научиться любить

— Может, ты просто такая по жизни. — прокуренно смеётся, подливая им обоим ещё вина, красного, как перезрелая рябина. — Что значит "такая"?  — Ну, знаешь...  — Нет. Не знаю.  Он раздражённо выдыхает и изучает взглядом девушку напротив. Затем делает глоток из бокала, как бы успокаивая нервы.  — Фригидная. Бывают же такие. Это даже вроде болезнью теперь не считается.  Молчание. Стук веток в оконное стекло соседней комнаты – спальни.  Уголки тонких губ чуть опускаются, а в ярко-голубых глазах сверкают жалящие, острые льдинки. — Мне кажется, дело не в этом. Вот. Искра.  Он поднимается с места быстрее, чем она успевает отреагировать.   — Тогда пошли.  — Что? Куда?  — Вставай, говорю.  Соседняя комната. Её удерживают возле огромного зеркала.  — Раздевайся.  — Какого чёрта?  — Я сказал, — её свитер дёргают вверх, — раздевайся. Посмотрим, кто из нас прав.  Одежда постепенно, нехотя оказывается на полу: серый свитер, тёмно-синие джинсы. Руки с тонкими запястьями инстинктивно пытаются закрыть тело от голодного взгляда мужчины.  — Полностью.  — Слав... Он встаёт сзади, поворачивая их обоих к зеркалу. Широкая мужская ладонь проводит по предплечью и ложится на шею, едва надавливая.  Бюстгальтер с тихим шорохом присоединяется к одежде на холодном линолеуме. В квартире вообще весьма прохладно, но Слава расценивает естественную реакцию кожи как признак сексуального возбуждения. Улыбается.  — Вот видишь. Проблема вот здесь. — Указательный палец упирается в висок и медленно постукивает. Раз. Два. Три. В следующую секунду её опрокидывают на кровать.  *** Рогозина просыпается с учащённым пульсом. Футболка неприятно липнет к спине, одеяло сбилось куда-то в сторону.  Она привыкла к кошмарам, кровавым флэшбэкам из Чечни, но это... это другое. Это глубже. Сокровеннее, болезненнее. Это – опыт, который она не может разделить ни с кем.  Часы на тумбочке фосфорно сияют без трёх минут четырьмя утра.  *** Электрический чайник щелчком переключателя возвещает о том, что вода достигла нужной температуры. В подаренную коллективом чашку – Рогозина смеряет взглядом надпись «лучший начальник» – плюхается пакетик чёрного Гринфилда.  Уставившись в одну точку, ещё не до конца проснувшись, Галина Николаевна ясно осознаёт простую истину: она не отпустила.  Почти у всего коллектива ФЭС – супруги, бойфренды или девушки. А она...  До этого момента Галина Николаевна как-то не задумывалась об этом. Казалось естественным ходом жизни: встречаются-расходятся-встречаются. А она сама всегда где-то по другую сторону стекла, как будто бы и не человек вовсе. Конечно, есть эти недолюбовные отношения с замом, странные, не то дружба, не то флирт. Был Селиванов. Был ещё Полозов, тот самый, который влез наглым образом ей в сердце, а потом использовал, как простушку. Это было так давно, что время постепенно сгладило нанесённый рогозинской гордости ущерб. И тем не менее, она предпочитала не вспоминать...  Но неприятные вещи лезут в голову, когда сидишь в четыре утра на холодном деревянном стуле, а снаружи к оконным стёклам липнет январская темнота, смешанная со снегом.  *** Работа отвлекает от раздумий: стоит ей поставить свою подпись в журнале на ресепшн Службы, рядом материализуется Тихонов, донельзя возбуждённый: глаза горят, рот уже открыт, чтобы донести до начальства информацию. Выслушав пулемётно-быструю очередь слов по новому делу, Рогозина кивает и отправляет эксперта действовать дальше.  Новое дело оказывается тяжёлым: убийство девушки после группового изнасилования.  Но ниточка вьётся, ищейки идут по следу, лаборатория проявляет улики одну за другой, подозреваемые сменяются на стуле допросной.  Во всей этой привычной, чётко слаженной системе у Рогозиной нет времени думать о своём. Может, оно и к лучшему. Так проще: уйти с головой в работу, стать пусть и важнейшей, но шестерёнкой Службы, её аналитическим центром. Когда на тебя возложена такая ответственность, всё остальное отодвигается на задний план.  Но после разговора с Тукаевым и его отчёта о вскрытии Галина Николаевна ощущает лёгкую тошноту. Такое бывало и раньше, если трупы были слишком кровавыми, слишком жестокими, и со временем она научилась игнорировать это чувство, воспринимать трупы как куклы, как объекты исследования. Единственное, чем им можно помочь – как можно быстрее найти преступника.  Но во время этого дела, когда долг службы заставлял её появляться в морге и спрашивать о результатах экспертиз, Рогозина раз за разом ловила себя на том, что взгляд опускается на почти нетронутое лицо жертвы. И раз за разом – эта невыносимая желчь, подкатывающая к горлу.  Дошло до того, что, выслушав очередной быстрый доклад Тукаева о том, как он наконец смог выделить ДНК из следа спермы насильника, Рогозина быстрым шагом покидает морг. *** Её тошнит. Слава Богу, что женский туалет пустует, иначе сотрудники забеспокоились бы.  Вернувшись к раковинам, Галина Николаевна прополаскивает рот, с отвращением сплёвывает и тянется за бумажным полотенцем.  Смотрит в своё отражение. В ярком, холодном свете ламп и без того бледное лицо кажется синеватым, хотя это скорее всего из-за кругов под глазами от недосыпа. Сегодня она ночевала на работе, просматривая дело двухлетней давности по серийным изнасилованиям в районе последнего преступления.  — Я сказал, раздевайся. Посмотрим, кто из нас прав.  Она прижимает ко лбу бумажное полотенце, смоченное холодной водой. И шипит сквозь сжатые зубы.  *** Свет дорожных фонарей сменяется с чёткой периодичностью. Пробок уже нет, чему Рогозина безумно рада: она точно не выдержала бы час или два в заторможенном автомобильном потоке, неизбежно сопровождаемом какофонией сирен, клаксонов и раздражённых донельзя водителей.  Приторно-сладкий вкус энергетика на языке: позаимствовала в буфете, из шкафчика Ивана. Всё равно у него там целый склад этих цветастых банок. Одной меньше – здоровее будет. Сердце ему спасибо скажет. А ей нужно было что-то покрепче кофе. Если бы не продолжающееся действие кофеина, Рогозина наверняка бы заснула прямо за рулём.  Гудки в трубке. Всего два. Снимают.  — Едешь? — Да, Валюш, минут через пятнадцать буду.  *** Припарковав автомобиль недалеко от подъезда, Рогозина выключает зажигание и несколько секунд смотрит в одну точку. Мозг отказывается прогружать информацию, более того – управлять конечностями. Резко наваливается смертельная усталость, но Галина Николаевна усилием воли заставляет себя открыть дверь машины и выйти в десятиградусный московский мороз.  Искрящийся снег скрипит под ногами. Выпал вроде часа четыре назад... или это было вчера? Женщина качает головой и шагает в подъезд, сопровождаемая писком разблокированного домофона. "Код подобран верно" – сверкает в памяти уже вчерашняя фраза Ивана. Дело раскрыто. Заложница спасена. Всё в порядке... но в ушах как будто бы вновь звучит эхо выстрела. — Я дома. — на выдохе произносит Рогозина, шагая в квартиру и закрывая за собой дверь. Наконец-то. Она наклоняется, расстёгивает молнии на зимних ботинках, чуть пошатываясь. А когда выпрямляется, в глазах предательски темнеет. Но вот уже чужие руки расстёгивают на ней пальто, снимают тёмно-красный шарф. Согревающий поцелуй в губы.  — Есть хочешь?  Рогозина отрицательно качает головой. Вот чего совсем не хочется, так это есть; жестокие подробности дела, по-прежнему прокручивающиеся в сознании, напрочь отбивают аппетит.  — Тогда пойдём. — Валентина с улыбкой тянет её в ванную, и полковник покорно позволяет себя вести.  *** Ненавязчиво-мягкий аромат лаванды окутывает женщину, когда открывается дверь в облицованную бирюзовой плиткой комнату.  — Боже мой, Валя, я тебя обожаю. — выдыхает Рогозина, как только её взгляду предстаёт горячая ванна и несколько зелёных ароматических свечей, испускающих неяркий свет. Помимо этого, белая подсветка, встроенная в стену около раковины, создаёт достаточное освещение, а пар, поднимающийся от воды, застилает зеркало.  — Ну-ка, давай. — Антонова тянется к пуговицам на блузке полковника и помогает раздеться. А затем и Валин шёлковый халатик соскальзывает с плеч.  Вода, недостаточно горячая, чтобы жечь, но достаточно, чтобы расслаблять, обнимает усталое тело. Валя садится сзади, а Галина Николаевна – спиной к ней, между разведённых ног. Антонова целует подругу в плечо, затем в сгиб шеи, и выше, почти за ушком. Трётся щекой, как котёнок. Вытаскивает шпильки из волос Рогозиной, распуская причёску, и нежно массирует голову, чтобы разогнать кровообращение.  — Спасибо, Валюш... — Не за что, трудоголик ты мой. Два дня дома не появляться, это ж надо так! В голосе блондинки очевидный упрёк, и Рогозина уже открывает рот, чтобы извиниться, но в эту секунду пальцы Вали переходят на нижнюю часть шеи, проминая самые напряжённые места, и с губ полковника срывается тихий стон.  — Вот так-то лучше! — усмехаются за спиной.  Убедившись в том, что в плечах начальницы не осталось ни одного узелка напряжения, Валя нежно проводит кончиками пальцев вдоль сильных рук, гладит левое предплечье. Вдруг плавно, но крепко перехватывает запястье. Подносит к губам, мягко приникает, заставляя Рогозину улыбнуться. Поцелуи возвращаются к шее и плечам, на этот раз – более откровенно, по коже языком; голова полковника, расслабляясь, ложится на плечо подруги.  Валентина отпускает запястье, но буквально через пару мгновений её ладони накрывают грудь, осторожно, почти невесомо, но этого достаточно: Галина Николаевна вздрагивает на вдохе.  Губы Антоновой изгибаются в ухмылке, а кончики её пальцев лёгкими, будто бы случайными прикосновениями начинают обводить соски, предательски быстро твердеющие. Валентина прекрасно знает, насколько чувствительна Рогозина в этой области, что полковник категорически отрицала. Впрочем, проводимый Валей "следственный эксперимент" показывает исключительное подтверждение её наблюдениям: Галине Николаевне становится всё сложнее делать вид, что ничего не происходит. Прижавшись щекой к месту, где проходит артерия, Валя чувствует учащённое сердцебиение, а тщательно скрываемое прерывистое дыхание не так уж и просто скрыть от врача.  Когда её рука скользит по напрягшимся мышцам живота, безжалостно замирая всего в каких-то нескольких сантиметрах от своей цели, пальцы Рогозиной вплетаются в светлые Валины волосы, а тело подрагивает в предвкушении, запуская по воде лёгкую рябь.  — Расслабься, — ладонь поглаживает в жесте скорее успокаивающем, нежели целенаправленном, — расслабься, милая.  Тёплая вода делает всё гораздо проще: безымянный и средний пальцы, привычно встреченные жарким, узким, но мягким сопротивлением, проникают беспрепятственно; бёдра Рогозиной интуитивно толкаются навстречу, послав небольшую волну по мыльной поверхности воды; полковник шумно выдыхает, безуспешно пытаясь скрыть стон.  Рука на ощупь находит погружённое в воду Валино запястье и сжимает, предостерегая от дальнейших движений.  — Всё хорошо... — шепчет Антонова и целует подругу в висок, у корней волос.  Тиски, сжимающие её запястье, постепенно расслабляются; отпускают. Улыбнувшись, Валя сгибает пальцы, задевая особо чувствительную точку, и Галина Николаевна всхлипывает, тихо, почти жалобно. Продолжая плавно двигать рукой, Валя размышляет, насколько поразительны изменения в начальнице, как только та остаётся один на один со своими желаниями. Как профессионального следователя с высшим медицинским образованием, Рогозину невозможно смутить ни по ходу расследования, ни во время допроса, уж какие только дела не попадались им за эти годы...  Но оказавшись в умелых руках своей Валечки, «железная леди» ФЭС превращалась в дрожащий, стонущий беспорядок.  — Валя... м-м... подожди... Валя... Пальцы моментально останавливаются, плавно выходят. Рука остаётся между ног Рогозиной, но не двигается.  — Что такое? Больно?  — Нет... нет, всё хорошо. Даже... даже слишком.  Несколько секунд они сидят в тишине, нарушаемой лишь редким плеском воды о бортики ванны. Валя искренне не понимает, что происходит, до того момента, как тело Галины Николаевны вдруг мелко содрогается. Валентина уверена, что ей показалось, но дрожь повторяется, дрожь, слишком похожая на– — Галь, ты что, плачешь?  Ответом ей служат нарочно приглушённые всхлипы – Рогозина прижимает ладонь к лицу.  Валя быстро поднимается, выходя из ванны и присаживаясь рядом на корточки. — Галечка, ты чего? Что случилось?  Рогозина плачет. Это само по себе событие почти невероятное, да ещё и в такой ситуации... Абсолютный хаос эмоций, начиная ужасом и заканчивая гневом на того, кто мог так расстроить её любимую, захватывает Валю.  Рогозина прижимает обе руки к лицу, безуспешно пытаясь стереть слёзы, но на месте стёртых тут же появляются новые мокрые дорожки. Она что-то неразборчиво шепчет сквозь всхлипы, и Валя приближается, нежно проводя ладонью по голове подруги.  — Я здесь, Галя. Я рядом. — Прости... — сдавленно прорывается после очередного всхлипа, — прости...  Антонова бледнеет. Теперь она вообще ничего не понимает. — За что? Галина Николаевна только отрицательно мотает головой. Она старательно подавляет всхлипы, замечает Валя. — Отпусти... отпусти. Разреши себе плакать, милая. Сознание Рогозиной категорически сопротивляется, но затем всхлипы становятся громче, и она сжимается, обхватывая колени руками.  Остывшая вода плещется о бортики ванны.  Валя гладит, где может достать: руки, плечи, спина с выступающими позвонками. Всё такое родное, она знает все родинки, все маленькие шрамики... Проходят минуты. Шторм заканчивается так же быстро, как и начался. Осторожно, медленно, словно ёжик, проверяющий, прошла ли опасность, Галя разгибается. Смотрит на подругу покрасневшим, будто бы невидящим взором.  — Прости меня, Валечка. — голос её сиплый, столь непохожий на властный голос начальницы ФЭС, — ты так всё подготовила, а я...  Будто бы камень падает с души. Антонова облегчённо вздыхает. — Галечка, за это не нужно извиняться. Не нужно! — повторяет она, видя, что Рогозина готова возразить, — расскажи мне лучше, что случилось? Если хочешь, конечно.  Галина Николаевна медленно кивает, приходя в себя. Проводит ладонью по лицу, устало прикрывая глаза. — Пойдём? — Антонова снимает полотенце с сушилки, — вода уже совсем остыла. *** — Просто так получилось. Я не знала, как сказать ему «нет». — тихо говорит Рогозина и, помолчав, добавляет: — Муж, всё-таки.  Разум Антоновой пылает от гнева. Ей хочется достать этого человека из-под земли, заставить страдать, а затем уничтожить, распылить на мелкие атомы.  Но вместо этого она накрывает ладонью локоть Рогозиной. Сжимает, несильно.  Они сидят на маленькой кухне, совсем близко. Перед каждой – кружка дымящегося чая. У Вали проскальзывает мысль налить чего покрепче, но вряд ли в состоянии Рогозиной это хорошая идея.  — И пока мы вели это дело... ещё и сны эти... в общем, как-то всё накопилось. Прости, что тебе пришлось это видеть. — завершает Галина Николаевна, потупив взгляд и отпивая из своей кружки.  — Не смей. Не смей извиняться за это. — неожиданно угрожающий, тихий шёпот Валечки, похожий на шипение готовящейся ударить кобры, заставляет Рогозину удивлённо поднять глаза.  Антонова буквально дрожит от злости. Через мгновение она вскакивает и начинает мерить комнату шагами.  — Я просто не могу представить! Он! Из всех людей! Боже! Ты так доверяла! Ненавижу! Ненавижу его!  — Ш-ш, Валя. Всё уже давно позади. — произошла рокировка: теперь успокаивала Галина Николаевна.  — Это не позади, если это до сих пор тебя мучает!  Валя внезапно останавливается и, медля, поворачивается к подруге.  — То есть, когда мы были в ванной, ты... тебе показалось... что я – это он?  Вопрос удушающе повис в тишине кухни.  Рогозина сглатывает слюну, перед тем как ответить.  — Не совсем. Я просто... внезапно вспомнила. И это всё испортило. — Такое уже бывало раньше? Когда мы занимались любовью?  Губы полковника изгибаются в нереалистичной усмешке.  — Это что, допрос с пристрастием? — Галя... просто скажи: «да» или «нет». Рогозина озирается по сторонам, как загнанный в угол зверь.  — Возможно. — наконец выдавливает она.  Валя тяжело опускается на стул. Зарывается руками в свои светлые волосы. Сидит так секунд десять.  Затем резко разгибается.  — Почему ты не сказала мне? — голос у неё дрожит, но на этот раз – не от гнева. И не от обиды. В нём лишь бесконечная грусть. Молчание. — Я не видела в этом смысла. У нас всё было так хорошо... я... я боялась это потерять. — "Потерять"? Галя... Галечка, я бы ни за что–.. Рогозина молчит. Снова отпивает из кружки – последний глоток.  У обеих подрагивают руки.  — Мне нужно покурить. — хрипло нарушает тишину полковник. Уходит. Валя слышит, как открывается и закрывается дверь балкона.  На улице стемнело.  *** Рогозина приходит из ванной в постель, и от неё пахнет лавандой и мятной зубной пастой, но в волосах всё ещё остался сигаретный дым.  Валентина вдыхает эту смесь, когда Галя ложится рядом и молча обнимает, утыкаясь носом в плечо.  Полковник переживёт это молча. Как всегда – всё в себе. Как же это разрушительно.  У Вали невольно кривятся губы, но в темноте этого никто не заметит, а плакать она не будет. Достаточно слёз за этот вечер.  Вместо этого она целует Рогозину в макушку и обнимает в ответ, устраиваясь поудобнее.  Они переживут это почти молча. Но вместе.  Вместе. До самого конца.