Мы справимся

      Темно. Тишину нарушает только неровное, неправильное дыхание Хоро. Он старается дышать тише. Он старается не нервировать Рена. От Тао и так коротит колким напряжением. Угрюмое молчание — раскатистее любого грома. Оно окатывает Хоро, громыхает зарницами удушливых золотых глаз. Карает разочарованием и звенящей сдержанностью. Карало.       — Если не будешь дышать в моём присутствии — долго не протянешь, — Рен первым нарушил молчание. Его голос чуть теплее и мягче, чем казался Хоро раньше. Раньше… — очень странное измерение. Раньше Рен мог приобнять северянина? — нет. Сейчас — мягко и бережно приобнимал, поддерживая физически на пути домой. И это тоже странно. Не верится. Говорить страшно: будто голос разобьёт, пошатнёт эту зыбкую нереальность. Но он ждёт ответа.       — Не… не хочу раздражать тебя лишний раз. Ты и без того много куришь.       — Так как, зачем вообще ты вышел на улицу? — вздохнул Рен, прикрывая глаза. Мог ли китаец когда-нибудь представить, что отпускать раздражающего северянина будет страшно? Будет страшно навредить ему, потерять его среди тёмных улиц Пудуна или среди его — Хорокея — обиды? — раньше Рен не думал об этом. Да и сейчас не верил в то, что чувствует потребность помочь, защитить Хоро. Кажется, Гуань была права (?) Кажется, Рен, действительно, не тот, кем мнил себя всю осознанную жизнь (?)       — Хотел приготовить ту непонятную птицу. Вышел в магазин за продуктами, а там… — запнулся. Снова жалуется. Снова хочет, получить ласку, сочувствие. Сколько можно? И без того противно от себя. Противно от своей слабости.       — Что они сделали с тобой? Кроме побоев, — что-то было? Расскажи всё по порядку! Они тебя…       — Один, — прерывает Хоро нервным шатким от волнения, голосом, — самый здоровый шкаф, — мне показалось, он хотел. Когда я начал ему грубить, ублюдок сказал: «интересно, будешь ли ты таким борзым с занятым ртом?» — тогда мне стало не по себе. Было ясно, — этот парень не из тех, кто бросает слова на ветер. Но никто не успел: рядом рыскали патрульные, и обмудкам пришлось быстрее смотаться. Меня никто не тронул.       — Я найду их, и натяну по самые гланды. Ублюдки. Но почему ты не защищался? Эти твари — не такие сопляки-лошки-добрячки, как Рю и его клоуны. Ты не в Японии. Здесь разговаривают иначе, — голос глухой, сиплый. Шипит хриплой злостью.       — Не хо… Не хотел, чтобы у тебя были пр… проблемы… — сбивчиво и тихо отозвался Хоро. На Рена посмотреть до сих пор страшно. Страшно, что он исчезнет, окажется галлюцинацией, наваждением, сном.       — Блять… Сказочный кретин… Спасибо. Несмотря на абсурдность, в твоём решении прикинуться мальчиком для битья был смысл: по крайней мере, патлатый ублюдочный бог-садист пока сохраняет наш секрет от людей.       — Рен, это всё — правда, или меня сильно по голове ударили? — Хоро почти не дышит. Пытается поймать эту секунду за хвост, пока не утекла песком времени сквозь пальцы.       Китаец молчит мгновение, два. И отвечает задумчиво, вязко:       — То, что тебя сильно ударили, причём, возможно, при рождении — факт. Но почему происходящее не может быть правдой? — угрюмая сдержанная усмешка.       — Ну… Потому что ты меня обнимаешь сейчас, на… наверное… Это немного…       — Я делаю больно? — хватка Рена мгновенно немного ослабела. Хоро это не понравилось: стало чуть менее уютно, хотя вернулась способность дышать нормально, вдоволь. Боль от прикосновения Рена исчезла, — Хоро, по всем критериям, должно стать комфортнее, но что-то сломалось: стало только хуже. Без Рена, без его холодных рук — только хуже.       — Нет. Не отпускай меня. Я могу упасть без тебя.       — А так мы упадём вместе — понимаю… — с усмешкой согласился китаец.       Как странно… Тао не помнил, когда в последний раз было так легко. Приобнимал Хоро — грелся. Улыбался и шутил с Хоро — отпускал своё напряжение. Будто курил, только не курил. Будто курил, только без сигарет.       Шли Плелись неприлично медленно. Непривычно и некомфортно медленно для Рена. Подчиняясь состоянию друга, китаец не желал увеличивать темп шага.       — Как ты, живой ещё?       — Что-то… что-то между… Здорово они меня отделали… — северянин испустил лающий смешок. Голос сиплый, пропадающий. Дыхание — неровное, сбивчивое. Тяжёлое.       — Почти пришли, потерпи немного. Сейчас доползём — я сам отвезу тебя в больницу. Что ты хотел сделать с несчастной уткой, признавайся, живодёр?       — Ну… Приготовить там как-нибудь… Только я так и не понял, кто это. Искал в интернете рецепты птиц там всякие, какая разница, правильно? Птица ж — она и в Африке… И в Африке… птица! — договорил-таки Хоро.       — Ага… Особенно какой-нибудь африканский страус. Я всегда поражался твоей способности попадать в неприятности… — угрюмо вздохнул Рен. Сознание изнутри начинали теснить изнутри мысли о том, что, не запрети он Хоро звонки по пустякам, этого всего можно было избежать.       — Ладно, сейчас уже что говорить… Ответь мне честно на один вопрос: почему не позвонил, когда эти шакалы начали петушариться? — с напряжением и волнением в тихом голосе спросил Рен.       — Я не взял телефон.       — Специально, или просто забыл?       — Да… да не знаю. Просто не взял. За… Зачем, ес… если тебе звонить нельзя? Так бы эти ур… уроды мне его засу…       — Ясно, я понял, — резко, раздражённо и громко. Рен не хотел слышать о гипотетической судьбе телефона Хоро. Мысль о том, что из-за его равнодушия кто-то позволял себе делать с Юсуи всё, что вздумается — поджигала Тао бешенством, будто покусились на что-то, на что он один имел исключительное право.       — Рен… Мне больно… По… полегче… — китаец забылся и слишком крепко сдавил грудь друга, приобнимая под руки со спины и прижимая к себе.       — Прости, увлёкся.       — Ничего, — чуть улыбнулся Хоро. Ощущать себя в слишком, до несмотря на всё, — приятной, боли, — сильных объятиях Рена — разве за это нужно извиняться? Северянин чувствовал себя под защитой друга, чувствовал, что сейчас он в безопасности. Сейчас он с Реном, а Рен — с ним. Не на работе, не на совещании, не в офисе, а с ним. Среди сотен вариантов Тао выбирал его. Разве за это нужно извиняться?       Огни высотного дома китайца рассекали мрак — огни маяка, на который шли Рен и Хоро. Когда они появились в поле зрения, у молодых людей открылось второе дыхание. Но всё же Рен пресекал попытки друга увеличить темп.       — Да… да я уже в… в порядке… Ес… Если хочешь — отпускай… — тяжёлыми рваными выдохами прохрипел Юсуи. Парень пытался морально подготовить себя к тому, что Рен его отпустит. Однако китаец не спешил. Даже хватку не сбавлял. Это настораживало, но приятно задевало что-то внутри.       — Ре… Рен?       — М?       — Ты меня слышал? — осторожно.       — Вполне, — совершенно спокойно.       — Тогда по… почему ты не…       Хоро ожидал услышать что-то вроде «ты и шага без меня не ступишь — сразу грохнешься. Мне это не надо», но никак не думал услышать то, что выдохнул китаец:       — Ты сказал: «если хочешь». Я не хочу.       — Что?       — Я не хочу отпускать тебя, — спокойно повторил Рен. Запросто, будто не шутил.       И тогда Хоро понял всё: Тао не ошибся — северянина, действительно, ударили в голову слишком сильно и, вероятно, ещё в детстве. МРТ не помешает, в любом случае.       — А тот, с кем ты встречался? — на одном дыхании проговорил Хоро.       — Ты о ком, когда встречался? — напрягся Рен. Юсуи чувствовал: настороженность налила мышцы китайца, изменила голос. Добавила хрипотцы.       — Ну… В рес… Ресторане, помнишь?       — С подругой.       — Она как я?       — В смысле?       — Забудь, прости… — тихонько и сдавленно. Синий взгляд падает в ноги, голова — чуть поворачивается. Скулы уже горят, в темноте — не видно. Только эта мысль успокаивает.       Путь продолжают в молчании. Тяжёлое дыхание Хоро не позволяет установиться абсолютной тишине, но эта пока комфортна. По слуху Рена удар за ударом — рваные сиплые вдохи и выдохи. Горло сдавливает ком — чувство вины. Нет, молчать дальше невозможно.       — Гуань — хорошая подруга. Одно из её достоинств — она не ищет романтических отношений с парнями, — заметил Рен как бы вскользь, угадывая невысказанный вопрос в давящей фантомным укором тишине.       — Лесбиянка?       — М-м-м… — темнота скрыла, как скривился Рен, услышав такое, в некотором смысле, вульгарное предположение. Сдержанно проронил: — Пожалуй, я неправильно выразился: она вообще ни с кем не ищет романтических отношений.       — Почему? — не унимался не самый учтивый северянин.       — Таков её выбор. Я не знаю. И спрашивать не собираюсь, это фамильярно и бестактно, — спокойно проговорил Рен.       — Странная какая-то у тебя подруга… — заметил Хоро.       — Уж не страннее тебя, — усмехнулся Рен.       — Значит, я тоже только друг? — Хоро не решается облечь эту мысль в голос, — просто шепчет, как бы сам себе.

      ***

      Добрались до подъезда, даже до подъёмника. Китаец выбрал гладкую блестящую кнопку с цифрой «8», и кабина начала плавное восхождение вверх.       Наконец, двери лифта разъезжаются с негромким шумом. Выпускают на свободу из клетки. Все тридцать или сорок секунд пути в кабине Рен обнимал Хоро осторожно, стараясь не нажать ненароком на повреждённую кожу. Боялся сделать больно, больнее.       Трель мелодии объявила прибытие на нужный этаж — Рен отпустил, покинул кабину, двинулся открывать дверь. Без него — холодно. Нет. Холодно — его руки. Его глаза. Хоро нравится холод. Нет. Хоро нравится Рен. Нравятся его руки. Нравятся его глаза. Даже когда в них — буря. Особенно когда в них — буря. Нравится его раздевать. Нравится видеть, как он задыхается стыдом. Задыхается смущением. Когда скулы пылают, а взгляд туманится истомой. Сухие губы судорожно ловят горячий воздух, золотые глаза теряются где-то в другом, не здешнем, мире.       Хоро прикрывает глаза-льдинки. Обмякает на стене кабины. На краю сознания возникает сонное туманное осознание: «в спину неприятно упирается перекладина-поручень». В паху уже тепло. Перед мысленным взором — темнота и Рен. Где-то за пределами лифта гулом разносится звон ключей и щелчки открывающегося замка.       — Давай, последний рывок. Просто дойти от лифта до квартиры. Готов? — Китаец заглядывает в кабину. Настороженный взгляд быстро мечется на северянина. В чуть сиплом голосе хрипит беспокойство:       — Всё в порядке? Не пугай меня. Пойдём?       — По… Поможешь?       — Обниму, — согласно-спокойно улыбается уголками губ Рен. В золотых глазах плавится умиротворение.        Рен, конечно, не гей — это просто искупление вины перед Хоро за грубость, которой запретил другу звонки на работу.

      ***

      — Иди в душ. Думаю осмотреть тебя, чтобы понимать масштаб бедствия. Везти тебя в больницу сейчас, или терпит до утра, — китаец выпускает друга. Включает свет. Тёмную прихожую заливает электрическое тёплое золото от солнца-лампы под натяжным потолком.       — Аккуратно, не упади там! Хотя знаешь… К чёрту душ, навернёшься ещё, не надо… Просто раздевайся и ложись. Но аккуратно! Нет, я сам. Иди в комнату, и всё. Жди меня. Руки помою — приду.       Хоро, стараясь дышать не глубоко, аккуратно, шажок за шажком по стеночке, проковылял в комнату, сел на кровать и принялся ждать. Мысль о том, что его будет раздевать Рен, о том, как холодные руки будут бережно и потому медленно расстёгивать внезапно потесневшие джинсы, стягивать футболку и не футболку, как надеялся северянин, — тоже, — заставила кровь вернуться не совсем к сердцу. А оно колотится дурнем, как сумасшедшее в пьянящем угаре.       — Так, лежишь? — убедился Тао, заглянув в комнату. Хоро приподнялся на локтях.       — Нет, лежи, я сам всё сделаю! — поспешно бросил китаец, когда Юсуи чуть приподнялся, — я уже здесь, всё хорошо. Так… Сначала нужно снять футболку. Буду стараться осторожно, но если что, — не молчи, договорились? Так, начнём…       Рен осторожно начал стягивать футболку с друга. Юсуи видел и чувствовал лёгкую нервную дрожь холодных рук.       — Я могу попробовать сам, — сжалился северянин чуть расстроенно.       — Нет, всё нормально. Просто… Парней мне раздевать не приходилось ещё… Тем более, — раненых, вот и стараюсь осторожно. Боюсь… — Тао запнулся, словно потерял мысль: Хоро сам снял футболку, оголив подтянутый торс, на котором сбоку — три шероховатые уже зажившие глубокие царапины — следы когтей Аполлона. Тао проводит холодными пальцами по неровным краям заживших ран и выдыхает-лопочет сбивчиво, потеряв уже нить реальности: — Навредить… — короткий выдох. Золотой взгляд разбивается о скалы крепких мышц. Бледная кожа испещрена кровоподтёками, царапинами, счёсами и кричаще-алыми ссадинами. Рену даже смотреть больно. Больнее от мысли, что практически сам избил друга до такого состояния своим равнодушием. Рен не мог заставить себя отвести взгляд от тела Хоро. Пытался одёргивать мыслями о том, что так откровенно пялиться — неприлично, подозрительно и неоднозначно. Хоро может неправильно истолковать. А Рен просто не способен оторвать взгляд. За мнимо-лёгким флёром алых царапин — боль северянина, тогда… Почему Рена не пугают, не отталкивают виды зверств, которые Хоро терпел по его вине? Почему продолжает завороженно глазеть, переходя границы приличий? Почему не хочет отвести взгляд? Это ведь ненормально? А что вообще нормального осталось в жизни Рена? То, что живёт в квартире с парнем с голубыми волосами и такой же ориентацией — явно не нормально. Как и то, что внизу оживает и ширится… Что-то. — Напряжение.       Хоро чувствует его взгляд. Сердце почти не бьётся. Во рту пересохло. Облизывает губы. Он хочет и ждёт только одного, но просить об этом Хао — неловко, неудобно. Он не будет просить. Сам добьётся и получит.       Собственный голос — неузнаваем:       — Пальпировать не будешь? А то я мог бы подползти ближе.       Куда деть взгляд? — лихорадочная мысль. Она колотит нутро паникой, душит грудь жаром, туманит взгляд противоестественным запретным даже для самого себя, желанием.       Рен не придумал ничего лучше, чем просто закрыть глаза, чтобы не смотреть? Или чтобы спрятать мутный взгляд?       — Не бойся. Со мной это ни к чему. — Сбивчивое рваное дыхание — предвестник приближения парня к китайцу.       — Осматривать меня с закрытыми глазами будет неудобно, думаю. Открой. Хочу увидеть и почувствовать твой взгляд, — уверенно. Твёрдо.       Хоро подполз ближе. Подступил широкими и мягкими шагами. Хоро сейчас изменил своей природе. Хоро сейчас не волк — дикая кошка: пантера или тигр. На охоте. На охоте на Рена. Припадает на локти и легко подхватывает чужие губы, без церемоний впускает язык. Вырывает томный стон. Рен хочет закрыть глаза. Мало ли чего Рен хочет.       — Смотри на меня. — Глухое рычание. Укус. В томный мягкий стон-выдох врывается лязг лёгкой боли.       — Терпи. Из-за тебя мне пришлось терпеть. Твоя очередь. — хлёсткий звон пощёчины. На губах Рена — солоноватая кровь. Через мгновение её слизывает, впиваясь в чужие уста, Хоро.       — Неугомонный, блять… Ты сам на ладан дышишь… — сдавленно шипит Рен.       — Кто-то тебя наебал, — весёлая бесстыдная усмешка. Пожимает плечами. Паршивец. Смеётся голубыми глазами. Рен зависает, пытаясь перехватить искры задора из льдинок.       — Извиниться не хочешь, ублюдок? — Рен едва не задохнулся от такой неслыханной наглости. Мало того, что северянин на пару минут прикинулся умирающим избитым лебедем, так ещё и хватает совести требовать извинения с него — Рена!       — Не вижу причин. За что? - ровно хмыканье Рена успешно скрывает его волнение.       — Не знаю… Может, за то, что меня чуть по кругу не пустили какие-то местные гопари? — прошипел Юсуи.       — Никто бы тебя никуда не пустил, не прибедняйся.       — Откуда можешь знать об этом? Ты не видел, как они на меня смотрели.       — Чтобы шайка гомофобов-неудачников захотела тебя трахнуть среди бела дня в Пудуне, как минимум, надо было родиться Джонни Депом, — ровно хмыкнул Рен, уже неосознанно гуляя холодными руками по рёбрам северянина.       — Ебать, какие важные у вас тут граждане, пиздец… Надеюсь, у тебя требования ниже? Или ты всё ещё супернатурал, м? — ехидно поинтересовался Хоро, безуспешно стараясь сдержать улыбку.       — По крайней мере, на задницы парней не засматриваюсь. Да, я был натуралом, и…       — И перестал. Бывает… Ну ты не расстраивайся, — Хоро уже откровенно смеялся, обнажая красивые ровные белые зубы.       — Я засматриваюсь. Так что ходи осторожнее. Будь начеку и не подпускай меня сзади, — посоветовал Хоро. Смущать стыдливого китайца Юсуи нравилось. Видеть его потерянный взгляд, учащённое дыхание, движения пересохших от волнения губ и угадывать ответ, который вертится на кончике языка Тао… — ответ, который можно перехватить одним настойчивым глубоким поцелуем. Одной этой фантазии Хоро достаточно, чтобы обмякнуть и тихонько застонать в голос.       — Кретин… — тихонько буркнул Рен, пряча улыбку и румянец в подушку.       — Так я не понял: мы дружим, занимаемся общим делом, или спим? Потому что сейчас положение дел крайне неоднозначное… — серьёзным тоном поинтересовался Юсуи, блуждая горячими руками по поджимающемуся торсу Рена. Северянин вырисовывал причудливые узоры по коже китайца. Очередь Тао сбиваться дыханием — замирать и робко ловить сухими губами раскалённый воздух, поджимая живот при каждом разряде-прикосновении северянина. Дыхание захватывало, кислорода не хватало.       — Думаешь, неоднозначное? — усмехнулся Рен.       — А по-твоему, всё ясно как день? — с недовольной издёвкой ворчливо переспросил Хоро.       — Ну да. Просто я не тормоз.       — Тогда, может, просветишь меня, а то я нихера не понимаю!       — Просвещу, если попросишь вежливо, — усмехнулся Рен.       — Я, скорее, заряжу тебе, будешь корчить из себя золотую блядь… — прорычал Хоро, вжимая китайца в кровать с ожесточением и напором, до боли стискивая браслетами горячих пальцев запястья Тао.       — Что же тебя до сих пор останавливает? — с вызовом ухмыльнулся Рен.       — Только то, что ты так и не ответил на вопрос: в каких мы отношениях?       — Перечисли варианты, я отвечу, — спокойно пожал плечами китаец с напускным спокойствием, даже равнодушием. Как же весело, оказывается, играть на нервах Хоро! А ведь Рену предстояло ответить на вопрос северянина даже себе.       — Мы дружим, занимаемся общим делом, или спим? — на одном дыхании проговорил Юсуи.       — Мы… — Рен уже набрал в лёгкие воздух для ответа, и выпустил его со словами, легко, без запинки: — всё сразу.       — Ублюдок, мне важно знать, блять! Не смешно! — удар, на губах — снова что-то солёное, с металлическим привкусом.       — Фу, какой нервный… Ты бы к врачу, что ли, сходил… — облизнув разбитые губы, ровно усмехнулся Рен, и спокойно, как ни в чём не бывало, продолжил: — мы дружим — ещё с тех пор, как я взял вас, двоих клоунов, в свою команду. Мы занимаемся общим делом — вытаскиваем тебя из задницы с судами и прочими сопутствующими неприятностями. Мы спим — потому что покупать отдельную кровать для тебя я не намерен. Вот и всё. Можешь называть это дружбой с привилегиями, романтической дружбой, или ещё как подскажет тебе твоё извращённое сознание. Ещё вопросы есть, псих голубой?       — Сука, вот дошутишься — подолью тебе в шампунь голубую краску… — прорычал Хоро.       — Меня голубой не берёт, — с самодовольной сдержанной улыбкой проронил Рен.       — А вот здесь я готов поспорить… Иди сюда, золотой мальчик, посмотрим, как я тебя не возьму… Будьте-здрасьте, обидно даже. Не берёт его, посмотрите, важный какой! Звучит как вызов.       — Так… Угомони траханье. Сейчас ложимся спать. Мне завтра на работу рано. Если наутро будет что-то болеть — едем в больницу. Но сейчас — спать. Ложись. Если успокоишься сейчас без херни — разрешу обнять себя.       — Да хрен ты угадал: на кой чёрт мне твоё разрешение? Ты холодный, как жмурик, золотой лягушонок… Захочу — сам обниму, и хер ты что-то мне сделаешь, — усмехнулся Хоро.       Post Scriptum:       1) Хоро, по всем критериям, должно стать комфортнее, но что-то сломалось: стало только хуже. Без Рена, без его холодных рук — только хуже:       Рен, сжимая избитого Хоро в крепких объятиях — закономерно делает ему больно. Хоро нравится эта боль, потому что её источник — Рен. Влюбившись в Тао ещё во времена Турнира (а прошло по сюжету этой работы, напоминаю, ни много ни мало, — одиннадцать годов!), Хоро, за время разлуки с китайцем в круговороте повседневных дел-забот-хлопот, развил сомнительную пугающую и немного абсурдную (читать: «непонятную и противоречивую») симпатию к Рену в нездоровое чувство. (смотрим на метку «нездоровые отношения» — не для красоты стоит! И мне всё равно, что такие работы мало кто любит, потому что дерьма и в реальной жизни хватает. Я автор, хочу — пишу об этом; не хочу — не пишу.)       Как я уже говорила, не люблю, когда работы клишейно поляризованы: есть чёткое разделение на плохих и хороших — фу, нет, это не по мне. В моих работах шанс есть у всех, кроме меня🤡 И в этой работе РЕН НЕ МУДАК, ДАЖЕ ЕСЛИ ВАМ КАЖЕТСЯ ОБРАТНОЕ! Рен воспитывался в очень консервативной семье, где на его плечи с детских лет давил груз бесконечных «должен»: должен стать королём во что бы то ни стало, должен возглавить клан и привести его к процветанию, успеху и славе. Для этого, соответственно, должен найти достойную невесту-шамана из состоятельной семьи шаманов, должен жениться на ней, должен родить себе и воспитать достойного наследника. И плевать на твои мечты, желания, стремления. Плевать на цвет твоей ориентации. Для семьи и общества ты должен быть примером стопроцентного жизненного успеха — примером стопроцентного Тао, — совершенного Тао. Должен.       3) Мысль о том, что из-за его равнодушия кто-то позволял себе делать с Юсуи всё, что вздумается — поджигала Тао бешенством, будто покусились на что-то, на что он один имел исключительное право.       Здесь перед нами намёками прорывается склонность Рена к собственничеству. Пусть сам Тао пока не готов принимать и признавать это, но он хочет обладать прерогативой в отношении взаимодействий с Юсуи: чтобы никто, кроме него, не смел прикасаться к северянину, не смел даже неправильно смотреть на японца. Разумеется, понятно, что Рен, разрываемый, с одной стороны, установками и табу, вложенными семьёй с самого детства, с другой — собственными патологическими наклонностями, не готов пока признать то, что очевидно для Гуань, даже засыпая с Хоро в одной постели. Не стоит его винить здесь. Будьте чуть добрее🤞🤍😇🌸