Ненавидеть приятнее

— Сучье ж ты отродье. Кайзер с громким рёвом припечатывает его к стене, отчётливо слыша, как чужая голова ударяется о бетон, и мысленно ликует. Ну давай, сволочь, проеби остатки мозга в такой тупой ситуации, вытряси все, что так старательно собирал все это время в убогом проекте с убогими участниками, начальством и зрителями. Давай же, блять, твоей японской башке уже ничего не поможет. — Кто бы говорил. Кайзер задыхается возмущением. А Йоичи пользуется его секундной заминкой и, схватив за твёрдое плечо, бьёт в пах — да что там бьёт, хуярит полноценно, так, что искры с глаз летят, и Михаэль давится теперь не только ненавистью, но и болью. Хрипит, смотрит в пол ошарашено, шепчет проклятия и ругань на немецком, что-то, что не улавливают наушники. Его пальцы, блядски тонкие пальцы сжимают волосы на макушке точно с желанием вырвать, оторвать скальп к чертовой матери и повесить себе на стену как трофей. Йоичи замахивается ещё раз. Это давно, это почти драка — нечестивыми и грязными ударами они обменялись ещё вчера, ещё на поле утром, ещё в столовой за обедом, ещё час назад в раздевалке, ещё полчаса назад в душе и неделю назад горячим поцелуем. Жарким, пиздецки мокрым, наполненным такой похотью, что, мама дорогая, парни, узнав, засмеют, и от позора этого не смыться никогда. Никогда и ничем — хоть наждачкой три — не смыть его прикосновений, его рук, трогающих все тело, все его запретные и открытые места, все, что скрыто и нет под одеждой, все так трепетно хранимое «до свадьбы» и вся эта брачная хуйня, которую Исаги честно не планировал. В планах — покорить мир и поставить немецкого ублюдка на колени. Технически, задание выполнено, так где ж награда, элти? А элти ласково на ушко шепчет отцовской доброты голосом: «Мы проебались, сержант, вали оттуда нахуй». Жаль, рация заедает, и сообщение приходит лишь тогда, когда Михаэль бьёт в ответ. Йоичи теряется в пространстве мгновенно, равновесие туда же, едва не падает, но крепкие — вспотевшие, он отмечает — ладони подхватывают под мышки, сжимают сильно и упасть назло не дают, хотя Исаги даже не понимает, куда его ударили — боль по телу циркулирует вместе с кровью, равномерно разливаясь тёплым воском. Йоичи не приверженец БДСМ, неа, но ощущения именно такие. — Как же я тебя, сука, ненавижу, — и это оказывается последним, что он слышит. Последним, что, точнее, понимает, поскольку Кайзер рывком поднимает его голову, неожиданно и до отвращения грубо, — пару волос-то вырвал точно — прежде чем одним только движением вынимает наушники и выкидывает их нахуй — и свои, кажется, тоже. Йоичи не уверен, это звук хруста переводчиков или пальцев Кайзера, что так некстати оказываются на шее. Исаги предусмотрительно хмурится и сглатывает, чувствуя на кадыке мозолистые пальцы, всю его агрессию и ненависть в лёгких поглаживаниях — не врал ведь. Кайзер рычит, Кайзер готов рвать и метать, но вместо этого жмёт почти любовно, нежно растирает кожу — Йоичи такой хуйней не обмануть, он, хотя и видимо расслабляется, про себя подсчитывает свой шанс на выживание, если Михаэль действительно свихнется в моменте и передавит. Представляет, как его пальцы сжимают кольца трахеи, перекрывая кислород полностью, почти с желанием действительно убить, проломить кости и заставить умирать, заблевываться кровью, чтобы смотреть сверху вниз своими ебучими глазами. Красивыми, сука, глазами. И это, блять, возбуждает. Исаги срывается на хрип, скалит зубы и шепчет, шепчет, шепчет, умоляет и несёт несусветную дичь — едва ли Кайзер слушает, судя по его взгляду на тысячу ярдов. Йоичи задыхается. И не понимает, почему так сладко тянет яйца. Поэтому действует быстро, не позволяя и мысли такой проскользнуть — снова поднимает колено, вот только дважды на одни грабли Кайзер не встаёт. Кричит что-то на своём немецком, а Йоичи секундно ловит себя на усмешке его глухой «р». Хотя не ему, японцу, о таком рассуждать. Хватка слабеет, но кожа и мышцы уже болят, и Йоичи, потеряв остатки своей рациональности, наотмашь бьёт ногой опять, перехватывая руку за запястье. Умных слов придумать не может — они и не нужны. Впервые делает глоток, правда, настоящий глоток, раздирающий и без того растерзанную глотку в мясо, и он сдерживает кашель, сдерживает рвотные позывы всеми силами — блуждающий нерв уже расхерачен до отчётливых и конкретных таких проебов в моторчике, а сердце хуярит слишком, слишком быстро, слишком бешено, забываясь, едва ли не через раз. На груди будто стальная плита, а может, лишь чужая рука — Йоичи не видит, перед глазами красное марево лопнувших капилляров, а кожа болит так, будто держали шею не руки, а сраные тиски. Надувает щеки, и со стороны выглядит смешно, непременно. Вот только Михаэль не смеётся. Михаэль — такой злой и агрессивный, ногу его за колено хватает и отодвигает, бедром втискивается между чужих, и все мнимое превосходство Исаги, собранное им по кусочкам маленьких вдохов, тонет в пучине ярко-голубых глаз. Твою мать. И конечно, натянутую ткань Кайзер чувствует прекрасно — сам столбенеет и теряется на мгновение. Ну, спасибо ебать, очень вовремя. Адреналиновый наркоман — горе в семье, теперь он знает. Кайзер снова хватает за волосы, не вслушиваясь в скулежный вскрик, снова припечатывает затылком к стене. Йоичи опасается, чтобы все это не переросло в лёгкое ЧМТ, но радуется, что, возьми себя Михаэль в руки, остановится на лёгкой степени — мозг через уши не вытечет, весьма щедро. Михаэль буравит его взглядом, Исаги — предусмотрительно не смотрит в ответ, пока бедро так явно не касается члена; провокационно и нагло — и вы хотите сказать, что он не нарывается? Кайзер шипит что-то на ухо, Йоичи откидывает голову, стоит ему обхватить всю длину рукой. Вырывается тихий выдох — Исаги правда старается мыслить, правда слушает, что за дичь ему втирают, и правда толкается в подставленную ладонь, в эти сраные тонкие пальцы, сводящие с ума одним видом. Сопоставляет «mother» и «fuck» из того, что услышал, и старательно пытается вспомнить курсы английского, вот только вряд ли Рин учил такому. И вряд ли жизнь готовила к тому, что его враг — почти что главный — будет вызывать такое чувство, такие ощущения и такой сильный стояк — видно, вся кровь с мозга прилила туда, и хуй что он с этим сделает — хуй что он попытается с этим сделать. Йоичи сдался, официально. — Move on, — хрипит еле слышно, как если бы подхватил нехилый такой фарингит, и, о да, спасибо, бля, Рин, обосранный ты герой, что твоя тупая болтовня возымела хотя бы минимальный эффект. А Михаэль назло останавливается. Пялит так бесстыдно, что Исаги ощутимо смущается, даже щеки заливает неестественной краской. Внезапно он убирает руку и фыркает. — You're the dumbest person I know, — удивительно спокойно произносит Михаэль, заправляя светлые пряди за уши. Йоичи слышно сглатывает, когда он неожиданно опускается. — And the most pathetic one if you ask. У Йоичи трясутся поджилки, когда он почти стонет его имя. И Йоичи успешно проебывает момент, когда Кайзер оказывается на коленях. «Не все так плохо, элти, задание все-таки выполнено!» «Так держать, сержант!» — воскликнет лейтенант, и Исаги проебет момент, когда Кайзер возьмёт у него в рот. Мучительно мягкий взгляд, которым его одаривает Кайзер — нет, блять, Михаэль, он — Михаэль, пора бы уже запомнить — почти заставляет кончить, хотя он только обводит языком головку. Не неуверенно, не неумело — с точностью до наоборот, охуеть как уверенно и умело, пиздецки искусно, как ебаный мастер своего «дела», если таковым его можно назвать. Тихий-тихий его вздох, едва слышный снизу, этот его взмах светлыми ресницами проламывает рёбра к чертям и сжимает сердце до полного его иссушения. Этими пальцами, сука, какими же тонкими пальцами раздвигает его ноги, все его границы, все их остатки и переходит черту так же легко, как переходит порог тренировочного поля. Копьем пронзает лёгкие, табуном мурашек по спине ломает хребет и до ужаса изящно, со всей, мать его, готовностью открывает рот, без каких-либо проблем заглатывая до половины. Ох, блять. Йоичи пробирает возбуждением до остановки моторчика, который итак еле-еле отзывается негромкими ударами в середине грудины, спазмом скручивает живот и поджимаются яйца. Михаэль своими ебанными пальцами, трогающими у основания самыми кончиками, нежно обхватывающими ноющие яйца, доводит до исступления так легко, что и не верится — ты человек вообще, Михаэль? Исаги хочется, пиздецки хочется что-нибудь сказать — что угодно, что, блять, вообще можно и нельзя, что-то, что смутит Михаэля, а не его. Не его, у которого головка упирается в чужое горло, не его, чьи органы выжимают руки, не трогающие даже выше паха, не его, залитого краской по самые уши, не его, стонущего его имя гортанным звуком, шепчущего одними губами вперемешку с японским, который без наушников Михаэль не поймёт. Но у Михаэля, черт возьми, свои источники. И как же это, сука, унизительно. Как же это неприлично — вслушиваться в пошлое хлюпанье, понимать, что причина его не кто иной, как он сам, толкающийся бёдрами так несдержанно, сбивая и чужое дыхание, заставляя давиться и задыхаться. Брать в свои ладони вожжи правления и принимать, как само собой разумеющееся. И Кайзер такого нахальства не простит. Но Михаэль, сраный Михаэль, ебнутый на голову и до смерти неуважительный Михаэль, охуеть как хорошо знает, что делает. Михаэля он с забвением имеет в рот, а что там скажет Кайзер не ебет вообще. Михаэля Йоичи властно держит за волосы и насаживает по самые яйца, закатывает глаза и прикусывает губу, кровь с которой течёт по подбородку и громко, пиздецки громко падает на голубую плитку, отрезвляя. И того взгляда, такого больно-нежного, почти слезного, такого Михаэля, ногтями раздирающим ему кожу бёдер, вполне достаточно. Исаги удивительно громко шепчет, хватаясь за пряди на чужой макушке слишком сильно, охуеть как дрожит, грозясь свалиться прямо сейчас, но Михаэль, Михаэль, Михаэль держит крепко, врезается в кожу пальцами до покраснений, и любезно принимает все его семя, прикрыв глаза. Михаэль, такой красивый в настолько покорном состоянии, Михаэль, так «грациозно» сплевывающий все к чёрту, Кайзер, так резко вставший и снова схвативший за шею, как бронепоезд посреди пустой железнодорожной. Йоичи давится воздухом, но рука, уже нихуя не нежная, рука, давящая больше, чем в первый раз, рука, перекрывающая кислород, в этот раз действительно, сбивает с толку полностью. Исаги видит его замешку, прежде чем в ухе оказывается наушник, а барабанные перепонки взрываются от хриплого и блядски горячего голоса рядом. — Ненавидеть приятнее, чем мастурбация. Больное и злое обиженно пульсирует, Йоичи громко и страшно кашляет, грозясь выкашлять лёгкие к черту, вдыхает рвано и быстро, проклиная себя за то же, ибо горло опять дерут когтями, взглядом ищет его. Но хуй там плавал, разумеется. Раздевалка — пуста, из звуков там — его хрипы и мерзко скользящие от пота ладони по стене, сердце, отбивающее смертельный ритм, и трясущиеся колени. Импульсы от мозга несутся по телу гончей псиной, сжимают разум и мышцы в обманчиво нежные тиски, пулей простреливая уши, и ему так плохо, так хуево и охуенно одновременно, что зрачки сжимаются до кошачьего подобия, все остатки сознания съеживаются в точку, готовую вот-вот взорваться. Ебаный Кайзер, ебаный ад и ебаный Михаэль. Он убьет его нахуй при следующей встрече, это точно, если только предательская кровь опять не отхлынет от мозга к члену при виде хищного взгляда и пальцев, этих блядских пальцев. А он, наверное, прав — обжигаться горячей ненавистью взгляда или ударов действительно приятнее, чем дрочить ночами на его руки. Потому что — он себе не признается — приятнее, если дрочить будут его руки.