Полундра!

      Рон       Когда я думал, что буду учиться в Севастополе, то оказался сразу не прав. «Парижская Коммуна» высадила нас, а оттуда медленно и печально поездами повезли прямо в Ленинград, потому как училище в Севастополе на уровне идей пока. Слухи есть, а дома нет. Пока я бросал брови на лоб, нас распихали по теплушкам — и чух-чух.       Ну, а в Ленинграде уже и форму выдали, и построили в две шеренги, принявшись учить ходить строем, раз такие умные. Паек хороший положили, спать есть где, бледный вид никто не делает — рай просто. Ну там узлы вязать, буковки писать, экзамены опять же. Летом домой отпускают, мать повидать. Я такой из себя уже моряк — форма, строевая, приветствия патруля. Патруль сначала хотел доколупаться, но передумали. Ну а что? Приехал моряк на побывку, так его что, на кичу?       — Ой, сына приехал! — сразу радости сколько. — Исхудал-то как!       Ну, положим, не так уж я и исхудал, кормят от пуза по сравнению с маман, так что это она неправа, но я промолчу. А мать моя соловьем разливается, сразу заметно, с кем общается. Чувствую себя как на Привозе. Ну да успокоится, куда денется. Мне тут целый месяц греться, ибо Ленинград — место холодное, зато колыбель Революции, отчего некоторые дела проще решаются. Но о том молчок: НКВД не дремлет.       Гуляю по Приморскому, никого не трогаю, и тут вижу — идет босяк. Сявка сявкой, по сторонам зыркает, буркала растопырив. Точно гембель себе ищет, или же за интерес гуляет. А за какой интерес можно гулять возле порта? Вот и мне интересно, потому топаю я за ним. И тут гляжу, он к пирсу швартуется, чего-то высматривая. Ну нам совсем недавно комиссар речугу за бдительность толкал. Я шаг вперед и бац-бац — готов и без геволта, тихий лежит, посетителя Валиховского переулка мне строит.       — Что происходит? — милиционер вмиг просек, что не все чисто.       — Опасаюсь, что шпион, товарищ милиционер, — докладываю я, представившись по форме. — Слишком внимательно он куда не надо смотрит.       — Вот как? — удивляется сотрудник милиции, а затем свисток достает.       Меня благодарят за бдительность, а босяка уволакивают. Он еще что-то кричит за краснопузых, увеличивая себе срок. А я топаю в сторону ресторана дяди Жоры, ибо могу себе разок позволить настоящую гефилте фиш поесть, о которой мечтал уже, почитай, весь год. Вот сейчас и поем как человек, если еще кто не подвернется.       Но, видимо, это был единственный сюрприз, и ко мне еще и претензий нет, что совсем хорошо. Хочу после училища на крейсер попасть, чтобы по службе двинуться, да и по слухам, там паек лучше. А чтобы с хорошим местом вышло, черных пятен на репутации быть не можно. Оттого блюду себя как целка перед свадьбой.       О летнем происшествии мне только в училище потом напоминают. Что, дескать, проявил комсомольскую сознательность и задержал опасного врага народа, рискуя жизнью. Ну уточнять, что рисковал я жизнью босяка, ибо у того угрожалка еще не выросла, босяк же, я не стал. Так что, можно сказать, фартануло мне — отметили в бумагах.       Луна       Мускулюс пекторалис, мускулюс латиссимус дорси, мускулюс флексор карпи радиалис… Как это все запомнить? Ос фемур, ос тибия, ос коксае… Сижу учу анатомию. Хорошо учу, потому что я должна быть лучшей. А хочется забиться куда-то поглубже и плакать, но нельзя. Теперь-то я понимаю, почему родители мне документы на другую фамилию дали — защищали они меня так.       Мамочка перед арестом успела весточку послать о том, что папочку по навету арестовали, поэтому мне надо сидеть очень тихо и хорошо учиться. Бог весть что нас ждет всех. На дворе тридцать седьмой год, а я очень надеюсь до тридцать восьмого дожить. Страшно просто до судорог, а еще, говорят, много военных похватали, мол, троцкисты, а папа всегда за товарища Сталина был! Но рот открывать я боюсь, потому что маму тоже арестовали.       Вместо этого я изо всех сил учу анатомию, затем у нас физиология начинается, пропедевтика и еще множество не самых простых слов, но я учусь, стараясь не думать о прочитанном в газете. Все вокруг знают, что такое «десять лет без права переписки», и я тоже знаю, поэтому… Нет у меня больше родителей, и дома родного тоже нет. Папочка, сделав мне документы на новую фамилию, спас мне жизнь. Осознавать же, что родителей просто-напросто нет, очень сложно.       Я пытаюсь принять этот факт — и не могу. А тем временем меня замечает ведущий хирург нашего факультета, и времени у меня вдруг не остается больше ни на что. После института меня теперь учат держать скальпель в руках, поэтому я работаю изо всех сил. Так проходит тридцать седьмой, за ним и тридцать восьмой, а затем будто гром с ясного неба внезапно обнаруживается, что папа был не виноват. И мама тоже. Но поздно обнаруживается, потому что их успели расстрелять. НКВД, получается, не всегда на стороне народа, а может так случиться, что совсем наоборот.       На практику меня направляют в Ленинград, и вот именно там я внезапно встречаюсь с моряком. Курсант училища сам подходит ко мне, внимательно разглядывая, а я совсем не чувствую страха, как будто даже узнавая его.       — А шо такая девушка делает посреди проспекта одна? — с характерным южнорусским говором выдает курсант.       Я поднимаю на него взгляд, и… Пожалуй, с этого момента начинается наше «мы».       Гарри       Похоже, как раз учиться я не люблю, но вот летать… Инструктор говорит, что я будто в небе родился. Мне очень нравится именно летать, просто душой отдыхаю от бесконечных занятий. Ну вот кто скажет, зачем мне знать, как устроен «ишачок»? Я его что, чинить в полете буду? Но нужно знать, потому что экзамены, а учиться я должен отлично.       Тут ведь вот какая закавыка: отличников сажают на новые самолеты, более маневренные, более современные. А летать на том же «Яке» не в пример интереснее, хотя он капризный, как младшая сестренка. Но зато скорость там какая! Вот я и стараюсь изо всех сил, чтобы быть лучшим, хотя от количества формул уже голова пухнет. Кто бы знал, как описывается посадка самолета…       Но летать хочется до дрожи, а чтобы допустили до полетов, надо сдать всю теорию. Ну и в город выпускают, конечно, как без этого. Домой, правда, только на каникулы, но ждут меня так, что два месяца пролетают совершенно незаметно. Все-таки большая семья — это здорово.       — Смотри, девчонка какая, — показывает мне друг, с которым мы с того самого первого поезда не разлей вода. — Красавица просто.       — Нет, что-то душа не лежит, — качаю я головой.       Действительно, я будто ищу кого-то, так и не находя пока. Хорошо, что шуток на эту тему в училище нет. Но вот на какую девчонку ни посмотрю — не то, и все. И красивые, и согласные даже встречаются, но вот не то. Не могу я понять, в чем дело, вот так. Знаю только: если увижу, сразу же почувствую. Значит, надо учиться, а девушки… вот училище закончу, разберемся и с девушками.       А вот когда наступают зачетные по пилотажу — я счастлив, потому как инструкцию знаю, но само удовольствие от фигур, от движения, взлета-посадки, да даже учебного боя, в течение которого инструктору так и не удается сбросить меня с хвоста… Это ни с чем не сравнимое наслаждение. И машина будто чувствует мои эмоции, чутко реагируя на каждое движение.       В одно из воскресений нас на экскурсию направляют. На центральный испытательный полигон, чтобы посмотреть на новинки техники. И вот там я вижу машину, в которую с ходу просто влюбляюсь. Я подхожу, глажу ее, и кажется мне, самолет отвечает.       — Что, курсант, хочешь попробовать себя? — подходит ко мне кто-то в гражданском.       — Конечно! — я с надеждой смотрю на неизвестного, а он уже кому-то говорит, что под его ответственность.       И вот спустя буквально полчаса мои чуть подрагивающие руки уже сжимают ручку. Ревет мотор, я вспоминаю все то, что мне только что объясняли, руля на старт. И в тот самый момент, когда мощная машина застывает на старте, в меня будто кто-то вселяется — я уверенно поднимаю самолет в воздух, от счастья закрутив все фигуры пилотажа, которые знаю.       Ни с чем не сравнимое наслаждение. Приземлившись, я удостаиваюсь похвалы и рассказываю о своих впечатлениях тому самому мужчине в гражданском. Разумеется, только в превосходных словах. Действительно же чудесная машина!       Гермиона       В комсомол меня принимают с ходу, конечно же, так что в девятый класс я уже комсомолкой иду. У папы и мамы непростая пора — врагов народа расплодилось просто видимо-невидимо, ну а я хожу на занятия летные и отлично учусь в школе. Папа говорит, надо решать заранее, куда я дальше. То есть НКВД от меня не убежит, но нужно подумать об еще одной специальности, мало ли что.       Папа всегда прав, я знаю это совершенно точно, но вот куда можно пойти и чему учиться — это от меня пока сокрыто. Мамочка говорит, что спешить не надо, и берет меня на сортировку обращений граждан к себе в управление. А «обращения граждан» — это доносы. Их сотни, этих доносов, и в чем только ни обвиняют друг друга наши дорогие товарищи… заметив одинаковый почерк на двух десятках бумаг, я иду к маме в кабинет.       — Мама, — обращаюсь к ней, не заметив, что в кабинете еще кто-то есть, — эти бумаги писал настоящий враг, желающий ослабить производство танкового завода.       — Ну-ка, — мама вмиг становится серьезной, беря в руки листки. Она задумчиво рассматривает их, а я комментирую по каждой, ведь доносчик пишет конкретно, с фамилиями, при этом меры явно не знает. И каждый раз подписывается разными именами, вот что интересно.       — Что там? — подает голос кто-то за моей спиной, отчего я взвизгиваю, оборачиваясь. Ого… Я поспешно здороваюсь.       — Дочка права, — констатирует мама, — эти обращения писал враг. Вредитель, а может, и шпион.       — В таком случае… — большой начальник куда-то названивает, а я отхожу на диван, чтобы не отсвечивать. Мама моя напряжена, кого-то инструктирует, кому-то что-то говорит. Я же жду возможности улизнуть. — Стоять, — приказывает мне командир с петлицами майора госбезопасности. — Тебе сколько лет?       — Шестнадцать скоро, — негромко отвечаю я.       И вот тут происходит самое невероятное — мне удостоверение выдают. Временное, но самое настоящее удостоверение сотрудника НКВД, а маме приказывают меня учить работе, потому что у меня потенциал. Что за потенциал, я, правда, понимаю не слишком, но раз сказали, значит, все правильно.       Теперь свободного времени у меня совсем нет, днем я в школе, а затем сразу у мамы. Точнее, получается, просто на работе, потому что меня даже на довольствие ставят, вызывая кратковременный ступор. Я считаюсь стажером, петлицы у меня сержантские… Ах да, мне же и форму выдают, но советуют в школу в ней не ходить, а я и не хожу. Что я, совсем без понятия?       Так и получается, что еще до окончания школы я начинаю служить в НКВД на разборе доносов… И, главное, эти граждане — среди них и коммунисты же есть! Я, собрав штук пятьдесят жалоб, предлагаю обратиться с ними в комитет Партии. В конце концов, что это за коммунисты, любой беспорядок объясняющие происками врагов и даже не пытающиеся исправить ситуацию своей волей?