вместе по отдельности

У Минхо с быстрой читкой репа всегда были проблемы. Причем не только вслух. Потому что даже про себя читать быстро сменяющийся текст на телесуфлере он тоже обычно в полной мере не успевал. Ему никогда, правда, это особо и не мешало. А сейчас даже откровенно помогало. – Нет, – выбившиеся из уложенной прически за день активной съемки контента волоски противно лезут в глаза. – Я еще не ужинал сегодня, но скоро этим займусь. Вам тоже стоит поесть. Комментарии сменяют друг друга слишком быстро, чтобы у Минхо был хотя бы призрачный шанс уловить смысл. Смайлики, сердечки, написанные капслоком признания в любви. Минхо это все привычно. Да и в принципе нравится, если честно. Но сегодня он просто слишком устал. И вообще от такого активного промоушена откровенно отвык. Почти два месяца реста пошли определенно в плюс ментальному состоянию, но сильно ухудшили и так не блистательные социальные навыки. Минхо отвечает еще на один им самим придуманный вопрос, делая вид, что прочел его в комментариях. Вопрос ни о чем, ответ ни про что – хорошо получилось. Его задача сегодня просто посидеть перед камерой, чтобы опять примелькаться аудитории, и для этого ничего гениального выдавать не нужно. Да Минхо и не в том состоянии, чтобы смочь. Вообще он не то чтобы любил лайвы, но если это было не по принуждению и под подходящее настроение, то ненадолго выходил с удовольствием. Заряжался от людей энергией, позволял себе немного подурачиться и отвлечься от ежедневной работы. Но сегодня подходящего настроения не было, принуждение было, а энергия явно довольных его появлением людей проходила насквозь, нигде особо не задерживаясь. Ну, разве что в голове. И то чисто как принятие факта, что, возможно, не все еще безвозвратно потеряно, и есть шанс вернуть хотя бы часть былой жизни. Пусть уже и не в таком качестве. Минхо комментарии читать не успевает, да и не пытается, если честно, но общее настроение знает. И понимает, что именно там в чате на всевозможных языках написано. Поддержка. За которую стоит поблагодарить. Минхо в необходимости этой поддержки для себя лично не уверен, но все равно со всей старательностью выражает признательность. Чат взрывается кучей перебинтованных сердечек. Минхо настолько все равно, что почти грустно. Даже ненадолго становится любопытно, сможет ли он хоть когда-нибудь выкрученный в последнее время на максимум фильтр социального одобрения отключить. Почему-то сомневается, что сможет. У него всегда была достаточно устойчивая психика. Быстро справляющаяся, привыкающая и вовремя включающая режим здорового пофигизма. Но в последнее время Минхо довел и ее этими резкими перепадами от невероятного счастья до убийственного отчаянья. Джисон вот на все плакал. Без разницы, от радости или от очередного нервного срыва. Джисон плакал, оставляя на домашней футболке Минхо свои слезы, а в душе пожирающую все червоточину сомнений, стоило ли оно того. Одно время Минхо казалось, что определенно стоило. Когда им разрешили жить вместе. Обниматься больше. Касаться друг друга так, как нельзя было до этого. Любоваться открыто, – это Минхо в нарушение всех правил делал уже давно, – и искать компании друг друга не делая вид, что это вроде как случайность. Когда ему впервые разрешили поцеловать Джисона на камеру. Прямо под конец промоушена нового альбома. Минхо, черт подери, должен был двадцать раз подумать, почему именно тогда. Почему именно так. И за какие вообще заслуги. Но Джисон рядом походил на стоваттную лампочку, пружинил на напряженных от предвкушения ногах как детская игрушка и жался слишком близко, чтобы Минхо мог думать хоть о чем-то, кроме подчеркнутой очередным поясом талии в своих руках. Он поцеловал Джисона на энкоре, под откровенно затихший зал, и единственное, что его тогда волновало, – Джисон ответил. Счастливо и жадно. Потому что они оба слишком долго этого ждали. Минхо понимал, что будет тяжело. Подумал об этом во вторую очередь после того, как им предложили, – слишком как-то настойчиво, – обнародовать отношения. В первую очередь он подумал о том, как хочет Джисона при всех обнять, поцеловать и наконец однозначно сделать исключительно своим. Он говорил об этом с Джисоном. Объяснял, что это очень рискованно, дерзко и нагло. И что мир не розовый, а люди злые. Но Джисон только отмахивался и утверждал, что его все устраивает. Минхо понимал, что младший слишком глубоко в своем личном счастье. До боли в пальцах не хотел это счастье собственными руками ломать. И откровенно смалодушничал, попросив Чана с Джисоном поговорить. Но вместо Джисона Чан пришел к нему, и Минхо десять минут кряду ощущал на себе слишком виноватый взгляд лидера, слушая не очень информативную речь о том, что, скорее всего, агентство их с Джисоном отношения все равно так или иначе придаст огласке, и лучше Минхо просто расслабиться и получать удовольствие. И именно тогда он услышал эту фразу впервые. Минхо запомнил это слишком отчетливо. Ему даже глаза закрывать не надо было, чтобы увидеть серьезное лицо Чана и услышать отбивающийся эхом в ушах голос: – Бери пример с Джисона. Минхо пример с Джисона взять просто не мог. Даже если бы и хотел. Потому что иначе от Джисона бы просто ничего не осталось. Минутная радость первого открытого поцелуя прошла как-то слишком быстро, утонув в жадных прикосновениях первой ночи их официальных отношений, и в память о себе оставила только несколько засосов на слишком заметных и откровенно провокационных местах. Минхо утром заговаривал Джисону зубы как только мог, не давал встать с постели, тиская и целуя, но в определенный момент все же отпустил. И смалодушничал во второй раз, когда ушел в душ сразу, как увидел в руках у младшего телефон. Джисон правда был молодцом. Держался, когда Минхо пришел из душа, пытался шутить за завтраком, сам выбрал аниме, которое предложил просмотреть полностью за один присест, раз уж у них все равно выходной. Минхо согласился, тактично промолчав, что они, вообще-то, собирались прогуляться. Минхо обнимал Джисона сзади, гладил по тыльной стороне ладоней и по тому, насколько сильно у младшего дрожали пальцы, примерно знал, сколько у него еще времени. Чтобы придумать, чем помочь. Придумать ничего так и не успел, поэтому, когда Джисон все-таки, сдавленно всхлипнув, разрыдался, просто сильнее прижал младшего к себе. Минхо всегда лучше выражал себя действиями. Его забота и любовь плохо проявлялись вербально, но каждый его поступок был пропитан ими. Особенно по отношению к Джисону. Минхо эгоистично надеялся, что Джисон знает его достаточно хорошо, чтобы перевести для себя нежные поглаживания по голове и крепкое объятие за талию в тирады поддерживающих слов. Но либо руки у Минхо оказались плохо говорящими, либо Джисон слабослышащим, потому что в этот вечер младший впервые для их официальных отношений в руках Минхо задыхался. Минхо глубоко дышал, повторяя Джисону заученные наизусть инструкции и незамысловатый счет, и тихо себя ненавидел за слишком откровенное желание просто сбежать. В тот вечер он впервые подумал, что оно того не стоило. Джисон, будто бы сомнение в глазах Минхо разглядевший, только восстановив жалкое подобие дыхания, сразу же уткнулся в шею. – Я не жалею. Не жалею, Минхо. Идут они к черту. Я не жалею. Минхо гладил по спине, позволял Джисону выдавливать слова в свое плечо, прожигая кожу губами даже через ткань футболки, и пытался в этот бессвязный бред поверить. Поверить не вышло. Джисон хорошо врать умел только самому себе. Минхо свой телефон взял в руки впервые уже поздно ночью, когда Джисон, совсем измотавшись, все же уснул. Зашел в какао только для того, чтобы ответить коротким «да» на аккуратный вопрос от мамы, все ли в порядке, и сразу включил какой-то непонятный подкаст. Подкаст был на английском, Минхо понимал откровенно мало, и это стало началом периода в его жизни, когда Минхо слышал, но не слушал. Ему говорили знакомые с детства слова, подкрепляли их нужными для понимания жестами и смотрели так красноречиво, что Минхо почти научился читать мысли. Но Минхо пропускал всю как вербальную так и не очень коммуникацию через себя так искусно, что ни одно слово ничего внутри не задевало. Ни плохое, ни хорошее. Первое ему было откровенно не интересно. Второе не особо-то и нужно. Единственным в жизни, что еще оставалось нужным, был Джисон. Джисон сделал из него какого-то своего личного психолога номер два. Номер один у Хана уже был в компании, но в его компетенции Минхо, видя какой младший дерганый, уже начал сомневаться. Джисон пересказывал ему все плохое, что прочел о них в интернете, заставляя Минхо минимум по часу в день просто опровергать и так очевидные бредни. Что это не фансервис ради поднятия популярности. Что они не хайпятся. Что они не разбегутся через месяц. Что да, нормально любить человека своего пола. Что нет, они не отвратительные. Не попадут в Ад. Не позорят свои семьи. Не потянули всю группу на дно своими эгоистичными хотелками, испоганив другим парням карьеры. Не позор страны и всей индустрии. И что они обязательно продолжат выступать. Минхо отрицал любое негативное утверждение, какое только Джисону ни попадалось, стараясь не задерживать слова в голове дольше необходимого на формулировку ответа времени. Чтобы самому не задуматься и не понять, что не так-то это все однозначно. Джисон после таких сеансов слегка успокаивался, и его хватало почти на целые сутки нормального существования. А потом все начиналось по новой. Минхо жил будто в каком-то дне сурка. И очень боялся момента, когда эта уже относительно привычная и стабильная временная петля прервется. Она прервалась в день, когда к ним в комнату заглянул Чан, – Джисон как раз нес очередную порцию бреда, а Минхо лежал, уткнувшись младшему в бок, уже порядком этим утомленный, – и спросил, можно ли войти, как-то слишком осторожно. Джисон все понял быстро. Минхо все понял уже давно. Их обоих отправили на неопределенно продолжительный рест, и Минхо почувствовал облегчение, что это наконец объявили официально. И что это не Минхо разбил вдребезги убеждение Джисона, что две недели внезапно выданного им отпуска это поощрение. Или аналог медового месяца. Хотя, надо признать, Минхо и сам слегка улыбнулся, когда младший пошутил про это. До Джисона дошло быстро, но не сразу. Чан уже давно ушел к себе, а младший все еще глупо моргал, рассматривая шею Минхо так, будто видел ее впервые. Минхо знал, что Джисон смотрит на оставшийся со вчера засос. Почти слышал свой слишком беспечный голос, говорящий то, что вот вообще не стоило. Джисон вчера был в хорошем расположении духа, жался и ластился, а Минхо просто критически нужно было перезагрузить систему. Он расслабился, отпустил себя и полностью отдался ощущениям. Перестал думать наперед. Видеть перспективу. Понимать последствия. Вместо этого он думал только о том, куда еще Джисона поцеловать. Видел только огромные полные желания и любви глаза напротив. Понимал только то, что кроме Джисона ему в жизни никто и ничего больше не нужно. Минхо своей главной гордостью всегда считал умение сделать Джисону приятно. Безошибочно и с искренней любовью. Минхо вспомнил, что гордыня все же смертный грех, когда Джисон, слишком отдавшись ощущениям, укусил его в шею чересчур сильно. Слишком очевидно. На слишком заметном месте. И привычно извинился, мельком пожалев стилистов. А Минхо, ведомый самым искренним желанием Джисона успокоить, ляпнул, что им стилисты не скоро понадобятся. Если бы Минхо мог отмотать время назад, он бы этого не говорил. Потому что их бы с Джисоном в этой постели не было. И общей комнаты бы у них не было. И не целовал бы его Минхо на глазах у всех на сцене. И не целовал бы втайне ото всех за кулисами. И не признавался бы в любви, смущенно пряча лицо в огромном капюшоне и утверждая, что румянец у него от страха высоты и холода на смотровой площадке. И не ответил бы на тот первый робкий и полупьяный поцелуй младшего. И не поздоровался бы так мило в тот самый первый день. И вообще бы айдолом не стал. Он бы остался в Кимпхо и работал поваром в мелком ресторанчике, ориентированном на самую острую из всех возможных еду. Потому что в такое место Джисон бы не пришел. Джисон не любит острое. Минхо никогда бы его не встретил и ничего бы не испортил. Так, как испортил уже. – Ты знал, – в голосе Джисона не было ничего. Ни боли, ни раздражения, ни обвинения. Абсолютная пустота. Минхо в этом эмоциональном вакууме задыхался, и никто ему не предлагал подышать вместе под заученные наизусть инструкции и незамысловатый счет. Минхо не знал, но Минхо догадывался. Он в розовом мире не жил, и люди вокруг него были злые. Теперь узнал. Как и то, что Джисон, оказывается, всю ту сопливую чушь, которую Минхо ему в постели все это время лепетал, видимо, все время запоминал. Почему-то второе знание расстраивало больше. Минхо, как минимум. Но куда меньше вида Джисона, весь вечер проплакавшего в подушку вместо его плеча. Минхо всегда казалось, что они с Джисоном связаны. Как две палочки. Как пара перчаток. Как музыка и танец. За время их реста Минхо убедился, что им куда больше подходят песочные часы. Потому что чем живее становился Джисон, постепенно избавляясь от собственных волнений, тем больший груз ответственности на себе ощущал Минхо. Минхо чувствовал, как разум Джисона очищается от негатива, и молча радовался, стараясь не думать, что весь этот негатив сыплющимися вниз песчинками погребает под собой уже его самого. В один день Джисон пришел не с очередной порцией отобранного в интернете хейта, а с подборкой каких-то фанатских эдитов, пересланной ему Феликсом. На всех были они с Джисоном. Их жизнь. Их моменты. Их касания, их взгляды и их слова. Джисон улыбался во все тридцать два, пересматривал каждое видео раз по двадцать и комментировал слишком громко для откровенно уставшего за день Минхо. Джисон был счастлив впервые за очень долгое время, и Минхо правда пытался порадоваться в ответ, но улыбка получалась слишком очевидно пропитанная горечью, скопившейся во рту. Джисон слишком сильно восхищался улыбкой Минхо на экране, чтобы в полной мере оценить улыбку Минхо наяву. Другие могли бы быть более внимательными, но Минхо знал, что на фоне светящегося от счастья Джисона он всегда выглядел довольно блекло, и особо не беспокоился, что кто-то что-то заметит. Он улыбался не очень широко, но искренне, когда Джисон сказал, что снова начал писать. Улыбался почти даже и не через силу, когда Чанбин предложил возобновить совместные походы в зал. Выдавил пусть и не тронувшую глаза, но все же улыбку, когда позвонил хореограф и сказал, что нужно прийти в компанию для постановки чего-то нового. Сумел приподнять откровенно дрожащие кончики губ, когда им сказали, что компания выработала новую маркетинговую стратегию, и их выход с реста начнется с юнитного и соло продвижения. Жизнь налаживалась. Джисон с каждым днем смеялся все громче, светился все ярче и листал соцсети все спокойнее. Минхо казалось, что он от такого солнечного Джисона, в лучах которого обычно отогревался, теперь сгорал дотла. У Минхо было все, о чем он только мог мечтать. Джисон был везде: дома, на работе, на совместных тренировках и записях. На тупых телевизионных шоу и на съемках полудурашливого контента. Джисон отсыпался с ним на выходных и объедался на праздники. Джисон вставал с ним в шесть утра и целовал на прощание, когда у них не совпадало расписание. Джисон был весь его ночью, Джисон был весь его днем. На сцене и за кулисами. Только его. Всегда и везде. Минхо ненавидел себя за то, что просто не мог этим наслаждаться. Потому что Джисона в его жизни вдруг стало слишком много. Минхо никогда и подумать не мог, что такое возможно. И теперь, смотря на весь этот океан поддержки, Минхо хотелось только одного. Чтобы от него все отстали. Включая Джисона. – Завтра выйдет кое-что, следите за новостями, – Минхо тянет настолько слащаво, насколько может. – Уверен, вам понравится. Конечно им понравится. Им все что угодно нравится, где они с Джисоном вдвоем. Почему-то это внезапно раздражает. Комментарии опять летят со скоростью света, и Минхо впервые за непродолжительный лайв пробегается все же по ним глазами. Взгляд цепляется за слишком часто повторяющееся слово. Вернее, несколько разных слов, но с одинаковым значением. Хан, Джисон, Хани. На хангыле и латиницей. Имя младшего это единственное, что Минхо всегда мог прочитать с телесуфлера с любого конца сцены. Если бы кто-то написал реп, состоящий только из слов Хан Джисон, Минхо бы переплюнул Чанбина в читке. Минхо Джисона правда любит. Очень. Больше всего на свете. – Да не с Джисоном я, – стафф бросает на него странный взгляд, и Минхо делает глубокий вдох, пытаясь успокоиться. – Я один. Мы не ходим везде вместе. Интернет как назло на секунду подвисает, комментарии замирают, и Минхо успевает прочитать последний. Как мило, они все еще пытаются что-то скрывать. Так, ладно. На сегодня с него хватит. Кто вообще придумал лайвы после целого дня съемок? Минхо заканчивает эфир так же внезапно, как и обычно, и впервые радуется когда-то придуманной фишке. Возвращает рабочий мобильный, забирает свой личный и открывает уведомления уже только в машине по дороге домой. От Джисона три незамысловатых сообщения. Вопрос, поел ли Минхо, когда он будет дома и почему такой грустный был на лайве. Минхо на все отвечает одним емким «еду». Следом попадается уведомление от инстаграма, и Минхо открывает его просто чтобы чем-то занять руки. Джисон выложил фотографию. Их фотографию. Общую. Самое обычное селфи. Ничем не примечательное. Просто милое и почти домашнее. Минхо смотрит на количество лайков и чувствует неожиданный прилив тошноты. Решает, что его, наверное, от резкого перехода к относительно строгой диете начало укачивать, и откладывает телефон, предварительно фото лайкнув. Джисон встречает его широкой улыбкой, рассказывает про свой день и виснет на шее. Минхо сам не замечает, как в тепле младшего расслабляется и оттаивает. Минхо леденеет обратно внезапно даже для самого себя, когда Джисон привычно фоткает их за просмотром кино. Он часто так делает, утверждая, что у Минхо по глазам можно угадывать, что он в этот момент смотрит, настолько они выразительные. А еще Джисон утверждает, что когда-нибудь сделает викторину и заставит мемберов играть в нее на каком-нибудь из skz-code. Минхо это всегда казалось забавным, но сегодня звук щелчка на телефоне как-то слишком неприятно проезжается по натянутым нервам. – Не фотографируй меня без спроса. Джисон поворачивается, смотрит с явной улыбкой, но когда видит, что Минхо не улыбается в ответ, меняется в лице. Непонимающе моргает, тянет невнятное «окей» и будто бы весь уменьшается, когда ложится рядом. Минхо мысленно прибивает себе на лоб табличку идиот, обнимает максимально тепло и шепчет на ухо извинения, оправдываясь, что устал. Джисон робко улыбается, жмется ближе и утыкается носом в шею. Минхо молча продолжает смотреть фильм, пытаясь оправдать явно накалившуюся атмосферу особенно напряженной сценой. Джисон выкладывает еще одну фотографию спустя неделю, и Минхо видит уведомление на танцевальной тренировке, отойдя попить воды. Тело, работающее на автомате последние полтора часа, продолжает коннектиться с мозгом слишком быстро, и палец сам закрывает пост, оставив очередную их совместную селку без лайка. Минхо бы этого и не заметил, если бы ему вечером не позвонили с некого отдела по пиару, – на что только их компания деньги не тратит, – и не потребовали на пост Хана отреагировать. И вообще свои посты делать тоже. И даже образец прислали. Минхо абсолютно не понимает, зачем все это нужно, выбирает в галерее рандомную фотографию, где Джисона вообще практически не видно, а сам Минхо в маске, и выставляет ее, подписав стандартным текстом из образца. Вечером получает очередной нагоняй, но уже от Джисона, что такую неудачную фотографию выбрал. Джисон жалуется, что от него там одна рука, кусок плеча и козырек от кепки, а Минхо про себя думает, что и этого слишком много. Потому что вместо отношений, где Джисон его и только его, он по итогу получил отношения, где есть он, Джисон и толпа незнакомых людей. И все внимание тут почему-то сосредоточенно на удовлетворении желаний третьих. А они с Джисоном это так, приятный бонус. Неразлучная парочка. Прикольный юнит. По отдельности уже будто бы и не существующий. Минхо чувствует себя так, будто вернулся во времена работы в подтанце. Где ты только часть целого. Лишь деталька в механизме. И именно ты никому и не нужен. Минхо это чувство ненавидит, он бежал от него так быстро, что даже каким-то чудом добежал до дебюта. От Джисона он бежать не хочет. Но быть одним из не хочет тоже. Отвратительное чувство. Ловушка без начала и конца. Чувство становится еще отвратительнее, когда Минхо, обнимая Джисона перед сном, в полной мере свой эгоизм осознает. И себя абсолютно оправдано презирает. А вот Джисон его явно любит. Лезет к нему во время съемок контента, ластится на тренировках при подготовке к грядущему камбэку, сам кладет руки себе на талию на очередной музыкальной премии. Минхо все это молча терпит. Ему плохо от одной мысли, что он соединил в одном предложении глагол терпеть и Джисона, но врет Минхо хорошо только другим. Себе он врать не умеет вообще. В этот раз на энкоре целует Джисон. И Минхо отвечает, даже не пытаясь себя убедить, что он этого хотел. – Эй, ты чего такой мрачный? – Хенджин появляется будто из ниоткуда. – Будь как Джисон, посмотри, он вам рейтинги такие зашибает, что скоро будешь амбассадором всего и вся. Минхо бы лучше был амбассадором здоровых отношений. Тихих, домашних и никем не нарушаемых. На самом деле это даже смешно. Минхо, один раз на ситуацию со стороны глянув, иронию почти оценил. До того, как начались их официальные отношения, именно он вел себя развязнее. Позволял себе больше. Смущал и дразнил. Джисон всегда был немного застенчивым в этом вопросе, откровенно трусоватым и очень сдержанным. Минхо не уловил тот момент, когда Хан вдруг стал главным поставщиком их совместного контента. Как не уловил и того, когда его это стало раздражать. Минхо всегда отлично умел подавлять эмоции, справляться со стрессом и запихивать свои желания куда подальше. Жаль то самое желание не запихнул. Но диета слишком в этот раз напрягает, настроение дерьмовое, а Джисон вчера весь день лез с какими-то тупыми расспросами, любит ли его Минхо так же сильно, как и раньше, и хватает последней капли, чтобы не сдержаться. – Я не буду это надевать, – стилист окидывает его таким взглядом, будто Минхо только что оскорбил всю его семью. – Мне не нравится этот цвет. И эта рубашка стесняет движения. Стоящий рядом Феликс смотрит на него откровенно шокировано. Минхо знает, что это на него не похоже. Совсем. У него вечные проблемы с одеждой, аксессуарами, прической, головными микрофонами, но он никогда не спорит. Просто молча надевает то, что дают. Потому что это его работа, черт подери. И Минхо это прекрасно знает. И он бы надел. Если бы не увидел десятью минутами ранее в коридоре Джисона. В явно метчевом аутфите. Раньше такие подачки от стилистов умиляли. Помогали немного подразнить фанатов и друг друга, вроде бы все еще оставаясь в рамках дозволенного. Теперь же Минхо просто не понимает, чем они так провинились, что даже отдельного образа для каждого недостойны. Минхо взамен выдают какую-то странную рубашку с высоким воротником и огромными рукавами, которые мешают не только танцевать, но и нормально держать микрофон. Минхо мучается все выступление, один раз чуть не цепляется сережкой за воротник и почти пропускает начало своей партии из-за ужасно мешающихся рукавов, накрывших микрофон, но он все равно счастлив. Что они с Джисоном тут, рядом, вместе, но не слитно. По-хорошему по отдельности. Джисон играет с его браслетом, пока Чан говорит очередную речь, и Минхо почти кажется, что он хочет младшего поцеловать. Минхо на самом деле почти целует, за кулисами, в углу их гримерки. И только сейчас ловит себя на мысли, как все-таки давно Джисона вне дома не целовал. Почти радуется, что, наверное, смог каких-то своих тараканов побороть. Но Джисон портит все одним чертовым предложением. – Давай сфоткаемся, как мы целуемся, и в баббл выложим? Джисон улыбается так широко, что у Минхо болят мимические мышцы. А еще немного сердце. Минхо разворачивается и уходит так быстро, что Джисон не успевает поймать его за руку, чтобы остановить. Думать о том, что Джисон, возможно, даже и не попытался, Минхо не хочется. Он просто хочет домой. Побыть один. Без работы, интернета и даже Джисона. Но у них чертова общая комната, и третий пункт проваливается с треском. Минхо уходит к себе, – к ним, – сразу как снимает обувь и мысленно благодарит Джисона за догадливость, когда младший не идет следом. Слишком громко хлопает дверью, давая понять, что ни с кем говорить не хочет. Особенно с Чаном. Потому что этот странный взгляд лидера прекрасно видел. Он просто устал. Он голодный. Он перерабатывает. Это не вина Джисона. Джисон все такой же хороший, светлый и добрый. Он все еще любит Джисона больше всего на свете. Это не вина фанатов. Фанаты их правда любят, поддерживают и хотят как лучше. Их он тоже любит, пусть и не настолько сильно. Это даже не вина компании. Им с Джисоном так или иначе пытались помочь, дать больше пространства и банальное право на счастье. Пусть и пришлось завернуть это в фантик тупого пиара и вечного фансервиса. Это вина целиком и полностью Минхо. Он неблагодарный. Он эгоистичный. Он жадный и не знающий меры. Он так кичился, что готов к хейту. Что легко переживает негатив. Что ему плевать на все, что о нем говорят. А по итогу проблемой стала поддержка. Потому что от хейта можно абсолютно оправданно закрыться, а от поддержки это уже с чистой совестью сделать не выйдет. Потому что люди хотят как лучше. Минхо это понимает и ценит. Но при этом не хочет настолько глубоко в свою жизнь пускать безликую толпу даже с самыми позитивными намерениями. Но если присутствие этих людей в его жизни обязательное условие для того, чтобы Джисон мог быть рядом, Минхо готов учиться терпеть. Правда без уверенности в успехе этого мероприятия. – Минхо, – голос Джисона застает врасплох настолько, что по телу пробегает дрожь. – Мы можем поговорить, пожалуйста? Минхо Джисону отказать не может ни в чем. И никогда. И если младший открытым текстом попросит снимать весь этот чертов контент ежедневно, ежечасно, каждую их совместно проводимую минуту, Минхо послушается беспрекословно. – Ты отстранился, – Джисон садится на край кровати, и Минхо уже предвкушает привычную сессию перечисления очередного бреда, который придется опровергать. – Тебе не нравится со мной? Ты не хочешь быть вместе? Ну вот. Поехали. – Конечно мне нравится с тобой, и я хочу быть вместе, – получается настолько безжизненно, что Минхо и самому противно. – Нет, Сон-а, не так, извини, я просто устал. Я тебя люблю. Очень сильно. Вот, так звучит лучше. Джисон только смотрит в ответ каким-то странным взглядом, который прочитать не получается. Минхо готов выслушать и понять, но вдруг чувствует острую необходимость хотя бы один раз местами поменяться. – Просто я так не могу, – он неопределенно ведет рукой, а брови Джисона взлетают вверх. – Это для меня слишком, понимаешь? Я хочу быть с тобой. Вдвоем. Парой. Семьей. А не цирковой собачкой, которая всем на потеху дружит с кошечкой. Которых одевают одинаково, выводят вместе погулять и показывают толпе забавы ради. Джисон моргает в ответ, приоткрывает рот и хмурится. – Ты думаешь, мы как?.. Минхо к диалогу пока не готов. Минхо просто хочет, чтобы его выслушали. Хоть кто-то. Хоть когда-то. В идеале молча и без того, чтобы заводить на него толстую папочку, которая потом ходит по рукам у всего стаффа. – Я очень хочу быть с тобой, – Джисон хмурится сильнее, и Минхо понимает, что его голос выдает, что будет продолжение. – Но я хочу мочь и быть по отдельности. Я не дополнение к тебе, а ты не дополнение ко мне. И я не хочу, чтобы наши отношения рассматривали со всех сторон. Я не хочу тобой делиться. Нами делиться не хочу. Это очень эгоистично и нездорово, но я правда пока не умею иначе. Мне нужно время, Хани, очень нужно. Джисон кусает губу и теребит пальцами рукав. Дергает коленкой и дышит чаще, чем следовало бы. Морщится откровенно болезненно и опускает уголки губ. Минхо хочет Джисона к себе прижать и успокоить. Обнять и сказать, что все будет хорошо. Поделиться своим теплом и уверенностью. Но Минхо делиться уже откровенно нечем. И в то, что все будет хорошо, он уже не верит тоже. И впервые за очень долгое время эгоистично хочет, чтобы кто-то наконец успокоил его самого. – Я боюсь, – Джисон говорит так тихо, что Минхо даже на секунду кажется, что ему послышалось. – Я боюсь, что они решат, что мы нерентабельны. Что пиара от нас меньше, чем негативного влияния на рейтинги. Что они скажут нам расстаться на камеру, чтобы был громкий инфоповод. Я посмотрел в интернете, некоторые знаменитости так делают, чтобы поднять рейтинг. Поэтому я просто стараюсь показать им, что вместе мы им выгоднее. Джисон звучит очень зрело. Как настоящий профессионал. Как человек, знающий, как эта индустрия работает, и правила этой игры принимающий. Если объективно посмотреть. С точки зрения Минхо Джисон звучит как последний придурок. – Они никогда не заставят меня тебя бросить. Ни на камеру, ни за ее пределами. Впервые за последнее время у Минхо появляется уверенность, которой даже можно поделиться. Джисон только грустно улыбается в ответ. – Они могут сказать тебе ко мне не подходить, – у младшего в голосе нотки подступающей паники, и Минхо неосознанно подвигается ближе, прижимаясь боком. – Могут сказать, чтобы ты меня не трогал. Чтобы не стоял рядом. Не смотрел на меня. Я не смогу так, Минхо. Я знаю, что не смогу, я лучше буду выдавать тонну контента, чем рискну оказаться один. Даже пусть и только на камеру. В нашей жизни на камеру значит слишком надолго. Минхо понимает. И опасения, и желание идти на компромисс. Не понимает только одного. – Как ты мог подумать, что я буду их слушать? – Минхо фыркает громко, и Джисон даже слегка вздрагивает, пугаясь смены атмосферы. – Хани, если они захотят, чтобы я в кадре тебя не трогал или на тебя не смотрел, то им придется вырезать меня из каждого видео. А чтобы я к тебе не подходил – нанять тебе телохранителя. Но так как бюджет не резиновый, то для этого сперва придется разогнать весь этот хваленый пиар отдел, и проблема решится сама собой. Джисон слегка хихикает, жмется ближе и наконец своим теплом снова согревает, а не обжигает. Минхо и не понимал, насколько по этому скучал. Они с Джисоном валяются на их общей кровати в их общей комнате, и Минхо играет с волосами младшего, удивляясь, когда они успели так отрасти. – Я хотел завтра написать в баббл по поводу новой песни, – Джисон начинает так аккуратно, что Минхо почти напрягается. – Знаешь, она про любовь и все такое. Ну, ты же слушал, да. Можно я напишу, что она не про тебя? Ладно, пока ерунда, но Минхо все еще ждет подвоха. – Так она действительно не про меня, – он пожимает плечами и говорит только ради того, чтобы подтолкнуть младшего к сути проблемы. – Мы же вместе смотрели ту дораму, после которой ты ее написал. Джисон выворачивается из его рук и смотрит в глаза. Широко и открыто. Почти откровенно. – Почему-то после нашего каминг-аута, – Минхо все еще забавно от того, как именно Джисон называет начало их официальных отношений. – Все вдруг решили, что абсолютно все мои песни про тебя. Как будто я могу писать только о тебе. Но это ведь не так. И это звучит обидно. Джисон вдруг замолкает, кусает губу и смотрит совсем виновато. Минхо от такой картины даже слегка умиляется. – Детка, я ничего такого не имел в виду, – Джисон почти лепечет, и Минхо умиляется окончательно. – Я люблю тебя. Очень. И писать про тебя люблю. Но, честно говоря, я далеко не всеми песнями про тебя хочу делиться. И хочу иметь возможность… ну… понимаешь? Джисон смотрит почти умоляюще, а Минхо на секунду делает вид, что нет, не понимает. Просто чтобы над младшим немного поиздеваться. По-доброму. – Все в порядке, Сон-а, – Джисон смотрит в ответ так, будто бы не особо верит. – Вместе, но и по отдельности. И да, я все еще ужасный эгоист и собственник, так что хочу все песни про себя исключительно для личного пользования. Джисон улыбается мягко, снова укладывается поудобней и почти мурчит: – Ну, все не обещаю, но лучшие получишь в единственном экземпляре. Минхо удовлетворенно мычит и запускает руку обратно младшему в волосы, наслаждаясь расслабленной атмосферой. Джисон тычется ему в шею носом, уже почти уснув, обдает кожу горячим дыханием и пускает мурашки по позвоночнику. Минхо кажется, что Джисон радиоактивный, раз вызывает в его организме такой отклик. Но ничто не сравнится с тем, как тепло становится внутри, когда младший сонно бормочет на ухо: – Давай всю жизнь будем вместе по отдельности.