Авантюрина все устраивало

Авантюрин не помнит когда это началось. Но пока тяжелые мускулистые руки мнут мышцы на его ребрах — его все устраивает. Полностью располагает утыкаться кончиком носа в нежную кожу у основания перьев. Ощущать горячее дыхание на собственной шее. Все в полном порядке вещей. Потому что это вполне адекватно вписывается в его собственную картину мира. Не для нормальных людей — нет. Для тех, чья мораль не запятнана и не уничтожена — это грязно и мерзко. Практически отвратительно в самой своей сути. Но Авантюрину их одобрение и не нужно. Он хочет слышать шипение Воскресенья, пока языком проезжается вдоль пушистых перьев, прикусывая чувствительную кожу у сустава. До адского изнеможения желает ощущать, как Рацио жмет его ближе в попытках вернуть концентрацию. Этого так много, что кажется, будто можно сойти с ума. Что последние капли рассудка давно улетучились, словно предатели, оставляя Авантюрина наедине с безудержной страстью. Реальность плывет, размазывается, превращаясь в иллюзорную картину, где понятия времени и пространства теряют свой смысл. Если бы у него спросили как он хочет умереть, то без каких либо раздумий ответом была бы текущая ситуация. И ничто не смогло бы остановить его безумное стремление к ней прийти. — Блять.. — Авантюрин запрокидывает голову, кряхтит на выдохе, ощущая что внутрь проталкивают еще один палец, медленно, до мучения, до боли в обостренных нервных окончаниях, разводя в стороны. Еще. Он хочет еще. Больше. Простой руки Воскресенья, почти лениво ласкающей его член с другой стороны, совершенно не хватает. Также, как и недостаточно беспорядочных поцелуев, которыми они ловят губы друг друга, встречая ядовитые усмешки в вытянувшихся уголках. Загадочно. Запретно. Сражение с внутренними демонами, утопающими в потоке страсти, давно окончено и проиграно. Он жаждет этой близости как никогда прежде. Познать ее глубины. Исследовать каждую тайну. Будто бы лишь в натянутых ниточках слюны и оставленных багровеющих пятнах на коже они с Воскресеньем могут понять друг друга и постичь какую-то невразумимую истину. Грани между отвращением, ненавистью, любовью и удовольствием, притяжением и отталкиванием исключаются. Испаряются из расчетной формулы победы. Адреналин, струящийся по венам вынуждает лишь сильнее выгибать спину, когда Рацио оставляет укус на его плече и хватает за подбородок, заставляя отвлечься от Воскресенья и уделить внимание ему. Язык проникает в рот сразу, но Авантюрин только рад, податливо открывая губы шире и кусая за кончик, чтобы Веритас в ответ нахмурил брови от резкого укола боли. — Проклятый картежник. Возможно, Авантюрин не рассчитал силу, потому что теперь ощущает металлический вкус крови, осевший на нёбе. Следующим свидетелем его правильного вывода становится то, с какой злостью Рацио впивается губами ему в шею оставляя только новые и новые пятна поверх выцветшей с годами краски тату. — Не переусердствуй, — Воскресенье хмыкает, когда Авантюрина вновь пробивает дрожь от очередного добавившегося внутрь пальца. Сейчас все ощущается особенно четко. Между ними — максимум по паре сантиметров. И в другой ситуации, может быть, Воскресенье не закурил бы из уважения к здоровью чужих легких. Но сейчас он хладнокровно тянет руку к оставленной на тумбочке пачке и зажигалке. Опаляет кончик. Делает глубокий вдох. И сжимает волосы Авантюрина на затылке, чтобы притянуть к собственным губам чужие и выдохнуть весь дым с примесью углекислого газа. Авантюрин тут же заходится в кашле. Но его это ничуть не волнует, вызывая лишь отвратительную надменную усмешку, перед новой затяжкой. Теперь кислорода в помещении будто бы стало еще меньше. Воздух и так казался густым, тяжелым, пропитанным смесью всех запахов сразу: духов Авантюрина; туалетной воды Рацио; освежающей парфюмерной смесью Воскресенья; персиковой смазкой; слюной; телесными выделениями; порошком отельного постельного белья; сигаретами — чего там только не было. Как в наркотическом припадке, когда тебе начинает казаться, что ты способен слышать свет. — В… Верита.. Ах! — Авантюрин срывается на новый громкий стон, когда кончики пальцев задевают его простату внутри и начинают надавливать чаще, стоит только понять, что «нашел». Воскресенье все также не убирает руку. По пальцам стекает предэякулят, все больше вымазывая простыни. Только планы то вот у него совсем другие. Он не дает Авантюрину кончить. Не так. Потому перехватывает член у основания в плотное кольцо из пальцев, садистски наслаждаясь тем, как зрачки Авантюрина стягиваются в тонкую проволоку. — Нет, дай мне… ха-а-а…! — Попроси, — Воскресенье слегка подается вперед, после выдохнутой затяжки. И почти готов подарить поцелуй, но лишь мажет кончиками губ по щеке, смещаясь и влажно приходясь языком по мочке уха. — Умоляй. И может быть ты получишь то, что хочешь. Новый табун мурашек пробегает по телу лишь от горячего дыхания Воскресенья в кожу на шее. Он даже не замечает лязг пряжки ремня у себя за спиной. И понимает, что обстоятельства изменились, лишь когда Рацио достаёт пальцы и его сбрасывает с небес на землю от ощущения пустоты. — Ты так сильно этого желаешь, — Веритас принимается целовать его шею с другой стороны на сильном контрасте. Теперь это уже не блаженство, а изощренная пытка дорогой выложенная на пути к абсолютной нирване. Сильные руки перехватывают его поперек живота, оттаскивая назад и вынуждая практически насильно слезть с колен Воскресенья, чтобы встать в удобную позу на покрывале. И даже тут Авантюрин не упускает своей возможности поиграть, поворачиваясь назад и прогибаясь в пояснице, напоказ выставляя задницу, одну ягодицу отводя в сторону рукой. Ему доставляет темнота в глазах Рацио. Слишком желанной является потеря контроля у вечно холодного и рассудительного интеллигента. Но даже будто бы на краю агонии, Веритас ведет себя аккуратно. Из последних сил держа самообладание, когда проникает внутрь медленно и постепенно. Это сложно объяснить и не то чтобы поддается правильному описанию. Потому что даже при полной отключке сознания Рацио все еще не способен ему навредить. Сигарета тушится о стеклянную поверхность пепельницы, оставляя после себя лишь едкий никотиновый осадок в помещении. Тогда Воскресенье расстегивает собственные брюки, нарочито медленно ведя вниз язычок молнии. От этого вида во рту Авантюрина скапливается слюна. Само ощущение атласной ткани на чужих бедрах было превосходным под касанием пальцев. А сейчас, не будь он настолько поглощен первыми мягкими толчками Рацио, то уже ластился бы щекой к ногам, выпрашивая награду. Да, видеть налитый кровью член Воскресенья, испещренный голубыми венами, с небольшой каплей влаги на кончике, так настоятельно безмолвно просящей чтобы ее слизали — это именно награда. И Авантюрин не способен сдержаться, чтобы не пойти на поводу у низменных желаний еще раз. Опуститься сразу с размаху и на всю длину. Моментально до горла и проступивших на глазах слез. Эоны. Как же хорошо. Он чувствует себя настолько переполненным, что будто бы вот-вот соберет разбитое сердце и сможет назвать себя полноценным. Когда Воскресенье мягко гладит его по волосам, а потом резко давит на голову, не отпуская и не давая вдохнуть, то это ощущает даже Рацио, чей член до тесноты оказывается сжат чужими внутренностями. — Давай, драгоценность, тебе нужно лишь… — Воскресенье зажмуривается, когда горячая глотка так сильно вибрирует от рвотных спазмов. — Ах.. попросить. И сейчас ты можешь сделать это без слов. Золотистые волосы отпускают, позволяя Авантюрину немного отпрянуть, жадно ловя ртом воздух. Только после нового толчка Веритаса, кислород моментально вновь покидает легкие. Ему даже не нужно больше умолять. Он знает, что кончит и так, — от влажной головки на языке, с каждой секундой чаще толкающейся в щеку; от размашистых фрикций Рацио, терзающих его внутренности. Последней каплей становится тихий шепот со спины, когда Веритас почти блаженно говорит ему думать только о нём, а следом его нутро наливается теплом и окрашивается белым. Если это не приход от магической силы Гармонии, то иначе Авантюрин не найдет объяснений яркости оргазма, что выжигает его нервные окончания, испепеляя нейроны в мозгу. Воскресенье лишь тихо хмыкает на этот затянувшийся жест приторной близости, чтобы бесцеремонно ладонью повернуть щеку Авантюрина обратно к паху с явным намёком. Но оставлять его без внимания Авантюрин и не планировал. Просил лишь дать пережить ему необузданное падение с вершины удовольствия. Однако, видимо, очень плохо научился прислуживать — иначе это не назовёшь. Потому что просьба остаётся отвергнутой, а член вновь вводят прямо до глотки, почти механически насаживая голову до упора. Авантюрин мычит, но не сопротивляется. Поднимает взгляд, встречаясь с золотистыми глазами и улыбается лишь бровями, вынуждая Воскресенье перешагнуть рубеж, изливаясь ему прямо в глотку. Он проглотит все и до последней капли. Оближется и соберет стекающее по всей длине, прежде чем упасть без сил меж двух распаленных тел, все еще дышащих одной мыслью. — Дай… мне…, — Авантюрин указывает пальцами на пачку сигарет, но Рацио бьет его по тыльной стороне ладони. — Выпей воды и не пускайся в крайности. Стакан попадает в подрагивающие пальцы и осушается залпом, после чего Авантюрин опять роняет плечи на подушку. Воскресенье никогда не бывал нежным. И особого внимания тоже не проявлял. Все, что от него можно было получить после основного представления — медленные поглаживания кончиком указательного пальца по груди, пока взгляд оставался абсолютно скучающим. Он будто бы сосредотачивался на чем-то, что никак не касается случившегося в комнате. И лишь Рацио отдавал ему ласку сполна, прижимаясь ближе и легко целуя в щеку. Но Авантюрина все еще это полностью устраивает.