Любви все времена покорны

Суббота вышла хмурой. Телефон молчал весь день, как бы Евгений ни прожигал его взглядом. Он проснулся — сам не зная отчего — рано, погулял с псом, сходил в спортзал, занялся домашними делами, и вышел с псом на улицу ещё раз. Середина декабря была снежная (слишком снежная для города-миллионника), поэтому он не мог толком понять, что его понесло на улицу снова. Ленский тоже — так звали его пса. Ленский — прямое свидетельство того, что помнишь не мозгом, а душой. Жаль (мировому сообществу сообщать), что он не собирается класть свои голову на стол академии наук, чтобы доказать это. Ленский далеко не обладал чистой родословной. Обыкновенная дворняга. Хотя он безусловно был красив. Неплохо сложенный, с шерстью, лоснящейся от домашней жизни. Он был черного окраса, но в знатных белых перчатках и сапожках. Грудка тоже была под стать, будто рубашка выглядывала из-за сюртука. Только маска на морде не вписывалась — она уж точно не из девятнадцатого века. Скорее двадцатого года. Иногда собачьи глаза смотрели на него так, будто взаправду он встретился со старым другом, которого… что уж врать самому себе сегодня, когда наконец память началась возвращаться к нему, он в виду полнейший глупости — дурости! — убил. Пес смотрел на него строго и даже зло, когда он, вежливо улыбаясь, врал в лицо людям (а лицемерие с перерождениями души не перерождается в честность), и очень заинтересованно, когда Онегин, войдя в очередной трудный период жизни, проговаривал все то, что его гложет, вслух. Возможно в следующей жизни он дойдёт до психотерапевта, чтобы не видеть в собаках (даже если они очень умны) своих мертвых (убитых тобой же) друзей. Прогулка по темному двору от силы заняла минут двадцать. Войдя в подъезд, Ленский важно стряхнул осевший на нем снег. Онегин решил повторить за ним, сбив с плеч нерастаявшие снежинки. Нажав на кнопку лифта, Евгений достал телефон. Пусто. Все также. Его вздох был таким тяжелым, что Ленский вопросительно заскулил. Мужчина подавил желание вздохнуть ещё раз: времена меняются, а нравы нет. Что тогда замужней женщине не положено было ни с одним мужчиной, кроме мужа, общаться, что сейчас. Глупые условности. Выдумал, — горько усмехнулся Онегин. — Глупые?! Неужели ты бы смог дружить с ней, когда она так близко и ничего тебе не не может помешать? И неужели ты готов пожертвовать её счастьем? А он был уверен, что та счастлива. Потому что он за свои века видел действительно счастливых женщин. Счастливых, потому что они не одни. Что у них есть друг или муж, который любит их так, как они его. Будет просто нечестно в такой идиллии заставить Татьяну сделать ставку на него. Лифт стремительно поднял пассажиров на восьмой этаж. Ленский замахал хвостом, подбегая к двери. Он тихо гавкнул на звон ключей в руке мужчины. Видимо он совершенно был не рад такой прогулке. Открывая дверь квартиры, Онегин понял, что ему осталось совсем немного, чтобы сдаться. Каждый раз, когда Бог дает ему новый шанс, он его теряет. И он, и она. — Ленский, в ванную! — пес без споров пошел туда, куда велели. Без приказа запрыгнул в ванную и стал терпеливо ждать хозяина. Онегин снял обувь и расстегнул пальто. Но вдруг ему стало плохо. Дыхание перехватило, и он завалился назад — хорошо, что дверь была уже закрыта на ключ. В глазах потемнело от боли. Что-то было с его животом. В секунду облегчения в голове пронеслось идиотское Месячные, что ли? и тут же исчезло, потому что мыслей никаких не осталось. Он услышал, как шумит в ушах, и понял, что сейчас отключится. Так и произошло.

***

Очнулся Евгений от того, что пес бил его по щеке, словно кот. Ну, или человек. Точнее сказать, он почувствовал, что вот-вот и когти заденут его глаза, и решил, во избежание, всё же прекратить реанимационные мероприятия Ленского. — Так, друг, хватит с тебя, — пес радостно завилял хвостом, когда хозяин наконец хоть что-то произнес. Онегин подозревал, что пес испытал от его обморока стресс не меньший, чем он сам. Ленский потерся о лицо мужчины (Онегин подумал, что всё-таки зря назвал пса так: уж больно двусмысленно звучит, за это можно было на дуэль идти с чистой совестью. Но амнезия же считается за оправдание, да?) Тот понял, что все же пес пытался разбудить его языком и слюнями, но не смог. Дурында. Он медленно встал, опираясь на дверь. В голове заискрилось. Онегин наконец снял пальто. Больше интуитивно, чем из-за реальных причин, он решил посмотреть на живот. Приподняв свитер, он увидел на нем два новых шрама. Это были следы от пуль. «А нечего было к жене Серого клинья подбивать, — злобно прошипел какой-то мужик. — Он ревнивый хрен, и не любит, когда ему врут» Он вспомнил. Да, так закончилась его прошлая жизнь. Он нахмурился и почесал подбородок. Глупо, конечно. В лихие девяностые, когда убивали за деньги, он умер за любовь. Наконец он помыл лапы Ленского. Потом пришлось помыть и полы, потому что тот разнес по дому грязь, пытаясь разбудить хозяина. Ему нужен был отдых. Он налил себе коньяка на три пальца, выпил и залез в горячую воду ванной. Он думал взять с собой телефон, чтобы думскроллингом отвлечь себя от дум, но этого не понадобилось. Его начало потихоньку отпускать. Он вспомнил свою прошлую жизнь. Вспомнил, как встретил Татьяну. Им тогда было шестнадцать. Это были лучшие два года за время всего его существования. Они любили друг друга открыто, никого не стыдясь. Маша Довлатова перевелась к ним в 10 классе. Он помнил, что тогда у неё было много веснушек. Он помнил, как пытался словить губами каждую, а — да какая Маша! — Татьяна ловила его губы своими и утягивала в нежный подростковый поцелуй. Но он был далеко не подростком. Татьяна потом смеялась, что он хотел запомнить её рот на ощупь. И в чем-то она была права. Он трахал её рот, чтобы помнить вечно её мягкие тонкие губы, которые так и хотелось прикусить, ровный ряд зубов, жар девичьего рта, прыткий язык, который всегда сначала боролся с его собственным, а после сдавался и уступал. Как после жарких поцелуев, Татьяна становилась на колени, и теперь её язык, её рот… Онегин почувствовал, как возбуждается от этих воспоминаний. Обхватив член рукой, он пару раз провел по нему, пытаясь не представлять на месте Маши Довлатовой Елену Белицкую. Получалось плохо. Те родинки пропали, а губы распухли. Ей почти тридцать, а не шестнадцать. Её грудь не такая упругая, но больше. Она далеко не полная, но и не худенькая тростиночка, он хочет смять ее как пластилин, он хочет, чтобы она плакала от удовольствия из-за его рук, из-за его губ. Из-за него. Надолго его не хватает. Он смывает с себя душем пену и вытащит из ванной. Кажется, наступила эра грязных трусов. Он хмыкнул: не то чтобы это была его самая большая проблема. Телефон молчал. Он заснул, листая соцсети Елены Белицкой. Стоит ли лайкнуть свадебный пост?