Пока без названия

— Реально не выбраться? — Разве что из окна сигать. — И сигнала у тебя по-прежнему нет? — А у тебя? Арсений делает несколько вдохов и выдохов, успокаиваясь и вспоминая старые театральные техники. Антон смотрит на него побитым щенком — видимо, все ждет, что дядя Арсений как-то разрешит ситуацию. Дядя Арсений думает, что окажись в такой ситуации кто-то из его близких, он бы сошел с ума, но когда это происходит с тобой — все оказывается не столько страшно, сколько тупо. — Ладно, — говорит он, — я не думаю, что в здании реально опасно находиться. Чтобы такая штука рухнула, нужна баба или динамит, а не пара сломанных ступенек. — Какая еще баба? Арсений машет рукой — ему сейчас не до словарных запасов окружающих неучей. Подойдя к ближайшему окну, он резким движением дергает ручку вверх. — Ты с ума сошел? — Антон тут же оказывается рядом и трогает его за локоть. — Куда? — Держи меня, а я высунусь подальше и попробую поймать сигнал. Антон сопит — явно недоволен, но тем не менее слушается и цепко хватает его за пояс. Арсений выгибается в оконный проем и протягивает руку с телефоном как можно дальше от стены. — Ну? — Хуй. — Давай обратно тогда, я боюсь. ** Он садится в компьютерное кресло без колесика, которое сочли, видимо, недостойным переезда и бросили тут. В окно бьют вечерние лучи солнца, скользя по надорванному ламинату, тянет свежестью, и слышно, как где-то вдалеке стучит отбойный молоток. Арсений непроизвольно хмурится, сам того не замечая, и принимается поглаживать пальцами одной руки другую. Что, собственно, им делать теперь? — Пиздец, пиздец, — бормочет Антон. Арсений искоса взглядывает на него — похоже, тот волнуется сильнее него. Возможно, боится, он ведь, вообще, боится всякой хуйни типа ужастиков. — Зассал, что ли? — А? Да нет. Но хуйня же какая-то, че мы делать будем? Двери заперты, лифт сломался, связи нет… — Ты кому-нибудь говорил, куда идешь? — Говорил. Арсений не уточняет. — Ну тогда быстро станет понятно, что тебя нет, и что-нибудь да организуется. Антон кусает губу и отводит взгляд. Не надеется, видимо, на сообразительность Кузнецовой. Пока Арсений предается не самым добрым размышлениям, Антон исчезает куда-то в сторону коридора и вскоре возвращается с уловом. — Лом нашел, — сообщает он, — давай попробуем дверь на лестницу вышибить. Арсений нехотя встает с места. Как по нему, так затея провальная, двери железные и даже если они сумеют разбить окошко, в него никто из них не пролезет. — Сука! — Антон роняет лом на пол. Удар был сильный, но бесполезный, и наверняка больно отдался ему в запястье. — Ну, зато громко. — А ты не язви. Может, звук кто услышит. — Откуда у нас лом в офисе? — Да это не лом даже, а монтировка. Арсению абсолютно все равно. Сделав несколько шагов назад, чтобы не так било по ушам, он наблюдает, как Антон лупасит по металлу, пока окончательно не устает. — Я думаю, что мог бы вылезти в окно в переговорке и дотянуться до пожарной лестницы. Взмыленный и красный Антон смотрит на него, как на сумасшедшего. — Нет. — Нет? — Даже и не думай. Арсений пожимает плечами. Пока Антон осматривает дверь на предмет результатов своих усилий, Арсений совершает экскурс по коридору и проверяет насущные вопросы: — Воду не перекрыли. Не описяемся, — информирует он. — Поссать можно и в окно, — отзывается Антон, — а вот попить бы не мешало. — Фу, из-под крана… — Чайник увезли. Я лично предпочту водопроводную воду смерти от обезвоживания. Арсений, бурча себе под нос, двигается дальше, заворачивает на кухню и проверяет там шкафчики. — Бутилированной воды нет. Есть коньяк. — Да ты гонишь? — Это дорогущий, который Стасу подарили. Забыл его тут. — А, та сумасшедшая. Норм коньяк? — На тебе протестируем — не задохнешься, значит, норм. — Эй, — обиженно сопит Антон, — я вообще бухать-то и не собирался. Арсений задумчиво смотрит на бутылку. Запечатана, ну и пофиг, Стас сам виноват. ** — Меня берет тоска, Арс, понимаешь, я влип — вот именно, влип. Антон редко — такой. Он не склонен к душещипательным беседам, к длинным монологам в принципе, его конек — отталкиваться от настроя собеседника, а в тонких вопросах излияния собственной души он предпочитает, чтобы все улавливалось без слов. Арсений-то обычно улавливает больше, чем готов показывать. — Не понимаю. — Да все ты прекрасно понимаешь. Заяц приходит на неигры и говорит, «бро, у меня женщина — спец в картах», он произносит это — и смеется, шутит типа, но нежненько так, и слышно, что он рад. Рад, что может говорить так — понимаешь? И в гробу видал, что кто подумает про него. А никто, кстати, и ухом не ведет. Антон тянется за стаканом и почти роняет его, подхватывая в последний момент и опрокидывая остатки себе в рот. Губы его блестят. Арсений отводит взгляд. — А ты с каких пор хочешь публичности? — Ни с каких. Я ее не хочу — в широком масштабе. Но я хочу, кидая карты в арбуз, спокойно и между делом произнести, что у меня есть девушка, и чтоб никто и нахмуриться не посмел. Арсений замирает, переживая боль. Боль похожа на что-то едкое и слезоточивое — не от ножа, а от невидимой в воздухе отравы. Антон ерзает, устраиваясь на локтях поудобнее. Они сидели сначала на сломанной мебели, но потом сползли вниз — благо, в углу нашелся драный зеленый ковер, напоминающий мох, на котором когда-то они все фоткались лежа. Со временем ковер сильно запылился, и давно пора было его выкинуть — но сейчас на нем оказалось достаточно мягко лежать, утопая в жалости к самому себе и в элитном коньяке. — Почему на Бали? — вопрос Арсения звучит едва слышно. — Потому что там все ненастоящее. Арсений хмыкает. Он снова представляет мучающую его по ночам картинку — в ней солнце золотым лучиком отскакивает от кольца, надетого на Ирин палец, а колено Антона все глубже вязнет в горячем песке. — Я знаю, как это звучит, — хмуро продолжает Антон, — я имею в виду, что там проще перестать загоняться по поводу всего того, что меня беспокоит здесь. И принимать решения. Понимаешь? — Зачем ты оправдываешься? — Арсений откидывает голову назад и закрывает глаза. — Сделал предложение — молодец. Мужик. Отбойный молоток, наконец, замолкает. В окно тянет теперь не свежестью, а уже откровенным холодом. — Надо закрыть, — говорит Арсений, не делая попытки встать. Антон тоже сначала просто смотрит лениво, но потом все-таки поднимается, с кряхтением и сопением, и захлопывает окно с тяжелым стуком. Мы могли бы так жить, думает Арсений вдруг отчаянно, это могла бы быть наша гостиная — и он так же бы вставал, когда мне не хотелось, и делал бы что-то за меня — для меня. — Что с твоим лицом? — спрашивает Антон. Его голос мягкий, грудной, пьяный. Арсений знает его уже так много лет. — Ничего, — отвечает он, вонзая ногти в мякоть своей ладони, — ничего. ** — Может быть, напиться была и плохая идея. — Однозначно — да. — Заснем мы тут, — бурчит Антон, — а наутро что? Может, никто и не придет вообще. — Никогда? Думаешь, мы настолько проходные звезды, что о нас забудут через сутки? — Меня мама будет искать, — Антон обхватывает колени и кладет на них щеку, как маленький. Веки его сонно наползают на глаза. — И Кузнецова. — Конечно. Арсений думает о том, что его первым хватится, наверное, Саша. Они ведь собирались встречаться завтра. Остальные вспомнят по мере приближения встреч в гугл-календаре. Позже — мама, сестра, Алена тоже удивится, что он не отвечает на сообщения. — Ты недостаточно пьян для пьяного, — заявляет вдруг Антон. Арсений морщится: — Привык, что я после коньяка танцую? Извини, тут как-то не для такого обстановочка. — Ты классно танцуешь, — глаза Антона теперь почти совсем закрыты, — очень. Арсений переводит взгляд на свои руки. Ему, в принципе, нечего на это ответить. — Оставь свои комплименты для шоу из шоу. — Там я только смотрю. Сейчас он уже никуда не смотрит. Арсений же, напротив, оглядывает комнату — он действительно не так пьян, как хотелось бы. Выключиться бы да не думать, хотя этого он себе почти никогда не позволяет. Ночевать здесь совсем не хочется. Где-то в глубинах здания что-то стукает, Антон вздрагивает, не открывая глаз, и мерзляво поводит плечами. — Я пойду найду нам что-нибудь укрыться, — говорит Арсений. Они же в воображаемой гостиной несуществующего дома? Его очередь сделать что-нибудь общественно-полезное. — Почему ты так взъелся на меня в последнее время? Он замирает в проходе, не оборачиваясь. — Я ревную просто. — А. Ну. Надо было сказать мне, и мы бы давным-давно исполнили мечту фанатов. — Засосались бы прямо на сцене? — спина Арсения — металлический стержень. — Например. Ты, это… посмотри в подсобке, где посуда. Там какие-то скатерти валялись, можно ими накрыться. Дойдя до нужного помещения, он долго не может разорвать упаковку с одноразовыми скатертями своими негнущимися пальцами. — Шуточки, — говорит он одними губами, — мы шутим шуточки, а шуточки шутят нас. ** Антон не спит, когда он возвращается. — Почему раньше не говорил? — спрашивает он. — Да я прикалываюсь, — отвечает Арсений, не меняя выражения лица, — ты чего? Антон делает это свое движение челюстью, которое обычно использует для комического эффекта — будто жует невидимую еду. Арсений протягивает ему одну из скатертей, но он не берет ее, и ткань падает на пол. Тишина накаляется и сейчас лопнет, как раздувшийся шар. — Ладно, — разрезает ее голос Антона, — спать? — Да. Ты спи. Я еще посижу. Может быть, связь прорежется. — Мы с тобой как в пост-апокалипсисе, — Антон ложится на бок, сворачиваясь на ковре большой креветкой и натягивая на себя шуршащую скатерть, — как будто все остальные вымерли. — Популяцию восстановить мы точно не сможем, — Арсений тыкает в телефон, но значок связи по-прежнему на нуле. Еще и зарядка кончается — надо бы поискать проводок. Антон снова долго не отвечает, и Арсений жалеет о том, что открыл рот. Помедлив, он тоже ложится на ковер, отвернувшись от Антона. Ему не холодно, он не такой мерзлявый, как эта дылда со своим вечно неразмятым телом, но заснуть у него сейчас вряд ли получится. — Сколько тебя знаю, — доносится, наконец, сзади, — столько и не понимаю. Совершенно не догоняю, что у тебя в башке. — Ты просто недалекий. — Ну расскажи что-нибудь, — просит Антон. Единственная горящая над ними лампочка мигает и гаснет. Все погружается в полумрак. Что я могу рассказать тебе, Шаст, думает он. Я сложный, и не в хорошем смысле. Я неприятный. Я девяносто процентов времени думаю о том, что делаю для аудитории и как при этом выгляжу. Я капризный, агрессивный, злопамятный и эгоцентричный. Я растворил бы тебя своими доебами, как кислотой. — Арс? Но Арсений молчит.