Холодно

Авантюрина и Воскресенье связывало интересное... сотрудничество. Конечно, если романтизировать пункт, обязывающий их "не иметь интимных отношений с кем-либо, помимо другой стороны договора", можно было бы представить, что их связывают настоящие романтические отношения, но они оба были людьми, для которых понятие "наивность" было столь же далеко, сколь оскорбительно. Само собой, этот пункт был введён во избежание неприятных сюрпризов в виде неизвестно от кого подхваченных венерических заболеваний (Воскресенье не доверял Авантюрину, что было неудивительно, учитывая вызывающее поведение и эпатажный образ второго. Авантюрин соврёт, если скажет, что верит в существование хотя бы одного живого и не очень существа, которому Воскресенье доверял). Всё было легко: они совпали набором сексуальных предпочтений, дополняя это приятной внешней оболочкой. Авантюрину хватило одного взгляда, чтобы понять вкусы этого человека. Воскресенье... Воскресенье просто позволил себе попасться на крючок картёжника, специально пару раз обмолвившегося о своих фантазиях. В шуточной форме, конечно, но уловка всё равно была прозрачнее стакана с водой. Несомненно, объединял их не только секс. Они оба являлись интересными собеседниками друг для друга, хоть Воскресенье ни за что бы в этом ни признался. Авантюрин же открыто восхищался главой клана Дубов. Этот человек... был не просто интересен. Он мог удивлять. Сотни и тысячи партий в покер, американскую рулетку, блэкджек, баккара. Насчётное количество лиц: отчаянные, радостные, равнодушные. Авантюрина всегда интересовал процесс игры, а не противник. Люди были скучны и предсказуемы: ва-банк шли либо бедные глупцы, коим нечего терять, либо богатые глупцы, чьи сбережения не грозили источиться даже после сотни таких ставок. Но Воскресенье... он был другим. И на редкие, но игры, он соглашался не чтобы выиграть или проиграть. Со стороны Авантюрина это выглядело так, будто галовианцу тоже было скучно от обыденности и серости, хотя он не мог точно сказать: делал это Воскресенье потому, что действительно был таким же безумным, как картёжник, или потому, что пытался это самое безумие понять, разделить и прочувствовать? Какова бы ни была причина, это всё равно доказывало отсутствие в нём принятой обществом "нормальности", что Авантюрина ужасно заводило. Знает ли хоть кто-то, сколько у этого уважаемого человека мыслей в голове, выходящих за рамки законов, норм и здравомыслия? Нет. И это вызывает лишь больше интереса. Были у них и красные темы: политические тайны, их прошлое и, конечно же, сёстры. Авантюрин знал, что у Воскресенья есть сестра, потому что это общедоступная информация. Воскресенье знал, что у Авантюрина была сестра, потому что его положение делало любую информацию общедоступной. Но никто из них не доверял другому настолько, чтобы говорить о своей семье. Был даже один случай, когда они играли в русскую рулетку, задавая друг другу личные вопросы (к сожалению Авантюрина, происходило это в Мире грёз. Тогда был слишком ответственный момент в миссиях обоих, чтобы умирать по-настоящему, а смерть в Грёзе, как он знал по собственному опыту, грозила лишь неприятным чувством после пробуждения, напоминающим сильное похмелье). Каждый раз, когда игрок отказывался отвечать на вопрос, ему нужно было прокрутить барабан револьвера, заряженного одной пулей, и делать выстрел себе в голову. В ходе игры Авантюрин узнал, что Воскресенье умеет играть на органе, любит запах флоксов и ненавидит современную литературу. Галовианец, в свою очередь, узнал о любимом алкоголе авгина, нелюбви к утренним сделкам и забавной привычке кидать монетку, когда ему не хочется самостоятельно принимать какое-либо решение. — Вы любите свою сестру, господин Воскресенье? — он закинул ногу на ногу, с интересом наблюдая за застывшей улыбкой на красивом лице. Конечно, Авантюрин знал ответ на этот вопрос. Но он также знал, что затронуть Зарянку в обществе картёжника для главы Дубов было сравнительно тому, чтобы добровольно проглотить тарелку помоев, запивая их тухлыми яйцами: настолько грязным ощущалось пространство вокруг них. Авантюрин и сам был грязью. Так, что же окажется сложнее: сказать "да" или нажать на курок? После минутного раздумья рука в белоснежной перчатке потянулась за револьвером, лежащим на столике перед ними. Элегантным движением Воскресенье прокрутил барабан, послушно ожидая пока тот остановится, после чего приставил дуло к своему виску. На лице оставалась всё та же вежливая улыбка, словно намертво прибитая гвоздями. Его крылья были аккуратно сложены около волос, золотые глаза еле заметно мерцали. Ничто в нём не дрогнуло, когда палец нажал на курок. Щёлк. Звук холостого выстрела почти сразу заглушился тихим смехом Авантюрина. — Господин Воскресенье, вы до невозможности праведны, — он сделал глоток виски из своего бокала, не обращая внимания на то, что его комментарий сейчас совершенно неуместен. — Только я не могу понять, подобное благоговение вы испытываете по отношению к своему Эону или всё же к самому себе? — Господин Авантюрин, моя очередь задавать вопрос, — галовианец протянул револьвер, не отводя взгляд от чужих глаз. Его улыбка стала чуть шире. — Вы любите свою сестру? Авантюрин почти искренне рассмеялся. Почти. — Оригинальности тебе не занимать, — картёжник принял пистолет из чужой руки, на ходу откручивая барабан и сразу поднося его к виску. Не давая времени на раздумья ни себе, ни Воскресенью, он нажал на курок. Бах! Галовианец скучающе взглянул на свежий труп, уже начавший покрываться мыльными пузырьками и понемногу испаряться. Пальцы, неизменно обтянутые кожей перчаток, коснулись чужой скулы. — Что жив, что мёртв... — он задумчиво погладил щёку авгина. — Взгляд одинаково стеклянный.

***

Многие люди убеждены, что собственную смерть можно почувствовать заранее. За месяц, неделю или час до неё ощутить холодок во всём теле и что-то необъяснимое, тяжёлое прямо внутри груди, что-то, заставляющее не спать ночами, меньше есть, чаще забываться в физических удовольствиях. И, что самое заметное для других, исповедоваться. Не раз было замечено, как незадолго до своей смерти люди начинали каяться в грехах, просить прощения, делиться тайнами. Это... занимательное наблюдение. Наверное, подобное случилось и с Авантюрином. Это произошло за три дня до того, как их должен был официально представить друг другу Веритас Рацио, один из эрудитов. Они лежали в постели Воскресенья, влажные, разгоряченные, не успевшие толком отдышаться после предшествующих этому сексуальных утех. Их "сотрудничество" на этом этапе было даже смешным: продолжать спать друг с другом, осознавая, что через несколько дней вы должны будете сразиться. Чей план окажется более продуманным? Кто выйдет победителем, а кто узнает, что из себя представляет настоящая смерть на территории Пенаконии? Авантюрин наклонился к лицу Воскресенья, не переставая тяжело дышать. Он сидел сверху на галовианце, придерживающем его за талию, и даже не удосужился вытащить из себя чужой член, продолжая иногда сжиматься вокруг слишком чувствительного сейчас главы Дубов. Губы картёжника изогнулись в кривой улыбке, после чего смазанно коснулись губ напротив, затягивая в томный горячий поцелуй. Воскресенье не был любителем прикосновений рот-в-рот, но чувствуя какую-то невысказанную тоску и меланхолию, витающую в воздухе, не решался сопротивляться. — Воскресенье, — видимо, Авантюрин тоже это ощущал. Странное облако тревоги, нависшее над ними, больше солнца и мрачнее ночи. Картёжник ещё раз поцеловал его, длинно и влажно. — Воскресенье... — Что? — Галовианец посмотрел в стеклянные глаза напротив, покрытые дымкой похоти и чего-то ещё, чего-то слишком сложного для того, чтобы выразить словами. В этот раз он сам словил чужие губы, пальцами перебирая рёбра под бледной кожей. — Знаешь... — на мгновение он запнулся, открывая рот в немом стоне, когда пальцы поднялись выше и коснулись сосков. Руки Авантюрина вплелись в пепельные волосы, болезненно сжимая. Он наклонился ещё ниже к лицу галовианца, загораживая ему люстру и заслоняя свет. Их глаза были почти впритык к друг другу, из-за чего мир Воскресенья сузился до четырёх цветов: розового, синего, бирюзового и чёрного. На мгновение мир стал непривычно красивым. — Знаешь, как зовут мою сестру? И авгин прошептал ему имя на ухо. Незнакомое, иноземное, с нетипичным произношением. Воскресенье замер. Почему он делает это? Осознание пришло быстро, почти так же, как и чувство смирения. Наверное, если бы Воскресенье был уверен в том, что скоро умрёт, он бы тоже поделился с Авантюрином именем Зарянки, а не своим. Для него не было бы ничего приятнее, чем умирать, зная, что хотя бы один человек будет жить дальше с настоящим именем его сестры в сердце. Всё, чего авгин хотел, — чтобы память о его сестре продолжала жить, даже без него. Он не хочет остаться в истории, но она этого достойна. — Красивое имя, — Воскресенье с неожиданной нежностью погладил его по щеке. — Я запомню. Авантюрин ничего не ответил, молча целуя его и начиная двигаться.