***
Каждую ночь Джисону снился один и тот же кошмар. Каждую ночь он задыхался от концентрированного страха, что выворачивал внутренности наизнанку, заставлял истекать холодным потом и бояться двинуться. Всякий раз, как Джисон закрывал глаза, он проваливался в приятную безмятежную пустоту, пока ровно в полночь не начинал пищать будильник, стоящий на тумбочке у кровати, освещающий комнату слабым красным светом. В самом темном углу комнаты неизменно чертился силуэт. Он был неподвижен и место своего появления не менял никогда. На мертвенно бледном лице Джисон видел лишь чуть розовые губы и глубокие темные отверстия пустых глазниц. Существо не издавало ни звука, пока густой темнотой «всматривалось» в наполненные страхом глаза. И перед исчезновением по его скулам, вискам и лбу ползли отвратительные черные вены, словно змеи, что выползали из пустых глазниц. Это сильнее всего пугало Джисона. Потому что за этим непременно следовало дребезжание воздуха. Он кожей ощущал вибрации, пока силуэт не растворялся во тьме полностью. А после он снова проваливался в сон. И Джисон договорился с собой, что все это не могло быть реальностью, лишь абсурдно глупая фантазия его больного мозга, проецирующего этот бред во сне. Потому что все попытки избежать удручающего кошмара не увенчались успехом. Он пытался напиться снотворного, чтобы и вой сирены не смог его поднять, но стоило прозвучать лишь первой ноте противной трели будильника, как он распахивал глаза и не в силах пошевелиться поддавался гипнотизирующему «взгляду» пустоты. Пытался совсем не спать, включал музыку и заливал в себя литры кофеина, но неизменно обнаруживал себя спящим в постели, не имея даже поверхностного воспоминания, как он умудрялся вырубиться. Джисон выбрасывал будильник, выключал всю технику в доме и накрывал голову подушкой, чтобы наверняка. Но ситуация снова повторялась. Противная мелодия въедалась в голову, словно изнутри разрывая. И тогда Джисон обнаружил еще одну проблему, которую совсем не замечал: ровно в полночь предыдущий день словно отматывался назад, чтобы повториться заново. Изо дня в день он проживал одни и те же моменты, ел одну и ту же еду и общался с теми же людьми. И не было ничего, что намекало на малейшие изменения в течении событий. Все начиналось в 00:00. После кошмара, который Джисон решил считать визитом своего личного проклятия, он засыпал снова и просыпался в 7:30. Со скрипом вставал с постели, долго потягивался, разминая свои затекшие мышцы, и поднимался на ноги, неизменно морщась от хруста в коленях. Вздрагивал от прохладных деревянных половиц и искал пушистые тапочки под кроватью. Они всегда были там вне зависимости от того, где были оставлены перед сном. Шаркая по полу, он тащился в туалет, а после в душевую. Обливался горячей водой, пока чистил зубы. Втирал в себя гель для душа с ярким ароматом лимона. И Джисон считал, что будь он на десяток лет младше и на порядок глупее, то обязательно напился бы густой жидкости, переливающейся красивым перламутровым желтым шиммером, которая пахнет так, словно это не химикат, а лимонный джем, что он мажет на тосты. После душа были и сами тосты. С лимонным джемом и подгоревшие с одной стороны. За столько лет, проведенных в этой временной темнице, он настолько привык ко привкусу гари, что знал наверняка, что идеально прожаренный тост уже не показался бы ему божественно вкусным. Он заваривал кофе, обязательно растворимый, сублимированный. И обязательно с ароматом вкуснейших ирисок, потому что слишком сильно вонял гарью обычный кофе, который он помнил так, будто пробовал вчера. И эта гарь не ровнялась с подгоревшим тостом. Она была горькая и противная, всегда заставляла морщиться. Как только вода в прозрачном электрическом чайнике начинала бурлить, он заливал ее в чашку ровно до половины, потому что вторую половину наполнял свежим молоком. А насладившись любимым кофе, он тащился в спальню и стягивал с себя остывшее полотенце, в которое заматывался после душа. Джисон натягивал белую футболку, поверх которой надевал пушистый свитер на пуговицах ручной работы. Он не помнил точно у кого приобрел этот элемент одежды, но знал наверняка, что тот сделан вручную из лучших ниток черного и зеленого цветов. Темные синие джинсы, слегка потертые, он подпоясывал черным кожаным ремнем с люверсами, натягивал белые носки, черные ботинки на высокой платформе и выходил из квартиры, никогда не закрывая дверь. Потому что если к тебе никто не приходит, то и бояться нечего. Потому что если завтра все обязательно повторится, то и ограбление, и погром не страшны. По дороге в кафе он заходил в забегаловку на первом этаже многоэтажного здания, в котором жил, брал до скрежета в зубах сладкий латте и оставлял чаевых больше, чем вся стоимость заказа. Потому что улыбка милого бариста стоила того. Такси всегда брал самого лучшего класса, не жалел денег вовсе. Потому что завтра они снова появятся в кошельке. В этом временном парадоксе он нашел преимущество в том, что не нужно было планировать бюджет и сводить концы с концами между выплатами от работодателя. Деньги исчезали и появлялись, и Джисон пользовался этим, считая своей маленькой наградой за пребывание в личном аду. Водитель всегда спрашивал о настроении, болтал о погоде и задавал вопросы о работе. Джисон ценил его заботу и внимание. Он делал поездку на работу более приятной и менее напряженной. Джисон считал это милым. В библиотеке, в которой он работал, пахло пылью и сыростью страниц. За день их посещало совсем мало людей, и у Джисона было много времени для того, чтобы поболтать с коллегой, навести порядок в отделах и поспать, спрятавшись за стеллажами. Только порядок он всегда наводил лишь в отделе с легендами, основанными на реальных событиях. В первые месяцы после осознания того, что он оказался заперт во временной петле, Джисон бунтовал и пытался делать все не так, как обычно, но словно ведомый кем-то, обнаруживал себя за тем занятием, которым должен заниматься по записанному временем сценарию, а не за тем, к которому прибегал, потакая своим возмущениям. Ближе к обеду его коллега, Хенджин, убегал в пекарню в другой район, а возвращался со вкусными пончиками, начиненными джемом с клубникой и базиликом. Это сочетание казалось Джисону до неприличия извращенным и совсем глупым, но за столько времени он успел привыкнуть. Теперь он наслаждался мягким пропеченным тестом и горячим джемом, со щедростью налитым между половинками пончика. — Ты засвинячился, — указал Джисон пальцем себе на щеку, в то место, где у Хенджина алело пятно джема. И каждый раз Хенджин хихикал с набитым ртом, утирая запястьем пятно со щеки. Его глаза превращались в маленькие щелочки, подпираемые щеками. И даже так он выглядел настолько красивым, что хоть прямо сейчас делай фото и печатай на обложку журнала. В первые дни знакомства Джисон боялся даже дышать рядом с ним, но попав в чертов день сурка, он привык к Хенджину. К его постоянным касаниям и пошлым шуточкам, к глупым улыбкам не к месту и абсолютно ужасному флирту. И пока день обманчиво тянулся тоскливо и медленно, Джисон коротал его в том самом отделе. А потом снова обнаруживал себя спящим между стеллажами. Домой его отвозил все тот же водитель, но уже с уставшей улыбкой и напряжением в добрых глазах. Он любезно интересовался прошедшим днем и удивлялся рассказам так, будто не он каждый день слышал одно и то же. А Джисон увлеченно болтал все те же слова, что и всегда. Он знал наизусть каждую секунду этого дня, как знал и то, что что бы он не попытался сделать — потерпел бы провал. В кофейне на первом этаже он брал круассаны с беконом и творожным сыром, стаканчик облепихового чая, оставлял щедрые чаевые и покидал помещение, выслушивая благодарность. Ужинал перед телевизором, вглядываясь в осточертевшую серию американского сериала о докторах. Как бы сильно не нравился ему Грегори Хаус, Джисон искренне готов был признаться, что от его рожи и глупых, совсем не остроумных шуток хотелось блевать. И это совсем не вина актера, сценаристов и всех причастных к созданию сериала. Эта проблема самого Джисона, который из раза в раз не мог избавиться от навязчивого сериала. Перед сном он снова принимал душ, втирая лимонный гель в кожу, обматывался полотенцем и шлепал в спальню, чтобы нацепить футболку и трусы. А укутавшись в одеяло, он закрывал глаза и представлял свою жизнь, которая могла бы идти дальше, а не вертеться по кругу, словно заевшая пластинка. Он перестал молиться очень давно, потому что личный кошмар каждую ночь доказывал, что бог ему не поможет.***
Маленькая пластиковая коробочка на прикроватной тумбочке вновь разрывалась противной трелью и Джисон, нехотя, открыл глаза, сразу же зажмуривая их и растирая кулаками. Снова 7:30. Снова душ, кофе, мягкий свитер и такси. Приветливо улыбаясь, Хенджин уже ждал его в библиотеке. Он привычно рассказывал о вчерашней стычке со старшим братом, а Джисон выслушивал и пытался приободрить, но советов не давал. Давно понял, что бесполезно бить язык о зубы. — У кого ты купил эту кофточку? — задал вопрос Хенджин и Джисон на автомате ответил, что это был так давно, что он уже и не вспомнит. А через несколько часов осознав, что вопрос этот прозвучал впервые, нарушая его привычный быт, рванул к стойке регистрации, задыхаясь и почти падая, когда нога зацепилась за вторую. Его мозг почти взрывался болью от того, как сильно ему хотелось быстрее найти Хенджина и задать ему небольшой миллиард вопросов, что роились в голове. От того, насколько сильно Джисон сжимал челюсти, болели зубы. А от отсутствия коллеги на месте разболелось все, что могло, и он обессиленно упал на потрепанное кресло. Огромные настенные часы показывали время обеда, и Джисон понял, что Хенджин ушел в пекарню. Как и всегда. Как и каждый блядский день ровно в то же время. Но что произошло такого, что заставило его вдруг соскочить с привычного сценария и задать не вписывающийся в рамки его ограниченной жизни вопрос? Как получилось так, что его личный ад все же смог измениться? Ответом послужил удивленный взгляд Хенджина. Он аккуратно поинтересовался не съехала ли крыша у коллеги, предложил измерить температуру и потрепал густые темные волосы. — Ты же не спрашивал никогда, Хенджин, — не унимался Джисон, атакуя товарища глупыми, как тот выразился, вопросами. — Так потому что ты только сегодня ее надел, тупица, — голос Хенджина, сквозивший заинтересованность и весельем, приобрел раздражение, как и взгляд. — Я носил ее каждый день. — Думаю, все же стоит измерить температуру. Отсутствие ответов на свои вопросы утомило Джисона. Вся эта ситуация так сильно его выматывала, что он отказался от угощения, заранее зная, чем напичканы эти аппетитные пончики. Но долго сопротивляться не вышло. Перед пустым желудком и измотанным мозгом Джисон не мог долго устоять, поэтому потянулся к коробочке, в которой лежал последний пончик, и немного взгрустнул, потому что понял, что сегодня ему не удастся набить живот вредной сладостью. Джисон рассматривал пончик так долго, что уставший наблюдать за этим Хенджин раскрыл рот и потянулся к краю сладости, чтобы урвать кусочек, пока товарищ летал мыслями где-то далеко, но поймал сердитый взгляд и отряпнул. — Перестань щелкать клювом, — поругал его Хенджин. — Могу щелкнуть тебя по носу, чтобы не покушался на чужое добро. И так всю коробку сожрал, не поделившись. Джисон поднес пончик ко рту и снова вздрогнул. Он настолько погрузился в размышления о свитере, что упустил еще одну деталь: Хенджин почти все сожрал в одну харю. Тот самый Хенджин, что изо дня в день заботливо угощал ровно половиной из коробочки и контролировал весь процесс, чтобы не позволить Джисону остаться голодным. — Ты все сожрал, — озвучил Джисон свои мысли. — А тебе надо было дольше ерундой страдать, — ответил тот, отмахиваясь. — Вообще бы ничего не нашел. — Пиздец, — пробухтел Джисон, заталкивая сладость в рот и впиваясь зубами. Мягкое тесто сразу же поддалось давлению, отрываясь от куска в руке, а сладкий джем заставил зажмурить глаза и в удовольствии промычать, потому что внутри была не осточертевшая клубника, а черника с мятой. Этот день казался все безумнее и безумнее. Наполненный новыми событиями, он так сильно пугал Джисона, как и приводил в восторг. Он надеялся, что у него наконец-то появился шанс разорвать эту безумную петлю времени и зажить счастливой жизнью. Вот только при мысли об этом внутри что-то неприятно заныло, словно он когда-то давно подобрал слепого котенка на помойке, выходил его и вырастил, а потом увидел, как его сбивает машина. Чувство утраты. Так обозвал Джисон эту тяжесть внутри, пока переставлял книги в отделе со славянской мифологией. Но сколько бы он не пытался, он не смог понять, что именно утратил. Казалось, что кости выворачивались от физической боли, которая волнами растекалась по телу от мыслей, что все это закончится. В этой глупой петле не было ни смысла, ни чего-то такого, к чему он смог бы прикипеть или полюбить настолько сильно, что физически больно было с этим расставаться, даже если в теории. Безумные мысли и попытки справиться с подступающей истерикой прервал Хенджин, который пришел на звук упавшей книги. Он застал Джисона, опирающегося на полку стеллажа, красного и бездумно хватающего воздух. — Джисон? — позвал тот, пытаясь привлечь внимание, но вызвал лишь еще большую истерику, которая теперь сопровождалась хрипами. — Перестань хватать воздух. Хватит! Он бросился к Джисону, хватая его за плечи. Джисон чувствовал, как тело его трясут, но не мог отвлечься от сдавливающего грудь ощущения. Хотелось плакать, биться в истерике, умолять не отбирать это. Но понять, что «это» он не мог. Лишь сильнее цеплялся за деревянную полку и дышал глубже, пытаясь наполнить легкие кислородом, совсем не соображая, что сам же подверг себя гипервентиляции. — Джисон! — Хенджин не переставал трясти его, но оторвать от стеллажа не получалось. — Ладно, так, успокойся, — уговаривал он сам себя. Хенджин опустил ладони на красные, но противоречиво холодные щеки Джисона и медленно, но твердо развернул лицо того к себе. По мягкой коже стекали слезы, а глаза стеклянные, налитые слезами, смотрели так, что душу рвало на части. — Только не бей меня, ладно? — пролепетал Хенджин перед тем, как приблизиться к лицу Джисона и вытянуть губы. И в момент, когда губы почти коснулись чужих, вокруг все замерло. Пылинки зависли в воздухе, останавливая свое замысловатое путешествие, шелест перелистываемых страниц затих, а лицо Хенджина застыло в глупом моменте. Джисон в миг остановил дыхание, замирая и прислушиваясь к звенящей тишине. Сердце внутри бешено колотило по ребрам, ладони намокли, а из глаз ручьями текли слезы. Он отошел на шаг, чтобы еще раз взглянуть на замершего товарища. Протянутая рука прошла сквозь плечо, вместо того, чтобы опуститься на одежду и сжать. И тогда Джисон зашелся всхлипами сильнее, чем до этого. Потому что это человеческий фактор — думать о самом плохом в первую очередь. А Джисон решил, что он умер от той боли и стал призраком, именно поэтому не мог потрогать ничего и никого в окружении. Он сполз по стене, позволяя тому самому свитеру подниматься, обнял коленки и опустился на них лбом, крепко зажмуривая глаза. — Это просто сон, — уговаривал он себя шепотом, срывающимся на всхлипы. — Сон, да? Вокруг ничего не менялось, но когда прозвучал ответ на его вопрос, он вздрогнул, второй раз за минуту разучившись дышать. — Нет. Тихо и мягко, словно мать отвечала горячо любимому ребенку. Джисон поднял голову, хаотично бегая глазами по замершему Хенджину и пыльным книгам. Пришлось постараться, чтобы встать на ноги, а сколько понабилось сил, чтобы выглянуть из-за стеллажа, Джисон и подумать не мог. Ожидаемо никого нового Джисон не нашел. Он еще раз провел рукой по волосам Хенджина, убедившись, что все еще является нематериальным. В попытке обойти застывшего коллегу, Джисон споткнулся о свою же ногу и, потерпев неудачу в попытке схватиться за друга, чтобы не упасть, приготовился столкнуться с полом, крепко зажмурив глаза. Ожидаемое столкновение отозвалось неприятной болью под ребрами от сильной хватки, удержавшей от падения. — Как долго ты сопротивляться хочешь? — прозвучало над ухом знакомым голосом. — Сколько меня изводить будешь? Джисон повернул голову на звук, страшась открыть глаза. Потому что знал, наверняка знал, что встретится взглядом с пустотой в прогнивших глазницах, опутываемых черными змеями. И так сильно страшился, что повис бездыханным грузом на крепких руках, прощаясь с сознанием и отдаваясь отсутствующей безмятежности.***
Первое, что увидел Джисон, когда разлепил веки — глаза. Желтые, с вертикальными зрачками. А под ними еще одни, но меньше. Четыре глаза смотрели лишь на него с нескрываемым презрением. И Джисон ощутил, как от этого становилось плохо, потому что сейчас ему хотелось ласки, любви и немного поесть. Он открыл рот, чтобы произнести свои возмущения, но воздух разрезал противный детский плач, от которого смотрящее на него чудовище сморщилось и издало обреченный стон. Следующий цвет, который различил Джисон — фиолетовый. Такими были волосы пугающего существа, что тянуло свои руки с острыми длинными ногтями на кончиках пальцев. Почувствовав, как его начали качать, Джисон напрягся еще сильнее, пытаясь выдавить что-то связное, но получался лишь отчаянный младенческий плач. Чудовище сжало его тело сильнее, и Джисон подумал, что его странная жизнь вот-вот оборвется. Но вопреки исходящей ненависти, существо прижало маленькое тело Джисона к себе, и он почувствовал, как мягкий ворс щекотал его нос-кнопку, а тепло тела, исходящее от чудовища, приятно согревало. Но, к сожалению, не насыщало, поэтому он зашелся плачем сильнее и уже хотел ухватиться за хоть за что-нибудь, но образы рассеялись, как собственное тело. Оно перестало ощущаться, лишь понимание собственного «Я» не отпускало до момента, пока вокруг не материализовалась яркая локация. Осмотревшись, Джисон обнаружил за спиной быструю прозрачную реку, а перед собой то самое чудовище. Но теперь оно воспринималось не как что-то страшное, а как родное и горячо любимое. Его лицо не отличалось от человеческого, лишь сомкнутая пара глаз над скулами слегка привлекала внимание, но Джисон ощущал это слишком привычным. Он тянул руки к своему существу, но перед глазами видел лишь пухлые пальчики, измазанные слюной и травой. — Ко мне шагай, малыш, — говорило существо и тянуло свои руки к нему, ожидая, пока Джисон сделает шаг навстречу. Джисон отметил, что длинных ногтей больше не было, а волосы того стали длиннее. Они фиолетовой копной лежали на плечах, обтянутых до боли знакомым свитером. И Джисон сделал шаг. Тело ощущалось, будто желейным, совсем не слушалось. Ему хотелось скорее броситься в родные объятия, уместиться носиком между ключиц и насладиться жаром, исходящим от чудовища. Но маленькие ножки, обтянутые странного вида носочками, едва двигались. От этого Джисон злился и пыхтел, а после и вовсе расплакался, когда упал на задницу. Яркие желтые глаза почти исчезли от выступившей улыбки. Существо двинулось к нему, глядя с любовью и нежностью. Совсем не так, как в первый раз. Оно подхватило Джисона на руки и принялось кружить, а после прижало к себе и Джисон сделал-таки то, что хотел. Но биение сердца не ощутил. Рассыпавшиеся образы снова сложились в абсолютно другую картинку. Теперь он чувствовал контроль над своим телом, мог двигаться так, как хотел. А еще мог говорить. И то первое, что он сказал, не вызвало в его чудовище ничего, потому что он словно отвечал на другой вопрос. — Кто ты? — плакал Джисон, вжимаясь в того всем телом. Его руки все еще казались слишком маленькими, но не детскими, а само существо не выглядело огромным. — Почему ты ничего не говоришь? — Ты не можешь брать все, что хочешь, капризный мальчишка, — отвечало чудовище, зыркая четырьмя глазами. Его голос звучал строго, будто он поучал, но теплота в двух парах глаз не помогала серьезности всей ситуации. — Ты мог пораниться, дуралей. И Джисон посмотрел на его руку, что сжимала фигурный кинжал. Он зажмурился, в миг ощутив желание схватить оружие снова. Готовность получать наказания снова и снова ощущалась внутри, потому что желание доказать свое достоинство было сильнее. Следующее, что он увидел, — небольшая щель между дверью и стеной. За ней на огромном кресле сидело его чудище, а перед ним торопливыми шагам измерял комнату кое-кто очень знакомый. Кто-то, кто сопровождал его на протяжении всего того времени, что он томился в собственном аду. — Ты уверен, что получится? — Уверен, — отвечал тот. — Но тебе придется подождать. — Я живу столько лет, ведьма, как думаешь, чего мне стоит прожить еще парочку? — Парочку сотен, — поправил его ведьмак, смело заглядывая в желтые глаза. — Ритуал сложный, но по завершению он останется человеком, что не будет иметь возможности умереть. А после образы все менялись и менялись, показывали его жизнь на разных временных отрезках. А закончилось все слезами. Как и началось. Вот только стекали они по щекам любимого Дьявола. Джисон держал его в объятиях и просил остаться, просил дать им шанс. Хватался за него так, будто тот был последним глоточком воздуха. — Так нельзя, — говорил тот, источая печаль, оседающую на коже и кончике языка. — Дьявол и человек? Глупости. Это невозможно. — Ты можешь все! — вопил Джисон, вжимаясь в щекочущую нос ткань. — Ты можешь! Рука вдруг подняла его подбородок, чтобы глаза в глаза, чтобы безмолвно рассказать о своей любви и проститься, но Джисон не намерен был прощаться. Он рванул вперед, хватая чужие губы своими, запечатлевая поцелуем отказ. — Но это будет сложно, — шептал Дьявол, оторвавшись от сладких губ. Джисон почувствовал, как крепкие руки прижали его к телу напротив, снова ощутил жар и отсутствие сердцебиения. — Пожалуйста, — плакал Джисон, прижимаясь ближе. Он сцеловывал слезы, шарил руками, путался пальцами в длинных волосах и сходил с ума. — Я смогу все для тебя. Не ощущая сопротивления, он целовал мягкие губы, испуская всхлипы. И тихие, словно звон хрусталя, они тонули в отдаваемой обратно любви и ласке. Джисон мягко сполз к нему на колени, чувствовал, как поцелуй становился жарче, как собиралась слюна и как чужой длинный язык побирался в рот. Руки Дьявола опускались ниже, и за ними оставался влажный след, вводящий Джисона в замешательство. Он оторвался, чтобы посмотреть на влажные дорожки, что холодели под сквозняком и заметил, как с ладони того капала слюна. Дьявол хитро улыбался, разворачивая ладонь и поднося к лицу Джисона. Разрез пересекал ладонь, обрамляемый мягкими губами, а из него показывался язык: извивающийся, длинный и истекающий слюной. — Ты скрывал это от меня, — бормотал тихонько Джисон. — Тебе не стоило заявляться ко мне в таком виде, малыш. На что ты надеялся? Что я смогу отказать тебе, когда ты нагой явился в мои покои? — Ты уже отказал мне, — обиженно хныкал Джисон. — Я лишь попросил время. — У меня его нет. Я состарюсь и умру совсем скоро. Так не лишай же меня счастья находиться с тобой рядом и дарить любовь. — Не бывать этому, — ответил тот, глядя желтыми глазами так печально и плотоядно в одно время, что дышать тяжело становилось. И Джисон в попытке избежать сурового ответа, что обязательно сделал бы больно, схватил руку того и положи себе на грудь, позволяя странному языку ласкать кожу, а сам прижался с поцелуем, извиваясь на коленях чудища. Мокрые языки скользили во рту и по позвоночнику. Один очерчивал выступающие кости, вылизывал впадинки на пояснице так же тщательно, как второй язык вылизывал рот. Джисон скулил и распалялся сильнее, совсем позабыв об истерике и гнетущей надобности расстаться. Но он и представить себе не мог, что Дьявол готов лишить себя жизни на долгие сотни лет, лишь бы создать неуязвимость для своего человека. Джисон не думал гнать с себя наваждение, он жался ближе и сильнее раздвигал ноги, будто сообщая, что с ним можно делать все, что угодно. И он знал, что Дьявол воспользуется, что в нем не было тех предсказуемых альтруистичных повадок. Лишь чистый эгоизм и желание обладать. Обмазавшая все тело слюной рука проникла между ног, опускаясь ровно под тем самым органом, что пульсировал в отчаянной просьбе прикоснуться. И тело прошибло нестерпимой волной тока, когда кончик языка коснулся нежной дырочки, а плотно прижатая ладонь огладила кожу вокруг. Джисон попытался соскочить, ощущая щекотку, но Дьявол не позволил, удерживая его на месте. Он двинулся поцелуями по челюсти к уху, длинным языком обшарил все углубления и прикусил мочку. А после этим же языком окольцевал шею, снова удивив. Джисон извивался, словно змей, схваченный за хвост. Не в силах выдержать язык внутри и на шее, он громко плакал от удовольствия, а ощущая, как где-то глубоко двигался в нем Дьявол, задыхался. Тот смотрел двумя парами желтых глаз, источающих желание и только. Зрачки его сузились, превратившись в едва видимые тонкие полосы, от этого казалось, что он готов наброситься и уничтожить без остатка. Так как делал всегда, но с этим человеком не позволил бы себе так поступить. Дьявол опустился, потянулся языком к набухшему бутону соска и обхватил, создал кольцо и начал насаживаться на прекрасную твердую бусинку, выбивая все больше стонов. Джисон чувствовал, что весь покрыт слюной. Из его задницы текло, по шее и груди скатывались капли. Он схватил длинные волосы и потянул назад, рассматривая яркие глаза и извивающийся на подбородке длинный язык. — Поцелуй меня, прошу, — выдавил он так громко, как мог в той ситуации, что создавал Дьявол ртом на ладони, плотно прижатой к заднице человека. И Дьявол поцеловал. Так нежно и мягко, что голова кружилась. Касался языком всюду, куда мог дотянуться, вылизывал рот так же, как и дырочку изнутри. Проталкивался глубже, а когда почувствовал, что человек задрожал и сжался, прибавил к интенсивности и заставил того излиться на свои одеяния. Разморенный Джисон цеплялся за своего Дьявола, пока не уснул, а после, укутанный в тот самый свитер, в который замотал его Дьявол после того, как сбросил грязные простыни, доставшиеся от матери, не смог открыть глаза несколько столетий, погруженный в нескончаемый поток одних и тех же событий, пока его личное чудище в одиночку боролось за их счастливое будущее. И только для того, чтобы привести своего человека в мир, где жизнь для него будет счастливой, наполненной любовью. Бесконечной подле него. *** — Быстрее, ведьма, — строгий голос вывел Джисона из транса, возвращая к сознанию. — Я тебе не карманная волшебная палочка, — ворчал кто-то в ответ. — И не смотри на меня… этим! Джисон открыл глаза, сразу же жмурясь от яркого света. Он по привычке потер кулаками веки, как и каждое утро. Не сразу заметив повисшую тишину, он поднялся на локтях. Внимательное лицо почти вплотную приблизилось к его лицу, и Джисон дернулся назад, пытаясь сбежать от столкновения. Два пальца прощелкали над ухом, заставив поежиться, а за предплечье ущипнули, и тогда Джисон не выдержал. — Отвали! — пытался сказать он угрожающе, но вышло до жалкого пискляво. — Ну точно твой, — хихикнул ведьмак. — Нормально все с ним, просто отходит ото сна. — Уходи, — велел Дьявол, не глядя ни на что, кроме лежащего на каменном столе Джисона. — Выполни свою часть соглашения, — уперся ведьмак ладонями в бока. — Не забывайся, — вторая пара глаз уставилась на него, добавляя опасности к первой. Стоило Дьяволу лишь щелкнуть пальцами, как ведьмак начал рассыпаться, сверкая счастливой улыбкой. — Было приятно дружить с тобой все эти годы, — произнес он перед тем, раствориться полностью. «Хенджин», — вспомнил Джисон, но слишком поздно. — Кто ты? — задал он вопрос вслух, который задавал образу из воспоминаний. — Совсем забыл, — нежно проговорил Дьявол, подходя ближе и усаживаясь на стол. Его длиннющие фиолетовые волосы тянулись по полу, и Джисон восхищенно ахнул. — Не мудрено, за столько столетий-то. — Добро пожаловать домой, — прозвучало прежде, чем Джисона схватили и прижали к себе. Он, словно по привычке, которую забыл, уткнулся носом между ключиц, наслаждаясь теплом. И так же привычно задумался о сердцебиении. — Почему не бьется твое сердце? — Бьется, — возразил тот. Он взял ладонь Джисона и приложил к его собственной груди. — Чувствуешь? Дьявол усмехнулся, замечая замешательство в глазах напротив. — Ты дал мне имя, — плакал Джисон, падая в объятия. — Скажи мне, что это то, о чем я думаю. — Однажды я обещал, что сделаю это. — Дьявол, — прошипел Джисон, не понимая, ругается он или сообщает, что узнал. — Да.