Kalt

Руки дрожат, разворачивая размокший от крови и снега свёрток, надменно брошенный ей на туалетный столик. Гадать, кто осмелился, не приходилось. Элизабет только вернулась с той злополучной встречи в склепе, императрица знала, как он зол. Знала, униженно взывая к нему. Знала, встречая разочарованный и почти презрительный взгляд. Но всё равно кричала до охриплости, умоляя забрать её следом, прекратить мучения матери, потерявшей сына. Ей отвечала тишина. Ответ этот был громче и более грозен, чем любые слова. Он появился. Появился и сказал то, что некогда говорила она из раза в раз. Может это и начало дальнейшую неприязнь Элизабет к зеркалам. Читать было сложно. Чернила плыли на размокшей бумаге и в заплаканных глазах. Приходилось перечитывать. Перечитывать то, что и хоть раз видеть было невыносимо. «Не ведаю, кому в руки достанется сей очерк, но заранее уверяю, ценности в нём немного. Как немного ценности в жизни порочной, проведенной в мути луж, что не смели небо отражать. Пишется мне от скуки. Но скуки не обыденной, которой подвержены все мы, а нестерпимой нуди, чернявой нитью пронзившей проклятые дни мои. Холодно мне. Сижу вблизи камина битый час уже, а изморозь всё не хочет покидать бренную оболочку. И одеяло не помогает. Бессмысленно, если нет тепла, что оно удержать готово. Лишь кипяток ванны иногда помогает. Когда лежишь не менее часа, будто в адском котле, багровый уж весь, может тогда ненадолго приходит ощущение тепла. Да и то скоротечно, и всё равно чудится, что кости, как прежде ледяные. Так неизменна мерзлота где-нибудь в северных землях. Может это душа замёрзла. Дни проходят одинаково лишённо каких-либо событий. Я сам выбрал это, сам захотел уехать прочь от неудачной попытки семейных отношений и не более благодатных связей, опустошенность от которых никак не отвлекала меня, а напротив загоняла всё больше. Знаешь, Неизвестный, какого встречать разочарование в глазах той, кто на любой упрёк в мою сторону умудрялась найти оправдание? Это потеря. Потеря, пусть и не материальная, но различает их немногое. Чувствовать одиночество в объятиях той, что так тщательно развеевала тоску и смятения отравляющие, сродни затуханию последней свечи в безлунной ночи. К слову о ночах, ночь меня, дорогой Неизвестный, более не укрывает от всепоглощающей печали, как это было ранее. Тогда я мог забыться сном и хоть те краткие моменты прожить легче, цветнее сизой яви. Сейчас же впечатление, что меня отверг даже Морфей. Ночами метаюсь я по смятой постели, не находя покоя. Везде грязь мерещится, зудом отдающаяся замасленность, хоть и знаю, что чисты простыни. А ещё, ко всему прочиму, замучала меня жажда. Не вода, не спиртное не утоляют её, хоть хлестаю порой до тошноты. В грудине, кажется, переломилось что-то, вечно болит, как от удара. Может сквозь неё вода и утекает. Мне сложно найти себе место. В этом клятом замке я располагался, думаю, уже везде. А всё не то, всё чувствую, что гонит меня куда-то, а куда не пойму. Так и мечусь, Неизвестный, с места на место, но всё без смысла. Всё не то. За окном же снег глаза слепит. Клятый снег. Никогда я не любил его, холодный. Как смерть холодный и стоит тебе на время выйти на улицу без перчаток, так руки коченеют, как у умершего. Может, правда, дело и не в этом. Ведь перспектива исчезнуть навечно близка мне всё чаще. Вкрадчивыми шагами обходит меня, будто в вальсе кружит, то подходя почти вплотную, то отдаляясь на краткий миг. И думается мне, я готов принять эту руку. Костлявую, ледяную, но она не кажется мне жуткой, ведь внутри себя я чувствую всё тоже самое. Это Он так глубоко порос во мне или пришёл позже, влекомый нашим сходством? Пламя свечи дёрганно пляшет, может пытается предостеречь, а может напротив подстрекает не отступиться. Мои руки мелко дрожали на холодной рукояти, когда я заправлял в барабан мелкий металл. Это не страх, я знал. То был тот самый холод, о котором я писал в начале. Он не покидал меня почти никогда, от того почти успел стать привычкой. Вокруг темень непроглядная, жду рассвета. Наверное, даю себе время передумать, изложить мысли на мятом листе, перечесть и наконец испугаться своего безумия, отступить. Но мне всё ещё холодно, всё ещё пусто и единственный новый оттенок — горечь. Передо мной были сотни дорог, сотни выборов и путей развития истории, но что же я выбираю. После долгих бегств, поворотов, избираю один проверенный, бескомпромиссный, верный исход. Уйти от всего, ото всех, в первую очередь от себя. Этот клочок сентиментального сожаления оставляю вместо ответов на все вопросы, что могут возникнуть. Хоть для меня всё изложенное тут — один вопрос, ответ на который мне так и не пришёл. Светает. Тонкая ткань вороного плаща не спасёт меня от январского холода, но спасёт.» — Выстрел. — точно в ритм дополнил язвительный голос за её спиной.