Моё море

Ризли пятнадцать, и он видит сны. Яркие, выпуклые, они пахнут влагой и солью. Ризли снится диковинный зверь, которого, как он знает наверняка, в реальности не существует. Когтистые лапы аккуратно ступают прямо по зеркальной глади воды, когда он подбирается ближе — белоснежный и невесомый, как барашек пены. Склоняет перед Ризли свою длинную шею. Ризли кладёт руку на драконью морду, и гладкие чешуйки приятно холодят ладонь. Заглядывает в лиловые умные глаза — и видит собравшиеся в их уголках слёзы. А потом морская волна накрывает их с головой, и Ризли просыпается. Ризли пятнадцать, и он видит такие сны сколько себя помнит. Правила игры ему хорошо известны: сновидения подсказывают, как распознать родственную душу. Должны подсказывать: никогда ещё Ризли не слышал, чтобы кому-то снилось то, чего нет на свете, и понятия не имеет, как это истолковать. В конце концов он решает, что если ему грезится нечто несуществующее, то и родственной души у него — не существует. Ризли привык говорить об этом с улыбкой, хотя втайне душит в себе большую обиду и досаду: кажется, будто над ним очень глупо подшутили. Судьба ли сыграла злую шутку, вселенная, мироздание — в богов Ризли не верит, как и в драконов. Боги не допустили бы, чтобы его названых братьев и сестёр продавали, как красивые игрушки, туда, где их срок жизни обычно недолог. Не допустили бы, чтобы в пятнадцать Ризли вместо школы и футбола после уроков перебивался от одной ночлежки к другой, мучительно обдумывая, как положить этому конец. Просить помощи ему не у кого — точно уж не у сказочного дракона, что оплакивал его сны. Ризли один разживается дубликатом от входной двери, один врывается в гостиную, один проворачивает нож в животе словно ключ в замочной скважине. Один предстаёт перед судом. От государственного защитника отказывается — нечего тут защищать. Вот я, и руки мои в крови, говорит Ризли. Верховный судья смотрит на него с ничего не выражающим лицом: ни осуждения, ни сочувствия. Белые, как снег, волосы стекают с лопаток на плечи по достаточно старомодному — совершенно не по нынешней моде — пиджаку. Когда Ризли смотрит на его статную фигуру, ему в нос бьёт запах соли, на мгновение заставив задохнуться. Сердце больно бьётся в рёбра. Впрочем, после всего пережитого за последние дни — немудрено. У юдекса дёргается уголок рта, когда он запинается на пару секунд, прежде чем огласить приговор.

* * *

Ризли под тридцать, и сны его так и не оставили. Он перестал, правда, считать их насмешкой судьбы — теперь они кажутся ему доброй сказкой на ночь, отголоском детства, которого у него никогда не было. Он давно отбыл свой немаленький срок, но тюрьму так и не покинул. У тех, кто провёл в ней слишком много времени, сросся с её стенами, путь после освобождения часто один — на тот свет: не зная, как приспособиться к жизни на свободе, недавние заключённые предпочитают порой свести с нею счёты. Ризли выбрал другой путь — в кресло надзирателя. У него не было ни связей, ни взяток; только он, он один, как и всегда, его авторитет, его усердие, его острый ум. И дракон из сказок, который, конечно, не помогал вести отчётность и управлять делами, но почти каждую ночь деликатно тыкался мордой в щёку и обнимал хвостом, прежде чем прибой смывал их обоих. Ризли даже заводит знакомство с юдексом, не держа на него никаких обид. В первую их встречу много лет спустя после суда Нёвиллет его узнаёт, и Ризли не уверен, рад этому или нет. До тех пор, пока юдекс не улыбается ему вежливо, но мягко и не предлагает воды. Ризли предпочитает чай — такой у Нёвиллета тоже находится, и последний окончательно завоёвывает его расположение. Может быть, дело совсем не в чае. Может, дело в спокойной силе, которую Нёвиллет излучает одним своим присутствием, в безупречности манер (таких же старомодных, как его пиджак, — но это Ризли находит очаровательным), в их долгих беседах — в рабочем кабинете или в мессенджере — на которые оба находят силы и время после непростого рабочего дня. Рядом с ним Ризли мирно — так, словно он вернулся в свой несуществующий дом. Рядом с ним никогда не скучно. Ради Нёвиллета Ризли смотрит серию роликов про память воды, которые тот не устаёт ему присылать. Ради Ризли Нёвиллет — холёный, возвышенный Нёвиллет — погружается в мир кулачных боёв. Ризли представляет, как морщится на особо жестоких моментах его тонкий прямой нос и не может сдержать смешка. Ризли разменивает четвёртый десяток, когда понимает, что влюблён по уши — как мальчишка и как дурак. Ему хочется запутаться пальцами в платине волос, коснуться губами переносицы, заставить бледные щёки зардеться. Ризли, конечно, не смеет. Его максимум — мимолётное касание пальцами, когда он забирает документы. И замирает. — Откуда у вас это кольцо? На указательном пальце Нёвиллета — серебряный перстень с массивной печаткой. Дракон на ней — точь-в-точь из снов Ризли. Солёный запах моря почти сбивает его с ног; в голове мутнеет. — Это, — Нёвиллет разглядывает его задумчиво, будто увидев впервые, — фамильная ценность с родовым гербом. Знаете, у нашей семьи довольно высокое и благородное положение было когда-то — не то чтобы это имеет особую ценность сейчас. Перстень я обнаружил случайно, перебирая вещи отца. Ризли молчит, вцепившись пальцами в подлокотники. — Вам дурно? — явно начинает беспокоиться Нёвиллет. — Воды? — Скажите, юдекс, — медленно говорит Ризли вместо ответа на вопрос, — вы верите в концепцию родственных душ? В вещие сны? — Почему вы спрашиваете? — Просто ответьте мне на вопрос, — и, наверное, есть в голосе Ризли что-то такое, усталое и почти жалобное, от чего Нёвиллет откидывается в своём кресле и вздыхает. — Я не знаю, что ответить вам. Мне с детства снится мифическое существо, которого нет и никогда не было. — Какое? — Ризли весь обращается в слух. — Цербер, — Нёвиллет прикрывает глаза. — Трёхглавый пёс. Довольно жуткая тварь, если верить мифологии, — но она никогда не внушала мне страх. Скорее… охраняла меня. Бессмыслица, — Нёвиллет улыбается светло и немного печально. Ризли прекрасно знакомо это чувство: тоска по тому, кого никогда не знал. — Но мне так хорошо в этих снах. До слёз, — заканчивает он тихо и доверительно. — Месье, — отзывается наконец Ризли. — Вам известно, наверное, что мне за особые заслуги пожаловали титул герцога. Не то чтобы это имеет особую ценность сейчас, как вы выразились, — просто приятный сувенир. — Так, — соглашается Нёвиллет, совсем сбитый с толку. — На свой родовой герб я решил поместить цербера. — Когда? — Только что. Ризли доволен собой, как нашкодивший щенок. Сердце бешено колотится в груди, потерянный паззл встаёт на место. Растерянный Нёвиллет — картина, которую хочется навсегда запечатлеть на сетчатке глаза и унести с собой. Тем же вечером дисплей смартфона вспыхивает от пришедшего сообщения. Ризли бросает взгляд на уведомление и понимает, что молчащий с момента их прощания Нёвиллет наконец решается что-то сказать. «Ризли. Я хотел бы задать вам вопрос, если вы не против». В текстовом сообщении — осторожная поступь крадущейся на мягких лапах кошки. Ризли улыбается. «Задавайте же». Он наблюдает, как по ту сторону экрана сообщение набирается, и набирается, и всё ещё набирается, наверняка стираясь и переписываясь по многу раз. В конце концов Ризли получает: «Когда вы сказали, что выбрали на фамильный герб цербера после моих слов о вещих снах — был ли это намёк?» Ризли кажется, что он вот-вот взорвётся. Вместо этого он дрожащими руками набирает: «Нет, это не был намёк. Я прямым текстом приглашаю вас на свидание». И Нёвиллет соглашается. Нёвиллет приходит. Нёвиллет пьёт с ним вино, не сводит с него глаз, прогуливается с ним по набережной. А Ризли — Ризли наивно и глупо хочется улечься ему в ноги верным псом, подставиться под ласковую ладонь. В конце вечера он не выдерживает — бережно берёт руку Нёвиллета в свою и губами касается печатки с серебряным драконом. Нёвиллет не противится. Пальцами второй руки аккуратно заправляет Ризли прядь волос за ухо. Ризли не знает ещё, что однажды, когда ему будет под сорок, а в смоляных волосах пробьётся седина, его попросят поцеловать жениха — и он удивит всех, поцеловав сначала перстень на руке Нёвиллета, а потом только его самого. Это будет потом. Сейчас Ризли счастливый мальчишка, приручивший дракона. Он, привыкший всегда и во всём быть один, может провести эту жизнь в одиночестве, — но больше уже не хочет. В этом больше нет никакого смысла. Тёмная гладь ночной воды идёт рябью от лунных бликов. Нёвиллет с его белоснежной копной волос — барашек прибоя. Море с тихим шорохом ластится к их ногам.