Der Engel || Ангел

Маргарита вальсирует с Мастером, Воланд наблюдает с дивана. Сигара тлеет между пальцев, вкус портвейна пропитал губы, желтый тусклый торшерный свет не показывает и половины комнаты. Пока что Воланд просто рад быть частью их медового месяца. Приятное теплое чувство под ребрами, когда даришь людям долгожданное счастье, отсылало к предыдущей работе, а призраков прошлого следует гнать. Все равно он уже ничего не изменит. А эти двое так счастливы, что они наконец-то есть друг у друга, и что Воланд про них не забыл… Мог ведь уйти делать свои деловые дела, но он остался. Силуэты мелькают между канделябрами и отбрасывают ажурные тени сплетениями своих рук. Воланду, пожалуй, давно стоило побыть с людьми поближе и узнать их получше — главное, что в итоге он это делает. На столе у дивана стояли бутылки, жестяная коробка с презервативами, тарелка из-под сырной нарезки, вазелин, канделябр с потухшими свечными огарками, полупустой портсигар, большая газовая зажигалка, пепельница и пластинка, совершенно случайно поломанная: Воланд подколдует, и она будет, как новая, но ему сейчас не до этого. Мастер огибает диван, перевешивается через спинку и, проведя пальцами по воландовской скуле, разворачивает для поцелуя к себе. Тот, разнеженный и пьяно улыбающийся, подается в ответ, осматривает породнившееся лицо и, кладя руки мастеру на щеки, затягивает его в поцелуй, переваливая на диван целиком. Тот смеется, отвлекаясь, но тут же подползает ближе и продолжает, пока их руки перевиваются друг у друга на шее. Костюм-тройка Воланда уже помят, расстегнут и торчит во все стороны, а Мастер игриво стаскивает с него сюртук. Маргарита смотрит на них с умилением, болтая в бокале красное полусладкое. Ее пальцы пахнут табаком, голова уже тяжелая, но бедра сами качаются в такт шипящему с граммофона Вертинскому. Мастер ей уже родной, а Воланд — Воланд явился внезапно и отчего-то остался с ними, а она и не против. Мало что в жизни может поднять самооценку столько же, сколько сам Сатана, который впервые за вечность полюбил, и полюбил именно вас, двоих смертных идиотов-диссидентов. Сатана, который полюбил вашу любовь, вашу искренность и чувственность; Сатана, в котором вы, влюбленные романтики, смягчили что-то, что-то растрогали. Воланд вылезает из-под Мастера, садится рядом, валит уже его, снова целует, но теперь уже в шею, кусает, что-то попутно шутит, с чего их обоих выносит, и они, хохоча, продолжают друг с другом играться, трогаясь и кусаясь. Маргариту очень радовал воландовский смех. Когда тот, жмурясь от удовольствия, натурально ржал во весь голос, задорно так, полностью уничтожая весь свой неприступно-холодный образ, становилось совершенно ясно, что пробирался наружу Воланд настоящий — тот, который был до адско-менеджерской профдеформации. На только что опустошенном стакане остается след красной помады, цокающие каблуки снимаются по пути к дивану, на пол падает болеро из шелка и шляпка. — Sei nicht so gierig, — Маргарита почти что шепчет Воланду на ухо, проходя мимо него и садясь по другую сторону от Мастера. Воланд не знает, в чем была его жадность, но уступает даме. Впрочем, помогает избавить Мастера и от пиджака, и от галстука, который все время до мешал оптимизировать расстановку засосов. — Да что же мы все обо мне, — Мастер говорит тихо прямо в губы Марго, облизывая со своих ее помаду, — нельзя оставлять гостя без внимания. Двое смеются и садятся по обе стороны от Воланда, поочередно целуя в губы, гладя по груди и волосам. Справедливости ради, все трое были ярыми противниками коммунизма и социализма, но ни у Маркса, ни у Энгельса, ни у Ленина про такой коллективный труд не написано ни слова, и оттого подобный вид совместной работы и дружного товарищества имел чисто библейские и ни в коем разе не красные начала. Воланд, само собой, очень сильно любил внимание — это про него знали все. Но Мастер и Маргарита додумались на шаг дальше: внимание Воланд любил не из восхищения собою, а из полного отсутствия оного. И вот эта крошечная слабость, оказавшаяся в их власти, могла сыграть с Воландом злую шутку, но его друзья в точку эту не бьют, а только заласкивают, потому что люди в принципе неплохие. Маргарита целует Воланда за ухом и сжимает его волосы на затылке, чтобы потянуть на себя, а тот, утащенный за галстук в поцелуй Мастера, только стонет. Неприлично и неожиданно громко, тут же краснея, но делая вид, что так и надо было. — Wer ist mein guter Junge, huh? — Маргарита мурлычет, все еще на ухо, запуская руки Воланду под рубашку. Гладит нежно, хочет дать комфорт, смотрит. Если бы Мастер не был так увлечен тем, чтобы раздевать Воланда, он бы непременно удивился тому, что, во-первых, Марго не только у него спрашивает про принадлежность к хорошим мальчикам, а во-вторых то, что этот абсолютно блядский вопрос был только что задан Сатане. Воланд очень давно ничьим хорошим мальчиком не был, поэтому на секунду растерялся, но тут же получил руки мастера себе на грудь и горло, и отвлекся. — Распоясались вы, — Воланд мурлычет, и у пьяного у него акцент еще сильнее, смешнее, — у меня на работе за такое наказывают. — Ах, он нас собрался наказывать, ты слышал, милый? — Маргарита спускает с себя платье, получая от Мастера поцелуй. — Warte, — Мастер садится Воланду на колени, пока Маргарита снимает с него рубашку — das ist nicht alles. Воланд хочет снова вылезти из-под Мастера, но на попытку привстать оказывается еще сильнее зажат бедрами. — Du hast vergessen, mit wem du sprichst, — Воланд притягивает Маргариту к себе, положив руку ей на шею, и оставляет засос на ключице. Маргарита точно не забыла, с кем говорила, и делала все нарочно. Ей нравилось задорить Воланда, а потом всего его окружать заботой и любовью. Ее трогало, когда он из Сатаны в строгих одеждах превращался в домашнего кота, ластился, улыбался и пел себе под нос. Она не дает Воланду перетянуть себя на него и остается нависать. — Ты так говоришь, как будто не сам пришел к нам и не сам нам доверился, — Мастер снова целует Воланда, наслаждаясь остатками вкуса портвейна, и нарочито больно прикусывает ему губу, — ты и так в достаточной степени сумел нас порадовать, теперь наша очередь. Мастер смотрит Воланду в глаза. Воланд лежит безоружный совсем, Маргарита всего его в помаде извозила и теперь встала сзади Мастера и целует того в загривок. А Мастер все смотрит на Воланда, вдруг так пристально, но в то же время нежно. Кладет ему руку на щеку, проводит большим пальцем от носа до виска, любуется. Воланд смотрит в ответ. То на Мастера, но на Маргариту, положившую голову мужу на плечо. Они любуются, наслаждаются друг другом, нежностью друг друга. Молодожены не со страхом смотрят, не с поклонением, не с пренебрежением, как обычно люди смотрят на все дьявольское, а только с любовью, с заботой. Мастер нагнулся чуть сильнее, упирая руку в спинку дивана прямо у головы Воланда, и принялся поправлять ему пряди у лица. Налюбоваться было сложно: в желтом свете свечей и лампы, измазанный помадой, как румянцем, сам краснеющий от алкоголя и смущения, со взъерошенными волосами, разнеженный Воланд вызывал одно только умиление. А еще Воланд улыбался искренне, от удовольствия. Не от сарказма, не от предстоящей пакости, не от злого умысла — от удовольствия. — Das Treffen mit euch beiden war es wert, aus dem Himmel geworfen zu werden, — Воланд бубнит себе под нос, улыбается еще шире, тихо смеется, скорбно отворачивается. — Володь, ты чего? — Мастер слезает с воландовских колен и садится рядом. Лицо его вдруг становится озабоченным, беспокойным. Воланд улыбается на это русифицированное, домашнее такое и уютное «Володя», как в первый раз. — Я не услышала, что? — Маргарита растерянно смотрит на обоих. — Я говорю, что встреча с вами стоила изгнания из рая, — Воланд перемене настроения не обрадовался и старался казаться еще веселее, чем он есть. Супруги переглядываются. Говорить про падение Воланда из рая в ад, и вообще обсуждать прошлое и работу было не принято. Не то чтобы Воланд сам запретил, просто так случилось, что все интуитивно усвоили: тема больная. Хотя кому бы она больная не была, если бы тебя, по уши втянутого в службу, вышвырнули в самое страшное место бытия, чтобы страдать вечность просто за то, что ты спросил? Если бы это сделало самое близкое, самое родное существо, которое направо и налево говорило о том, как любит всех, а потом всех вышвыривал в ад? Воланд (сильно после уже) однажды рассказывал Мастеру, — да и вообще впервые в жизни рассказывал — как от падения болела каждая кость, как было обидно и несправедливо, как хотелось рыдать, а потом боль ушла в ярость, а ярость — в вершимое им по сей день правосудие. Одиночество, боль и разуверование стали главными чувствами. Мастер тогда слушал, гладил, целовал в висок, успокаивал. Говорил, что любит, и что никогда бы так не поступил. А в голове отмечал всякий раз, когда Воланд не доверял или избегал его самого или Маргариту, и понимающе кивал. От свиты эти отношения скрывались. Воланд вообще-то должен был всех кошмарить, но в ту ночь откровений он просто разрыдался в чужие человеческие коленки и на них же уснул. Ни Воланд, ни Мастер такого не ожидали друг от друга, но главное тогда было в том, что появилась возможность высказаться впервые с сотворения мира. Конечно, Воланд не любил власти над собой — он был в распоряжении бога и поплатился за это всем, что имел. Конечно, Воланд презирал любые близкие связи (или почти любые — встреча с Мастером и Маргаритой его очень переменила) — он был духовным сыном божьим, и отцом же духовным он был предан. Рядом с Мастером и Маргаритой Воланд вспоминал, что он, вообще-то, ангел. — Рад слышать, что мы так дороги тебе, — Мастер целует Воланда в лоб после небольшой и слегка шокирующей паузы. — Wir lieben dich. — Ja, es ist wahr, — Маргарита улыбается, садится рядом и приобнимает. — Я вас тоже люблю, — Воланд совсем тушуется от неловкости, как школьник, и усиливает цепную реакцию умиления. Смеется. Маргарита кладет руку Воланду на плечи, обвивает его всего в каком-то инстинктивном сочувствии. С ее Мастером случилась похожая история. — Ребят, ну прекратите, — Воланд закатывает глаза. — Нет трагедии: на падение мне все равно, а любви мне от вас хватает, за что я безмерно благодарен, — смеется. — Марго, любимая, предлагаю залюбить нашего товарища так, чтобы с божественной любовью и райским наслаждением это и рядом не стояло, — Мастер кладет руку Воланду на бедро и сжимает посильнее. — Согласна, — Маргарита с новой волной игры и задора смотрит на обоих. — Нахуй бога. — О, вот это по-нашему, — Воланд достает из-за дивана бутылку виски и делает три глотка с горла. — Scheiß auf Gott. — Also? Vertraust du uns? — Маргарита снова целует Воланда, слизывая с его губ виски. Воланд зависает на несколько секунд. Он точно знает, чего они хотят сделать, и такого еще никому дозволено не было. С другой стороны, его доверия никто из них не предал ни разу, и с ними было хорошо. По началу это все походило на шутку Фагота, но теперь заиграло, завертелось — грех жаловаться. — Ну, удивите, — Воланд ухмыляется и закрывает глаза. Маргарита кивает на полученный ответ и смотрит на Мастера, понять пытается, чего хотят. Она снимает белье, одежда летит на стул вместе с одеждой Мастера. Воланд получает множество горячих поцелуев по всему телу, и их становится так много, что, кажется, невозможно вздохнуть; супруги же как будто соревнуются, кто лучше: поцелуи их страстные, кусачие, иногда смазанные, а иногда такие точные, что Воланд исходится на протяжный стон. Они быстро его выучили, быстро поняли, как с ним нужно, а Воланд доверял. Он все ждал, когда же он сделает что-то такое, что и Мастер, и Маргарита навсегда оставят с ним всякую связь. Но они никогда не спрашивали про работу, если что узнавали — поддерживали, а потом Марго кормила его собственной шарлоткой с рук и хвалила за хороший сон. Воланд не понимал, за что к нему так нежно, но всегда задерживал объятие с обоими на секундочку, потому что в таком объятии исходило тепло, которого Воланду никогда не хватало. В аду особенно. А сейчас этого тепла было в тысячу раз больше. Воланд ощущал на себе руки, подавался к ним, а на ухо ему шептали, какой он умница и как правильно он все делает, хотя он, на самом-то деле, вообще не думал, что делает хоть что-то: он полусидя развалился на диване, пока Мастер горячим языком проводил по его телу, запинаясь на поцелуи от шеи до ключиц и обратно, а Маргарита стягивала остатки одежды. Они знали, как Воланд сейчас уязвим, хотя тот не подавал виду, но именно так у него еще не было, и он наконец-то не контролировал, а просто смазанно смотрел в мелькающие глаза и губы, пока его крутили, обнимали, как бы защищая от мира, ото всего ужасного в нем; пока его гладили, пока баюкающим тоном его хвалили, делали комплименты его красоте и уводили из поцелуя в поцелуй. Пальцы Маргариты скользили по спине Воланда вдоль позвоночника, пока тот целовал Мастера, закрыв глаза и отключив голову. А Мастер аккуратно касался каждой из губ своими, иногда целовал в нос и щеки, просто прижимаясь, притираясь губами к коже и задерживаясь ненадолго, обнимая за шею и поглаживая по волосам. — Weißt du, wie gut du bist? — Мастер шепчет Воланду на ухо, чувствуя, как тот, нависающий над ним, чуть содрогается от этих слов: нет, он не знает, какой он хороший, но он вдруг искренне хочет в это поверить. Впервые с падения ему не все равно и хочется быть хорошим. Хотя бы для них двоих. Мастер садится на диван чуть удобнее, упираясь спиной в высокий подлокотник, за который и Воланд хватается руками, все еще чуть нависая над Мастером и зацеловывая его. А Мастер все гладит по голове и плечам, Маргарита целует спину, и каждый этот поцелуй, немного щекотный и до жути приятный, простреливает тело. Они каждым своим действием, каждым движением, каждым словом старались сделать так, чтобы Воланд забылся. Они просто хотели его любить, и как бы им ни нравилась его власть, его владычество, сейчас хотелось дать ему возможность побыть собой — тем ангелочком, который хотел любви, и который теперь, спустя почти две тысячи лет, наконец-то больше от нее не бежит. Когда пальцы Марго оказываются внутри, Воланд протяжно выстанывает Мастеру в губы. Тот только шепчет, что Воланд умница, гладит голову и целует в шею. Маргарита не торопится, знает и угол, и темп, боится спугнуть. Она не думает лишнего, хотя натура ее к этому располагает: есть просто Воланд, — Володя, вернее, для нее он уже давно Володя — и с самого бала ей ничего больше так не хотелось, как заставить его начать чувствовать. Расположить, дать комфорт, дать безопасность, отключить режим «бей/беги» и просто ласкать. И всякий раз, когда он акцентом журчал ей «Моя королева», она понимала, что и этого права удостоится. Мастер любил видеть Марго в действии. Он любил, когда она властвует, и у нее это отлично выходило. Странно, что их страстная одержимость друг другом никогда не имела в виду ревность к Воланду, но так было даже лучше: они оба искренне его любили, и если друг с другом они все поняли и выяснили, то Воланда изучать было интересно. Маргарита нависает и над Воландом, и над Мастером, прижимаясь к спине Воланда всем телом, горячим и покрывшимся испариной. Она снова сжимает дьяволу волосы на затылке, и, чуть ускоряясь, шепчет над ухом: — Gefällt es dir? Воланду сказать нечего, ибо в этот же момент лицо его упирается Мастеру в плечо (Воланд не упускает возможности укусить), а Мастер ведет пальцами ему по животу. Воланд в любом случае вопрос находит идиотским, ибо, само собой, его все устраивает. Мастер находит один темп с Марго очень быстро, и Воланду ничего не остается, кроме как подкашиваться в коленках, стонать и, упираясь в Мастера грудью, ощущая Маргариту в себе и над собой, ощущая руки Мастера на себе, прогибаться в пояснице, покрываясь румянцем и испариной. — Ты умничка у нас, Володь, — Марго увеличивает темп еще больше, целует шею и спину, а Мастер, впиваясь Воланду в губы, снова подбирает нужный темп. Она улыбается от этой картины. Ей совершенно точно нравилось видеть своих мальчиков такими: нежными, в желтом свете, в шелках одеял и алом бархате дивана, на фоне которого их и без того белые кожи светились перламутром. Мастеру нравилось давать Воланду то единственное, что он не может дать себе сам: тепло человеческой души. Все остальное у Воланда было, и только возможности открыться и наслаждаться не было. И Мастеру нравилось отдавать, нравилось видеть, как Воланд хмурит брови, чуть приоткрыв рот в улыбке; как он то жмурится, то закатывает глаза, и как его дыхание перехватывает касание Марго или Мастера. Они любили, как ощущается их кожа, они любили слушать друг друга, ощущать сердцебиение и пульс; они любили то, что им нечего скрывать, и они любили свою возможность слиться в любви безусловной и всеобъемлющей. Воланду всегда было обидно, что вот этот процесс абсолютного доверия, трепетной бережности, стопроцентной отдачи, когда глаза в глаза и кожа к коже, когда так мало хватает и так много хочется, что в себя пускаешь и, лбами уткнувшись, мыслями друг о друге голову забиваешь — вот это чудо бог назвал грехом. Впрочем, он всегда был душнилой и, как они с Марго выяснили получасом ранее, пошел он нахуй. Когда Воланд со стоном содрогается и заваливается на бок, его тут же прикрывают пледом и целуют в щеки. Стоит ему подняться, чтобы ответить взаимностью любимым, Мастер укладывает его обратно. — Du ruhst dich heute aus, shon vergessen? — Мастер целует Воланда в лоб и утягивается к Марго. Воланд, впрочем, действительно не был против сегодня отдохнуть. К тому же, он очень любил любовь Мастера и Маргариты, и всякий раз, когда они целовались, трогали друг друга; всякий раз, когда он слышал их стоны (и тем более когда становился их причиной), у него душа радовалась. По-детски так. Они напоминали ему, что любовь жива и никуда не делась: и на своем примере, и их к нему отношением. Они успеют полюбоваться друг другом в душе, а потом лягут в свою огромную кровать, отложив уборку в гостиной до завтрашнего дня. Засыпать втроем всегда было спокойнее, и молодожены сильно радовались, когда Воланд оставался на ночь, потому что спал он смирно и обнимать его было одно удовольствие. В этот раз хочется еще сильнее: они бы сказали, как рады и благодарны ему за доверие, но слишком быстро уснули. Успели только отметить, как любят и его, и друг друга, и снова поцеловаться. Воланд лег Мастеру на грудь, а Маргарита легла под бок к Воланду, и все переплелись друг с другом, улыбаясь и нежно вжимаясь щеками. Мастер иногда чмокал Воланда в макушку, а Марго перебирала его пальцы, обнимая руку. Воланд в ту ночь мирно уснул в их объятиях с одним единственным внутренним вопросом: почему эти смертные, богом же по жизни искалеченные, имеющие все права на то, чтобы оскотиниться и попасть в ад без очереди — почему в этих людях к нему, Воланду, абсолютно христианской любви и сострадания больше, чем у бога было к собственному духовному сыну?