах, не отлегло от души. Тогда Князь зажал сигарету между зубами и поджёг её. В лёгкие втягивался дым, а затем выходил наружу, разливаясь по советской кухне. Вспоминается и ещё один момент с Мишкой: Весна. Тогда случился их первый поцелуй. Юные, нелепые и по уши влюблённые друг в друга Князь и Горшок сидели на крыше одного из домов Лиговского проспекта. Петербургское солнце уходило вдаль за другие строения, и в связи с этим небо приобретало перламутрово-рыжий окрас. Между самими мальчишками висело несуразное затишье; им совершенно не мешал гул рвущих колёсами шоссе машин. Ладонь Михаила робко залезла на ладонь Андрея, заставляя того краснеть. Они обменялись взглядами. Брюнет завис: его в загадочную глубину топили океанистые глаза любимца. Также боязливо Горшенёв приблизился к Князеву, и нежно, вложив всю свою страсть, целует, лаская румяную щёку. – Мишенька, – любовно лепечет Дюха, конструктивно закинув одну ногу на другую, – будь смелее. Я не пёс цепной, чтобы кусаться. Хотя... укусить-то я способен, но разве что из-за ярых чувств к тебе. – хихикнул. Эта до боли детская улыбка, способная растопить лёд любого даже чёрствого сердца, надолго врезалась в память Княжича — стала эдаким наркотиком, который нужен постоянно. А сейчас что? одиночество, письма, любовь исключительно на бумаге, периодические депрессивное состояние и гурьба негативных мыслей. Ни кола, ни двора. Глаза уже прятались за шторами век. Силы у Андрея настолько иссякли, что ему было тяжёло встать и даже дойти до кровати; он будто батрачил и таскал тяжёлый груз. Наступила непроглядная тьма. А словно через секунду к шее Князя прикоснулось что-то холодное и чёрствое. – Ах!.. – голубоглазый дёрнулся, резко открыл глаза и увидел... увидел Горшка, ужаснувшись. Прежнего, нежного и весёлого Мишутку теперь не узнать: от бессонных и местами голодных ночей на кровавой передовой у него под глазами образовались так называемые «мешки», осунулось лицо и похудело тело; почти что во всю щеку растянулся бледно-розовый шрам. А глаза... глаза будто присыпанные пеплом, наполнены такой неизбывной тоской и таким ужасом, что в них тяжело и больно смотреть. Ожесточённые бои в Ичкерии его сильно измотали. – Ты чё, Андрюх, призрака увидел? – Горшенёв, улыбаясь, разводит руками. Княжич выкинул потушенный окурок в пепельницу и встал со стула. Из очей засочились слёзы радости. – Родненький мой! Мишенька!.. – юноша принялся крепко обнимать и расцеловывать вернувшегося супруга, – вернулся наконец! Ах, как я рад! Как рад!.. – И я рад, и я. – даже в голосе у солдата чувствовалась щиплящая слабина. – Ты на будущее следи-то, чтоб дверь была закрыта на ключ. А то я иду, и тут вон как. – Я уж начал думать, что ты не вернёшься... – Да у меня то же самое было, ё-моё! когда в плену был... И знаешь, что мне помогало надеяться на лучшее, не сдаваться и бороться до победного? – Горшок сел рядом с Андреем, взял его тёмными пальцами за подбородок и приблизился. – Вера в то, что ты меня здесь, в Петербурге ждёшь. Ждёшь днями, ночами... Князев подуспокоидся, засверкал: глаза загорелись хитрым огнём, во всё лицо расползлась милая родная улыбка, греющая душу; и столь резко, неожиданно он утягивает партнёра в поцелуй. Они снова вместе. Они счастливы. Они пережили самое худшее и долгое расставание за всё время отношений. И ни одна подобная невзгода не сможет сломить их союз великой любви.