О желаниях, нюдсах и решимости

Все дело в том, как Чан касается — невыносимо нежно, мягко, но вместе с тем так, что от ощущений не отмахнешься и не скроешься. Феликс пытался. Феликс пытался много лет, но каждое случайное прикосновение, каждое неслучайное объятие — любой контакт, любое «погоди, у тебя тут соринка» или «футболка замялась, дай поправлю», или еще что-нибудь, более невинное, заставляют Феликса хотеть — большего, дольшего, продлить мгновение, задержать ладонь Чана на плече, его пальцы на талии, вжаться в него лопатками так сильно, что даже дыхание застревает в горле. Феликс весь — одно сплошное желание. Горячее, горящее, оставляющее после себя только пепел и выжженные равнины души. Но он понятия не имеет, хочет ли того же Чан. Феликс бы поверил, что все это не просто так, что все действия Чана объясняются простым и понятным — тем же самым, что и у Феликса, — но обмануться слишком страшно. Еще страшнее — так никогда и не узнать. Поэтому, когда становится совсем чересчур, когда попытки отдалиться перестают помогать, Феликс решает действовать. Это не самая лучшая его идея, возможно, даже самая глупая из всех, что когда-нибудь приходили в голову. Но ничего другого на ум не идет — и вечером, закрывшись в комнате после душа, Феликс направляет на себя камеру телефона и фотографирует свой возбужденный член, скрытый тканью белья. И отправляет Чану. У него есть запасной план — такой же глупый, как и сама затея: если что-то пойдет не так, если Чан разозлится, если скажет, что не заинтересован, Феликс просто отмажется тем, что перепутал диалоги. Хотел отправить себе — ну просто настроение такое, захотелось, — а переписка с Чаном подвернулась под руку. Потом они увидятся только через несколько дней, спасибо раздельному расписанию, и от неловкости не останется и следа. И все равно реакции Чана он ждет, закусив губу и нервно постукивая ногтем по дисплею. В мессенджере то появляется, то исчезает значок набора сообщения. И чем дольше Чан не отвечает, тем сильнее Феликс убеждается, что все зря. Чану это не нужно. Чан не видит его в таком свете. Чан — просто Чан, а Феликс сам себе надумал. Телефон наконец вибрирует в руке. «Ликс, это что?» Короткое, дающее простор для маневра, но нихрена не помогающее. Потому что на такое не ответишь «ой, ошибся чатом» — непонятно, против Чан или нет. Феликс выдыхает сквозь зубы, осторожно подбирает слова. «а какой ответ правильный?» Чан снова молчит. Феликс смотрит, как цифры на часах сменяют друг друга. Проходит минута. Две. В чате — ничего. Феликс переворачивается на живот, утыкается лбом в подушку. Уши горят. Нужно было ответить, что это ошибка. Сдаться сразу же, не дожидаясь. Что он будет делать теперь? Он думал, что переживет любую неловкость, но прямо сейчас даже не представляет, как смотреть Чану в глаза. «Ты перепутал диалоги? Или специально мне отправил?» Феликс перечитывает сообщения дважды, кусает губы, перебирая варианты, стискивает одеяло в пальцах. Ладно. Черт с ним. Если начал — надо идти до конца. «второе» Он блокирует телефон и кладет его рядом, но не выдерживает и пары секунд — снова открывает переписку, гипнотизирует взглядом три анимированных точки. И едва не подскакивает, когда на экране вместо слов, вместо очередных вопросов появляется фотография. Чан без футболки. В зеркале в своей комнате. За его спиной сиреневатым светом горит лента. Сам Чан выглядит мягко и уютно, но Феликс, раскрыв рот, пялится на рельеф его пресса, на резинку шорт, низко сидящих на бедрах. Ладони покалывает. Хочется рвануть к нему в общагу и дотронуться самому. Почувствовать тепло кожи. Услышать сорвавшееся дыхание и хриплый смех. Уже поздно, за окном темно. После душа еще волосы не до конца высохли. Плевать. «можно я приду? пожалуйста» Чан отвечает сразу же: «Приходи» Феликс подрывается с кровати, быстро досушивает волосы, забивая на то, на какое гнездо они похожи, натягивает толстовку и спортивки. Вылетает из комнаты, вцепившись в телефон так, что белеют костяшки пальцев. — Ты куда? — спрашивает с кухни Сынмин. — К Чану, — пыхтит Феликс, уже обуваясь, и хлопает дверью, не дожидаясь, пока Сынмин спросит что-нибудь еще. До общаги Чана он бежит. Это ужасно глупо, и вообще надо быть сдержаннее, но что такое сдержанность, когда Чан, кажется, действительно не против? Феликс еще уточнит, обязательно уточнит, потому что ему важно знать, но от предвкушения уже сейчас все внутри дрожит. Желание почти душит. Он переводит дыхание в лифте. Старательно успокаивается. Теперь горят не только уши, но и щеки. Кровоточит ранка на губе — Феликс содрал корочку. Он вертит телефон в пальцах, выдыхает, шумно и резко, и как можно медленнее набирает код на панели. Коридор встречает его тишиной и закрытыми дверями комнат. Открыта только одна — ведущая к Чану. Феликс оставляет кроссовки у тумбы и осторожно проходит дальше. — Можно? — спрашивает он, на секунду замирая в проходе. Чан сидит на кровати, по-прежнему без футболки. Переводит взгляд с ноутбука на Феликса и кивает. Тот сглатывает и решает, что все уточнения могут подождать. Если он не поцелует Чана прямо сейчас, он потом ни за что не осмелится. Расстояние от двери до Чана Феликс преодолевает в три широких шага. Аккуратно переставляет ноутбук на тумбу и, пока не передумал, врезается в губы Чана своими. Тот сдавленно выдыхает в поцелуй, но не отталкивает — и Феликс чувствует себя едва ли не самым счастливым человеком в мире. Губы у Чана мягкие, теплые, их до одури приятно раздвигать языком, толкаясь между. А от ощущения ладони Чана на шее кружится голова. Его пальцы проскальзывают под воротник толстовки, касаются кожи мягко, нежно, так, как касаются всегда. Феликс сегодня сгорит от своих желаний, но это даже к лучшему. Он забирается Чану на колени, обхватывает его лицо руками. Целует глубже, нетерпеливее. Влажно и жадно. Чан отвечает, прижимая его ближе к себе, и это в сотню раз более возбуждающе, чем Феликс себе представлял. Он отстраняется, загнанно дыша. — Сними, — просит он, опуская ладони Чана на край своей толстовки. — И тебе привет, — фыркает Чан, но толстовку все-таки стягивает. — Ничего не хочешь сказать? Феликс морщится. Воздух из приоткрытого окна слегка холодит лопатки. — Можно потом? Я с ума сейчас сойду. — Феликс отводит взгляд. Ему уже чересчур. Чан так близко, ближе, чем когда-нибудь был — потому что все их платонические объятия не в счет, — и ему жарко и неловко. И хочется, хочется до безумия. Чан приподнимает его лицо за подбородок, заставляет посмотреть на него. Другой рукой гладит по обнаженной ключице. Феликс тянется ближе, как будто его магнитом тащит, почти утыкается Чану в губы. — Можно, — говорит тот, и Феликс целует снова. Стон, срывающийся, когда Чан накрывает член Феликса пальцами, теряется во влажном прикосновении губ. Так еще приятнее — Чан дотрагивается умело, уверенно, гладит сквозь ткань. Одежда кажется лишней. Феликс думает, что надо было раздеваться прямо на пороге, чтобы не терять время теперь. Потому что каждая секунда без касаний — пытка. Но разум вообще не соображает, Феликса закоротило напрочь — он даже не понимает, когда Чан успевает выпутать его и из штанов тоже. Только вздрагивает от громкости собственных стонов, когда пальцы Чана ощущаются уже вот так, кожа к коже, а сам Феликс лежит на спине, ошалело хлопая глазами. Чан сидит у него между ног, одной ладонью поглаживая по бедру. — Не-а. — Феликс качает головой, дергает Чана за запястье на себя. Тот упирается в матрас над плечом, нависает сверху, обжигая дыханием. — Так лучше. Хотя нет, погоди. Феликс возится, стаскивает с Чана шорты и замирает, только когда чувствует член Чана своим. — Вот так — вообще охрененно. Чан закатывает глаза и целует, видимо, чтобы Феликс не начал нести еще какую-нибудь чушь. Тактика правильная. От поцелуя все слова выметает начисто, а от того, как Чан едва ощутимо толкается бедрами, как тычется головкой в низ живота, оставляя влажный след, желание вспыхивает внутри искрами. Феликс обнимает его за спину, вжимает в себя и вскидывается навстречу. Ему так хорошо не было никогда в жизни. Вообще ни разу. От возбуждения он дрожит, пальцы не слушаются. Он кладет ладони Чану на лопатки — и просто отпускает себя. Трения, неровного, непостоянного, слишком мало, хочется обхватить оба их члена пальцами, насколько хватит размера руки, но отстраниться у Феликса просто не хватит сил. Он надавливает ногтями на горячую кожу, ведет ниже, выше, снова ниже. Если и царапает всерьез, то Чан ничего не говорит, только целует глубже, прикусывая губы и тут же зализывая языком. А потом, словно догадываясь, что Феликсу действительно нужно сейчас, скользит ладонью между их тел. Феликса пробивает крупными, колючими мурашками. Он толкается в подставленную руку, стискивая бедра Чана коленями, и подходящий ритм удается найти не сразу. Но от каждого движения прошибает удовольствием, от каждого неровного толчка возбуждение закручивается все сильнее. От осознания, что Феликсу можно, наверное, все, о чем он мечтал, реальность происходящего ощущается слишком остро. И когда Чан проводит языком по шее, от ключицы до мочки уха, Феликс зажимает себе рот ладонью, чтобы не закричать. — Тише, — мягко произносит Чан. Феликс заполошно кивает, но какое там тише, когда его буквально растаскивает на части. Он никогда не думал, что настолько чувствительный. Или дело в Чане. Или в том, насколько он влюблен. Или все это совершенно неважно. Он уже на грани, ему хватит еще пары касаний — и все закончится, но Феликс даже не успевает Чана предупредить: тот накрывает головку кулаком — и Феликса выгибает дугой, лопатки отрываются от постели, и он кончает, задушенно скуля Чану в губы. Тот отстраняется, отпускает, так же часто дыша, как Феликс. У него еще стоит, и Феликса накрывает снова — откуда берутся силы, он понятия не имеет, но у него получается уронить Чана на спину, усесться ему на колени и наконец-то — наконец-то! — решиться и обхватить его член пальцами. Чан давится стоном, даже не договаривая, что он там вообще начал говорить — Феликс, честно, не слушал. Он двигает рукой сначала медленно, постепенно набирает темп, внимательно смотря за тем, как реагирует Чан — кусает губы, облизываясь, жмурится, вскидывая бедра. Феликс подползает повыше, тычется ему в губы, не столько целуя, сколько просто прижимаясь своими, и млеет от ощущения его члена в своей ладони. Если бы Чан только знал, сколько Феликс об этом думал. Если бы он хоть немного догадывался, как долго Феликс этого хотел… — Чуть быстрее. — Голос Чана вырывает Феликса из мыслей. Он кивает и ускоряется. Чан кончает через пару мгновений, притянув Феликса к себе за шею и поцеловав так, что, если бы Феликс не кончил минутами ранее, он бы завелся снова. Но сейчас сил хватает только растечься по Чану довольной лужей и улыбаться, пытаясь прийти в себя. — Это было… Вау, — выдыхает Чан со смешком. Феликс согласно кивает. — Так ко мне еще не подкатывали. — Надо было воспользоваться одним из подкатов с твоих эфиров, — фыркает он. — Было бы лучше? — Мне и так понравилось. — Чан легко чмокает его в макушку. — Но если мы сходим в душ, будет просто отлично. Феликс хмыкает, но укладывается удобнее, устраивая подбородок у Чана на груди. Между ними липко, они оба потные, одежда валяется где-то то ли на кровати, то ли на полу. Но это все может подождать. — Ага. Но не прямо сейчас. — А чего ты хочешь прямо сейчас? — Привыкнуть к мысли, что это не последний раз, — честно признается Феликс. — Не последний же? Чан смеется — Феликс чувствует его смех всем собой — и качает головой. — Не последний. Но поговорить нам придется. — Дай мне минут десять хотя бы. А потом — что угодно. Чан снова утягивает его в поцелуй, и Феликс с удовольствием подается навстречу. Потом и правда что угодно, а сейчас ему хочется целоваться — и совсем-совсем не хочется двигаться.