Polarize

      Авантюрину кажется, что быть хуже не может — его увольняют с работы — оказывается, нельзя жирному и отвратительному богатею ответить таким же грязным матом на грязные и сальные шутки в свою сторону — поэтому сейчас он тащится злой и разочарованный в общежитие, на ближайшие недели обреченный на бедное и голодное существование. Февральский слякотный дождь с снегом прокатываются катком по волосам и остаткам души, заставляя ненавидеть этот вечер еще сильнее — в квартиру общежития неделю назад в соседнюю с его комнатой подселили какого-то высокомерного парня — Авантюрин уверен, что тот сможет даже спросонья рассуждать о философии Достоевского и прочем духовно-возвышенном — за семь дней они даже не здоровались, пытаясь игнорировать существование друг друга, пару раз встречаясь в общем коридорчике. Он не может придумать ни единой уважительной причины, чтобы написать Веритасу Рацио и остаться хотя бы сегодня у него — и злится еще сильнее, потому что парень с пепельными волосами его выводит одним своим наличием в квартире. Топаз сказала, что он учится на философском факультете, красивый и высокий, похожий на новозаветного ангела — и этим выводит Авантюрина, доводя до кипения, потому что идеальный Веритас Рацио выбрал бы это идеальное, снобское и умное чудо, способное поговорить о герменевтике Хайдеггера, а не жалкого и неуверенного Авантюрина — осознание того, что они с Рацио знакомы, бесит еще сильнее.       Удача, насмехаясь, открыто посылает, когда у входа в метро его окатывает водой из лужи проезжающая машина, забрызгивая от волос до кремовых джинсов, отстирывать которые будет проблематично. Авантюрин кричит: «Смотри, куда едешь, ублюдок слепой!», достает телефон и, вздыхая, печатает «я по пифу соскучился, можно приехать?», не надеясь получить положительный ответ — Рацио его странно сторонится после того, как он, напившись на каникулах в каком-то баре в центре, ночевал у забравшего его Веритаса — что было и что говорил Авантюрин не помнит — но, по всей видимости, что-то неприятное катастрофического масштаба. Телефон пиликает, заставляя сердце пропустить удар, и высвечивает на экране «Да, если Вы не пьяны.» — Авантюрин торопливо спускается в метро, чувствуя странное давление где-то внутри ребер от предстоящей встречи.       В квартиру Рацио он заходит молча под уставший и осуждающий взгляд — это убивает медленно и мучительно, подобно принятой смертельной дозе таблеток, и Авантюрин понятия не имеет, что такого сделал и чем заслужил подобное.       — А где Пиф? — Тихо спрашивает Авантюрин, виновато вглядываясь в глаза Рацио.       — Спит в моей комнате. — Рацио сейчас — как на прошедшем зачете, только без теплого «Вы справитесь», похожий на буйствующую февральскую Петербуржскую погоду — давящий и уставший, не пропускающий ни единого солнечного луча. Хмурится и вздыхает, проходя в столовую. — Авантюрин, Вы ничего не помните с того дня?       — Нет? — Авантюрин боязливо, как Пифагор, когда впервые здесь оказался, следует за Веритасом. В голове — ни намека на события той январской ночи, ее ножницами вырезало опьянение с жизненной кинопленки.       — Неудивительно, Вы тогда на ногах не стояли. — Рацио жестом приглашает Авантюрина сесть за стол и сам садится напротив, прикладывая в привычном жесте пальцы к подбородку. — Для чего Вы приехали? Пожалуйста, не приводите Пифагора в качестве ответа на мой вопрос.       — Вас хотел увидеть. — Авантюрин рад, что сейчас сидит и может обнять себя руками — место, ставшее роднее дома, сейчас ощущается подводной тюрьмой с психологическими пытками в качестве наказания, проводимыми под надзором Веритаса Рацио.       — С какой целью? — Рацио упирается взглядом в Авантюрина, поникшего и маленького, и ему честно хочется его обнять и сказать, что все будет хорошо, они со всем справятся и заварить ему чай с медом, но он может только холодно и отдаленно, притворяясь мраморной статуей из Эрмитажа, неприятно и больно раскапывать бьющей по голове лопатой Авантюрина из накрывшей того лавины детских травм, обид и переносов — Веритас искренне пытается напомнить себе и убедить себя в том, что тем самым Спасателем, о фигуре которого они говорили, не является — потому что не хочет ничего взамен, игнорируя желание получать тепло и комфорт, позволяющие снимать гипсовую голову и обнажать себя настоящего только перед этим юношей — и по ночам терзается щеглом из легенды в терновнике вопроса «не любовь ли это?». — Скажите это трезвым.       — Я не знаю. — Авантюрин горбится — так, будто из его тела вынули позвоночник, и обнимает себя еще крепче, ногтями впиваясь в обтянутые бирюзовой тканью лопатки. Он не помнит, что говорил пьяным в ту ночь и вспоминать не хочет, потому что знает — это стыдно и его не примут, а накрытая саваном часть памяти защищает от стыда и возможности корить и осуждать себя самого еще сильнее, считая последним жалким ничтожеством, которого он прячет за напускной ухмылкой и солнечными очками ото всех, кроме Веритаса Рацио — от него он скрывается наполовину, потому что эти его части лезут без спроса и разрешения. — Я не помню, что говорил тогда.       — Это касалось Ваших чувств. — Рацио продолжает вглядываться в Авантюрина, на него не смотрящего и прячущего глаза, как ребенок прячет принесенного с улицы щенка от бесчувственных родителей. — Я бы хотел, чтобы Вы повторили, не находясь в алкогольном опьянении.       — Я не помню! — Авантюрин резко поднимает голову и начинает ухмыляться, по акульи обнажая зубы, вглядываясь Веритасу Рацио в глаза. — А вы почему помните? Расскажите, что я говорил.       — Вы говорили, что «выебали бы меня прямо на этом столе». — Рацио хмурится на обсценном слове и указывает на стол, за которым сейчас сидят — он не уверен, стоит ли ему продолжать и упоминать последующие за этой пьяной фразой Авантюрина слезы и признания в собственной ничтожности и никчемности, из-за которых Веритас никогда с ним не будет. — К счастью, в том Вашем состоянии Вы бы не смогли этого сделать даже при огромном желании.       — А вы бы согласились? — Авантюрин продолжает ухмыляться фальшивым счастьем, ломая что-то внутри себя — зависимость, от которой он бежит уже почти девятнадцать лет, сажает его на цепь и тащит за собой, запрещая вести себя нормально, вынуждая играть роль отшибленной шлюхи, хороня искренность. — Сейчас.       — Нет. Авантюрин, прекратите. — Пальцы Рацио обхватывают переносицу, и он тяжело вздыхает — понимает, конечно, почему Авантюрин так себя ведет, но никак иначе реагировать не может — гипсовый слой, наращиваемый в попытках абстрагироваться от дураков и дурацких мешающих чувств столько лет, от кожи отходит тяжело.       — Я вам совсем не нравлюсь? — С тонной сарказма спрашивает Авантюрин, наигранно корча гримасу печали и разочарования, не прекращая ухмыляться — а внутри бьется хрусталь, потому что получить «нет» в ответ на этот же вопрос, заданный серьезно — больнее взрослых пинков тяжелых ботинок с огромной подошвой по маленькому детскому тельцу.       — Я не собираюсь отвечать на этот вопрос. — Строго произносит Рацио, смотря пронзительно на Авантюрина.       — Ну и ладно! Спасибо за гостеприимство, до свидания. — Улыбается ядовито напоследок Авантюрин и стремительно уходит, захлопывая за собой дверь.       Неизвестность ощущается хуже отрицательного ответа — в случае «нет» он бы в очередной раз наступил на горло своей вере в счастливое и светлое, вырезал бы кусочек себя и жил дальше — сейчас же липкая и грязная надежда мотыльком болтыхается в реке разочарования, пытаясь подлететь к теплому Солнцу, и есть крошечный шанс, что все будет хорошо.       На улице, выходя из метро, он разбивает от переполняющей злости — на себя по большей части — костяшки кулака в кровь об забор. Обнаруживает себя в своей комнате общежития, нервно стучащим пальцами по стене, отгораживающей его от возвышенного и гиперболизированного философа, напоминающего Веритаса Рацио в огромном минусе душевного зрения.       — Ангелочек, ты, случаем, не по мужикам? — Авантюрин без стука врывается в комнату соседа, все еще не представляя, как того зовут, и хищно улыбается. — Пиздить не буду, я сам такой.       — И Вам доброго вечера. — Студент философака аккуратно закрывает книгу — кажется, Декарта — и встает с кровати, подходит к соседу и проводит длинными белыми пальцами по чужой скуле. Он выше Авантюрина на голову — почти как Веритас Рацио, с широкими плечами и идеальной осанкой — чуть-чуть по идеальности не дотягивает до Веритаса Рацио, с искусно, но бездушно высеченными чертами лица — близко к золотому сечению Веритаса Рацио, с вежливыми обращениями — все еще не так естественно, как у Веритаса Рацио. — С какой целью интересуетесь?       — Просто кивни, если да. Напоминаешь мне кое-кого. — Авантюрин облизывает губы, растягивающиеся в ухмылку, когда сосед кивает — и соглашается на этот суррогат в условиях невозможности получить оригинал в попытках совладать с собой и удержаться на плаву. — К черту эти разговоры о вселенной, просто раздевайся, если тоже хочешь.       Авантюрин уверен, что сосед в его лице тоже увидел кого-то знакомого, поэтому и согласился — и он сам не скрывает, что в фальшивой подделке видит Веритаса Рацио, пока снимает с себя одежду. Пытается не произносить имя Веритаса Рацио, пока хватается за чужие плечи. Они прекрасно понимают, что им не будет стыдно сталкиваться друг с другом в крохотной кухоньке или в коридорчике, потому что даже не будут думать друг о друге, пока они сминают белые простыни на одноместной и неудобной скрипящей кровати. Они не считают нужным спрашивать имена друг друга, говорить о чувствах и узнавать чужое мировоззрение, пока почти одновременно доходят до пика — по негласной договоренности эта ночь стирается из памяти обоих как что-то неважное — они оба просто замена кого-то важного для другого, поэтому Авантюрин фальшиво улыбается и без слов уходит в ванную комнату, когда все заканчивается. Сейчас все его хождение по краю пропасти и поведение «на грани» обостряется до невозможности, и Авантюрин пытается докопаться до сути, заключенной в его прошлом.

***

      — Ты чего такой грустный? — Топаз улыбается радостно — Авантюрин не понимает, как это возможно в половину девятого утра на первой паре — и садится к сидящему за партой Авантюрину. — Опять не завтракал?       — Нет, не успел. Зато ты, милашка, светишься от счастья. — Без намека на злобу в голосе отвечает Авантюрин и грустно улыбается.       — Дурачок. — Топаз шутливо вздыхает, вместе с тетрадью и пеналом достает из своего красно-белого рюкзачка три пончика с сахарной пудрой и протягивает их Авантюрину. — Приятного аппетита! Знала ведь, что ты опять голодаешь.       — Спасибо, милашка. Я скоро буду уверен в том, что ты экстрасенс. Или следишь за мной. — Авантюрин благодарно забирает сладкую выпечку и улыбается — до начала семинара по социальной психологии еще девять минут, поэтому он спокойно позавтракает.       — Не так уж и сложно это понять. — Топаз хихикает, прикрывая ладошкой рот — Авантюрин недавно стал замечать эту ее привычку, и уверен, что виноват в навязывании комплекса идиот, с которым Топаз снова сошлась и с которым он готов насчет этого серьезно поговорить — Топаз очень умная, но романтически ее тянет только на непроходимых придурков. — Ты мне не говорил, что нашел новую работу после увольнения, ходишь вялый и у Рацио больше не остаешься после занятий. Вывод один — ты опять голодаешь. Кстати, а что с Рацио? Ты ему так и не рассказал, что он тебе нравится?       — Видимо, рассказал на новогодних каникулах. — Авантюрин тяжело вздыхает, прекращает жевать пончик и переходит на шепот, несмотря на то, что в аудитории еще никого нет. — Он пару дней назад сказал, что я сказал тогда, что выебал бы его на столе в его квартире.       — Так и сказал? — Глаза Топаз становятся размером с большие пуговицы, застегнутые на ее пиджачке. — И вы, получается, того?       — Поебались? Нет. — Авантюрин продолжает без интереса поглощать второй пончик, слизывая с него сахарную пудру. О том, что на месте Веритаса Рацио был его сосед упоминать он не хочет, несмотря на уверенность в том, что Топаз не осудит, хоть и не поймет. — Я ушел.       — Поговори с ним нормально! Я бы тоже сторонилась тебя, если бы ты мне такое сказал. — Топаз хмурится и накручивает на палец малиновую прядку.       — Потому что я тебе не нравлюсь? — Авантюрин хмурится в ответ и смотрит на Топаз — он не понимает, какие еще могут быть причины прекращения общения, кроме личной неприязни.       — Это тоже. Но если бы ты мне нравился и так сказал, я бы тебя все равно избегала. — Топаз пожимает плечами и протягивает Авантюрину оставшийся пончик. — Ешь давай, а то скоро семинар начнется.       — Нет, если бы я тебе нравился, ты бы согласилась. Спасибо. — Авантюрин забирает сладость из рук Топаз и кивает головой своим словам — никто в здравом уме не будет тоскливо мучиться с непонятными чувствами, когда есть возможность перевести отношения на другой уровень и в другую плоскость.       — Авантюрин, ты такой несносный! Не так это работает, если есть чувства. — Топаз активно размахивает из стороны в сторону головой и Авантюрину кажется, что, если она не прекратит, ее умная голова оторвется.       — Я не уверен, что у него вообще хоть какие-то чувства есть. Не только ко мне, а в целом.       — Поговори с ним обязательно. Он хоть и похож на робота, но все же человек. — Топаз улыбается и ободряюще похлопывает по плечу Авантюрина. — В любом случае, тебе с ним еще курсовую писать.       — Да, успокоила. — Авантюрин вздыхает, доедая пончик, и готовится к пяти часам мучения — потому что только через пять часов сможет поговорить с Рацио после пары математики.       Социальная психология и иностранный язык проходят быстрее, чем ожидалось, и теперь Авантюрин изнывает при каждом взгляде на Рацио — Топаз уговорила его в очередной раз сесть на первый ряд, потому что так лучше слышно лекцию, несмотря на остальные пятнадцать рядов в огромной аудитории — поэтому сейчас он мучается, стараясь не ловить на себе случайные взгляды Веритаса Рацио.       — Можем поговорить? — Внешне уверенно, набираясь храбрости все утро, спрашивает Авантюрин после лекции. — Не в аудитории.       — Надеюсь, о Вашей курсовой работе? — Рацио обыденно прикладывает пальцы к подбородку и говорит холодно — Авантюрин почти привык к такому тону в стенах университета — дьявольская субординация.       — Нет. — Честно признается Авантюрин и уже жалеет, что послушал Топаз. — Пожалуйста.       — Я до половины шестого сегодня в университете. — Рацио упирает взгляд в открытую на столе книгу, пытаясь не задумываться, о чем нужно поговорить Авантюрину. — Можем сходить до места для курения, сейчас получасовой перерыв.       — Нет. Ну, мы можем, но времени явно не хватит. — Авантюрин пожимает плечами и пытается выглядеть так, словно сердце не норовит выскочить из груди, разрываясь в маленький салют. — Я могу вас подождать. Заодно Пифагора посмотрю, в прошлый раз ведь не получилось.       — О чем Вы хотите поговорить? — Отстраненно спрашивает Рацио, проглатывая глазами строчки пера Демокрита.       — Не могу сказать. Ничего неприемлемого, правда. — Авантюрин нервно сжимает руку в кулак за спиной, улыбаясь настолько чисто и благожелательно, насколько только может.       — Одно условие. — Рацио поднимает взгляд на Авантюрина и смотрит так пристально и серьезно, словно тот на допросе. Авантюрин только с фальшивым спокойствием кивает, скрывая радость — если есть условие, значит, Рацио согласится. — Все три часа, что будете меня ждать, занимаетесь курсовой работой.       — Хорошо. — Кулак разжимается, превращаясь в ладонь, и Авантюрин выводит руку из-за спины.       Курсовая работа на стыке высшей математики и менеджмента отлично уничтожает время — как, впрочем, и настроение с бодростью, и Веритас Рацио заходит в свой кабинет, где Авантюрин на рабочем преподавательском макбуке борется с теорией, ровно в половину шестого. Едут они вместе, и Авантюрин, по просьбе Рацио, пока тот уверенно ведет свой дорогущий Брабус, выбирает с телефона преподавателя ресторан с доставкой, разрываясь между кухнями мира. В коридоре, услышав открывание замка, сидит Пифагор и пристально смотрит своими умными глазками в глаза Авантюрина, намекая на необходимость ужина — аскетизм как философский метод ему совсем не по вкусу, в отличие от кошачьего корма.       — Курьер скоро приедет. Так о чем Вы хотели поговорить? — Рацио выкладывает в золотистую мисочку Пифагора на подставке корм, и Авантюрин готов поклясться, что никто в мире не может делать это так элегантно и эстетично, как Веритас Рацио.       — О нас. Ну, обо мне и о вас. Вы поняли. — Авантюрин ерзает на стуле и чувствует тяжесть в груди и покалывание тысячи иголок где-то внутри горла и сердца.       — Хорошо. Я слушаю. — Рацио садится рядом, и Авантюрин нервно проглатывает слюну — они спали в одной кровати два раза, и он видел Веритаса в нижнем белье, но сердце все равно выполняет невероятные кульбиты — сядь Рацио напротив, а не на соседний стул, было бы легче. — Надеюсь, это не займет слишком много времени — я рассчитывал расслабиться в ванной после рабочей недели.       — Можно с вами? — Вырывается изо рта Авантюрина, и он нервно смеется пару раз, поджимая губы. Он понятия не имеет, почему вся его уверенность испаряется в последние два месяца каплей воды в пустыне каждый раз, когда он трезвый наедине с Рацио.       — Разумеется нет, что за глупости? — Рацио сводит брови недоуменно и смотрит на Авантюрина, похожего на перетянутую гитарную струну — поверни колок не в ту сторону, и струна лопнет. Веритаса напряжение юноши несколько смущает — всегда нахальный и вычурный, но в последний месяц настолько прилежный и шелковый при нем, что вводит в ступор. — Продолжайте Вашу мысль.       — Знаете, вы … — Договорить Авантюрин не успевает, потому что его чистосердечное признание прерывает дверной звонок курьера, и Рацио со вздохом идет забирать еду. Неловкое молчание, занявшее весь воздух, напряженно повиснув, Авантюрин ломать не собирается, пока Рацио распаковывает и перекладывает в красивую посуду хинкали с бараниной и оджахури с белой рыбой.       — Приятного аппетита. Продолжайте. — Рацио ставит тарелки друг с другом и садится к Авантюрину — и Авантюрин действительно не понимает, зачем Веритасу такой огромный стол, если он всегда садится либо рядом, либо напротив.       — Вам тоже. Спасибо. Ну да … — Авантюрин теряется и делает вид, что увлечен поглощением хинкали — Пифагор благодарно трется о ногу Авантюрина, выпрашивая баранину, запах который учуял, и теперь Авантюрин притворяется увлеченным подкармливанием самого голодного в мире котенка.       — Авантюрин, пожалуйста, не кормите Пифагора. Ему будет плохо из-за специй в фарше. — Рацио похлопывает пару раз по своему бедру, пытаясь переключить внимание котенка на себя, но проваливается — баранина, пускай и вредная, интересует Пифагора сильнее.       — Прости, Пиф, твой папа прав. — Авантюрин улыбается котенку и поднимает на его к себе на колени, игнорируя странное выражение лица Рацио.       — Я не его папа. — Неуверенно — Авантюрин поверить не может, что слышит эти нотки в голосе Рацио — говорит Веритас, покачивая головой. — Вы его спасли.       — Ну, получается, я тоже его папа. — Пожимает плечами Авантюрин и немного расслабляется — перспектива раскрытия всех карт о его чувствах больше не кажется настолько провальной — оттянуть момент все равно больше не получится, Авантюрина уже приставили к расстрельной кирпичной стенке и наставили ружье, прицелившись в грудь. — Видите, я еще даже ничего не сказал, а у нас уже семья вырисовывается.       — Пожалуйста, озвучьте то, что хотели. — Рацио становится серьезнее и выпрямляет спину — кажется, что ее нельзя выпрямить сильнее, чем до этого, но Веритасу удается.       — Я думаю, что люблю Вас. — Выпаливает Авантюрин, прикрывая рот правой ладонью после того, как заканчивает произносить последнее слово в предложении, и нервно гладит расположившегося на его коленях Пифагора свободной рукой. Каждая миллисекунда молчания Рацио ощущается столетием, и Авантюрин готов начать кричать — хотя молчит Веритас всего около полутора секунд.       — Хорошо. Еще что-то? — Спокойно отвечает Рацио, в голове располагая последний недостающий паззл на место.       — Этого недостаточно? — Авантюрину хочется расплакаться — он ждет чего угодно, но не этого, и внутри вянут белые орхидеи. — Больше ничего. Мне уйти?       — Оставайтесь, если желаете. — Рацио продолжает без единой эмоции ужинать, и Авантюрин готов отмотать время на пару минут назад, чтобы стереть из памяти этой планеты свои слова — никакое облегчение после признания не снизошло в божьем сиянии на него, и сейчас он чувствует себя последним идиотом.       — Ничего больше не скажете? — Авантюрин хочет получить хоть какую-то реакцию — от скандала до подобного признания — что угодно, только не безразличие, разбивающее и ломающее внутри все. — Хоть что-нибудь?       — Я к Вам испытываю некоторые чувства, но пока не полностью разобрался в их природе. Я не собираюсь разбрасываться словами о любви — Вам будет грустно, если в конечном итоге окажется, что это — не любовь. Такой ответ Вас устроит? Не переживайте, я сейчас говорю чистую правду, а не пытаюсь Вас хоть чем-то успокоить. — Признается Веритас Рацио и чувствует, как гипсовый кокон, строящийся с детства, трескается. Авантюрин может только закивать и броситься в объятия Рацио, спешно переместив Пифагора на соседний стул.