Пока без названия

Съемки "Шоу из шоу" проходят очень быстро, и вместе с тем это одни из самых тяжелых дней за последний год. Нужно все время быть в центре внимания, оно не поделено на четверых импровизаторов или на актерский состав театра Эстрады. Помимо гостей, по-разному чувствующих себя перед внимательным залом, ведущий в каждой игре на сцене один — а Арсений не слишком привык к тому, чтобы тащить все на себе, понимая, сколько зависит от его шуток и переходов. И ведь Антон, безмолвно сидящий на кресле в роли зрителя, никак его, если что, не вытащит и не подхватит. Антон все равно помогает, конечно, глазами, смехом, жестикуляцией, всем телом своим, так легко всегда прогибающимся под юмор Арсения, но он сидит на кресле и никуда с него двинуться не может. Слава богу, хотя бы игры у них чередуются. После финального мотора Арсений чувствует себя, как загнанная беспощадной кошкой мокрая мышь, и он таким физически и является — в здании, конечно, есть душ, но ему брезгливо и хочется помыться уже у Сережи. Что касается моральной стороны — он не дает себе замереть и задуматься об этом, потому что его ждет сапсан и два спектакля подряд в Питере. Мозг послушно выключается, и следующие несколько дней Арсений смотрит свою жизнь, как по телевизору. Чтобы не умереть от усталости, приходится существовать на автопилоте, который снимается только непосредственно на время спектаклей. На поклонах он принимает цветы и картины, благодарит, шутит, прыгает по сцене и даже наскоро разговаривает с теми, кого успел запомнить, и вновь проваливается в бессознательное физиологическое существование: доехать — поесть — успеть — поспать — принять душ — снова куда-то успеть. А потом телефон вдруг вибрирует в руке и реальность резко вщелкивается обратно в паз: он едет в такси со спектакля домой, за стеклом чернота, а на экране высвечивается имя Антона. Они никогда не звонят друг другу. Позже, лежа под одеялом с гусями и предаваясь думскролингу — листая новостные ленты, пытаясь читать тексты и судорожно проматывая леденящие нутро ролики, начинающие играть сами собой, Арсений думает о том, что с утра обязательно поедет повидать своих, и неважно, будет там Петя или трое Петь, сейчас ему нет до этого никакого дела. А еще он думает о том, что Дубай очень далеко, и все, кто там был — тоже очень от него далеко, уже в другом смысле, но что Антон все-таки позвонил. ** — Арсений, — голос Стаса по телефону звучит утомленно, и Арсению немедленно хочется его подъебать, потому что он абсолютно точно устал не так, как устали они все, — ты меня запутал, я не понимаю, ты приедешь или нет? — Стас, — говорит он и по вздоху на том конце понимает, что там уловили его раздражение, — я тебя когда-нибудь подводил? — Ну… — Это был риторический вопрос. — Так ты приедешь из Питера? — Нет, — Арсений рассматривает свои карманы. Он так и не решил, красиво ли смотрятся шорты поверх леггинсов или тупо, но он сто лет так тренируется, и менять ничего в своем прикиде не собирается. — Но я не могу отменить эту встречу. — Я не приеду из Питера, Стас, — Арсений выпрямляет ноги и слегка тянется к ним. Фиолетовый коврик для йоги скрипит под ним, — потому что я уже в Москве. — А, фух. Арсений! Сука ты такая. Ты надолго? На неделю хотя бы? До съемок громкого вопроса останешься? — А тебе-то что? — Арсений с недовольством выпрямляется обратно. С прижатым к уху телефоном заниматься стретчингом категорически неудобно. — Ничего, просто у Шаста дэрэ в субботу же празднуется. — Меня никто туда не звал. — Ой-й, — тянет Стас, — тебе особое приглашение нужно? — Обычно, — Арсений ставит его на громкую связь, хотя так есть риск разбудить Сережу за стенкой, и кладет телефон на пол, — приглашения на дни рождения являются нормой современного этикета, — он снова тянется грудью к коленям. — Если бы Антон знал, что ты будешь в Москве, он бы точно тебя позвал. Не усложняй, Арсений! — Ой, я въезжаю в туннель. Ту, ту… — он выключает телефон и ложится на колени полностью. Боль в связках отвлекает его от мыслей и от замолчавшего телефона — не потому, что там оборвался разговор с чересчур болтливым Стасом, а потому, что в прочитанных сообщениях в телеге там лежит одно со вчера — и Арсений так и не знает, что делать с ним. «Мне очень страшно, Арс». ** — И вы реально там всю ночь провели? Вот долбаки. Арсений с удовольствием кусает бутерброд с творожным сыром. Бесплатная еда в доме с бесплатной ночевкой никогда не перестанет его радовать. — А что было делать? Стас утром приехал, спасибо, догадался, в кои-то веки башка ему пригодилась для чего-то… А так там связи не было вообще никакой. — Только половая, — Арсений возмущенно хмыкает с набитым ртом, но Сережа отмахивается от него, — и вы ночью набухались, конечно, — он достает из холодильника остатки вишневого рулета и ставит на стол, — хочешь это? — Тебе же нельзя сладкого. — А это какой-то безсахарный. Диетический, и без глютена, по-моему. Оба с отвращением уставляются на тарелку. — Ладно, может, Валя доест потом. Арсений моргает. Сережино отношение к жизни его удивляет до сих пор — а может быть, это он долбоеб, который не представляет, что прекрасные барышни из глянцевых журналов — во-первых, реально остаются спать с Серегой — а во-вторых — жрут недоеденную Серегой еду. — Я думал, вы только по ресторанам питаетесь… — А утром кушать что-то надо? — резонно спрашивает Сережа, запихивая рулет обратно в холодильник. — Она прям на ночь у тебя остается? — Ну, у нее оставаться нам же ее родители не разрешают. — Серьезно? — Арсений, — Сережа дает ему подзатыльник, и Арсений охает, — доедай давай и уебывай. У меня тут еще дела. — Нет у тебя никаких дел, — Арсений воровато оглядывается и хватает еще один кусок хлеба из корзинки, — ты спать будешь или в телефон залипать. Какая тебе разница, тут я или нет? — Ты почему в Питер не уехал? Свалился на мою голову. К Шасту собрался сегодня, что ли? Там какой-то зал сняли невъебенный… — А ты? — У меня другие планы. Не переводи тему. Чего застрял тут? Уже третий день мне башку морочишь. — Короче, — решает Арсений, вставая из-за стола со вторым бутербродом в зубах, — я пойду на пробежку, а там видно будет. ** Он не собирался к Антону на день рождения ни в какой момент, и в итоге туда и не едет. Вместо этого он доходит пешком от Чистых до Патриарших, надвинув кепку по самый нос, не встречая по дороге фанатов — в целом, пешком их и меньше шансов встретить, чем в метро, где у всех есть возможность как следует тебя поразглядывать. Разыскав какой-то ларек, покупает себе кофе и, с тоской оглядев незанятую скамеечку у пруда, вызывает такси. Медитировать и смотреть на уток точно не получится, спокойно сидящим его идентифицируют очень быстро. Пока такси едет, он стоит, оперевшись о какой-то сомнительной чистоты столбик и сгорбившись, чтобы не привлекать к себе внимания. Хлебнув горячей жидкости, обжигающей язык, он приостанавливает музыку в наушниках и открывает телегу. «Ты в Москве?» Очередное входящее, вслед за тем, неотвеченным, обжигает сильнее, чем кофе. Антон написал его буквально секунду назад. Время — пол-одиннадцатого вечера, вряд ли вечеринка даже как следует раскочегарилась, не то что закончилась. «Да». Сердце сжимается в маленькую птичку. Рука, держащая горячий стакан, холодеет. «Приезжай ко мне домой?» ** Дома у Антона пахнет табаком и новыми кожаными шмотками. А еще — жареной картошкой, разогретой в микроволновке. Они сидят на диване, рядом, как на каком-нибудь интервью. «Свадьба отменяется?» — хочет спросить Арсений, но вместо этого старается дышать размеренно и спокойно, глядя Антону куда-то на уровне второй пуговицы его рубашки. — Голова болит, — жалуется вдруг Антон. Смотрит совсем ребенком, волосы слева у него взлохматились, а модная праздничная рубашка осела на плечах оверсайзной горой. — Таблетку выпей? — Нет… пожалей меня. И прежде, чем Арсений успевает сообразить, что происходит, укладывается на диван и тычется ему в бок лбом, точно барашек. Рука взлетает автоматически — и уже вовсе не автоматически, а дрожа, опускается на мягкие, хоть и выжженные перекисью волосы. Антон замирает, и Арсений гладит его — совсем не так, как привык трогать Антона — резко в куклах, размашисто-деловито в офисе, бездумно — во всех остальных рабочих ситуациях, и никак — в нерабочих. Лоб у Антона горячий, в углах глаз его усталые морщинки, он занимает почти весь диван — огромный и маленький одновременно. И Арсений вдруг разлепляет губы и шепчет, точно мантру: — Я сложный, и не в хорошем смысле. Я неприятный. Я капризный, агрессивный, злопамятный и эгоцентричный. Я… — Замолчи, — говорит Антон ему в живот. Потом он поворачивает голову и смотрит на Арсения снизу. Глаза его темнеют, их взгляд становится все мягче. Он видит меня, думает Арсений. Неужели он видит. Не все это, а другое. — Ползи ко мне. Что он имеет в виду, думает Арсений, а тело уже знает — уже само слушается. Он подбирает ноги, неловко сдвигается по дивану ниже, ерзает, разворачиваясь и укладываясь. Майка его задирается на пояснице, один из носков начинает сползать. Голова Антона оказывается у него на груди. Огромные Антоновы руки подгребают его ближе, колени Арсения стукаются о его бедра — что-то среднее между объятием и тем, как сжимают на ночь плюшевых медведей — и Арсений понимает вдруг, что Антон совершенно пьян, и вот-вот вырубится. ** Он уезжает утром, пока Антон еще не проснулся — осталась у него эта детская способность спать сквозь любые звуки. Утро проводит в каком-то оцепенении, механически делая привычные дела. Понимает, что его крутило и не отпускало, пока не приходит сообщение: «Свалил? И не узнал, что я хотел бы с тобой сделать, ковбой?» Живот медленно расслабляется. Арсений трогает пальцами губы и понимает, что они улыбаются. Он ходит с этим сообщением по Серегиной квартире добрых минут двадцать, прежде чем ответить. «А что ты бы хотел? Так, гипотетически». Антон, в отличие от него, не медлит. «На что надеешься? Грязные фантазии из меня тащишь?» «Да какие есть, те и тащу. Что уж теперь?» «Надеешься, что я тебе распишу, как мечтал тебя…» «…» «Арс?» «Зачем стер? Я заскринил все равно». «Сука». «На ногах прямо?» «Отвали». ** План был в голове — четкий, как пацан, про предстоящие два дня съемок, про удобный выходной после, про то, что как раз неплохо бы подождать и убедиться, что все не катится в пропасть, что все участвующие стороны отдают себе отчет в том, что происходит. Да, однозначно, надо подождать. Когда к вечеру окончательно протрезвевший Антон снова пишет ему короткое «приезжай», Арсений не думает ни секунды. Может быть эта — та самая смелость, которую он все ждал. А может быть, это другое слово. ** — Раздеть хочу тебя, — говорит Антон. В глазах его — все то, что бывает в глазах у Антона, когда он смотрит на Арсения. Арсений не говорит о том, что он только зашел, что не успел вымыть руки, что Антон никогда раньше не трогал мужчин. Что Антону «очень страшно, Арс». Вместо этого Арсений улыбается криво, радостно, чувствуя, как бьется в груди весна — в такт с птичьим пением за окном. — Да ты же неумеха. Руку мне вывихнешь. — Завались. Иди сюда. Сняв с Арсения рубашку, он замирает. — Мужская грудь. Не видел никогда? — Не так, — бормочет Антон, — так не видел. Можно потрогать? Его влажная ладонь скользит, задевая сосок, несмело и жадно одновременно. — Здесь не Бали, — голос Арсения почти его не слушается, — здесь по-настоящему. Пока без названия, но… — Знаю. — Ну, раз знаешь, — он кладет ладонь на шею с отчаянно бьющейся жилкой, — тогда целуй. Fin