Механически простое

      Когда жажда приключений внутри тебя бурлит и клокочет, в голове живёт куча нюансов-переключателей, и путешествие по чертогам разума превращается в веселую игру «собери себя по кусочкам». Желательно себя. Желательно в процессе не потеряй половину деталей.       Джаст не знает. Слабая позиция, хлипкая и смешная. Но сбалансированная. Достаточно, чтобы мозги по ткани реальности не расползались.       Предвидя вопросы – Джаст психически здоров и стабилен. Он, небо упаси, не Обси. Он просто слегка рассеян, и, что ж, это тоже в своем роде губительно.       (И, вообще-то, не является оправданием)       Кто-то ему говорил, что это все враки. Кажется, Жираф. Но Жирафа слушать – низость тотальная, потому что ему, прежде чем других поучать, на себя следовало бы посмотреть.       Так вот Джаст. На самом деле слово лаконичное звонкое и в себе содержащее чуть больше, чем «пять букв, "а" посередине». Во-первых, это он, где бы там не кончались границы этого мифического и жуткого понятия. И во-вторых, это осколки, кусочки тех, кто сделал его им. Воспоминания и близость, и вся та херня, которая у людской сентиментальности на вес золота, и в ответ на которую Алфедов обыкновенно насмешливо смотрит.       Джаст бы согласился, но.       Он умеет быть благодарным. И у него в багаже знаний о себе не дырка, а куча затертого тусклого хлама горами. Упорядоченного ровно до степени мобильного удобства.       Каждую заплатку на пальто Джаст помнит с досадой, каждый рубец на руке тычет пальцем бережно, и историю каждого пятна на бинтах знает наизусть. Это эдакое пламя, до невозможного горячее, которое когда-то, во времена молодости и глупости жгло его в пепел изнутри.       Теперь внутри очаг. Шаловливый, нестабильный и назойливый, но управляемый. И все же руки чешутся. Поэтому разум заключает с ними сделку – все ради выгоды.       И что ж, если думать об обстоятельствах, Джаст считает себя вполне зрелым. С погрешностями и поправками, конечно. Но вообще, у него есть с чем сравнивать и на кого равняться, и математически коэффициенты критериев совпадают.       Однако соломинку ему принесло не время, и на ноги поставил не случай. Джасту пришлось самому, царапая ногти за уступ, из обрыва выползать. С поддержкой и толчками в спину, конечно же.       Смеху и улыбкам Джаст учился у Альцеста. Это было, с непривычки, так странно – не обнажать клыки в издевке, а играть ловко губами. Чуть шире на вызов, чуть скромнее для искренности.       Ну разве не дурачество? Хохотать до хрипов, до упаду, откинув голову назад, из-за какой-то ерунды. Разве не трата времени – расшифровывать все зашитые в улыбку эмоции?       Было глупо и горячо. Джаст злился. Злился, но повторял. Закашлялся на первой попытке, чуть лёгкие не выплюнул. Было больно.       Альцест, черти бы его забрали, был слишком довольным и хлопал по спине. Говорил:       – Радость, Джаст, она не всегда награда. Иногда это пытка. Иногда – инструмент.       Чуть позже Джаст поклялся себе никогда не улыбаться, как Алфедов. После того, как уловил суть и приучил себя смягчать насмешку до шутки. Пытаться косить под неживую маску – плохая тактика для недоучки. Он зеркалил жесты Секби – рукой махнуть, уголки приподнять. И это работало.       Он чувствовал, как ребра со скрипом и стуком собираются вместе. Он почти мог видеть, как закручивается дыра, как крепчает нить. Не тепло, не холод что-то другое. Хорошее. Новое, но уже родное.       Было приятно в ответ на очередную жирафью подначку захихикать светло, а потом рассмеяться уже вовсю, от чужого изумления. Было приятно давать Алфедову пять, чтобы когда-нибудь потом ещё подраться. Было приятно знать, что его имя наполняется, наконец смыслом.       Секби научил Джаста вниманию, и это было неуловимо и прямо. Он, по большей части, учился сам – следил за взглядом, хмурился хрупким невзначай комментариям в ответ. Сначала решительно, в чем дело, не понимал. А потом закрутились винты.       – Я помню, ты говорил мне о… – замечал Секби.       И лицо собеседника светлело. И становилось сразу как-то болтливо и живо. Без неловкости и нехоти.       Выучить такой фокус было сложно – зубрежке он не поддавался, а на копировании сбивался и искажался. Секби стучал ему пальцем по лбу легко ласково и шутливо:       – Тут самому понять надо! Не поймёшь, пока не поймёшь.       Совет отличный, даже блестящий, достойный наступления мира во всем мире. Что бы вы думали? Он помог.       Джасту как Секби не нужно было быть. Секби он громкий, как Пугод, и спокойный, как половина Фарадея; твердый, принципиальный, как Обси и вертлявый, текучий, изменчивый, как четверть Моддичата.       Изящество Джаста же напоминало и до сих пор напоминает лом. А против лома, как говорится, нет приема.       Секби закрывал лицо руками и говорил, что сталкерство не выход. Но Джаст не сталкер. Джаст отныне и впредь внимательный. И пусть хоть обхохочется Альцест.       Алфедов стал ему учителем смирения. И это тоже было больно.       Он ничего не говорил и ничего не делал. Он просто был, каким он есть – тихим, медленным и совсем немного по-своему грустным.       Джаст видел, как бывает. У Секби на месте печали была сталь, у Альцеста – ярость. А Алфедов… просто улыбался. Периодически. С завидной регулярностью. И ничего не делал, кроме шагов назад, в том самом плане, который «я не буду трогать то, что работает без меня».       Алфедов говорил «ладно», и Дэб его дразнил. Поначалу это казалось возмутительным и немного уморительным. Потом Джаст моргнул и осознал, что такая тактика принесла ему целую репутацию. И это было… умно. Холодно до чёртиков, подобно снегу в основании, но умно.       Алфедов делал это, не задумываясь. Джасту пришлось много дышать и давить возмущение. Приучаться выжидать. Это казалось невыносимым – так жить. Пока Джаст не узнал, что если ты сам не рубишь с плеча, то и окружающие ведут себя смирнее. И это уже было похоже на пользу.       Алфедов, немного горячий в их присутствии Алфедов, конечно, заметил. И, конечно, улыбнулся. Не пусто, Джаст готов был поклясться! Одобрительно. И Джаст прогнал от себя эту насмешку. Смирился.       Неожиданно, но Сантос был тем, у кого Джаст научился любви. Звучит неграмотно и неправильно, ага? Так и есть. Нельзя любви научиться. Ему половина от оставшегося дровосечьего состава так и сказала.       Алфедов только нос почесал. А Сантос…       Сантос хихикнул, плечами пожал и пустился светлячков ловить, пока не рассвело. Как маленький. В банку их запирал и звонко ногтями стучал по стеклу в качестве приветствия. Потом утащил куда-то. А на расспросы глазами сиял хитро:       – Подарил!       Джаст подумал – бессмыслица. Но Джаст всю жизнь думал обо всякой дряни, так что уже успел прийти к выводу, что думать он не умеет. В смысле, о живом. Или вообще о любом чем-то, что сложнее шестерёнок и поршней.       Возвращаясь к любви, огням и романтике. Они все были мечтателями. А Сантос был в разы мечтательнее их. Словно случайно попал, и это вообще не его. А уходить все равно не собрался. Почему?       – Потому что весело.       Патология выявлялась долго и мучительно, но Джаст нашел. То, как он со спины на людей прыгал. То, как он смеялся не для потехи, а для солнца. То, каким он был невыносимым. И как легко он оживлял все кругом одним касанием – сраная феечка природы.       Для ясности – за дровосеками всегда был пустой след. Острый, горячий, с висящим тоскливо в воздухе «но» и с запахом сожалений.       Сантос был достаточно умён, чтоб складывать в уме кое-что покрепче, чем два плюс два, но для мёрзлых пыльных и давних переживаний у него извилин не хватало. Или батарейки. Или он все в себя пихал и выблевывал цветами, которые дарил примерно всем.       Для кое-кого букет был особенным, но Джаст уже вырос достаточно, чтобы смолчать.       Растрепал – строго своим, конечно! – лишь то что Сантос отпадно, по объективному стороннему взгляду, целуется. И не расстроился, когда его заверили: «мы знаем».       Короче, да, любви его Сантос не научил. Все для красного словца, краткости и ясности, и последовательности изречений. Но кое-что важное он всё-таки показал.       Что это несложно.       В зависимости, конечно, от уравнения.       И все же.       Был Альцест, взрослый и мудрый, был Секби большой. Был Алфедов маленький и гибкий, и был Сантос – зыбкий, прозрачный, словно мираж. Был среди них Джаст. И был среди них Джаст человеком.       И никаких вам лабиринтов – иди за белками гоняйся и обнимайся до посинения, покуда хочешь и можешь.       А теперь вот. У шила направление и за спиной каменная стена. Теперь у выгоды есть цели и баррикады, и бесформенное пятно обретает очертания. И жажда приключений воет. И друзья, дорогие друзья, воют в унисон с ней и берут под руки. А Джаст, в свою очередь, крепко хватает их.       И когда ему задают вопрос, он думает быстро, но основательно. Он смеется. Он горящее, жадное до слабостей любопытство подмечает. Он вздыхает, и не переходит в нападение в ответ. Он дружелюбно подмигивает, игриво, совсем не по-своему, но так легко и правильно.       И отвечает:       – Команда.