Кровавый Меценат

За длинным столом цвета слоновой кости сидело четыре человека: мадам де ла Файет во главе стола, вчерашняя мадемуазель через стул, младший сын де ла Файет (он не особо интересен, так как слишком юн, но не присутствовать не мог), и, конечно, Мсье, расположившийся на стуле между дамами. Как почетный гость он сидел в непосредственной близости к хозяйке дома, так, что мог увидеть поразительное сходство матери с дочерью — как внешне, так и по внутренним настроениям. Мадам сидела гордо и властно, держа голову высоко поднятой; плечи широко распахнулись, открывая вид на прекрасное шифоновое платье цвета моря, которые обыкновенно носят замужние женщины. Ее дочь сидела один в один, как и она сама, но платье было белоснежного оттенка, напоминающего подснежники ранней весной. Семья де ла Файет обменялась любезностями с гостем, после чего мадам заявила: — Вы не представлены друг другу, какое недоразумение! Нужно это исправлять — мужчин у нас уж нет, однако я вправе распорядиться этим. Отпустим всяческие формальности, они нам тут ни к чему. Моя дочка, мадемуазель Агнес де ла Файет — так же прекрасна, как и хозяйственна. Но знаете! Замуж не хочет, наотрез отказывается, будет corbeau blanc, все ровесницы уж улетели из родительского гнезда вить свое, а наша птичка только на волю просится, — мадам на удивление оказалась крайне разговорчивой, попивая индийский черный чай. Служанка, стоявшая рядом с чайничком в руках, безустанно подливала ей напиток, который постоянно заканчивался. И как ей это только удавалось — мадам умудрялась рассказывать, не утихая, и при этом опустошать чашку со скоростью света. Мадам была полненькой женщиной, с большими круглыми глазами-пуговками, черными как смоль. Пока она говорила, Мсье успел насчитать штук десять родинок, хаотично разбросанных по ее лицу. У нее были полные губы, подкрашенные красной помадой, овальное, миловидное лицо, но при этом из-за бровей, похожих на стрелки, взгляд ее казался хмурым и серьезным. Черные локоны были аккуратно заплетены и закреплены золотым украшением в виде какого-то цветка, но разглядеть мужчина не успевал, поскольку мадам бесконечно мотала головой из стороны в сторону. Тем временем мадемуазель, как теперь уже известно, Агнесс де ла Файет, зарделась, с укором глядя на место главы семьи. Мадам же, напротив, не отрывала глаз от гостя и продолжала: — Ах, какое сейчас время! Господин, скажите, что же Вы думаете про наш век? Как это — чтобы женщина носила мужские… эти! Это же неприемлемо! — воскликнула женщина, чьи эмоции отражались одними руками. Выражение лица ее всегда оставалось неизменным, незыблемым как кремень. — Вы про брюки, мадам? — прозвучал голос Мсье. — Верно! верно! Еще эти, femenistes появились. Страшное время настало! Женщине пора работать, о как! — она неустанно разглагольствовала громким как гром тоном, и он настиг молодую девушку напротив. Не вытерпев, она выбежала из-за стола, обронив салфетку. Мсье обернулся, но пойти за ней все же не решился. — Будет Вам, мадам. Разве ж так плохо все? — Да нет же, что уж греха таить — до нас столицы буйные ветра дойдут лишь знойным ветерком. О том я и не беспокоюсь. Дитя, — обратилась она к сыну, — иди к сестренке, позаботься, как я учила. — Si, maman, — отчеканил тот на французском. — Право, не верный подход я сейчас дозволила себе. Да забудем об этом. Говорите сейчас только четко и по делу — мы оба знаем для чего Вы здесь. — Вы правы. Я позволил себе забыться на мгновение, и оно затянулось, как это бывает, — с этими словами он протянул женщине документы. Та, не сказав ни слова, взяла их одними пальцами. — Что удалось найти, Мсье? — Не густо, к сожалению. Странно: никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Мадемуазель Элизабет пропала без вести, не оставив ни следа своего существования — даже ее личные вещи пропали. Никаких зацепок, но, вопреки всему, это — пока и есть наша главная зацепка. Женщина крепко выругалась на французском. Это показалось Мсье таким лаконичным и своевременным, что он захотел тоже выругаться, но, преодолев это чувство, тактично промолчал. — Кому, fais chier, понадобилась наша бедная сиротушка? — взвыла женщина. Было очевидно, что она уже ее похоронила, надежды не оставалось, — Все говорят: забудь, сбежала твоя Лизонька, нашла поди ухажера себе, да уехала с ним! А я не верю — сердце материнское не обманывает. Беспокойно оно. Горе мне, горе! — некогда черствые черты лица женщины смягчились, обнажая душу. Мсье протянул ей руку. Она ухватилась за нее точно за соломинку, за свою последнюю надежду. — Я заплачу сколько угодно. Хоть годовой доход с винодельни — неважно. Найдите мне этого мерзавца и приволоките за шкирку. Я вам верю как никому другому, и не только благодаря вашей славе, Мсье, я вижу в вас человека небезразличного до человеческих жизней и судеб людей, мимо которых пройдет кто угодно — быть может, даже я. Ее слезы дождем капали на рукав мужчины. Он с толикой грусти смотрел на это действо — пропавшая особа была ему безызвестна, он знал ее только по рассказам мадам: девушка была сиротой, которую мадам де ла Файет прибрала к своим рукам с ранних лет. Красавица и умница — та все схватывала на лету. Ей все было интересно, и она, хвостиком бегая за приемной родительницей, была ей самым родным человеком на земле — недаром женщина так ужаснулась, услышав о пропаже две недели назад. Он искал и находил всех девушек, похожих на нее: невысоких миловидных шатенок с яркими голубыми глазами, длинными ресницами, немного кривоватым носиком, и двумя родинками под левым глазом — особой отличительной чертой (мадам рассказывала Лизоньке в детстве — большая родинка это maman, а маленькая — Лиза; от этого девочка перестала стесняться этих своих особенностей) — но саму ее найти никак не мог. — Я твердо уверен — ее похитили. И еще смелее могу утверждать — похититель человек с властью, деньгами и, конечно, людьми. Он действовал не в одиночку, и, верно, не за один день. Я думаю он методично и хладнокровно выслеживал ее, может быть, даже подходил к ней до похищения. Не исключена возможность того, что мадемуазель сама пошла за ним… — Non! non! Не смейте продолжать! Мне уже тяжко, не молода для такого, — она перебила поток информации твердым тоном, на который сейчас была только способна. — Вы были правы, мадам. Во Франции сейчас происходят странные дела. В такие моменты нет времени соскучиться по родине — знаете, в детстве я любил загадки и сканворды, так это в наших краях называлось. Дедушка вырезал мне их из газет, чтобы я мог порешать, а он почитать. Уступал мне, хотя сам любил постругать загадки как семечки, — Мсье решил отвлечь мадам от дурных мыслей, уводя тему в другое русло. — Получается, Вы с детства хотели стать детективом, Мсье? — она аккуратно допила чай, вопросительно взглянув на мужчину. Тот повторил за ней сие действие, не спеша отвечать. — Скажу одно: и да, и нет. Можете думать так, мадам: я чувствую тайну, а тайна чувствует меня. Мы как Инь и Ян — находимся в вечном притяжении. И тут уж, право, не до вопроса, хотел ли я этого, или нет, — Мсье впервые улыбнулся. — Так это, выходит, ваша судьба! Прям как в любви — никто не задается вопросами, а просто любит! Как прекрасно это чувство! — забывшись, молвила женщина. Видимо, сейчас в ее мыслях были ласковые воспоминания, греющие ее душу. Она улыбнулась в ответ, — Рано отчаиваться. Услышьте — я верю! Верю, что жива моя милая Лизонька. Что я вскоре проснусь от этого всего, как от кошмара, а утром Лиза встретит меня с моими любимыми плюшками, которые умеет печь только она, и бархатистым черным чаем, таким безумно вкусным и приятным напитком! Мсье улыбнулся одними губами. Глаза его были остры, а разум молвил — не верь. Вера и надежда его не раз подводили, а вот предчувствие — нет. Ближе к полднику Мсье уехал из поместья, а вчерашняя прекрасная гостья ему более не встречалась.