* * *
Когда он встречает его во второй раз, вокруг них безжалостная мясорубка и беспорядочное месиво; парень этот ранен, и Лань Ванцзи замечает его только по памятной красной повязке на лице и выразительным густо-синим глазами. Быстро подобравшись вплотную, он рывком подтаскивает дорожный водоналивный барьер, валяющийся поодаль — пусть хлипкое, но укрытие, — и, склоняясь над пареньком, встречает в его чарующих глазах секундный страх. Потом юноша его узнаëт, страх развеивается, бедняга надсадно кашляет от дыма и пыли и с вымученным смешком уточняет: — А-а-а, это ведь, кажется, ты, знакомый-незнакомый господин? Прости: похоже, я не смогу вернуть тебе долг. Они враги по всем царящим здесь правилам, но Лань Ванцзи вдруг забывает про правила. Потряхиваемой от адреналина рукой стягивает с него повязку — паренëк слишком слаб, чтобы воспротивиться, да и не пытается сопротивляться, — и замирает, заглядевшись на миловидное лицо. Где-то неподалёку громыхает так, что их осыпает градом осколков и щеп, по земле прокатывается каменная волна, будто огромный ящер встряхивает спину, и Лань Ванцзи моментально вспоминает, что каждая секунда может стоить здесь жизни. И совершает третью ошибку — куда уже более серьёзную, чем первые две. — Где ранен? — встревоженно спрашивает он, окидывая паренька быстрым и внимательным взглядом: всё в грязи, в крови, ничего не разобрать на тëмной ткани с защитным принтом. — Да вот… Кажется, сухожилие. Идти не могу, — неуверенно отзывается этот паренëк, под его пристальным вниманием теряясь и нервничая. — Эй, господин, если ты хочешь из милости меня прикончить, то это, по-моему, преждевре… Договорить он не успевает: Лань Ванцзи молча подхватывает его на руки — руки у него неимоверно сильные, и ноша по весу кажется сущей пушинкой, — закидывает себе на спину и, дождавшись короткой передышки между обоюдным обменом градом из огненного свинца, уносит как можно дальше от эпицентра бойни.* * *
Четвëртую ошибку он совершает, оставаясь с ним. Лань Ванцзи не может отнести его к своим, не может и передать на чужую сторону — и то, и другое, сопряжено с риском для них обоих. Вместо этого он укрывается с ним в брошенном домике где-то на отшибе и пытается вылечить, как умеет, его ногу. Сухожилие цело — но к ранениям паренëк не привычен, это видно, и хромает от сущей царапины, с которой сам Лань Ванцзи спокойно прошёл бы с десяток километров. Пока он латает дыру на его ноге, этот красивый юноша болтает без умолку, и Лань Ванцзи узнаёт, что зовут его Вэй Усянь — но можно и лучше звать Вэй Ином, — что родился он в маленькой деревеньке у заводи лотосовой реки, что выращен в приëмной семье, что воевать идти не особо хотел, но пришлось, и что деревеньки его больше нет: война прошлась по ней дьявольским языком и слизнула с лица земли. Лань Ванцзи в этой беседе тоже доверяет ему своё личное имя. А ещё вместе с ним неожиданно доверяет и своё сумасшедшее сердце, прежде молчавшее и никого не любившее, но тут впервые будто сорвавшееся с цепи, и совершает пятую ошибку, но ему уже откровенно на них плевать. Он собирает все эти «ошибки», бережно храня их и лелея. Пока Вэй Ин сидит на лавке в позабытой и примолкшей хижине и разглядывает белый флаг перемирия, начертанный бинтами на его ноге, Лань Ванцзи ненадолго отлучается. Как и в любом населëнном пункте, здесь есть родник, и он находит его хоть и присыпанным обломками камня, но вполне живым, а воду — пригодной для питья. Возвратившись, Лань Ванцзи готовит лекарство — и в то время, как руки равномерно, со знанием дела смешивают в ледяной воде плохо растворяющиеся порошки, сам он не может оторваться от искренней и широкой улыбки на лице юноши. — Вот, выпей. Чтобы не было заражения, — говорит, передавая раненому питьë, когда удаëтся справиться с упрямыми снадобьями. — Ты так добр, Лань Чжань, — бормочет тот, пробуя вместе с порошками на вкус и его личное имя и в смятении отводя взгляд. — Как жаль, что мы с тобой не на одной и той же стороне. А вроде как… Вроде как враги. — Ты мне не враг, — решительно и резко отвечает Лань Ванцзи и хмурится. — Вот как? — весело хмыкает Вэй Ин, отхлебывая лекарства и морщась от горечи. — Но что же ты станешь делать, благородный господин, если столкнëшься со мной на поле боя, м-м-м? — Я сегодня столкнулся с тобой на поле боя, — одной короткой фразой прекращает эту дискуссию Лань Ванцзи, и Вэй Ин поверженно смолкает. Потом они, стараясь не привлечь ничьë внимание, кипятят воду на походной горелке, поместив её в дыру, оставшуюся от очага, пьют суррогатный пакетированный бульон, отдалëнно похожий на куриный, и чай. Чай на войне — дефицитный продукт, но у Лань Ванцзи есть при себе немного пересохших листьев, размолотых почти в труху. Они вместе встречают синетные сумерки, наползеющие с востока, и Лань Ванцзи снова меняет повязку на ноге юноши… — Лань Чжань, а, Лань Чжань, — говорит Вэй Ин ему напоследок, когда нога его немного заживает, и он наконец может, прихрамывая, идти, а бой затихает, и враждующие стороны уходят на негласную передышку: подсчитывать потери и зализывать раны. — Я подумал, что всякое может быть. Что, если мы больше никогда не встретимся? Что, если один из нас не переживëт этой войны? И Лань Ванцзи на его словах прошибает холодный пот вперемешку со страхом. Вэй Ин болтает что-то про благодарность, про кармический долг, ещё какую-то бессмысленную чушь — а Лань Ванцзи стоит, на голову возвышаясь над ним, и смотрит на его юное лицо, на красивые ровные губы; в синие, как ночной цветок, глаза… И понимает, что как никогда близок к тому, чтобы совершить шестую ошибку, но… Сдерживает себя. Не совершает. Останавливает его только то, что он понятия не имеет, о чëм думает сам Вэй Ин и чего тот хочет.* * *
Время для шестой ошибки наступает неожиданно. Измученный, изведëнный ночами не покидающим его мысли образом, без конца думающий о Вэй Ине и вспоминающий его, Лань Ванцзи теряет разум настолько, чтобы отправиться его искать. Гражданская война на последнем издыхании, очень скоро всё это должно чем-нибудь разрешиться, а Лань Ванцзи с мрачным лицом и чëрным взглядом собирает свои немногочисленные вещи и просто уходит. Просто покидает лагерь, отправляясь в никуда — вернее, в самое пекло, — и, уже не надеясь отыскать Вэй Ина, всë-таки его находит, пусть и при самых неожиданных обстоятельствах и совсем не там, где ожидал. Вражеский информатор, с которым Лань Ванцзи не раз доводилось общаться, хоть и несколько удивлëн, но добывает ему нужные сведения. Он ведь ещё не знает, что Лань Ванцзи покинул своих товарищей и действует теперь исключительно в собственных интересах; впрочем, деньги решающий фактор, информатору всё равно, и он с флегматичным видом сообщает, придя в условленное место поздним вечером: да, есть у них такой. недавно поехал крышей и натворил дерьма. да ничего особенного, просто открыто выступил против своих. морали у него там какие-то дурацкие по отношению к пленным… отложили до приезда начальства. утром трибунал и, скорее всего, расстреляют. Лань Ванцзи окатывает ледяным ужасом. Ему начинает казаться, что часть вины — если вообще не вся она целиком и полностью — на нëм. Ему плевать, на самом-то деле, кто виноват — он просто ощущает себя у черты, за которой всё становится бессмысленным, вся его дальнейшая жизнь и существование. Если убьют Вэй Ина — пуля пройдёт насквозь и неминуемо закончит свой путь в сердце у Лань Ванцзи. Он даже не колеблется, когда совершает ошибку седьмую — которая никакая вообще не ошибка, здесь нет и не было ошибок, если не считать того дня, когда он позволил Вэй Ину уйти! — и поздно ночью забирается на вражескую территорию. Пленника слишком тщательно не охраняют — кому он нужен, где ещё брать на него ресурсы в полевых условиях, — и Лань Ванцзи, без лишнего шума сняв двух скучающих часовых и замок с амбарной двери, с бешено колотящимся от волнения сердцем заходит в помещение, заволоченное густой осенней тьмой. Вэй Усянь сидит прямо на полу, прислонившись спиной к стене и запрокинув голову; он измучен и избит, на его лице запëкшаяся кровь, и Лань Ванцзи снова и снова проклинает себя за то, что тогда его отпустил. Заметив, что к нему кто-то вошёл, пленник вздрагивает. Щурит глаза в черноту, через секунду неверяще их распахивает… — Лань Чжань?.. — срывается с его губ потрясëнное. Губы у него тоже разбиты, как и всё лицо, и Лань Ванцзи ощущает себя так, будто грудь медленно вскрывают тупым и ржавым консервным ножом. — Лань Чжань… — повторяет Вэй Ин в растерянности. — Это и правда ты? Нет, такого просто не может быть. Наверное, ты просто мне снишься… Знаешь, сколько раз ты мне снился?.. Я ведь постоянно о тебе вспоминал… И прямо сейчас, видно, вспоминаю, — его рот через бред выливает на Лань Ванцзи такие откровения, от которых внутри всё оживает и звенит весной, хотя до неё ещё километры зимы, которую не всем дано преодолеть. Одновременно с этим крепнет и страх потери: ситуация настолько шаткая, что у них нет ни одной лишней секунды на болтовню. Не говоря ни слова, Лань Ванцзи быстрым шагом пересекает разделяющее их пространство, склоняется над Вэй Ином, снова, как и тогда, подхватывает его на руки, с ликованием ощущая, как тот отчаянно цепляется за одежду, за шею, за плечи. Как доверчиво льнëт, продолжая считать, что они во сне. Лань Ванцзи и самому всё кажется каким-то ирреальным, сюрреалистическим сном: слишком сложно поверить, что его чувства взаимны, слишком непростая задача — уйти отсюда вместе и невредимыми. Но древние боги принимают их сторону, и утро они с Вэй Ином встречают, спускаясь в украденной лодке по речной стремнине. — Вот здесь, — говорит вдруг Вэй Ин, когда течение замедляется и выводит их судëнышко в широкую заводь. — Здесь я когда-то жил, Лань Чжань… Его губы медленно шевелятся: кровь бережно стëрта, сами они — с нежностью зацелованы, а грусть, что срывается с них, былая и белая. Лань Ванцзи медленно кивает и очень серьёзно спрашивает: — Хочешь, чтобы мы причалили? — Нет, — качает головой юноша, поуютнее устраиваясь в его крепких объятьях. — Хочу, чтобы мы с тобой уплыли… как можно дальше отсюда.* * *
Гражданская война заканчивается мирным договором. Страна, ещё месяц назад раздираемая на части ненавистью, как по щелчку пальцев вмиг забывает вражду и начинает жизнь заново, из хаоса и разрухи собирая себя по кирпичику. Вэй Ин носит бейсболку и цветастые кеды, и Лань Ванцзи, как ни пытается, не может его представить с автоматом наперевес; ему даже начинает мниться, что всё это случилось вовсе не здесь, а где-нибудь в прошлой жизни. Зацветают розовая слива, жасмин и магнолии, река, вдоль которой они любят гулять, дымится молочным маревом по вечерам и перед рассветом. Оставляя те годы всё дальше и дальше за спиной, они вспоминают или пробуют обыденные и простые радости: идут в кино, веселятся на городской ярмарке — Лань Ванцзи выигрывает для Вэй Ина в тире плюшевого осла, сам же Вэй Ин немного мажет и ничего не выигрывает, а потом, извиняясь, с лукавой улыбкой сообщает, что и ничего, что и замечательно, а иначе, будь он куда более метким, мог бы и пристрелить своего драгоценного гэгэ во время их первой встречи. Ещë после, помрачнев и сойдя с лица, тайком сознаëтся, что эти мысли преследуют его постоянно и сводят с ума. Лань Ванцзи молчит. Его собственные демоны такие же зубастые и страшные. Никаких ошибок нет и в помине: повенчавшая их война растаяла вместе с грязным снегом, забрав с собой навязанные, чуждые им роли. И лишь ночами, просыпаясь иногда в паническом приступе, откидывая прочь все подушки и одеяла и сминая в отчаянных объятьях Вэй Ина, тихо ноющего, что хочет спать, Лань Ванцзи, как холодным ножом по сердцу, вспоминает. Ту страшную единственную ошибку, которую он действительно —