Как Правильно Обрезать Нити Судьбы: Роль Локомотивов

I

»…По-моему, понятие «приключение» можно определить так: событие, которое выходит за рамки привычного, хотя не обязательно должно быть необычным…»

Жан Поль Сартр «Тошнота»

      Был один, прекрасный, летний день на улицах Нью-Йорка в 1968 году. Солнце тогда не сильно пекло в головы жителей этого города, но его было достаточно, чтобы то заливало каждый проулок своим светом. Вечером этого дня произошло одно с самых важных событий в жизни юного Эдгара Аллана По. Естественно, подросток уже знал, что сегодня будет и весь день его был распланирован до мельчайших деталей, но одну встречу парень все же не предвещал.       В их поместье, как уже было сказано выше, изобиловал солнечный свет. Даже самые темные комнаты выглядели прекрасными и теплыми. Эдгар почти весь день хотел провести в библиотеке за чтением различных книг, либо же порисовать, или найти что-то, что его сможет заинтересовать.       Ему было прекрасных четырнадцать лет, волосы уже конкретно так отросли, но парень пока не собирался с ними что-либо делать, юному По нравилось, как те лежали, когда он их собирал в низкий хвостик. Приблизительно с этого возраста стало ясно, что Эдгар, во-первых, будет высоким, во-вторым никогда не наберет лишний вес, слишком уж худым он казался на фоне всех тех толстеньких сыновей и дочерей разных богачей, до которых и он относился. Подросток еще не имел ярко-выраженных вен на руках, кожа казалась идеально гладкой, без задоринки, никаких внешних изъянов, кроме вечно выпирающих костей. Молодой По еще не заработал синяки под глазами, но уже уверенно шел к ним. Его ногти были постоянно обгрызенные, так как эта привычка никак не уходила.       Эдгар проснулся рано утром, оттого что ему бил в глаза солнечный луч, просочившийся через малюсенькую щель между двумя тяжелыми, темными шторами. Маленькая полосочка света разливалась по темному полу, отбиваясь от белой бумаги, лежащей везде, где было место. Все предвещало не самый приятный, жаркий день. Подросток лениво открыл глаза, а потом сразу же зажмурился, из-за света. Он обернулся от окна, в попытке уснуть еще раз. Солнце безжалостно пекло в голую спину, и юный По вздохнул, принимая факт того, что ему нужно просыпаться и покидать такую уютную кроватку.       Совершено спонтанно Эдгар услышал стук в большую, тяжелую, со сложной резьбой дверь. Он уже представил, как перед ним нарисуется миниатюрная фигурка их домработницы Сьюзан. Каким же был счастлив подросток, услышав тихое, нежное, мамино: «дорогой, я вхожу». Миссис По зашла в комнату сына и облегченно выдохнула увидев, что парень не спит. Женщина села к нему на кровать, легко погладив по голове. Мама Эдгара была красивой, очень высокой и изящной леди. У нее были отменные манеры, еще лучшее воспитание и образование. Миссис По всегда одевалась очень строго и неким образом старомодно, но со вкусом. Женщину редко можно было увидеть в более домашнем виде, как правило, она носила черную, классическую юбку, белую рубашку и даже могла позволить себе галстуки. Несмотря на все ее манеры, Эдгару казалось, что именно его мать дала начало развитию такой субкультуры, как панк. У нее был самый сильный и неким образом даже несносный характер, который позволял ей руководить нефтяной компанией.       — Ты помнишь о сегодняшнем приеме? — Спросила тихо она, дабы не давить сыну на мозг с самого утра. Конечно, — кратко ответил ей Эдгар, пряча лицо в подушку.       — Хорошо, — женщина еще раз прошлась рукой по его волосам, — просыпайся и иди завтракать, — она улыбнулась.       Дверь тяжело скрипнула, когда мама ее закрыла. Эдгар так же, как и мебель выдохнул, не желая принимать участие в сегодняшней активности. Выбор, в прочем, ему, все равно, никто не давал, но в него была прекрасная возможность повалятся в кровати. Если родители еще не отправили за ним Сьюзан, значит его присутствие не так уж и важно, в данный момент.       Комната подростка была очень огромной, темной и какой-то неприветливой на первый взгляд. Эдгара она полностью удовлетворяла, он мог таскать туда сколько угодно книг, а пространства все равно было много. Там были темные обои, со светлыми, замысловатыми орнаментами, пол был покрашенный в чёрный цвет, краска в некоторых местах уже облупилась. Вся мебель в комнате старенькая, скрипит, даже ноет каждый раз, как ее используют. Там стоит большой, темный стол с красивой, сложной резьбой. В нем есть пять ящиков, которые полностью забиты разными книгами, бумагами и рисунками. На стене весит большая карта мира, прямо над самим столом. Она красивая, исполненная в коричневых тонах. Окна в комнате высокие, арочной формы, украшенные темными, тяжелыми шторами, всеянными мелкими узорами. Так же стоят большие шкафы, заполненные книгами и различными статуэтками. Кровать Эдгара широкая, со сложной резьбой и очень удобным, высоким матрацем. На ней, как правило, черные простыни, потому что такие нравились парню. Вся спальня кажется очень темной, но, как только в нее просачивались лучи летнего солнца, внутри можно было проводить сотни часов за чтением, либо же рисованием. Так же в юного По был мольберт, который, по обыденности, стоял ближе к центру. Люстра была сложной, с кучей различных камушков и завитушек, идеально подходила сюда. В одном углу красовалось высокое, овальной формы и со сложной резьбой зеркало.       Подросток поднялся с кровати, рассматривая комнату. Та, будто бы сияла, по крайней мере, на той полосочке света, которую пропускали шторы. Эдгар подошел к большому окну и открыл его, впуская, как можно больше лучей в спальню. Юный По посмотрел на улицу, там уже изобиловала жизнь, люди суетились и бежали на работу, а он мог остаться дома и ничего не делать, ведь сейчас у него каникулы. Парень подошел к шкафу в поисках того, в чем бы он мог комфортно, беззаботно провести целый день. Юноша остановился на белой, свободной, шелковой сорочке, которую так любил одевать летом и свободных, чёрного цвета штанах, сделанных со льна. После подросток кинул взгляд на неоконченную картину, на ней был изображен Говард Филипс Лавкрафт, только тот о ней не знал. Эдгар выдохнул, принимая тот факт, что друг никогда и не увидит холст.              По вышел на коридор. Дверь в его спальню неизменно скрипнула.              Само помещение, которое вело во множество спален их дома, было большим, немного узким и некоторым образом давило на входящего. Потолки в доме все были высокими, не менее четырех метров. Коридоры же, все, как один, исполнены одинаково, менялись только количество окон, штор, люстр и внешний вид ваз. Стены были слишком тяжелые, как по Эдгару, деревяные панели были по сто сантиметров, не очень высокие, но с тяжелой резьбой, которую парню всегда хотелось потрогать. Обои, так же, бумажные, красивые, ухоженные, темно-зеленого цвета, очень сложный тон, по ним плетутся золотые узоры, очень запутанные. Плинтуса у потолка большие, вычурные, белого цвета. Так же по коридору разбросанные разные тумбочки на них стоят разнообразные, сложные вазы, в которых неизменно есть цветы. Миссис По предпочитала пионы, потому именно они, как правило, красовались. Пол в помещениях был темным, но не скрипел, как в комнате юноши.       Эдгар пошел вдоль коридора, касаясь подушечками пальцев панелей, наслаждаясь тем, как ощущается резьба под ними. Эдгар направлялся на кухню, где уже стоял крик его родителей, они все еще не могли решить приглашать одного гостя или нет. Миссис По говорила, что они просто обязаны поговорить с ними, Мистер По был тотально против. Подросток тихо вошел в кухню и сел за обеденный стол. Родители смотрели на друг друга так, будто бы пытались сжечь друг друга, Эдгару даже показалось, что он увидел искорки в их глазах.              Кухня была такой же большой, как и все в их доме. Там черные, матовые обои, с различными золотыми птицами и деревьями. Мебель немного тяжелая, но на вид достаточно лаконичной. Она, так же, выкрашенная в черный матовый цвет, за ней хорошо ухаживали, потому она не залапанная, тоже красовались золотые, несложные узоры. Столешница была деревяной, хоть родители и думали взять с мрамора, но им не нравилось, как тот выглядел в принципе. Люстры весели низко, те были круглыми, будто бы с витража коричневого цвета с яркими стрекозами. Вся техника была сделанная очень изысканной, чтобы подходила под стать самой кухне.       Отец сидел за столом. У него в руках была книга. Тот читал «Повелитель Мух», который самому Эдгару жутко нравился. Парень уселся перед мужчиной. Мама принесла ему завтрак, это были ЕЕ оладьи, ведь все, как один были кривыми и немного сожжёнными, миссис По не шибко умела готовить. Подросток посмотрел на еду, потом на женщину и еще раз в тарелку, она кинула на него гневный взгляд.       — Я повторяю, в последний раз, — строго говорил мистер По, — ни Юкичи Фукудзава, ни, тем более, Мори Огай к нам сегодня не придут, — его явно злило то, что жена никак не может с ними согласится.       — Что ж, — говорит она, — мне совершенно плевать, что ты думаешь, — миссис По подняла голову в высь, предвещая тотальное согласие мужа.       —Ты глупая женщина, если думаешь, что нормально к нам приглашать этих людей, — проговорил с досадой сдавшийся отец, он вновь опустил голову к книге.       — Нет, — это было последнее слово матери, за которым последующее обсуждение не могло быть.       Эдгар доел не самые привлекательные, но достаточно вкусные оладьи с мороженным. Он слушал разговор отца и матери о сегодняшней вечеринке, надеясь, что его не заставят присутствовать все время в зале. Вообще родители очень сильно любили подобные мероприятия, ведь для них это был шанс засиять в своих, прекрасных нарядах.       После парень вернулся в свою комнату. Он посмотрел на портрет Говарда. Тот ему казался ну очень красивым. Подросток нарисовал парня с некой, редкой улыбкой, которая почти никогда не изображалась на его лице. Говард был в легкой, черной футболке, нарисованный по плечи, но четко было понятно, что Лавкрафт сидит где-то у моря, опершись на руки. Его волосы чуть влажные, некоторые пасма неестественно для него сбегают по лицу. Эдгару нравилась эта картина. Она была большой и очень детализированной, некоторые волоски юноша рисовал иглой со шприца. Холст размером 70×50 сейчас заливало летнее солнце. Не засохшее масло искрилось под лучами, очень ярко блестело.       Юный По зашел в свою ванную комнату, к которой вела дверь со спальни. Помещение было таким же огромным. Там в центре стояла бронзовая ванная. Плитка, к половине стен, была синей, темной, а после шли обои. Почти такие же, как на кухне, с рисунками журавлей и деревьев. Они были темно-синего цвета. Пол в комнате коричневый, доски старые, скрипят. Раковина старинная, винтажная, под ней деревянный шкаф. Над ней весит овальное зеркало, в синей оправе, с узорами цветов. Кран высокий, будто бы дуга, бронзовый и в некоторых местах от частого использования уже позеленел. Около умывальника весят изящные крючки для полотенец. Так же есть корзина для грязного белья, та немного старая и распадается в некоторых местах. На полу лежит мягкий лаконичный ковер. Так же стоит узкий пенал, с минималистичной резьбой, в цвет стен, матовый, там сохраняются полотенца. Люстра в ванной комнате кованная, но не слишком тяжелая. Еще есть большое окно, которое постоянно закрыто тяжелыми шторами. Оно арочное, как почти все в доме.       Эдгар начал набирать себе ванную. Подошел к умывальнику. Он посмотрел на свое отражение, а потом принялся чистить зубы. После умылся. По худому лицу некрасиво скатывались капельки воды. Парень посмотрел на себя тяжело выдохнув. После вернулся к ванной. Та была почти полной. Подросток стянул с себя рубашку, штаны и белье. Скинул их к одну кучу, под стеной, чтобы не намочить. После подошел к шкафу, взял два полотенца и положил на краю ковра. Он залез внутрь ванной. Вода была приятно прохладной, ведь именно этого не хватало в этот жаркий, нью-йоркский день. Юноша оперся на стенку ванной вытянув тонкие ноги, наслаждаясь всем своим комфортом. По посмотрел в потолок, тот был таким же светлым, как обычно. Парень думал о том, как бы ему лучше закончить свою картину.       Эдгар просидел в ванной часа два, прежде чем вода стала неприятно холодной. Юноша вылез с нее. С него посылались сотни капель воды на ковер. Он чуть нагнулся, взять одно, большое, полотенце. По начал вытирать тонкие руки, мягкая ткань приятно проходилась по коже, убирая влагу. После он закутался в полотенце, чтобы вода с волос не мочила спину и взял второе, для головы. Вытерев и ее, подросток подошел к одежде. Те казались слишком уж горячими, видимо, из-за температуры воздуха стали таковыми. Эдгар оделся, теплая ткань рубашки приятно ложилась на тело.       После парень пошел назад в свою спальню. Он кинул еще один взгляд на картину. Потом подошел к своему столу и открыл один с ящиков. Там стояла большая, серая, вымазанная коробка с масляными красками и кистями. Юноша достал ее, а потом оглянулся в комнате. Он поднес небольшой, круглый столик к мольберту и поставил на него коробку. После взял палитру с того самого ящика. Она была большой, прямоугольной формы, вся серая, из-за изобилия краски. На ней было еще не высохшее масло, Эдгару плевать на это. Потом подросток еще походил по комнате в поисках эскиза, то бишь блокнота, в котором он был и тряпочке. Потом парень снял с мольберта, черный, пахнущий маслом с растворителем фартук и завязал его на пояс. Собравшись, наконец, с силами юный По принялся рисовать.       Парень предпочитал стоять. Он взял одну крупную кисточку. Та была немного погрызенной на кончике, а у самих волосков уже затвердела краска. Она вся была измазанной. Дерево было темным, матовым и уже изрядно залапанным. Эдгар выдавил синюю, коричневую фиолетовую и черную краски на палитру. Комната моментально наполнилась ароматом натурального, свежего масла. По нравилось, как пахнет эта краска, потому он даже не собирался открывать окно. Парень посмотрел на кисточку, которую отложил на мольберт, та была слишком большой, чтобы ею смешивать масло. Он взял другую, чуть поменьше, той же фирмы. Эдгар принялся аккуратно дорисовывать массу волос, над которой начал работу. Фон на картине был уже полностью готов, оставалась часть лица и все будет готово.       Парень проделывал детально каждое пасмо. Он знал, что это не совсем правильно, что в мире искусства такое сейчас не модно, но как же ему нравилось то, каким получался с под его кисти Говард. Эдгар проделывал все, что только мог, все, что помнил, либо же понимал. Больше всего подростку понравилось рисовать локон волос на лице Лавкрафта. То, как он кидал тень на бледную кожу друга, то, как плелось и крутилось само по себе, из-за влаги. Нравилось прорисовывать выбившиеся с пасма волоски.       Так Эдгар провел день не замечая того, что проголодался и тотально забыв о сегодняшнем приеме. Только, когда юный По написал дату в углу холста, он наконец взглянул на часы. Вот-вот должно было начаться мероприятие. Парень даже испугался, ведь был тотально не готов, а ему нужно было присутствовать там. Эдгар быстро подлетел к шкафу, после попытался аккуратно достать оттуда костюм. Ему это удалось. После подросток побежал в ванную. Помыл руки, но в некоторых местах, особенно на пальцах остались следы от масла. Он забил на этот недостаток. Потом Эдгар вернулся в спальню, по пути снимая фартук и запачканную рубашку. Он быстро надел на себя новую, белую сорочку, на нее черный пиджак и новые, классические штаны. После забежал в ванную. Эдгар посмотрел на свое лицо, на нем не было краски. Юный По сделал себе низкий хвостик, завязав его красивой, бордовой, шелковой резинкой. Потом побежал в зал, откуда уже был слышен гул гостей.       Эдгар тихо вошел внутрь помещения. Это была огромная комната, увешенная современными картинами, которые немного диссонировали со стилем их жилья, но, в прочем, всем это решение нравилось. Зал имел высокие потолки, был заставлен тяжелыми столами, так только сегодня. Там высокие окна арочной формы, украшенные тяжелыми шторами. Вид выходил на одну с улиц спального района Нью-Йорка. Гостей уже было предостаточно. Стояли диваны, где могли умостить свои задницы различные жиртресты. Еще несколько столиков, за которыми общались светские леди.       Эдгар подошел к родителям, пытаясь не привлекать к себе нежеланного внимания гостей. Когда парень нашел родителей, то обнаружил их в большой компании незнакомцев.       Там стоял достаточно низкий мужчина азиатской внешности в белом пиджаке и черных брюках. У него были немного растрёпанные, тонкие волосы, собраны в низкий хвостик. Несколько пасом выбилось с него и свисали над лицом. У него тонкие руки, спрятанные в карманы штанов. Так же, на достаточно молодом лице, красовались уже две морщины под глазами и сильные, фиолетовые синяки, либо от недосыпа, либо от переработки, либо от того и другого. Около него была женщина, еще ниже самого мужчины. У нее длинные, черные волосы, не очень объемные. На ней платье красного цвета, что делает ее кожу более нежной и не такой бледной, как на самом деле. Женщина держит в руках годовалого ребенка и тот, на диво, не плачет. На ней еще дорогие рубиновые сережки, которые искрятся в свете ламп. Еще один мужчина, выше всех ростом с седыми волосами. У него яркие глаза, что сразу же отметил Эдгар. На нем традиционная, японская одежда, зеленого цвета и еще желтый, с какими-то узорами шарф. Лицо мужчины, кажется, очень молодым, его цвет волос ни разу не старит. Он явно, очень и очень, спокоен, а еще кажется поопаснее первого, будто бы воплощение понятия «сильнейший». Выглядел мужчина, как самурай. За ним стоит мальчик, худой не высокий и кажется еще совсем дитя. Он одет в черную, японскую, школьную форму, а на голове носит фуражку с золотым цветком. У него лисье лицо, очень хитрое и сияющее ею даже сейчас. Мальчик, не скрывая удивления, рассматривает всех подряд. Мистер и миссис По были прекрасно разодеты, хоть и намного проще, чем другие люди. На женщине был мужской костюм, сшитый по ее фигуре и высокий тугой хвост. Ее кудрявые волосы идеально спадали по спине. Мужчина же выглядел так же, как его жена, но не настолько оригинально.       — А вот и Эдгар, — мама говорит это, как можно доброжелательнее, но по ней понятно, что она очень и очень злая на сына за опоздание, — подходи и познакомься.       Парень подходит к родителям. На него сразу же устремляется взгляд того мальчика. Волосы у него тонкие, очень растрепанные и, видимо, жесткие. Его глаза яркого зеленого цвета, сейчас сияли, будто бы изумруды. Он еще совсем ребенок на вид, лицо, не покалеченное прыщами, губы еще не опухли от взросления, руки тонкие, красивые, глаза узкие, полные хитрости и какой-то странной осознанности. Ну точно лиса на вид, хвоста не хватает. Мама скептически смотрит на вымазанные маслом руки, но отпускает ту, что держала, не желая при гостях скандалить.       — Это Мори Огай, — указывает она на мужчину в белом пиджаке, — это его жена Мэй-Мэй Огай и их дочь Элис, — миссис По кажется очень гордится этим знакомством, — это Юкичи Фукудзава, — «самурай» кратко уклонился, дабы на него не тыкали, — а этот мальчик — Рампо Эдогава, — она обернула улыбку к сыну.       — Приятно познакомится, — мурлычет Эдгар себе под нос, склонив голову и не понимая, в какой момент они настолько обнаглели, что приглашают японцев.       Между взрослыми продолжается, какой-то лицемерный разговор, который те оборвали ради знакомства. «Рампо Эдогава» не прекращал таращиться на Эдгара, который все время пытался обернуть голову куда подальше от этого лисьего взгляда. Сам мальчик, видимо, мог много чего наговорить, но молчал в силу незнания языка. Он смотрел то на «Юкичи Фукудзаву», то на подростка, явно о чем-то размышляя. Вдруг он дернул «самурая» за рукав халата и заговорил на японском к нему:       — Дядь, мне здесь вообще будет, чем заняться? — По интонации с какой мальчик говорил, Эдгар сделал вывод, что это вопрос, но более он понять не мог.       По тому, как «Юкичи Фукудзава» злобно взглянул на парня, так и не ответив, было понятно, что его послали куда подальше с его детскими замашками. «Рампо Эдогава» продолжил рассматривать Эдгара, без каких-либо угрызений совести. Самому же подростку стало даже неловко от таких действий мальчика. Вдруг в их компанию подошло еще трое людей.       Это были мистер и миссис Лавкрафт и их сын Говард. Они все, как один, были в черном, даже рубашка отца была такого цвета. Говард же сегодня не выделялся опрятностью прически, было впечатление, что он спал весь день, а потом его разбудили на эту вечеринку. Длинные волосы были растрепанные, пасма стекали по лицу. «Рампо Эдогава», когда увидел его, то сразу же засмеялся, но подросток на это не обратил внимания. На Говарде была черная рубашка с шелка, с красивыми, свободными рукавами и такого же цвета брюки на высокой талии. В общем, не считая волос, он выглядел вполне опрятно. Миссис Лавкрафт была в черном, вечернем платье с большим вырезом, который подчеркивал ее маленькую грудь и выпирающие ребра. Несмотря на худобу и тонкую кожу, женщина походила на герцогиню, которой невозможно было перечить. Ее волосы, еще длиннее, чем у сына были распущенные, стекали по худым плечам. Синие глаза женщины выражали пренебрежение всеми вокруг, но миссис По знала, насколько сильно ее любила миссис Лавкрафт. Отец Говарда был высоким и идеально красивым. У него была грубая кожа. Он ни разу не имел сходства с сыном, настолько те различались, что уже начали ходить слухи, будто бы ему изменили. У него была грубая, красивая кожа, без единой морщины, в его ребенка уже они были, не очень идеальный нос, но тот, почему-то, спасал его лицо и делал очень и очень привлекательным мужчину. В общем, отец был полной противоположностью жены и сына, во всех хороших смыслах этого понятия.       — А вот и моя любимая Рози Мария Лавкрафт, — проговорила восхищенно миссис По.       — Я тоже рада тебя видеть, Эмили, — улыбнулась она, почему-то вся их семья умела улыбаться так, что самая натуральная женщина становится лесби, а отец четырех детей голубым.       — Знакомьтесь господа, — приказала мама Эдгара.       Двое подростков почти моментально убежали подальше от их компании, так как не сильно хотели находится с ними. Лавкрафт выглядел прекрасно сегодня. По крайней мере Эдгар решил, что нарисует его еще и в таком наряде. Парни пошли в библиотеку, потому что там почти никогда никого не было. Их надежды были оправданы.              Библиотека была большущей. Она занимала два этажа. Там стояли огромные полки с книгами, которые были уже заполнены в два ряда. Некоторые экземпляры коллекционные, но большинство просто обычные книги, которые когда-либо изучала семья По. Полки с ними были везде, казалось, что сотни тысяч, но на самом деле не более пятидесяти. Там, как обычно, высокие арочные окна, обрамленные тяжелыми гардинами. Пол в помещении темный, скрипит и прогибается под весом мебели. Весит большая люстра с кучей камушков Сваровски, кованная без лишних деталей. Она буквально огромная и если подняться на второй этаж библиотеки, то можно будет прикоснуться к ней. Стоят большие, мягкие кресла со сложной резьбой в виде цветов и листьев, на которых умостились подростки. Между ними стоял стол, на котором лежали блокнот, карандаши, ручки и куча книг. Был еще диван, в таком же стиле, как и стулья. Оббивка мебели темно-зеленая с вышивкой цветов, пионов если быть точнее.       Говард почти моментально уснул. А Эдгар потянулся по блокнот, чтобы нарисовать еще один эскиз с парнем. В тишине библиотеки было хорошо слышно, как шуршит карандаш о моточного цвета страницы. Он оставлял темные линии на них, так как По предпочитал рисовать мягкими карандашами. Спящий Говард был не такая редкая картина, как та, что стоит в его спальне, но все равно прекрасная. Подросток пытался, как можно идеальнее запечатлеть каждую линию, каждый маленький нюанс. Вдруг послышался звук удара каблуков о деревяный пол и голос Рози Марии Лавкрафт:       — Говард Филипс Лавкрафт, ты что вновь спишь? — Было четко слышно раздражение и негодование со стороны матери подростка, а тот в свою очередь только немного изменил позу, в которой спал.       Эдгар застыл в одной позе, он был, будто бы на иглах. К нему со спины подошла женщина, он было хотел захлопнуть блокнот, но страх сковал его тело. Парень вдруг понял, что сейчас ему конец и всем его тайнам, и попыткам скрыть один маленький, жалкий секретик.       — Что рисуе… — Она не смогла закончить фразу, увидев рисунок с ее сыном.       Эдгар начал краснеть. Его залило полностью, кажется, даже до самих плеч. Уши были тем более красные. Парень обернул на миссис Лавкрафт испуганный взгляд, она же смотрела на него удивленно. К счастью, на лице женщины не было злости, кажется. Она, кажется, хотела что-то сказать, но вовремя опомнилась и отошла от Эдгара. Потом юный По услышал ее шаги, которые вели ее прочь с комнаты. Подросток не знал, что предпринять, а потому только продолжил тупо сидеть на кресле, не понимая, что ему делать. Через не более десяти секунд юноша понял, что ему нужно остановить миссис Лавкрафт, чего бы ему это ни стоило.       Когда он вновь оказался в зале, где проводился прием, парень увидел, что уже поздно и что Рози уже говорит с его матерью. Подросток пошел к ним. Миссис Лавкрафт кинула на него убийственный взгляд и мертво проговорила:       — А вот и Эдгар.       — Рози, я не понимаю, что случилось, — злобно проговорила Эмили По, смотря на другую женщину взглядом полным раздражения.       — Можно мы втроем поговорим наедине? — Так же холодно и мертво спросила миссис Лавкрафт, она всегда так говорила, когда было что-то серьезное вне ее власти. Точно таким же голосом она рассказывала о раздвоении личности сына.       — Это именно сейчас нужно? — Уже гневаясь испепеляла взглядом миссис По.       — Да.       Эдгар все это время молчал. Его мама гневно пошагала прочь с зала, в одну с их гостиных. За ним шла миссис Лавкрафт бледная, но явно не такая злая, как Эмили По. Парень плелся за ними хвостиком, по длинному коридору.       Они пошли через гостиную в кабинет миссис По, потому что только там она могла нормально воспринимать серьезные разговоры. Эта комната была такой же большой. Там поклеенные фиолетовые, бумажные обои с лиловыми узорами. Пол темный, скрипит, очень сильно поврежден под креслами и столом. Мебели не много, только креста, где могли бы кинуть кости посетители, один удобный стул для самой владелицы и большой стол. Стены, заставленные различными книжными полками, где стоят множество папок с документами. На одной с них весит карта США с отмеченными заводами ее компании. Сейчас там просто неистовый беспорядок.       Миссис По села на стол, закинув ногу за ногу, скрестив руки. Так она выражала свое: «слушаю». Рози Мария Лавкрафт села на кресло перед другой женщиной, элегантно вытянул длинные ноги вперед. Эдгар робко стоял подальше от них, чтобы если что, он мог убежать в любой момент.       — Твой сын — гей, — четко мертво проговорила женщина.       В миссис По глаза полезли на лоб от удивления. Она кидала свой взгляд то на сына, который сейчас заливался краской и прятал глаза, то на миссис Лавкрафт, которая выражала все свое соболезнование. Потом Эмили По громко рассмеялась и обернула свою улыбку на людей в кабинете.       — Ты решила взять пример со своего сына? — Спросила женщина с издевкой в голосе.       — Что? — Миссис Лавкрафт вытаращила глаза на подругу.       — С ума сошла? — Упростила вопрос миссис По.       — Ты мне не веришь? — С тотальным негодованием в голосе, взбухала Лавкрафт.       — Нет, — мама Эдгара продолжала издеваться над подругой, — просто, я подумаю об этом завтра.       В юноши тогда крутилась единственная мысль в голове: «Боже благослови Эмили По». Поняв, что больше ничего не будет, подросток тихо сбежал с кабинета, где двое женщин пытались изменить тему разговора.       Эдгар пошел назад в библиотеку, где, все так, же спал Говард. Больше подросток не рисковал рисовать друга, а потому взял первую попавшуюся книгу со стола и принялся ее читать. Это было произведение Канта: «Критика Чистого Разуму». Скукотища смертная, но парню нужно было срочно, как-то отвлечься.

***

      Следующим днем Эдгар проснулся очень поздно, в той самой библиотеке. В руках он держал ту же книгу, которую вчера начал читать. Подросток взглянул на предмет и с неким отвращением отложил ее на стол. Все тело его жутко болело, из-за неудобной позы, в которой ему пришлось спать. Одежда помятая и выглядит ужасно. Парень выдохнул, наконец тот прием закончился, по крайней мере, он на это очень сильно надеялся.       Эдгар встал с дивана, чуть потягиваясь, чтобы привести себя в некую форму. Он пошел к себе в спальню. Долго вылуплялся в шкаф, раздумывая о том, что бы ему одеть. Остановился юноша на той самой одежде, что и вчера, ему все равно на испачканные краской рукава и штаны. После, По пошел в ванную привести себя в порядок. Он только почистил зубы и умылся, чтобы лучше проснуться. Его волосы липли к лицу, но на это юноше плевать.       Он пошел на кухню, с которой было слышно аж два женских голоса. Его это слишком сильно напрягло, желание входить испарилось. За ним появилась худая фигура Сьюзан, которая небрежно толкнула парня вперед, на кухню. Подросток добровольно-принудительно вошел в комнату.       Там сидела его мать и отец, Говард, Рози, у окна стоял мистер Лавкрафт. Они все весело о чем-то болтали, и только подросток за столом пытался не уснуть. Все господа весело повернули свои взгляды к Эдгару, который все еще стоял в дверном проеме, не желая видеться с миссис Лавкрафт, но она видимо даже не пыталась дальше доказывать его матери об ориентации.       — Говард, не спи! — Молвила она к сыну, который уже успел положить голову на стол.       — Я не спюм… — Промямлил парень, сладко зевая.       — Доброе утро, — поприветствовал всех Эдгар, входя наконец на кухню.       — Да живее, — раздраженно сказала миссис По, — Сьюзан завтрак сделала.       Поздний завтрак в компании семьи Лавкрафта стал уже, будто бы некая традиция в их доме. Конечно же, семья их не каждый раз оставалась в их доме на ночь, но это случалось довольно часто. Сегодняшнее утро, как уже видно, не стало исключением, в прочем, юному По на это было совершенно плевать.       Домработница стала расставлять перед каждым человеком тарелки с чашечками и стаканами, а после на стол выставила блюда. Это был омлет, поданный в черной миске, вафли, выложенные на красивой тарелке с кучей узоров, к ним прилагался горячий шоколад, налитый в красивую мисочку, еще блины, салат, тосты, сыр, кувшин с горячим кофе, апельсиновый сок и так далее. Мистер Лавкрафт медленно подошел к столу и сел около своей жены. После все они начали есть, болтая обо всем и ни о чем, только Говард продолжал спать, уже лицом в тарелке. Юному По не сильно хотелось есть, потому он обошелся кофе.       — По поводу планов на ближайшее время, — заговорил мистер Лавкрафт, наливая себе в стакан сок, — какие они у вас? Что-то я слышал, что у вас появился конкурент, — он немного задумался, перебирая в своей голове имена и фамилии промышленников. — Как там его? Не Фицджеральд, другой какой-то.       — Не станет, — безразлично ответила Эмили По, — ты же о «Смит Компани» говоришь? — Спросила миссис По, без особого интереса.       — Да, именно, — подтвердил Лиам Лавкрафт.       — Это кучка таких себе гаденьки предпринимателей, которые слишком страстно верят в «свою американскую мечту», а таким не суждено быть влиятельными, — она пожала плечами. — Сьюзан, принеси пепельницу и сигареты, — приказала женщина.       — Что же тебя в ней так раздражает, милая? — Ехидно спросила Рози, ее глаза бегали как-то слишком лихорадочно по всем окружающим, но это только от того, что она слишком сильно пристрастилась к табаку. Домработница прибыла ну очень быстро, у нее в руках было несколько белых пепельниц и целый блок сигарет, Мальборо красных. Все это худая женщина выставила на стол и начала раздавать каждому по пачке, кроме подростков. Миссис По и Лавкрафт сразу же закурили, выдыхая дым к высокому потолку их дома. Мистер Лавкрафт закурил только после своей жены, а потом продолжил свои раздумья:       — Что же не так в этом миленьком идеале жизни? — Спросил мужчина, задумчиво выпуская дым со своих легких.       — Да это просто мусор, а не идеал, — Рози Мария Лавкрафт уже заговорила поспокойнее, испепеляя быстро сигарету. — Мы все еще задерживаемся на нем только, потому что наши «добрые» путешественники приезжают с других стран Европы, слишком травмированные её равноправием и со слишком тяжелой ношей ярлыков на плечах.       — Мусор, это точно, — подтвердила миссис По, — так что я вообще не боюсь таких явлений, как «Смит Компани».       «Явление», это прямое истинное название всех тех маленьких компаний, которые так сильно желали подмять под себя рынок, который давно был в руках семьи По. У них уже было много конкурентов, которые так наивно верили в то, что любую монополию можно истребить, для блага самой их страны и для развития равного рынка. Что ж, что мистер По, что миссис По всегда хорошо знали, как можно быстро уничтожить подобную веру в маленький бизнес. Да и какая могла идти речь о маленьком бизнесе, если у них была нефтяная компания, первая и самая могучая в стране.       — А вы, — обратился к Лиаму Лавкрафту и Рози, господин По, — будто бы боитесь, что кто-то построит больше железных дорог?       — Нет, но не, потому что, кто другой не может нам противостоять, а потому что теперь мы уже занялись созданием маршрутов по воде, — ответила женщина хитро улыбнувшись. В самом деле, они занялись пароходами.       Эмили По закурила вторую сигарету. Звук щелчка ее зажигалки громко прошелся по комнате перебивая всех, кто хотел еще продолжать обсуждать бизнес. Миссис По жутко не любила, когда кто-либо за столом, обсуждал такие дела, ведь она никогда не могла сориентироваться в них и что-то сказать. Женщина оглядела всех в комнате, будто бы жилая вставить какое-то словцо. Она проговорила:       — Что скажете об Энди Уорхоле?       В голове Эдгара всплыло краткое, но четкое: «сейчас будет скандал». Подросток с некой опаской посмотрел на Рози Марию Лавкрафт. Она кинула почти такой же, но немного более уверенный взгляд на парня, не сказав ни слова.       — Педик невыебанный, — вынес свой вердикт мистер По.       В окружающих глаза полезли на лоб. Завтрак все остывал и остывал. Миссис По почти снисходительно положила себе в тарелку две бельгийские вафли и потянулась за шоколадом. После осмотрела стол и в негодовании проговорила:       — Милый, так нельзя выражаться. — Она обернула голову к домработнице и строго продолжила: — Сьюзан, принеси фрукты и мне мороженого, — ей явно не нравилась реакция мужа.       Худая фигура покинула кухню. Миссис По продолжила.       — Дорогой, — обратилась она к мужу, — ты в самом деле думаешь, только это определяет его искусство?       — Если Уорхол — искусство, то думаю нам пора и Плейбоя отнести в «Центр Помпиду», — Лиам Лавкрафт отмахнулся, будто бы от мухи, ее там не было.       — Я с тобой совершенно согласна, — Рози закурила четвертую сигарету, а потом налила себе с чайника еще кофе, — как минимум понятиям красоты Платона он соответствует, — немного задумчиво закончила свою мысль женщина.       — Как ты заговорила, дорогая, — обратилась миссис По, — «понятиям красоты Платона», я так понимаю твой Платон Ницше?       — Вообще-то Ницше говорил, что Платон педофил, а не гей, — вмешался в разговор Эдгар, который уже не находил себе места за столом.       — Как по мне одного рода извращение, — голос Лиама Лавкрафта звучал более весело, хоть, наверное, такое впечатление было только благодаря фону в виде его жены.       — Дорогая, слушай умного мужчину, — Винсент По указал рукой на друга, — истину гласишь, Лиам, — закончи тот.       — А как по мне вы совершенно не правы по поводу Уорхола, — не довольствовалась миссис По, которая жутко полюбила искусство этого художника.       — А мне кажется ты переоцениваешь его искусство, — Рози начала новую сигарету, она курила больше всех в комнате.       — А мне кажется, вы кучка неандертальцев, которые боятся чего-то нового, — надменно продолжила Эмили, доставая третью сигарету.       — Да я же говорю тебе, мой друг, — обратился к женщине мистер Лавкрафт, — «Плейбой» это — искусство.       — Э, нет, — возразила миссис Лавкрафт, — Эмили права, в Уорхоле что-то да есть. Тот же «Диптих Мэрилин», — она будто бы замечтавшись сложила руки и посмотрела в потолок. — Со мной так конечно же не прокатит, но все же.       — Рози, — обратился Винсент По, — неужели ты хочешь быть такой скованной птицей, как Монро?       — Фу! — С отвращением проговорила она. — Еще что придумаешь?       — Да ладно тебе, Рози, Винсент, — это был голос Эмили, — она же определенно красивая.       — Стоп, — мистер По вдруг стал очень серьезно говорить, — раз уж мы сошлись на мнениях Ницше по поводу красоты, то ни о какой объективной красоте Мэрилин Монро речи не должно идти.       — Тоже истина, — согласился мистер Лавкрафт.       Они могли так болтать очень и очень долго, но вдруг послышался звук открытия тяжелой двери. Оказалось, что Сьюзан вновь вошла в гостиную, где сидели взрослые и мило болтали. Она, склонив голову, подошла к Эмили По и дождавшись пока женщина закончит, обратилась к ней:       — Госпожа? — Так она всегда спрашивала позволения говорить.       — Да, — немного злобно молвила миссис По.       — Ваши дети забрали водителя и поехали в дом миссис и мистера Лавкрафта, который находится в Эссексе, — сообщила она.       Рози удивленно смотрела на нее, а потом осведомилась, что ее сына и в самом деле нет за столом. Миссис По осмотрела комнату, убедившись, что и ее сын сбежал. Мистер и По и Лавкрафт были крайне недовольны этим, но и слова не обронили, чтобы высказать свое негодование.       — Спасибо, Сьюзан, — это значило, что та уже должна убираться прочь с комнаты.       Тем временем подростки уже были в Эссексе в доме Лавкрафта. Водителя они, естественно, отпустили, так как не шибко хотели, чтобы родители еще более негодовали по этому поводу.       Они сразу же направились в спальню Говарда, так как юноше ну очень сильно хотелось одеться в что-то более удобное.       Эта комната такая же огромная, как и в Эдгара, только беспорядок там будет посильнее ожидаемого. В принципе, она почти никак не отличалась от спальни юного По, только больше битого стекла и повреждений на стенах. Говард никогда не хотел ложиться в психиатрическую больницу, ему это казалось подобие вида пыток, если не казни. Парень переоделся в черную футболку и легкие штаны такого же цвета. Он вышел со своей гардеробной, там виднелся просто нереальный беспорядок. Подросток подошел к туалетному столику и склонившись над зеркалом, начал убирать свои волосы, чтобы те не стекали по лбу.       — Ну что, — сосредоточено проговорил Лавкрафт, — может пойдем на речку?       Речка, Гудзон, о которой говорил Говард была в двух часах езды на автобусе. Эдгару никогда не нравилось ездить к ней, особенно в те места, которые нравились Говарду.

***

      Вчера было все прекрасно, вчера Эдгар еще не мог сказать, что его жизнь полна приключений. Тогда она еще плыла, так медленно и прекрасно, вчера он еще был подростком, который жил со своими родителями в большом доме, ездил к другу домой, гулял у речки Гудзон, на кордоне Нью-Джерси и Нью-Йорка, сидели там и болтали обо всем и ни о чем, вчера жизнь была жизнью, хоть не такой полной и интересной, какая бывает в главного героя романа, а вечером ему, юному По пришлось пройти развитие персонажа, как в самых дерьмовых и банальных книгах, фильмах, сериалах. Вчера три быстрых выстрела прекратили медленную, спокойную жизнь и еще десять пуль остановили быстрое течение времени.              По гранитным надгробиям разливаются лучи солнца. От статуй ангелов падают длинные, статичные тени, укрывая собой зеленую траву от сегодняшнего, безжалостного солнца. Цветы переливаются в солнце, пытаются собрать всю влагу с земли и насладится теплом лета в Нью-Йорке. Вся зелень разгорячённая, теплая, такая приятная, в такой день хочется лежать в центральном парке и отдыхать вместе с бездомными.              Сегодня на кладбище много людей и это даже не туристы, которые желают посмотреть на красивые монументы различной знати. Эти люди все держат цветы, а, видимо, в удобных гробах лежит пара, которая так яростно всегда держала одну с самых больших монополий в стране. Мистер и миссис По, даже так, прекрасно выглядят, будто бы сейчас вот-вот проснуться встанут и будут смеяться вмести с Рози и Лиамом Лавкрафтом. Эдгар смотрит на их тела, время от времени дергаясь от боли, которая проходит по всему телу, он не говорит ничего, пока пастор произносит свою проповедь. Его голос тихий, приятный и полный искреннего сожаления за потерей этих людей. Он был лично знаком с Эмили и Винсентом По, а потому не мог доверить кому-то еще их похорон, с искренних и таких хороших убеждений. Все люди стоят в черном, некоторые искренне сожалеют, некоторые, из-за приличия. Там много тех, кто был на недавней вечеринке, даже японцы пришли, все кроме той женщины с младенцев. Вместо них было два мальчика, чуть постарше «Рампо Эдогавы», но младше Эдгара. Они смотрели с какой-то опаской на всех и со странной готовностью. Все, кто пришли провести этих людей в последний путь, были в черном, их наряды были просты, без изысканности, в руках они держали то пионы, то розы, то какие-то другие цветы, явно не желая смотреть правде в глаза, что здесь они ради приличия, а не ради своей совести или мистера и миссис По.       Вот пастор окончил свою проповедь, а Эдгар должен был пойти и сказать какую-то речь, такую же формальность, как и все, что здесь творилось. Когда подросток сделал два шага вперед, его схватила Рози Мария Лавкрафт, отрицательно помахав головой. Она прошептала: «не стоит». Эдгар же легко вырвал руку и пошел на место пастора, понимая, что это будут последние слова, которые смогут услышать трупы его родителей. Юноша начал:       — Мой папа любил цветы, которые покупала его жена, — голос Эдгара не дрожал, все то, что творилось внутри его не должно было сейчас вырваться, ведь тогда будет его очередь лежать в гробу, — моя мама любила пионы… — Подросток сделал паузу, поглубже вдохнув. — Все, кто пришли с другими цветами, немедленно убирайтесь. — Люди начали немного суетиться, но с места никто так и не сдвинулись. — Вы что, меня не понимаете? — Это был риторический вопрос, который вызвал много вопросительных взглядов. — Идите прочь. — Те понемногу начали расходиться, взбухая негодованием. — Простите пожалуйста, я не хотел осквернять своих родителей таким поступком, но еще меньше хотел, чтобы здесь было столько лицемерных лиц… — Эдгар еще немного подумал, но так и не смог продолжить. — На этом, пожалуй, все.       Подросток вышел с трибуны. Вот еще несколько секунд, пока другим давали возможность высказаться, но желающих так и не нашлось. Эдгар хотел убежать, но его взгляд остановился на Мори Огае. Парень знал, что именно этот кадр ответственный за сегодняшнее событие. Мори выдавала одежда, слишком хорошо подобранный черный костюм к этому дню. Он хотел сам подойти и сказать несколько ласковых слов, но сил на это не нашлось. Вдруг он ощутил чужую, маленькую, разгоряченную летним солнцем руку в своей ладони. Около него нарисовалась худая фигурка Рампо Эдогавы, которая повела его к тому самому Мори Огаю. Очутившись лицом к лицу с мужчиной, Эдгар тяжело сглотнул, так не смог выдавить с себя нужны слов.       — Вы ему жизнью обязаны, — проговорил тихо, но со слишком сильной уверенностью Рампо, Эдгар нервно сглотнул, не понимая ни слова.       За их спинами нарисовалась высокая фигура Юкичи Фукудзавы. На нем был сегодняшним утром, купленный черный костюм, который так и орал, что он не готовился к сегодняшнему дню. Тот был не очень дорогой, так как на такой не было времени, не очень хорошо сидел на мужчине, да и вообще не шибко подходил образу «самурая».       — Рампо, отведи По домой, — приказал Фукудзава, его голос на японском звучал с новой, очень сильной уверенностью.       — Чтооо, — негодовал мальчик, — но я же не знаю английского.       — По, — уже на английской обратился Юкичи к Эдгару, который повесил вниз голову и неприкрыто дрожал, — я сказал Рампо, чтобы тебя проводил домой, ты не против?       — Х… хорошо, — он как-то смазано кивнул головой.

***

      Приключения и счастье совершенно разные вещи и, как правило, они-то никогда не переплетаются. Приключения — это то, что несет неистовую боль, да и тем, кто в них берет участие, они не шибко нравятся.

II

»…поле, во ржи. Тысячи малышей, и кругом — ни души, ни одного взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю скалы, над пропастью, понимаешь? И мое дело — ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть. Понимаешь, они играют и не видят, куда бегут, а тут я подбегаю и ловлю их, чтобы они не сорвались. Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи…»

Джером Сэлинджер, «Над Пропастью во Ржи»

      1970 год в Японии для Рампо не отличался ничем. Этот день не был исключением, совершенно не был. В жизни Эдогавы были исключительные? запоминающиеся дни, но этот таковым парень не назвал бы.       Юноше было прекрасных четырнадцать лет. Улицы Йокогамы заливало летнее солнце. Парень проснулся от лучика? щекочущего его нос. Подросток открыл сонные глаза, рассматривая спальню, которая была полностью в его распоряжении. За старинными, японскими окнами красиво пели птицы, что, собственно, и стало второй причиной пробуждения. В комнате было немного душно, но это уже стало привычно для летних дней в этом городе.       Дом дяди Фукудзавы был сделан по-старинному, японскому канону. В прочем, такое решение очень нравилось юноше. В его спальне все стены были молочного цвета, нежные и очень чистые. Стоял небольшой, светлый стол, больше похожий на школьную парту. На нем валялась какая-то куча бумаг, учебников, ручек, карандашей, несколько линеек, точилки, фломастеры, тетради и так далее. Был небольшой стул, такой же, как и сам стол, небольшой и не очень удобный. Шкаф-купе отлично вписывался в старинную, японскую комнату, был без зеркал, в нем сохранялись футоны и одежда Рампо. Парень спал на кровати, ведь сам Фукудзава считал, что так полезнее для спины. Постельное белье было молочного цвета с большими рисунками тропических листьев. У подростка была книжная полка, на которой редко появлялись сами книги так, как те были слишком скучные для него. Еще в комнате есть три больших окна, которые закрываются не шторами или тюлями, а ширмами с бумажной перегородкой. В одном с углов стоял совсем уж маленький столик, на котором красовался старенький, красивый и ухоженный бонсай.       Рампо сильнее укутался в горячее и мокрое от его пота одеяло, чтобы не слышать пения птиц и еще раз уснуть. Попытки юноши были тотально проваленный, ведь один с воробьев уселся прямо у окна и запел еще сильнее. Эдогава очень тяжело выдохнул, принимая свою, нелегкую участь. Юноше очень сильно не хотелось просыпаться сегодня, ведь начались долгожданные каникулы и его не заставляют ходить в школу. Подросток осмотрелся в комнате, ту, как обычно, заливало приглушенное солнце. Он слез с кровати. Мокрая футболка облепила его худощавое тело, она неприятно пахла и хоть казалась холодной, все равно не приносила большого комфорта. Рампо подошел к шкафу, рассмотреть, что же там у него есть. Он остановился на очень свободной майке, черного цвета с изображением логотипа «Rolling Stones» и длинных, такого же цвета, шортах. Юноша медленно стянул с себя мокрую пижаму и бросил ее прямо под ноги. После того, как Рампо оделся, то покинул свою спальню. Двери везде были купе, ведь так дядя Фукудзава экономил место, да и ему, видимо, нравился звук, который те издавали, когда ездили.              Коридор был длинным, вел прямо в другой конец дома. Он не был очень светлым, ведь совершенно отсутствовали окна. Все полы застеленные старыми, но чистыми татами, по которым было приятно ходить босиком. Рампо нравилось ощущать ступнями, неким образом нежную текстуру тростника. Стены, традиционно-японские, так же молочного цвета, без единого пятна на них.       Эдогава прошелся почти в конец коридора, где были двери в ванную комнату. Он легким движением отворил их и вошел внутрь. Там уже было немного влажно, видимо дядя Фукудзава недавно проснулся и принял душ.       Ванная комната большая и, наверное, единственное более современное место в доме. Там хороший, деревяный пол, которому ничего не случилось за годы использования. На стенах стоят деревяные панели, с которыми тоже все хорошо по сей день. Вторая часть, такая же молочная, как и везде. Умывальник темный, коричневый с краном в виде тростника, очень натурально выглядит. Он стоит на деревяной столешнице, а под ним шкаф, где сохраняются полотенца. Над ним весит старинное зеркало, очень лаконичное, но по нем видно, как много ему лет. Есть пять крючков, на которых иногда можно увидеть одежду, халаты, либо же те самые полотенца. Ванная просто огромная вмонтированная в стену, с деревянной обивкой. Рампо нравилось, как выглядела эта комната.       Парень принялся чистить зубы. После он поднял свое лисье лицо к зеркалу и увидел, что волосы его просто отвратительно стоят. Юноша попытался что-то в этим сделать, но нет ничего сильнее укладки во время сна. В прочем ему на это было плевать.       Потом Рампо направился на кухню. Там уже бодрствовал дядя Фукудзава, хотя, судя с его характера, бодрым он был разве, что в детстве. Мужчина готовил кофе в немного староватой турке. Та была, будто бы бронзовая, на ней красивая гравюра с узорами цветов. Сейчас мужчина не был еще переодетым в свой обычный, классический, японский наряд. На нем был только мягкий, приглушенного зеленого цвета халат и пара белых тапок. В прочем, Рампо он казался даже милым, когда так молча и угрюмо делал кофе.       Кухня была старенькой. Татами там уже в некоторых местах протерлись, но, в принципе, помещение оставалось ухоженным. Эдогава никак не мог понять, почему мужчина в возрасте Фукудзавы может так ревностно поддерживать порядок, еще и не жить с какой-либо женщиной. Там стоял низкий столик, у которого были подушки, чтобы на них сидеть во время приема пищи. Вся мебель в кухне минималистичная, японская, а техника не шибко выражалась во всем этом винтаже. Так же, от кухни был вход в гостиную, такую же коричневую, как и все в доме. Стояло много вазонов, за которыми они по очереди ухаживали. Около них валялись не самые эстетичные, позеленевшие бутылки. Рампо не сильно нравился этот вид, но ничего другого он поделать не мог.       Фукудзава медленно обернулся к Эдогаве. Он был еще немного сонный. Его волосы, после душа были еще мокрыми, но мужчину это не сильно заботило. На широких плечах оставались пятна влаги, из-за воды, которая стекала с длинных седых пасм. Юкичи кинул немного уставший взгляд на Эдогаву, а после проговорил:       — Тебе не спалось? — Его голос все еще был с некой хрипотцой, которая бывает только после хорошего, крепкого сна.       — Спалось, до момента пока птицы не начали петь, — пожал плечами Рампо, а после загляделся в окно, там крутилась стайка воробьев.       — Пошли на двор, выпьем кофе, — предложил мужчина, заканчивая приготовление напитка и разливая его в две, не очень большие чашки.       — Хорошо, — звонким голоском согласился подросток и сразу же встал с подушки.       Выйти во двор можно было через любую комнату, которая была бы на первом этаже. Везде стояли большие, раздвижные окна, которые вели во внутренний сад. Как уже упоминалось раньше, дом Фукудзавы был исполнен в традиционном, японском стиле, а потому и планировка там была соответствующая. Сад был достаточно большой по меркам Японии, с трех сторон закрытый домом и еще с одной деревянным забором. Там стоял небольшой фонтанчик, с которого текла вода в маленькое искусственное озеро, где жили карпы кои. Рампо нравилось наблюдать за ними в дождливую погоду. Так же росла одна, большая и старая сакура, сейчас она уже перецвела, но все равно оставалась изумительной. Была куча различных растений, а вся земля, засыпанная маленькими желтыми камушками. Там была терраса, на которую, собственно, и вели выходы с дома. Еще стоял у забора круглый деревянный столик и пара стульев. Там Фукудзава иногда принимал гостей в особенно жаркие дни.       Они сели на террасе, прямо на деревянный пол. Рампо еле не разлил на себя горячий кофе, но все, к счастью, обошлось. Мужчина же, будучи менее неуклюжим, строго посмотрел на Эдогаву, который спровоцировал столько шумихи за несколько минут утра. Юноша немо извинился, так как знал, насколько Фукудзава любит тишину и спокойствие. Он постарался аккуратно пить кофе, чтобы не мешать дяде.       Когда подросток, наконец, уселся, мир наполнился прекрасными звуками. Было слышно, как журчит вода с маленького фонтана, как развеваются листья деревьев под легенький ветерок, наполнявший пространство. Все это пытались перебить птицы своим пением, но сейчас оно начинало казаться блаженным. В траве тихо пели свою песенку сверчки, хоть еще не было их время. Карпы кои тихо плавали, иногда слишком сильно тревожа водяную гладь своими хвостами, создавая звук плеска о воду. За забором тихо болтали соседи, они были, будто бы серый шум на фоне этой прекрасной музыки.       Фукудзава любил так спокойно проводить время, кажется, ему даже удавалось не думать в такие моменты, но вот для Рампо такие утра были сущим наказанием, а не чем-то прекрасным. Его доставали все эти звуки, все эти мелодии, а еще больше, его бесило то, как громко в подобной атмосфере звучали мысли в голове. В общем, подросток громко вздохнул уже через пятнадцать минут подобного время провождения. Мужчина посмотрел на него крайне недовольно в ожидании жеста извинения.       — Достало, дядя, -проговорил недовольно Рампо, — вам не мешают мысли? — Он посмотрел на него с явным сильным интересом.       — Мне мешаешь ты, — спокойно проговорил Юкичи, делая один глоток кофе.       — Ой-ой-ой, — проговорил парень, — ну а серьезно?       — Рампо, — обратился мужчина, — я в такие моменты не думаю ни о чем и хочу, чтобы, и ты научился, — объяснился Фукудзава, делая второй глоток напитка.       — Ааааа! — Прокричал, потягиваясь подросток. — Да это же невозможно, как вообще можно не думать, мозг, в априори, думает, как минимум, потому что мы дышим, — проговорил юноша, уже совсем забывая о любви Фукудзавы к тишине.       — Помолчи еще немного.       — Эх, — разочаровано вздохнул парень, — я пошел погулять, — сказал он, громко захлопнув после себя окно.       Юноша прошел по длинному коридору, прямо к центральному выходу, который вел на одну с шумных улиц Йокогамы. Подросток одел шлепанцы, обычные, синего цвета. После на тумбочке в коридоре захватил бумажник и отправился в путь. Дом дяди Фукудзавы находился почти в центре города, в одном с хороших спальных районов, где, к сожалению, иногда становилось слишком шумно. Рампо местоположение очень нравилось. Он прошел по тропинке, сделанной с круглых камешков прямо к воротам. Те были, так же коричневые, ездили на меленьких колесиках. Подросток вышел через калитку, прямо на узенькую улицу.       У него не было каких-либо планов, потому парень подумал, что лучше всего будет съездить к морю или к какой-то маленькой речке, чтобы не так много людей там было. Фукудзава не любил, когда Рампо покидал территорию Йокогамы, но, как обычно, летом, подростку хотелось поехать к речке Сагами, которая находилась в достаточно новом городке — Сагамихара.       Эдогава направился к автобусной остановке. Он уже отлично знал все маршруты города и мог прокладывать их, не используя карту. Подросток никогда не терялся и это очень раздражало Фукудзаву, так как он понимал, что, когда парня нет дома, значит он не хочет быть там. Юноше на это было все равно, иногда ему так нужен был покой. Парень шел по распаленном асфальте, обдумывая, каково это не думать совершенно ни о чем и быть довольным этим процессом. К какому-то логическому выводу он не дошел, но ему на это было все равно. Легкий, летний ветерок трепал траву, росшую на краях тротуара. Сверчки тихо пели свою мелодию, превращая лето в прекрасное, неким образом фантастическое время года. Солнце жгло черные волосы Рампо. Из-за жары практически каждый вдох был сравним с глотком лавы, потому ему хотелось скорее очутится у речки, где будет попрохладнее.       Автобусная остановка была маленькой. Просто, на четырех облупившихся, бирюзовых трубах весела некая крыша. Под ней была лавочка такого же цвета, как и опоры. Перед остановкой стоял магазинчик, полностью завешанный плакатами и какой-то рекламой. Рампо уселся на лавочку, ожидая автобуса. За остановкой росла высокая трава, вперемешку с желтыми сорняками. В ней явно было сотни тысяч разных комах, которые сейчас прятались в тени от безжалостного солнца. Они тихо жужжали, наполняя мир каким-то тяжелым и удивительным смыслом, ведь даже такие, как они живут и что-то делают.       Рампо смотрел на небо, обрезанное крышей остановки. Оно было голубое, ни единая туча на нем не могла всплыть. Все жгло, уничтожало сознание. Хотелось поскорее прийти к речке. Юноша услышал звуки мотора, это, к счастью, был нужный автобус. Машина была высокой, двух цветов: молочный и бирюзовый. Это был Мерседес, не очень новый. Окна в автобусе прямоугольные, со смягчением на краях, обрамленные черной резиной. Двери неприятно скрипят, когда их открывает водитель. Рампо вошел в душное авто. Там было всего три пассажира, которые меланхолично смотрели в окна, наблюдая за живой Японией за ними. Эдогава уселся на место в тени, надеясь, что водитель не завернет куда-то, где солнце начнет беспощадно палить в его сторону и лицо. Кресла были кожаные, зеленые, уродливые и побитые жизнью, они уже распеклись за этот день. На них было неприятно сидеть, Рампо даже показалось, что он обжегся о них.       После послышался звук мотора, и они двинулись вперед. Целых сорок минут Эдогава ехал к нужной точке. Смертельная скука овладевала им в пробках. Очутившись у парка, парень пошел к самому краю. На речке было два островка, побольше и поменьше, ему больше всего нравился второй. Вообще ни один, ни другой еще не были обработанными людьми и ему до дрожи в ногах было хорошо ощущать, как, благодаря, ветру трава щекочет его тело.       Рампо пришел к нужному месту. К островку вел маленький, хиленький мостик с досок. Поручни на нем были ядерного желтого цвета, краска в некоторых местах облупилась и демонстрировала ржавые трубы. Доски слегка влажные и скользкие, так как мост не был очень высоким. С моста подросток замелит одну фигуру в черном плаще, которая нагло отобрала в Эдогавы место одиночества. Рампо прошел по нему и очутился на маленьком островке, где почти не было места, чтобы шаг сделать. Ему пришлось сесть около незнакомца. Тот проговорил юным надломанным голосом:       — Если тебя прислали спасти мне жизнь, уходи, — в Рампо глаза на лоб полезли от такого заявления.       — Мне, кажется, ты немного ошибся, — друг незнакомец резко обернулся к подростку, у него на лице было удивление и даже некая радость.       — Кто ты? — Спросил достаточно молодой парень. — Я Осаму Дазай, — он даже повеселел, как показалось юноше.       Дазай был высоким. Оказалось, что ему, как и самому Рампо, всего четырнадцать лет. Он был на вид очень милым, с темными, карими глазами, которые в летнем солнце сверкали, будто янтарь. Волосы в подростка были немного растрепанные и слегка кудрявые. На правом глазе повязка с бинта, еще на лице есть несколько пластырей. Подросток не был похожий на того, кто любит драться и вообще прикладывать усилия для выполнения работы. Рампо сразу же понял, что тот мафиози, но убегать ему не шибко хотелось. Весь Дазай был в бинтах, явно правил сам себя, об этом Эдогава старался не думать. На юноше было черное пальто, рубашка и классические штаны. Он много улыбался, а когда увидел Рампо, то повеселел.       Они немного поболтали. Рассказали о друг друге. Дазай, наверное, впервые в жизни был заинтересован разговором, то же мог сказать и Рампо. Эдогава был слишком умным, чтобы что-либо было слишком интересно в этом мире, а Осаму казался гением, которых мир не видел еще. Для самого подростка подобная встреча показалась не просто совпадением, он совершенно точно убедился в том, что Осаму Дазай мафиози, и что ему что-то да нужно от самого Рампо.       — А что ты здесь делаешь? — Спросил Осаму задирая голову ввысь, щурясь от очень яркого солнца. — Я вот от работы отлыниваю.       — Да, работа в мафии, наверное, не приятная, — как-то ну очень спокойно ответил ему Эдогава, отвернув голову, — не так ли? — Он обернулся, его лисье лицо озарила самая довольная улыбка, зеленые глаза засияли с явной опасностью. — А у меня вот каникулы, — беззаботно продолжил подросток, пока Дазаю ушам не верилось.       — Что-что ты сказал? — Спросил второй подросток с неким ужасом, всматриваясь в лицо собеседника.       — Говорю каникулы у меня, — ехидно повторил Рампо.       — А перед этим? — Он явно испугался и явно надеялся, что ему послышалось.       — А, ну… — Рампо пожал плечами. — Работать на мафию, наверное, тяжело, — юноша смотрел слишком невинно на второго, — убивать постоянно людей, таскаться по всему городу, не так ли?       — Ого, — Дазай улегся на траву и прищурился, смотря в небо, — меня даже лучшая полиция не смогла раскусить, — проговорил он серьезно, — а ты за тридцать минут разговора сделал такой вывод.       — Мне так много времени не понадобилось… Думаешь, это не видно? — Хитро спросил Эдогава. — Ночь сегодня была холодной, — проговорил он, — а ты в плаще, значит что-то да делал ночью. У тебя легкие синяки под глазами, что говорит, что ты не каждую ночь работаешь, а только в исключительные дни, что говорит, что работа не постоянная. Дальше. Ты подросток, четырнадцатилетний, никто при большом желании не даст работу подростку, разве, что тяжелую, а по тебе видно, что ты не любишь много работать, руки слишком тонкие и нежные. Получается, что работы у тебя более-менее легальной нет. Значит работаешь на незаконную организацию. Плюс от тебя воняет кровью и порохом. Кровь не твоя, так как ты весь в бинтах и не пропустил бы какое-то ранение. Дальше, ты спросил, не послал ли, кто меня, а значит твоя жизнь важна, если бы ты был со знати, я бы знал, а так нет, ты просто беспризорник, а значит ты важная шишка в мафии, — Рампо на конец улыбнулся, а потом смеясь добавил, — это конечно только предположение, но ты сам себя уже сдал.       — Вау, мне нужно почаще мыться, — сделал вывод Дазай и вновь принял вертикальное положение. — А ты у нас… обычный школьник?       — Можно и так сказать, — согласился Эдогава.       — Тогда мы можем дружить, — улыбнулся Осаму.       Потом они решили вернуться назад в Йокогаму. Автобусная остановка была все такой же уродливой, только желтого цвета. Сверчки начинали громче петь. Становилось все жарче и жарче. Небо казалось белым, настолько горячо было. По маленьким домикам разливался свет солнца, отбиваясь от крыш. Асфальт отображал в себе чистое небо и некоторые домики. Трава медленно шевелилась в редкие порывы ветра. Подростки сидели и ждали автобус.       Приехал автомобиль. Он был таким же старым, как и предыдущий, только теперь часть его красная. Они вошли в душную машину. Там не было почти никого, видимо, люди совершенно не желали сегодня что-либо делать. Дазай уселся на первую пару кожаных стульев. Рампо присел около него, ему все так же припекало. Они молча ехали к городу. Каждый раз вдыхая воздух в автобусе, казалось, что легкие плавились.       Оказавшись в городе, парни решили пойти в кино. По жарким улицам Йокогамы, они долго добирались к кинотеатру. Это было не очень старое здание, на семь этажей. На первом был расположен сам кинотеатр, сделанный по американским стандартам, он отличался от привычных, японских зданий. Подростки начали рассматривать фильмы, которые там шли сегодня. Один японский, но они сразу же отказались от перспективы смотреть на государственное кино. Еще несколько американских даже французское было. Юноши долго всматривались в бледные афиши, изучая актерский состав. Потом подошли к маленькой кассе и взяли два билета.       Кинозал был большим, по крайней мере им так казалось. Там натянутый огромный экран, а на заднем ряду слышно звуки проекторов и крутящейся пленки. Парни не брали с собой попкорна, ведь, из-за жары не чувствовали голода. Внутри зала было очень жарко и душно. Воняло предыдущими посетителями. Парни зашли за десять минут до начала фильма. Тогда-то они и договорились, что сыграют в игру: «угадай, что сделает герой дальше». Через пять минут в зале начали появляться другие посетители. Те шумели и хрустели своей едой. Вонь начинала медленно наполнять темное помещение. После, еще через пять минут, начался фильм. Звукозапись, как обычно трещала, изменяла не в лучшую сторону голоса, было слышно английский язык, поверх которого наложили японский. Рампо вспомнил, как ездил с дядей Фукудзавой в Америку, два года назад.       После фильма подростки остались сидеть в зале, где включили желтый свет. Он легко отбивался от темных стен, только экран казался светлее обычного, но более мягкого цвета. В прочем помещение все равно оставалось очень темным. Дазай вытянул ноги, закинув их на переднее кресло. Люди уже разошлись. Рампо откинулся на спинку. Тяжело выдыхая:       — Такой скучный фильм, — проговорил парень, ощущая, как все вокруг вновь сереет, даже Дазай.       — И не говори, — подтвердил второй подросток.              Между ними на три минуты запало тотальное молчание. А после Осаму проговорил, как-то невиновно, но с самым искренним разочарованием:       — Почему ты живешь?       — Потому что кто-то свыше очень ревностно пытается сберечь мне жизнь, — Рампо улыбнулся, намекая на то, что даже в компании мафиози, все равно будет в безопасности.       — А ты хорошо устроился в судьбы, Рампо Эдогава, — Осаму обернул на него взгляд полон боли.       — Ты видимо тоже, — проговорил подросток, а потом встал с кресла, — пошли, здесь скучно.       Мир вновь стал серым, вновь все стало уродливым, нереальным и слишком простым. Сейчас Дазай встанет и предложит Рампо пойти к нему домой, а он, как бы не пытался отказаться все равно пойдет. Там в квартире Осаму не будет родителей, те, в априори, умерли. Они будут сидеть и играть в видеоигры, время от времени обсуждая какой-то бред, в стиле смысла жизни. А потом Дазай уснет на своем диване, а Рампо пойдет домой. Дядя Фукудзава будет много и долго ругать его за позднее возвращение. Эдогава выдохнул и проговорил: «может еще погуляем, не хочу к тебе домой».

***

      Если описать дружбу Рампо и Дазая одним словом, то это было бы «скука», именно она их преследовала пока они общались и именно она их объединяла и добавляла до такого странного контингента, который хоть и вечно скучает, но все равно никогда не пытается избавится от нее, ведь смирение в их сердцах слишком глубоко поселилось. Они оба всегда скучали в компании друг друга, иногда разбавляя эту агонию «умными» речами. Такое было интересно Дазаю, ведь пока что он возомнил с себя ну очень хорошего философа, но никогда не цепляло сердце Рампо, ведь в данных речах не было никакой сложной загадки. Вот такой вот дуэт бродил по уставшим городам Японии, ожидая, когда же все прекратится.

III

»…Я будто бы фонарь, но излучаю мрак Ебашу бедами с обеих рук В тебя сперва по мелочи, сперва чуть-чуть Тут нету места ни секире, ни мечу

…

Потом поинтереснее: недуги, боль Семейно-драматические виражи Судилище, с юристами неравный бой Пожары, бытовуха, алкоголь, ножи…»

Порез на собаке, «Выход Ангела Бедоносца»

      — Фёдор! Ты все собрал?! — Орала женщина на кухне утром 1971 года.       Подростку было уже целых пятнадцать лет, а он все больше и больше чувствовал, что следующий год жизни будет последним и финалом станет либо суицид, либо естественная смерть, которая так сильно грозила ему в силу плохого здоровья. Парень стоял в маленькой, ванной комнате и чистил зубы. Федор смотрел в свое отражение в зеркале, под глазами были яркие, фиолетового цвета синяке и тоненькие морщинки, которые образовываются у вечно уставших юношей. У него жирные волосы, так как парень просто не успел помыться в силу новой простуды. Болезнь уже проходила, что не могло не радовать. Он продолжал рассматривать свое лицо и худую шею, на которой были видны синие вены, артерия и даже очертания трахеи.       Ванная комната была маленькой и очень уродливой. Там потолок белый, всеянный сыпью плесени, которая омерзительными пятнами скапливалась в углах. Стены, выложенные молочной плиткой в каком-то подобии мрамора, но очень бледного, больше походило на неудачу на заводе. Пол, выложенный некой, мелкой плиткой черного и белого цвета. Там, на углах скапливались выпавшие, черные и седые волосы, вперемешку со штукатуркой, которая время от времени сыпалась с потолка. Стояла пожелтевшая ванная, на бортиках которой лежала куча каких-то шампуней и использованных, пустых баночек от него. Несколько убогих мочалок лежало в самой купене. Весела старая, уродливая занавеска с рисунками каких-то цветов. Она уже позеленела в углах. Под ванной было маленькое полотенце, очень жёсткое и постоянно мокрое в синюю и белую полоску. На белой двери, весело несколько крючков, на которых почему-то всегда весели тряпки. Пожелтевший умывальник, всегда заблеванный пастой, стоял на небольшом шкафчике, где иногда можно было найти полотенца. Над ним весело вечно грязное, в потеках от воды, прямоугольное зеркало, в котором Фёдор, собственно, себя рассматривал. На умывальнике стоял некрасивый стакан с зубными щетками, а около него всегда валялся белый тюбик пасты.       Парень стянул с себя одежду. Кинув ее на грязный пол. После залез в ванную. Ему было плевать на крики матери, ему хотелось наконец помыться. Он провернул краны с горячей и холодной водой, настраивая температуру. Теплая воды приятно согревала бледное тело, стекала по выпирающим ребрам и бедрам. Фёдор так простоял минут пятнадцать наслаждаясь теплотой. После, взял одну баночку с шампунем и намылил волосы. Тот не очень приятно пах отборной химией. Потом подросток помыл тело. Он смыл весь шампунь и вышел полностью мокрый с ванной ступая на жесткое полотенце для ног. Фёдор взял одно, единственное полотенце, которое весело на убогих крючках и вытерся. Оделся в полосатую рубашку и черные штаны.       Парень вышел на коридор.       Помещение это было достаточно уродливое и узкое, с него были двери в кухню, ванную и спальни. На полу застеленный, побитый жизнью ковер, красного цвета. Стены, обклеенные зелеными обоями, по которым в углам плелась плесень. Двери были старыми, краска грубыми слоями ложилась на них, а потом облупливалась, падая на ковер, который и без нее был достаточно грязным.       Фёдор вошел в кухню. Там стояла мать у плиты и готовила завтрак. Она кинула злобный взгляд на сына, но не заговорила, просто продолжила жарить яичницу. Кухня, впрочем, не отличалась привлекательностью. Это было небольшое помещение с уставшими стенами, на одну половину белые, на вторую голубые. Краска уродливо блестит. Пол был таким же вялым, как в ванной комнате, тоже черный с белым. Стоял маленький шаткий стол, на котором застеленная пластиковая скатерть. Она была постоянно липкой, и Фёдор просто ненавидел за ею есть. Стол стоял у окна, которое прикрывал кружевной тюль. Столешницы были с фанеры, с зеленым покрытием, будто бы мрамор, но оно уже облезло, потому было четко понятно, что камнем они и не пахли. Тумбочки уродливые, белые, с потеками от еды, которую время от времени готовили. Газовая плита фирмы «Электра», очень старая, белая и видимо уже настолько грязная, что ее невозможно отмыть. Холодильник под стать плите, белый, уродливый, с него постоянно шел неприятный запах, как только его открывали. Он неприятно жужжал по ночам, очень громкий. Стулья были, будто со столовой, с зелеными сидениями.       Фёдор уселся за стол, взглянув на улицу Санкт-Петербурга через окно. Там суетились люди спеша на работу. К нему подошла мать и выложила сгоревшую яичницу на грубую тарелку с рисунками цветов.       — Фёдор, — обратилась она строго, — я спрашивала собрал ли ты вещи, — это уже не звучало, как вопрос, больше на упрек смахивало.       — Еще вчера, — тихо ответил подросток, взяв один кусочек серого хлеба с миски.       Достоевская явно хотела еще что-то сказать, но сильно кинув тряпку на стол пошла мыть посуду. Она всегда так делала, когда не хотела закатывать скандалы, хоть это, как правило, только предвещало их. Парень попытался, как можно скорее доесть и убежать с кухни, до того, как начнется ссора, которую он с утра, явно, не настроен слушать.       Фёдор пошел к себе в спальню, за вализой, ведь ему совсем скоро ехать.       Его комната была маленькой и очень чистой, по сравнению с большинством помещений в их квартире. Там стояла маленькая, узкая кровать, на которой подросток еле-еле помещался, сделанная с красной фанеры. Был небольшой стол, более похожий на парту, на котором сложенные в идеальные стопочки тетради и учебники. Окно в спальне было небольшое, с белым деревом, его прикрывали легкие шторы и прозрачный тюль. Еще стоял большой шкаф со светлой фанеры, на котором были минималистичные узоры, криво прибитые маленькими гвоздями. На стенах развешанные полки, минималистичные, простые, заставленные книгами, от их веса мебель уже немного прогибалась. Еще были небольшие часы шестиугольной формы, сделанные с дерева. На деревянном полу лежал красный ковер, такой же убогий, как и в коридоре. Стены были обклеенные бежевыми обоями. Летнее солнце красиво заливало спальню. В его лучах танцевали маленькие пылинки, создавая какую-то особую атмосферу этого утра.       Фёдор взглянул на часы. Было уже десять утра. Его волосы подсохли, вода больше не капала на плечи. Ему нужно было выходить. Парень взял большую вализу, квадратную с кожаной оббивкой, старенькую и побитую жизнью. Она не была очень тяжелой, хотя его отправляли на целое лето в санаторий, в Сочи. Подросток покинул спальню и потащил вализу в конец коридора, к выходу. Мать уже ждала собранная и очень злая. Это была та женщина, которая постоянно переживала, что они где-то опоздают. Фёдор не стал ее успокаивать, что все будет хорошо.       Они спустились и сели в жигули фиолетового цвета. Внутри машины красиво пахло кожей и порядком, а еще было очень жарко. Автомобиль был новый, его матери выдала партия, за большие заслуги, какие, сам подросток не ведал. Они рушили к московскому вокзалу, откуда отправлялся его поезд в Сочи.       Достоевская всю дорогу молчала, явно была чем-то недовольна и уже придумала себе кучу проблем, которые ее сын, неблагодарный, пропустил мимо ушей. Женщина молчала, но слишком резко и сильно крутила руль на поворотах. Фёдор знал, что если он скажет хоть одно слово, то получит по первое января. Они молчали. Парень смотрел в окно наблюдая за тем, как сменялись улицы Санкт-Петербурга и как люди суетясь бежали на работу. Солнце сегодня было красивое, по крайней мере в этом городе его наличие всегда радовало.       Когда они доехали до вокзала было уже десять тридцать семь. Поезд должен был приехать за пятнадцать минут. Фёдору приказали забрать вализу с багажника и ждать у машины, пока сама мать пойдет и спросил на какую платформу им нужно. Парень меланхолично наблюдал за небом, ожидая, когда услышит ее вопль о том, куда и что ему делать.       Им нужна была шестая платформа. Когда они прибыли на нее поезд уже стоял. Фёдор быстро достал билет и кратко попрощавшись с матерью пошел к проводнице.       Это была большая женщина. Юноше даже показалось, что та слишком широкая, чтобы иметь возможно передвигаться по поезду. Она кинула на него недовольный взгляд своих свиных глаз, а после с таким «энтузиазмом» проговорила:       — Билет, — эта реплика больше походила на попытку хорошо отрыгнуть на парня, Фёдор протянул ей серый лист бумаги, где указывалась вся необходимая информация. — Зачем тебе в Сочи? — Пробурчала она.       — В санаторий еду, — ответил ей спокойно парень.       — На долго? Обратный билет есть? — Этот допрос с пристрастием ему никогда не нравился.       — На лето, — парень достал свой бумажник и показал ей второй билет.       — Проходи.       Фёдор забрался на высокую, железную, дырявую ступеньку поезда. После очутился в вагоне. Ему крикнула проводница: «седьмое купе». Юноша пошел к середине вагона, в поисках своего места. Оказавшись внутри, он уже было обрадовался, что с ним никто не едет. В купе все было идеально чисто, будто бы и людей там не было. Лежали не расстеленные простыни и одеяла. Фёдор начал сразу же возиться с вализой, располагая ее под кроватью. С нее он достал только белье носки дезодорант, зубную щетку и пасту. После разобрался с постельным бельем и уже предвкушал, как спокойно будет лежать и читать книгу.       Надежды не были оправданы. Он услышал, как мужчина и женщина что-то там пыхтели и сунулись в седьмой вагон. Фёдор разочаровано выдохнул, но предпочел не обращать на них внимания.       Женщина была огромной. Носила она халат на пуговицах, зеленого цвета с цветами. Волосы у нее были тонкие, седые и собранные в уставший пучок. Поверх ее одевания, на ней была серая куртка, будто с мужчины сняла. Она пыхтела и задыхалась в душном поезде, на ее жирном лбе выступали капельки пота, которые стекали по красным щекам. Она вошла первой.       За ней последовал такой же дородный мужчина. На его жирном пузе еле-как соединялись пуговицы синей рубашки в желтую полоску. Штаны, явно на размер меньше, висели слишком низко. В них была заправленная рубашка, которая от себя давала длинные, уродливые складки. Он был повыше женщины, видимо его жены. Нос в него очень толстый, большой и с бородавкой на углу, с которой рос длинный, черный волос. Все лицо мужика красное от духоты. Губы пухлые, уродливые. Волосы его так же седые, тоненькими локонами прилипли ко лбу. Он тащил две вализы, они, судя по всему, нереально тяжелые, так как его большие пальцы уже посинели.       Женщина вытаращила свои свиные глаза на Фёдора. После ее рот изобразился в улыбке, демонстрируя нехватку зубов. Она было хотела что-то сказать, но за пыхтением этой пары раздался звонкий голосок молоденького парня:       — Эй! Ну вы там еще долго?!       Фёдор начал молиться, чтобы и мужчина с женщиной, и этот парень просто перепутали купе. Она вновь улыбнулась к юноше и наконец проговорила:       — Я прошу прощения, молодой человек, — ее голос был очень высоким и выражал какое-то лицемерное гостеприимство, — мое место на втором этаже, перед вами, — она растягивала все гласные буквы, — можно мы поменяемся местами, чтобы я и мой муж лежали на первом, а вы на втором ярусе?       Фёдор положил закладку в книгу и громко ее захлопнул. Потом подвел глаза на нее.       — Вы спите надо мной? — Подросток ничего не понял с объяснений женщины.       — Нет, — ответила та ласково.       — Вы спите над мужем? — Продолжал уточнять юноша.       — Да, — все так же мило протягивала женщина.       — Тогда не занимайтесь сексом с моими мозгами и лезьте на свое место, — отрезал Достоевский и вновь открыл книгу.       С коридора послышался еще один такой же молодой стон:       — Ну быстрее! — Парню явно не хотелось торчать в узеньком коридоре еще несколько минут.       Женщина слишком сильно была шокированная словами Фёдора, а потому больше не пыталась его уговаривать. Она, с ее мужем положили вализы под кровати и та села с ним на нижнюю кровать. Они тупо смотрели на парня, который преспокойно продолжил читать книгу. Это было произведение Льва Толстого «Анна Каренина». Вдруг, в дверном проеме нарисовался, судя по всему, тот самый молодой парень.       На его лице застыла гримаса разочарования. У него были длинные, белые волосы, заплетенные в косу, и большая, видимо, мягкая челка. Парень высокий, еле влезает в дверной проем. Он был в полосатых, черно-белых штанах свободного кроя и в футболке. На одном глазу красуется повязка, на втором шрам. В руках парень держал спортивную сумку, не очень большую, но не слишком маленькую, такую, с какой можно годами путешествовать. Скулы в него немного кругленькой формы, хорошо выраженные. Плечи худые, но ноги подкаченные. Он обернулся в сторону коридора, его косичка ударилась о стенку купе:       — Эй! Проводница! Мне точно в седьмое? — Ему явно не понравилась компания, которая там собралась.       — Точно! — Прокряхтела она с конца вагона.       Он кинул сумку на пол, а потом ногой ее подвинул под кровать Достоевского. В причем парень был не против. После он залез на второй ярус скинув вниз подушку и одеяло. Послышалось шуршание и неудачные попытки застелить кровать. Ему явно было очень неудобно на втором этаже в силу большого роста. Он постоянно бился спиной о потолок. После сотен попыток расстелить простынь ему это удалось. Парень опустил руку вниз и проговорил:       — Будьте добры, подайте подушку и одеяло.       Фёдор наклонился и сделал то, что тот попросил. На втором этаже послышалось краткое, но довольное: «благодарю». После он слез. Достоевский уже был зол на такое постоянное движение, но продолжил читать. Парень полез в сумку, достал некоторые вещи с нее и вновь вернулся на свою кровать.       Послышался скрип поезда. Тот наконец рушил с места, и они могли ехать. Вагон немного трясло, но это была та самая приятная тряска в мире. Солнечные лучи разливались по купе, освещая деревянное покрытие. Свет попадал прямо на пожелтевшие страницы книги, отражался в глаза Фёдору, хоть это и было приятно. Парень полностью погрузился в мир книги. Парочка на соседнем месте начала шептаться и жужжать, но подростку на это было совершенно плевать, он был погружен в совершенно другую эпоху. С соседних купе было слышно радио и разговоры, кто-то выходил покурить в коридоре. Страницы книги шуршали каждый раз, как Достоевский их провертывал. Она была старой, от годов стояния на полке чернила образовали вмятины в виде букв. Книге было не менее пятнадцати лет.       Послышался монотонный голос проводницы. Она заглянула в седьмое купе со словами:       — Брать что-то будете? — Хрюкнула работница поезда.       — Чай, — сразу же ответил блондин.       — Чай, — сказала женщина.       — Чай, — подтвердил мужчина.       — Чай, — тихо проговорил Фёдор.       — Четыре чая, — подытожила проводница.       Ее пришлось ждать минут пятнадцать, видимо носила другим их заказы. Она пришла с четырьмя стаканами в подстаканниках, в которых был кипяток. Женщина поставила их на стол, потом положила пакетики с чаем и сахаром. Фёдор сразу же закинул один в стакан. Вода стала быстро перекрашиваться в коричнево-красный цвет. От него падала яркая тень на стол. Стакан омывался летним солнцем и блестел.       К нему спустился парень и бесцеремонно сел на кровать Достоевского. Он улыбнулся подростку, а после сделал и себе чай. В него в руках была книга, постарше той, что в Фёдора. Название было какое-то странное, не русское. «Сад Гетсиманський», подросток не знал, что это такое. Парень откинулся на стенку купе, продолжая читать, ожидая пока остынет чай.       — Что за книга? — Спросил юноша, не отводя взгляда от обложки.       — Иван Багряный, «Сад Гетсиманський», — ответил тот ему, подростку понятнее не стало.       — Что это такое? — Переспросил он.       — Ну, — парень положил закладку в книгу и захлопнул ее, — это про парня, который попал в тюрьму НКВД, как его там пытали и все такое, — он с улыбкой посмотрел на своего соседа, который был мягко говоря шокирован.       — А можно мне взглянуть? — Парень отдал подростку книгу.       — Да, конечно, я, кстати, Николай Гоголь, — представился он.       — Фёдор Достоевский, — парень начал хмуриться, смотря в книгу. — Это украинский? — Коля громко рассмеялся.       — Естественно, а ты чего ожидал?       — Да… — Разочаровано вздохнул Фёдор, он посмотрел, когда книга была выдана, 1950 год. — Ого она старая.       — Есть такое, — пожал плечами Николай. — А ты что читаешь? — Он сам потянулся за книгой, но взглянув на ее название, сразу же скривился. — Фу, и тебе такое интересно?       — Что-то имеешь против? — Холодно спросил Фёдор.       — Да я просто читал Толстого, «Войну и Мир», в школе проходили, такая нудятина, я еле не умер, — он приложил руки к лицу и вытянул его, изображая гримасу боли и страдания, — это так скучно было. Ааааа!!! Но хорошо, что меня потом забрали в больницу, не довелось дочитывать! Вот мне повезло, — он улыбнулся. — А еще лучше, что я уже закончил ее! Все говорят, что я выгляжу очень молодо, как для студента. — Николай говорил быстро и много и не по делу, Фёдору хотелось его заткнуть, но какое-то странное желание слушать поселилось в сердце.       — Да что ты, — тихо проговорил Достоевский, изображая какое-то подобие поддерживания разговора с ним.       — Да, — протянул Николай, насмехаясь над своим маленьким достижением, — мне, кстати, семнадцать, а тебе? — Он сделал большой глоток еще горячего чая, но было видно, что ему ни капельки не больно.       — Пятнадцать, — кратко ответил юноша.       — О, прикольно-прикольно, — ответил парень, — а ты куда едешь? Я в Сочи, родители думают, что мне там мозгов прибавится, ну и что я каким-то магическим образом исцелюсь от того голоса у меня в голове, — он указал себе на лоб, — но знаешь, они не понимают, что это мои мысли! Но иногда они такие громкие, я не могу, мне, кажется, я не вывезу! — Николай очень буйно жестикулировал, все показывая и кривляясь. — Они правда иногда очень странные. Типа, я просто могу жить-жить, а потом случайно упасть в апатию и ничего не хотеть. Но самое страшное, что я не могу это контролировать. Оно происходит и все. Это просто ужас! — Гоголь хлопнул себя по обеим щекам.       — Мальчик! Не бей себя по лицу! — В ужасе подала голос толстая женщина.       — Да что вы, тетенька, все нормально, иногда лица не ощущаю, то можно и ударить себя, — отрицал Николай.       Потом парень быстро замолк и одним глотком допил свой чай. Он поставил стакан на стол. Тот издал неприятный цокот, но не более. Парень полез на свою полку, ударяясь о потолок поезда спиной. Фёдор облегченно и довольно вздохнул. Чай все еще остывал и был жутко горячим, подросток не представлял, как Гоголь мог все выпить и даже не скривиться.

***

      Наступил вечер. Купе освещалось белым светом электрических ламп. Поезд отбивал свой привычный ритм, иногда колыхая людей внутри. Женщина и мужчина уже неприятно храпели на своих кроватях, иногда переворачиваясь на бок, или же чеша свои пролежни. Фёдор никак не мог сосредоточиться на книге, из-за этих лишних, неприятных звуков. Парень решил краем глаза заглянуть спит ли его сосед, хоть это было маловероятно, так как была только седьмая вечера. Солнце за окном медленно садилось, закат разливал темные оранжевые лучи по купе.       Николай не спал, он кинул на него хитрющий взгляд, а после перекривил спящих мужчину и женщину. Он тихо спустился на низ, к Фёдору и вышел с купе, предлагая подростку сделать то же самое. Юноша, так же, покинул это «чудное» место. С другой стороны поезда уже не падали лучи и виднелась глупая ночь среди леса, которые они проезжали. Коля открыл окно, жар летней погоды мигом заполонил весь коридор. Парень высунулся наружу, наслаждаясь свежим воздухом.       Они долго, слишком долго, молчали. Минут двадцать. Фёдор не хотел говорить, потому что ему не шибко нравился Гоголь и его манера речи. Николай же просто не обращал внимания на подростка, так как понимал, что им друг с другом будет, скорее всего, просто неинтересно. Эту тишину, которая казалась тотальной, нарушал только гул поезда, который так и продолжал ехать без остановок. В коридоре не было ни души, с остальных купе не было слышно ни радио, ни разговоров пассажиров.       Эту идеальную тишину нарушило тяжелой дыхание проводницы, которая, видимо, шла всем предлагать чай. Эта женщина больше не казалась такой уродливой и отвратительной, как в начале поездки. Когда она подошла к парням, то даже ласково проговорила:       — Мальчики, будете чай, кофе?       — Сделайте мне кофе, пожалуй, — попросил Николай, несколько апатичным голосом.       — Мне чай, пожалуйста, — подал голос Фёдор.       — Хорошо, и дайте пройти, — женщина была немного уставшей и запыхавшейся, но в упор пыталась не показывать последнего.       Парни отошли, дав ей проход. После вернулись назад в коридор, чтобы не наслаждаться звуками храпа. Николай достал пачку сигарет «Космос», синего цвета. После парень закурил в окно. Коридор в миг наполнился запахом табака. Достоевский закашлялся, из-за непривычки.       — Так, — подал голос Гоголь, — ты с Петербурга? — Он явно был с людей, которым сложно молчать длительное время.       — Да, — лаконично ответил Фёдор, надеясь, что этот разговор не продолжиться.       — А я с Украины, с Полтавы, если быть конкретнее, — ему явно ну очень сильно хотелось поболтать.       — Так, давай если и хочешь поболтать, то не о каком-то там бреде в духе: «а ты откуда? А что ты делаешь?» — Отрезал Достоевский, видимо немного разочаровав Николая.       — Почему существует атеизм? — Для Фёдора это звучало, как намек, что ему не интересны умные темы для разговоров.       Николай курил, он выдыхал облака серого дыма в пространство вагона, ничуть не стыдясь этого. Эта картина, молодого парня, который стоит в поезде, наполненная его выдохами, треском сигареты, сиянием жара, звуками поезда, то, как грациозно тот держит осанку, все это складывалось в такое себе волшебство некой простоты и даже откровенности. Подростку не понравился этот вопрос, потому он решил игнорировать собеседника. Юноша так еще немного постоял, а после решил вернуться и в купе и забрать «Анну Каренину». С коридора послышался безразличный голос студента: «возьми и мою книгу». Фёдор не отказался, он забрал «Сад Гетсиманський». После, по возвращению в коридор, Достоевский сел читать книгу прямо на пол. После, когда Николая докурил он взял пример с соседа и умостился вместе с ним.       Возвращалась проводница. Она сразу же поняла, кто в вагоне курил, но ничего не сказала парням, только недовольно посмотрела на них. После женщина переступила через ноги и пошла в свое купе, делать всем чай и кофе. Ее каблуки тупо ударялись о мягкий пол, она почти бесшумно ходила, только пыхтение выдавало присутствие проводницы. Через минут двадцать она несла Фёдору и Николаю чай и кофе. Увидев, что парни все еще сидят на коридоре и читают, она в своей неудовлетворенной манере проговорила:       — Парни, вы будете пить чай с кофе здесь, или может вернетесь в купе? — Это походило на приказ вернуться назад, на свои места.       — Здесь, — неумолимо ответил Гоголь. Судя с ее недовольного стона, она приняла поражение.       — Тогда заберите напитки, чтобы я не вылила их на вас пока буду наклоняться, — выдавила уже более ласково женщина.       Николай забрал у нее два стаканы, они неизменно цокали о подстаканники, разливаясь звоном по всему вагону. Парень это сделал, потому что Фёдор был слишком погружен в «скучную литературу», как бы выразился студент, и не планировал поднимать свой, тощий зад. Потом Гоголь поставил напитки на грязный, мягкий ковер. Он немного на один миг прикоснулся к полу тыльной стороной руки, убеждаясь в том, что тот такой же неприятный, как тогда, когда ему приходилось переживать опыт поездок без билета. Парни так и сидели, и читали до часов двух ночи, Николай время от времени курил, выкидывая бычки в окно.       На круглых часах, которые весели по два конца купе, выбило третий час ночи. Николай громко вздохнул и закрыл книгу. Та характерно хлопнула, перекрикивая звон колес поезда, которые били по рельсам. Парень обернулся к Фёдору и широко улыбнулся. Потом он взял Достоевского за руку и легко поднял его, заставляя отложить «Анну Каренину».       — Что расскажешь о себе? — Николай высунулся в окно и закурил еще сигарету, подросток уже сбился со счета сколько он выкурил. Гоголь глубоко вдохнул, смешивая горький дым и свежий, ночной воздух в своих легких.       — Так, ты познакомиться хочешь? — Надменно проговорил Достоевский.       — И да, и нет, — пожал плечами студент.       Вновь запылало то самое адское молчание, которое всегда так сильно давит на мозг Николая. Он кинул на Фёдора полный боли и страдания взгляд. В его глазах читалось все, аж до непонимания реальности окружающей среды.       — Просто, — начал свое объяснение Гоголь, — я почти не общаюсь со здоровыми людьми, а ты вроде не с тех, кто лежит в местах в духе психиатрических лечебниц, — парень очень больно улыбнулся Фёдору, а потом быстро выдохнул еще одно облако дыма, которое сразу же съело быстрое движение поезда. Юноша выглянул в окно, ветер взъерошивал его, непослушные волосы. — Извини, я просто, знаешь, всегда верил, что одноименные заряды отталкиваются, а разноименные притягиваются и что с людьми так же будет. А оказалось, что психи будут с большей вероятностью вместе, — Гоголь как-то слишком горько улыбнулся, а после рассмеялся.       — Интересно, а что еще думаешь? — Достоевскому понравилась эта мысль, Николай же после вопроса даже немного оживился.       — А, эм, — студент немного покраснел, — ну, жизнь после смерти возможна, если спираться на закон сбережения энергии. — Продолжил парень.       — А дальше? — все никак не мог утолить свое любопытство Фёдор.       — Смерть не может граничить с агонией, даже самая быстрая, ведь за жизнь люди ощущают колоссальное количество боли.       — Ага, — какой-то странный интерес поселился в душе Достоевского, которого раньше никогда не было в сердце подростка.       — Если душа существует, — эту мысль подросток начал с какой-то странной осторожностью, — то мозг является кандалами ее.       — Значит настоящая свобода будет только после смерти? — Окончил Фёдор, который знал куда ведут все эти мысли.       — Звезды и черные дыры — это иные формы ада и рая.

***

      Николая так мог очень и очень долго продолжать, а Фёдор мог все с таким же интересом слушать. В купе парни вернулись только в часов пять утра, когда их прекрасные соседи проснулись и перестали, петь свою песню сна, а если быть точнее храпеть. Всю дорогу они ехали без приключений, время от времени выходили на перекур, иногда им составлял компанию большой мужчина, который был в их купе. Они почти всегда читали, пили чай, кофе, и в тем небольшие миги курения болтали. То, как Николай соединял физику, математику и другие точные науки с философскими идеями и этическими вопросами, только объясняло Фёдору, почему парень так часто попадал в психиатрические больницы и почему он с них не вылазил. Нет, Гоголь не был очень умным, просто люди, которые могу так легко чувствовать и соединять не соединяемые вещи, как правило, не ладах с головой и не странно, что тот не может найти общий язык с «нормальными» людьми. В санитарии Колю почти никогда не водили на процедуры, когда Достоевский «отбивался» за двоих. Даже так, юноши всегда находили и время, и возможность поболтать вместе, наедине, провести время в компании друг друга.

***

      Санаторий «Лесное Солнышко» находился среди гор у одной с множества рек. Было сложно сказать, что это место располагалось именно в Сочи, так как к городу от него нужно было ехать минут тридцать на автобусе, а к самой остановке идти два километра. Он был тем самым произведением брутализма, стиля, который так яростно культивировался в СССР. Это была такая себе семиэтажная коробка, буквой «Г» по форме, слишком выразительная на фоне гор. Все здание было увешанное прямоугольными балконами, на которых неизменно стояли высокие вазоны. Если не говорить об уродливом виде самого санатория «Лесное Солнышко», то в прочем все было красиво. На его территории была небольшая часть леса, которая окружала все здание, а на краю был небольшой участок с узенькой, каменистой речкой. Ее не было никак украшено, не было никакого намека на пляж, даже моста не было. Она походила больше на ручей, но была слишком большой, чтобы присвоить себе это звание. Если смотреть вглубь леса, то виднелся высокий, старинный мост, высеченный с камня, с некими намеками на узоры.       Звездное небо не было застелено тучами, только маленькие их нити ползали по нем, еле-еле закрывая собой луну. Даже ночью здесь было жарко. Вдали виднелось дыхание леса, некий туман, который генерировали собой деревья. Свежесть леса мешалась с жаром воздуха, создавая легкую влагу. Речка нежно сверкала в объятиях ночи, отражая в себе звездный свет, вода тихо шла по течению, наполняя все вокруг своей мелодией. В высокой траве пели сверчки, перекрикивая даже голоса людей. В санатории уже не светилось ни одно окно, он был похож на некую, прямоугольную тень, которая пролазила через силуэты деревьев. Все, будто бы затихло, только здание выдавало непонятное шумовое загрязнение, которое так сложно было уловить, и которое так мешало вполне насладится звуками речки, сверчков, шелеста деревьев и тихих шагов двух подростков.       Фёдор и Николай в самом деле пристрастились к ночным прогулкам и посиделкам у речки. Гоголь ненавидел санаторий, потому что там не было вблизи магазина, где он мог бы купить сигареты и иногда сбегал с него в город, приобрести себе блок. На удивление, его еще ни раз не словили на «незаконной» деятельности. В прочем, парню было на это совершенно плевать. Студент сразу же достал пачку сигарет «Космос» и закурил, как только они дошли до края территории «Лесного Солнышка». Там они планировали просидеть часа три, до пяти утра, пока санитары и медсестры не встанут работать. Так болтая, обо всем и ни о чем парни проводили свои свободные моменты жизни в этой угрюмом месте.       Утро в «Лесном Солнышке» наступало так же незаметно, как и ярко. Бледное солнце сначала укрывало только темное небо, облизывая тоненькие тучи, оседая на них желтизной своих лучей. После оно опускалось на вершки деревьев, возвращая им их темно-зеленый цвет. Потом опускалось все ниже и ниже выкрывая санаторий с его ночного тайника. Здание начинало сиять, орать о том, что скоро, вот-вот все его обитатели начнут свой оздоровительный отдых. Тогда, когда раннее, утреннее, летнее солнце уже могло прикоснуться к лицам подростков, те могли уходить назад, чтобы поменьше выгребать от работников.       Так, от ночи до рассвета, Фёдор и Николай узнавали об удивительной индивидуальности человеческих душ.

***

      Зима 1971–1972 была адом, а место положение этого ада — Психиатрическая клиническая больница № 1 имени Н. А. Алексеева. На этот раз Николай в нее попал на целых два месяца, начиная с января, заканчивая февралем. Понять, почему его выпустили перед началом весеннего обострения было тяжело, но намного проще, чем оставаться там, в белой комнате и срывать голос криками, что он хочет на свободу. Полагаю, можно немного разъяснить причины данного события в жизни Гоголя. Парень ходил на фигурное катание, изучал его в одного с лучших спортсменов всего СССР, если не мира. Этот учитель был старшего возраста, несколько мерзкий по своем поведению и совсем отвратительный в мировоззрении юного Николая. С ним-то он постоянно ссорился, а в последнюю встречу с тренером, даже умудрился зарядить тому по лицу. Причин студент КНУТКиТ имени И. К. Карпенка-Карого, так и не объяснил, да и не шибко хотел вообще говорить с докторами. На него тогда сначала вызвали полицию, ведь юноша смог учителю сломать нос и «подарить» сотрясение мозга, а после некого расследования, его поместили вновь в психиатрическую лечебницу. Из-за безуспешных попыток убедить Николая в неправильности его действий, лечение и затянулось на два месяца. На удивление самого парня, единственным, кто его посещал за эти два месяца оказался Фёдор, который не ленился приезжать на два дня, каждые выходные к нему, который даже тратил деньги на поезда и отели, хоть для Гоголя так и осталось загадкой, почему его одинокая мать-вдова находила на подобные капризы деньги. Собственно, прямо с больницы студент отправился в Киев, по дороге заехав попрощаться с Фёдором в Санкт-Петербург. Там, в Украине, как бы его не пытался изгнать Спорткомитет СССР, но это им не удалось, так как Николай, как ни в чем не бывало, показал лучший результат на соревнованиях, которые проходили в Киеве. Так что он вернулся назад в свой привычный ритм жизни очень скоро.

***

      Весной 1972 года случилась еще одна, ну очень важная встреча в жизни Фёдора. К нему на окончание одиннадцатого класса, на последний звонок, приехал сам Николай Гоголь, который за это время успел стать одним из лучших фигуристов в стране. Парень, кажется, успел стать немного выше, совсем на несколько сантиметров, либо же его осанка стала лучше, было сложно судить. На нем тогда была светлая, легкая рубашка и те самые, полосатые штаны, он смотрел на всех школьников с неким отвращением, будто бы те ему и вовсе не нравился. Стоя в толпе, среди взрослых, он искал во всех классах Фёдора, но встретились они уже в самом конце линейки. На Достоевском был обыденный пиджак, рубашка и штаны, единственное, что отличало парня ото всех, кто там стоял, были темные, тонкие волосы, которые красиво ложились на его лицо. После этой встречи Николай сразу же повел парня к речке, ведь она больше всего ему нравилась среди всего этого, полного строений, города. Нева, как любая другая река, неприятно пахла, особенно та ее часть, что проходила через город. Парни по обыденности болтали стоя на мосту, Гоголь неизменно курил «Космос», небрежно скидывая бычки в реку. Они так и рассвет встретили на том же мосту с теми же сигаретами и незабываемыми единичными разговорами.