Не смогу рассказать

Фёдор лежит в темнице, ещё вчера фаворит царя, сегодня узник кого хотят приговорить к смерти. Малюта Скуратов донес царю, мол Федька колдовством промышляет, мол один он из тех, кто веру русскую порочит своим существованием – еретик, одним словом. А царь? Что царь? Поверил в эти бредни! Поверил в то, что Фёдор, его Феденька против него пошёл, что с ведьмами да колдунами спутался… Горько царь поплатится за своё недоверие, ох как горько. Навряд ли Басманов сможет когда-нибудь простить ему это. Но сейчас Фёдор узник темницы, замученный чуть ли не до смерти, он лежит на холодном полу, правая рука в кандалах, а исподняя рубаха пропиталась слезами и кровью. На славу Скуратов постарался, хорошо пытался выдавить признание, хорошо пытает зараза. Но вопреки всем ожидания Фёдор ничего не сказал, не сломался, хотя в его ситуации имеет смысл сказать пока не сломался. Кто может знать, что ещё придется бедняге пережить, пока он тут. «Как ты мог, как ты мог, Ваня, поверить в то, что я колдун, что я еретик, как?» - Басманова немного потряхивала от слёз. Да он сейчас плачет, трясется, надеется на милость царскую, что тот его жить оставит, а не Малюте на растерзание отдаст. Тихо почти не слышно Фёдор звал маму, она была в этот час, как спасение, но умерла она, давно умерла, когда Федька совсем ребёнком был, от того и не помнил он ее почти, помнил только, что была доброй, ласковой и красивой. Все как один говорили, что Басманов своей красой в мать пошёл. Вот ему его красота да близость с царём и аукнулась. - Маменька, спаси меня, мама – приглушённо говорит Фёдор, утыкаясь лицом в руки – спаси меня… Слёзы нещадно жгут щеки и глаза, так хочется прижаться к ней или к Ивану. Фёдор широко и испуганно открывает глаза при этой мысли. К Ивану. Он ведь тоже был сродни чему-то родному, он вел себя, как мать Феди. Прям один в один, а сейчас отправил его в темницу, в плату за верность. Мысли в голове путались, но так ни к чему дельному не пришли, маменька тоже и слава богу не пришла, Иван Васильевич тоже не пришёл. Даже отец, что клялся матери, когда та умирала, что позаботиться о сыне, не даст его в обиду, никогда. А сейчас что? Отвернулся от него. «Кто предал государя – мне не сын более» - сказал Алексей. Спасибо, отец, за то, что обещания свои превосходно выполняешь, спасибо. Удивительно, но погруженный в свои мысли Фёдор уснул, да уснул, прямо в темнице, будто невидимая сила хотела уберечь его от этого, защитить. Этот и без того тревожный и беспокойный сон прерывается звуками поворота ключа и открыванием дверей темницы. Резко пробудившись, Басманов смотрит в сторону двери и к своему ужасу, он видит Скуратова. - Снова меня мучить пришёл? – с ехидством свойственным ему спрашивает Фёдор. - Можно и так сказать, Федора – с странной и пугающей улыбкой говорит Малюта, закрывая дверь камеры на замок. Зачем? Боится, что Федя и без того прикованный к стене убежит или чтобы кто-то с наружи не зашёл? Федька невольно вжимается в стену, чувствуя, как тело дрожит, а сердце начинает стучать с бешенной скоростью. Он отворачивает голову, чтобы не видеть своего мучителя. Но когда Скуратов, рукой обхватив подбородок, поворачивает голову и взгляд испуганного зверя на себя, кровь в жилах Басманова остановилась, он смотрит на своего «товарища» и не понимает, что будет происходить сейчас, нет скорее он не хочет понимать, всем нутром противиться даже мысли. - Чего ты так глаза свои васильковые на меня вылупил? Будто не понимаешь зачем я здесь? – нарушил паузу Малюта. - Нет, не надо, я все царю расскажу! – попытался вырваться Федя. - Ага, как же, расскажет он? А ты так уверен, что с царём ещё свидишься где-то, кроме небес? Или в том, что он после услышанного захочет с тобой продолжить ваши прости Господи отношения? Так уверен? – эти слова резанули по пленнику больнее, чем пытки, пережитые им. А ведь и правда, захочет ли царь, если узнает, что теперь Федя не только его, вернуться к нему? А если нет? Но времени на раздумья не было, нужно было попытаться оттолкнуть Скуратова, или хотя бы как-то защититься, но по очевидным причинам Малюта был сильнее Фёдора, руки его за запястье схватил и за головушку черноволосую завел и промеж ног улегся, весом своим наваливаясь на беднягу. - Не тронь ирод! Не смей на царево покушаться! – прокричал Басманов. На что Скуратов лишь рассмеялся. - Царево? Ничей ты теперь, Федора, сегодня только со мной будешь, а завтра я всех желающих тебя оприходовать позову, отдерут тебя, как девку последнюю, понял? – задирая рубашку Феди, словно прорычал Малюта. Оставалось только смириться, все еще пытаясь, вырваться и кричать Басманов зажмурился, чтобы не видеть, но чувствовать то он все будет. Смысл этой угрозы дошёл сейчас. Завтра его толпа оприходует, а царь этому позволит случиться? А если сейчас Скуратов насилует его по царскому приказу или одобрению? Малюта входит резко, сразу во всю длину, не давая привыкнуть начинает двигаться быстро, сильными толчками. Это когда-то приятное ощущение, сейчас, словно пытка, душе просто тошно, а еще хуже этого, наверное, только мысль, о том, что царь дал добро на это. Движения быстрые, сильные, они заставляют выгнуться в спине, застонать, как будто и вправду приятно Фёдору, но ему не нравится, совершенно. Руки его до боли сжаты над головой, а вторая рука насильника блуждает по стройному телу. - Хуже девок ты блудных, Федора, грешник, всех соблазняешь, и самому любо тебе, когда берут тебя, как блудницу. – Федя лишь сжал зубы, всем сердцем желая, чтобы это скорее кончилось, чтобы отпустили его. А Скуратов все двигался, наращивая темп с каждым толчком. Но вот долгожданная разрядка наступила, Басманов излился первым, ещё сильнее сжав Малюту в себе, тот тоже вскоре кончил. - Доволен? Взял меня? И что с того? – в глазах стояли слезы, руки, которые так ныли, будто их канатом перевязали, ноги дрожат. - Доволен, Федора, завтра всех желающих с тобой позабавиться приведу, как говориться жди! – с этими словами Скуратов оделся и вышел.